Показать скрытый текст У них есть формуляры 2часть
Журналистка уважаемой газеты Frankfurter Allgemeine Zeitung Катрин Хуммель не первый год занимается проблемами нарушения прав родителей и детей. Раз за разом вскрываются совершенно неправомерные действия службы по делам защиты детей — в отношении детей самого разного возраста.
«Когда я рассказываю своим знакомым о таких ситуациях, мне обычно не верят, говорят: как же так, это же просто невозможно! Но чем больше я занимаюсь этой проблематикой, тем больше я понимаю, что таких случаев очень много. После каждой статьи на тему изъятия детей мне приходит все больше писем от семей, переживших такую же ситуацию», — говорит «Эксперту» госпожа Хуммель и начинает один за другим приводить примеры человеческих трагедий, произошедших по вине чиