Любимые стихи

[ARKADIA]

Расскажи мне, девица,
Как тебе худеется?
Всю скажи мне, девица,
Правду, не тая.
-Ох, плохо мне худеется!
Нет уж сил надеяться,
Что куда-то денется
Жопушка моя!
.
-А что же ешь ты, девица,
Живота владелица?
Мелешь хлеб как мельница?
Мечешь пирожки?
-Что вы, что вы, дедушка!
Век не ела хлебушка!
Вся моя диетушка -
Пресны кабачки!
.
-Но живот твой, девица,
Издали виднеется,
Может ты, затейница,
Съела семь тортов?
-Даже их не нюхала!
Сутки - только руккола,
Я сегодня пукала
Запахом цветов!
.
Ем я словно птичка -
Супчик, как водичка,
Раз в три дня - яичко,
Отделив желток!
Ем я как букашечка -
Из шпината кашечка,
По утрам какашечка
Размером с ноготок.
.
-Как же это, девица?
Что-то здесь не клеится,
Ты ж стройна, как деревце
Быть должна сейчас!
-Ой, сама не ведаю,
Огурцом обедаю,
На дорожке бегаю... .
Может, это сглаз?
.
-А не пиздишь ли, девица,
Жирных складок пленница,
Свинок соплеменница?
Мне в глаза смотри!
-Ох, пизжу я, дедушка,
Вся моя диетушка -
Булки да конфетушки,
Да картошка-фри!
.
Каждый день - котлеты,
Пироги, рулеты,
Как готовить это
Мне самой не лень?
Да, пельменей тазик,
Ну, а если праздник,
То еще сметанник,
А праздник - через день.
.
-Сбился с толку дедушка... .
Но зачем же, девушка,
Ты мне платишь денежки?
Ты ж не сбросишь вес!
-Ну и пофиг, дедушка,
Есть у мужа денежка,
Результат не важен мне,
Главное - процесс.
slepakovsemyon

[Шарки]

Журавли


Расул Гамзатов


Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?

Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.

Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?

Летит, летит по небу клин усталый -
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый -
Быть может, это место для меня!

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

[Козадереза]

А мы с тобой, брат, из пехоты,
А летом лучше, чем зимой.
С войной покончили мы счеты…
Бери шинель — пошли домой.

Война нас гнула и косила.
Пришел конец и ей самой.
Четыре года мать без сына…
Бери шинель — пошли домой.

К золе и пеплу наших улиц
Опять, опять, товарищ мой,
Скворцы пропавшие вернулись…
Бери шинель — пошли домой.

А ты с закрытыми очами
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин,
Бери шинель — пошли домой.

Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним?
Бери шинель — пошли домой.

Мы все — войны шальные дети,
И генерал, и рядовой
Опять весна на белом свете…
Бери шинель — пошли домой.

Булат Окуджава

[Шарки]

Зинаида Гиппиус



Медный грохот, дымный порох,
Рыжелипкие струи,
Тел ползущих влажный шорох...
Где чужие? где свои?

Нет напрасных ожиданий,
Недостигнутых побед,
Но и сбывшихся мечтаний,
Одолении - тоже нет.

Все едины, всё едино,
Мы ль, они ли... смерть - одна.
И работает машина,
И жует, жует война...

[Психея]

Осколками исхлёстаны осины.
Снарядами растерзаны снега.
А всё-таки в январской яркой сини
Покрыты позолотой облака.

А всё-таки не баталист, а лирик
В моей душе, и в сердце, и в мозгу.
Я даже в тесном Т-34
Не восторгаться жизнью не могу.

Так хорошо в день ясный и погожий,
Так много тёплой ласки у меня,
Что бархатистой юной женской кожей
Мне кажется шершавая броня.

Чтобы царила доброта на свете,
Чтоб нежности в душе не убывать,
Я еду в бой, запрятав чувства эти,
Безжалостно сжигать и убивать.

И меркнет день. И нет небесной сини.
И неизвестность в логове врага.
Осколками исхлёстаны осины.
Снарядами растерзаны снега.

Ион Деген
Январь 1945

[Парусник]

Баллада о матери.


Постарела мать за тридцать лет,
А вестей от сына нет и нет.

Но она всё продолжает ждать,
Потому что верит, потому что мать.

И на что надеется она?
Много лет, как кончилась война.

Много лет, как все пришли назад.
Кроме мертвых, что в земле лежат.

Сколько их в то дальнее село,
Мальчиков безусых, не пришло!

…Раз в село прислали по весне
Фильм документальный о войне.

Все пришли в кино — и стар и мал,
Кто познал войну и кто не знал.

Перед горькой памятю людской
Разливалась ненависть рекой.

Трудно было это вспоминать…
Вдруг с экрана сын взглянул на мать.

Мать узнала сына в тот же миг,
И пронёсся материнский крик:

Алексей! Алёшенька! Сынок!
Алексей! Алёшенька! Сынок!
Алексей! Алёшенька! Сынок!
Словно сын её услышать мог.

Он рванулся из траншеи в бой.
Встала мать прикрыть его собой.

Все боялась вдруг он упадёт,
Но сквозь годы мчался сын вперёд.

— Алексей! — кричали земляки,
— Алексей, — просили, — Добеги…

Кадр сменился. сын осталься жить.
Просит мать о сыне повторить.

Просит мать о сыне повторить.
Просит мать о сыне повторить…

И опять в атаку он бежит,
Жив-здоров, не ранен, не убит.

Алексей, Алёшенька, сынок.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Алексей, Алёшенька, сынок.
Словно сын её услышать мог.

Дома всё ей чудилось кино.
Всё ждала — вот-вот сейчас в окно,

Посреди тревожной тишины
Постучится сын её с войны...

Андрей Дементьев

[Шарки]

Юлия Друнина



Я родом не из детства — из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит

Я родом не из детства — из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.

Я родом не из детства — из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя — шершавые ладони.

Я родом не из детства — из войны.
Прости меня — в том нет моей вины...

[Alisa-od]

Солдат войны

Вы, как иконы—нет вам цены!
Вы ветераны—покорители войны!
Вы правду горькую несете нам с тех пор,
Когда война залила кровью все, до гор…
Самое страшное в мире — война!
Она беспощадна! Она — холодна!
Война—это бездна! В ней быть: страшный сон.
Реальность — ужасна, а жизнь — сплошной стон!
Вас матери ждали, сжав сердце в кулак.
Вы письма писали во рвах, меж атак.
Натянуты нервы…Душа — тетива…
Но в письмах все просто, простые слова:
«Родная, живой я! Люблю и скучаю!
А в мыслях я дома, по саду гуляю.
Во снах слышу смех ребятишек своих,
Ты их родила, как мечтала — двоих »…
Ни строчки о страхе, о гари и пыли,
Пускай не боятся, спокойней чтоб были:
« Я скоро приеду! Победа за нами!
Я буду жив! Передай деду, маме!
Раздавим фашиста, чтоб не было тени,
А ты меня встретишь у старой сирени»…
Солдат был убит и домой не пришел,
Но листик с письмом этим кто-то нашел.
Хранит его бережно, долго хранит.
Ничто не забыто, никто не забыт.
Седой человек, переживший войну,
Ты грудью стоял за родную страну.
Тебе бог дал жизнь, ты ее не берег.
Собой прикрывал, защищал всех, как мог.
Тебе поклоняюсь, отважный солдат!
Ты вернул мир и теперь пушки спят!
Спят мирно в кроватках наши сыны,
Все матери счастливы — нет больше войны!

Лилия Олейник

[Шарки]

Партизанка


Михаил Исаковский

Я весь свой век жила в родном селе,
Жила, как все,— работала, дышала,
Хлеба растила на своей земле
И никому на свете не мешала.

И жить бы мне спокойно много лет,—
Женить бы сына, пестовать внучонка...
Да вот поди ж нашелся людоед —
Пропала наша тихая сторонка!

Хлебнули люди горя через край,
Такого горя, что не сыщешь слова.
Чуть что не так — ложись и помирай:
Всё у врагов для этого готово;

Чуть что не так — петля да пулемет,
Тебе конец, а им одна потеха...
Притих народ. Задумался народ.
Ни разговоров не слыхать, ни смеха.

Сидим, бывало,— словно пни торчим...
Что говорить? У всех лихая чаша.
Посмотрим друг на друга, помолчим,
Слезу смахнем — и вся беседа наша.

Замучил, гад. Замордовал, загрыз...
И мой порог беда не миновала.
Забрали всё. Одних мышей да крыс
Забыли взять. И всё им было мало!

Пришли опять. Опять прикладом в дверь,—
Встречай, старуха, свору их собачью...
«Какую ж это, думаю, теперь
Придумал Гитлер для меня задачу?»

А он придумал: «Убирайся вон!
Не то,— грозят,— раздавим, словно муху...»
«Какой же это,— говорю,— закон —
На улицу выбрасывать старуху?

Куда ж идти? Я тут весь век живу...»
Обидно мне, а им того и надо:
Не сдохнешь, мол, и со скотом в хлеву,
Ступай туда,— свинья, мол, будет рада.

«Что ж,— говорю,— уж лучше бы свинья,—
Она бы так над старой не глумилась.
Да нет ее. И виновата ль я,
Что всех свиней сожрала ваша милость?»

Озлился, пес,— и ну стегать хлыстом!
Избил меня и, в чем была, отправил
Из хаты вон... Спасибо и на том,
Что душу в теле все-таки оставил.

Пришла в сарай, уселась на бревно.
Сижу, молчу — раздета и разута.
Подходит ночь. Становится темно.
И нет старухе на земле приюта.

Сижу, молчу. А в хате той порой
Закрыли ставни, чтоб не видно было,
А в хате — слышу — пир идет горой,—
Стучит, грючит, гуляет вражья сила.

«Нет, думаю, куда-нибудь уйду,
Не дам глумиться над собой злодею!
Пока тепло, авось не пропаду,
А может быть, и дальше уцелею...»

И долог путь, а сборы коротки:
Багаж в карман, а за плечо — хворобу.
Не напороться б только на штыки,
Убраться подобру да поздорову.

Но, знать, в ту ночь счастливая звезда
Взошла и над моею головою:
Затихли фрицы — спит моя беда,
Храпят, гадюки, в хате с перепою.

Пора идти. А я и не могу,—
Целую стены, словно помешалась...
«Ужели ж всё пожертвовать врагу,
Что тяжкими трудами доставалось?

Ужели ж, старой, одинокой, мне
Теперь навек с родным углом проститься,
Где знаю, помню каждый сук в стене
И как скрипит какая половица?

Ужели ж лиходею моему
Сиротская слеза не отольется?
Уж если так, то лучше никому
Пускай добро мое не достается!

Уж если случай к этому привел,
Так будь что будет — лучше или хуже!»
И я дубовый разыскала кол
И крепко дверь притиснула снаружи.

А дальше, что же, дальше — спички в ход,—
Пошел огонь плести свои плетенки!
А я — через калитку в огород,
В поля, в луга, на кладбище, в потемки.

Погоревать к покойнику пришла,
Стою перед оградою сосновой:
— Прости, старик, что дом не сберегла,
Что сына обездолила родного.

Придет с войны, а тут — ни дать ни взять,
В какую дверь стучаться — неизвестно...
Прости, сынок! Но не могла я стать
У извергов скотиной бессловесной.

Прости, сынок! Забудь отцовский дом,
Родная мать его не пощадила —
На всё пошла, но праведным судом
Злодеев на погибель осудила.

Жестокую придумала я месть —
Живьем сожгла, огнем сжила со света!
Но если только бог на небе есть —
Он все грехи отпустит мне за это.

Пусть я стара, и пусть мой волос сед,—
Уж раз война, так всем идти войною...
Тут подошел откуда-то сосед
С ружьем в руках, с котомкой за спиною.

Он осторожно посмотрел кругом,
Подумал молча, постоял немного,
«Ну, что ж,— сказал,— Антоновна, идем!
Видать, у нас теперь одна дорога...»

И мы пошли. Сосед мой впереди,
А я за ним заковыляла сзади.
И вот, смотри, полгода уж поди
Живу в лесу у партизан в отряде.

Варю обед, стираю им белье,
Чиню одёжу — не сижу без дела.
А то бывает, что беру ружье,—
И эту штуку одолеть сумела.

Не будь я здесь — валяться б мне во рву,
А уж теперь, коль вырвалась из плена,
Своих врагов и впрямь переживу,—
Уж это так. Уж это непременно.

[cote d'Ivoire]

Я вёл расстреливать бандитку.
Она пощады не просила.
Смотрела гордо и сердито.
Платок от боли закусила.
Потом сказала: “Слушай, хлопец,
Я всё равно от пули сгину.
Дай перед тем, как будешь хлопать,
Дай поглядеть на Украину.
На Украине кони скачут
Под стягом с именем Бандеры.
На Украине ружья прячут,
На Украине ищут веры.
Кипит зелёная горилка
В белёных хатах под Березно,
И пьяным москалям с ухмылкой
В затылки тычутся обрезы.
Пора пограбить печенегам!
Пора поплакать русским бабам!
Довольно украинским хлебом
Кормиться москалям и швабам!
Им не жиреть на нашем сале
И нашей водкой не обпиться!
Ещё не начисто вписали
Хохлов в Россию летописцы!
Пускай уздечкой, как монистом,
Позвякает бульбаш по полю!
Нехай як хочут коммунисты
В своей Руси будуют волю...
Придуманы колхозы ими
Для ротозея и растяпы.
Нам всё равно на Украине,
НКВД или гестапо”.
И я сказал: “Пошли, гадюка,
Получишь то, что заслужила.
Не ты ль вчера ножом без звука
Дружка навеки уложила.
Таких, как ты, полно по свету,
Таких, как он, на свете мало.
Так помирать тебе в кювете,
Не ожидая трибунала”.
Мы шли. А поле было дико.
В дубраве птица голосила.
Я вёл расстреливать бандитку.
Она пощады не просила.


Давид САМОЙЛОВ
1946 г.

[Libert@]

Сумерки

Пространство потемнело, лес заснул,
Свет потушил монах в далёкой келье.
С испугу на дворе вдруг встрепетнулся мул,
Сорвался с привязи и бросился к ущелью.

Угнали ветры розы брошенные – “К счастью!”
Как будто горы закричали где-то.
Наверное закончится ненастье –
Поплыли облака как лебеди по свету.

Нико Самадашвили
Перевод с грузинского Н. Барнабишвили

[Сапна]

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В то, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Речь не о том, но все же, все же, все же…
А.Твардовский

[file]

М. Вінграновський
День Перемоги

Ярами бурими, гнідими
Тумани впали й поповзли,
Німотні тіні заходили
Сліпого попелу й золи.

Який поріг? – Нема порога.
Де родовід? – Не доведу.
Цілує тихо Перемога
Губами білими вдову.

А горе горя ще народить,
В порожній вигляне рукав.
Стоїть народ мій і народи
Із похоронкою в руках.

Лежать руйновища. Затихли.
Зозулі лет – ні в сих, ні в тих.
Земля – могила для загиблих,
Земля – землянка для живих.

І лиш сльоза, з пожеж іржава,
Таку ж іржаву доганя...
До смерті стомлена держава
У плуг корівку запряга.

Народ піврукий і півногий
Пита – кого? чого? – пита...
Вдова цілує Перемогу
У перепалені уста.

І тут коли, коли похмурі
На нас дивилися віки –
В дитдомі, в гільзі, у латурі
Народ нам зав'язав пупки.

Малі-маленькі, більші-менші,
Дезинфіковані вапном,
Так стали ми, народоперші,
Його незаскленим вікном.

Тотальної погуби-згуби
Ребристе в лишаях дитя –
І цілували наші губи
Вдова-Любов, Вдова-Життя.

[Карамелька]

Тихо летят паутинные нити.
Солнце горит на оконном стекле.
Что-то я делал не так;
извините:
жил я впервые на этой земле.
Я ее только теперь ощущаю.
К ней припадаю.
И ею клянусь...
И по-другому прожить обещаю.
Если вернусь...

Но ведь я не вернусь.

Роберт Рождественский

[хочувсёзнать]

Иосиф Бродский
----------------
Когда теряет равновесие
твоё сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюёт на человечество
твоё ночное одиночество, -
ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и - кстати - самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.
Но лучше поклоняться данности
с глубокими её могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими её дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.
Да.
Лучше поклонятся данности
с убогими её мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

1958 г.

[Шарки]

Василий Лебедев-Кумач



Нет, не знаешь ты, Гитлер, славянской породы,—
Не понять палачу душу вольных людей!
Не согнутся свободные наши народы
И не будут лежать под пятою твоей.

Никакая твоя мясорубка-машина
Вольной расы славянской с земли не сотрет.
Ты бессилен убить светлый дух славянина,
Потому и взбесился ты, кат и урод.

Но ни зверства твои, ни насилья, ни плаха,
Никакие драконы не сломят вовек
Нашей силы, свободы, культуры, размаха —
И машину войны победит Человек!

Ты решил упразднить на земле честь и совесть,
Благородного — в рабство отдать подлецу,—
Но твоя бредовая, кровавая повесть,
Твой кошмарный «порядок» приходит к концу.

И славяне, которых ты в мании дикой
За людей не считал и плевал им в лицо,
Встали грозной семьею единой, великой,
Чтоб тебя, вурдалак, посадить на кольцо.

Вместе с русским испытанным набольшим братом
Бьется брат украинец и брат белорус,
Братья сербы и чехи, поляки, хорваты
Рвут кровавые цепи — и крепнет союз.

Будет гнев наш святой беспощаден и страшен,
Расплатиться заставим мы катов и псов
За сестер и за братьев замученных наших,
За Белград и Варшаву, за Минск и за Львов!

1941

[Маринка.87]

Во мне сражались ангел с бесом.
Всё выясняли, кто сильней.
Да шли бы оба дальним лесом!
Покой души' моей - важней!

Быть может, хватит рвать на части,
Решать, кто прав, кто виноват?
Хочу сама быть в своей власти!
Они здесь - как-то невпопад.

Но эти двое распалились
И не на шутку спор вели.
Они мне даже ночью снились.
Остановиться не могли.

И каждый здо'рово старался
Пустить соперника в расход.
Кто победил из них, кто сдался, -
Понять пытаюсь круглый год.

Хелена Хохлова
08.05.2019

[Lieutenant]

Марина Ивановна Цветаева, 1915

Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать – куда Вам путь
И где пристанище.

Я вижу: мачта корабля,
И Вы – на палубе...
Вы – в дыме поезда... Поля
В вечерней жалобе…

Вечерние поля в росе,
Над ними – вороны...
– Благословляю Вас на все
Четыре стороны!

[Шарки]

Сон


Александр Межиров



Был бой.
И мы устали до потери
Всего, чем обладает человек.
Шутил полковник:
— Сонные тетери...—
И падал от усталости на снег.

А нам и жить не очень-то хотелось,—
В том феврале, четвертого числа,
Мы перевоевали,
Наша смелость,
По правде, лишь усталостью была.

Нам не хотелось жить —
И мы уснули.
Быть может, просто спать хотелось нам.
Мы головы блаженно повернули
В глубоком сне
Навстречу нашим снам.

Мне снился сон.
В его широком русле
Скользил смоленый корпус корабля,
Соленым ветром паруса нагрузли,
Вселяя страх и душу веселя.

Мне снился сон о женщине далекой,
О женщине жестокой,
Как война.
Зовущими глазами с поволокой
Меня вела на палубу она.

И рядом с ней стоял я у штурвала,
А в прибережных чащах,
Невдали,
Кукушка так усердно куковала,
Чтоб мы со счета сбиться не могли.

И мы летели в прозелень куда-то.
Светало на обоих берегах.
Так спали полумертвые солдаты
От Шлиссельбурга в тысяче шагах.

Ночной костер случайного привала
Уже золой подернулся на треть.
Проснулся я.
Кукушка куковала,
И невозможно было умереть.

[bubamara]

Автор - Defin
Мой ангел-хранитель всегда за моим плечом, он ходит в джинсовке с потёртыми рукавами. Как неумолимо, как жёстко, как горячо он смотрит в меня, а во мне оживает память от этого дня до какого-то из начал, его оставляя — высоким, угрюмым, вечным. Я помню, как больно и весело он молчал, когда я рыдала и пела чуть слышно песни.

Я снова ребёнок, и шаг мой ещё не смел, но лучше бежать, даже если придётся падать. Крыжовник с кислицей, скорей бы уже поспел, скорее бы небо опять разразилось градом, мне нравится всё, даже дождь и сырой песок, корявая палка и рожицы на заборе. Зачем мне бояться написанных кем-то строк, того, как я выгляжу или чего я стою?

Огонь — это мой самый первый предавший друг, наш дом и мой страх загорались цветами боли, сбежавшее пламя касалось упрямо рук, никто не хотел в ту минуту побыть героем, мне в горло настойчиво лез, обжигая, дым, безвыходно — нет ни надежды, ни даже мыслей. Мой ангел-хранитель казался таким большим, смотря на меня долгим взглядом больного лиса, держа меня крепко — живую — в своих руках, в запястьях его напрягались так явно вены, глаза закрывались, я помню, как тух мой страх, как жизнь рикошетила болью по белым стенам.

Мой ангел-хранитель всегда за моей спиной — большой, неуклюжий, в джинсовке и синих кедах, ему без сомнения не повезло со мной: как сильный магнит я к себе привлекаю беды. Однажды хотела закончить весь свой маршрут, поставив последнюю станцию где-то в двадцать, тогда я решила, что если меня и ждут, то только с надеждой безвременно попрощаться. Не то, чтобы он защищал меня каждый раз, не то, чтобы я о подобном его просила, мне было так плохо, когда он меня не спас, но я и сама находила на это силы.

«Я буду с тобой, не позволю тебе уйти», — он мне говорит раздраженно и чуть упрямо. Я в вялом порыве касаюсь его руки, проходят насквозь… указательный, безымянный… Смотрю на него, а в глазах у него темно, джинсовка слегка велика и сидит свободно. Забытый герой недосмотренного кино на старой кассете, где всё это было модно, он мне улыбается лишь уголками губ, и кажется: всё это было уже когда-то. Мой ангел-хранитель, знакомый, любимый, друг — от нашего прошлого только тире и дата. Я помню промокшие кеды на мостовой, дорогу, холодную спину и звук металла, как он улыбался, смеясь, меня звал с собой, как он был живым, но потом что-то с нами стало.

В то время, когда у нас было так много встреч, что пахли промёрзлыми ливнями и кострами, я помню, как нежно касалась замёрзших плеч большая джинсовка с потёртыми рукавами.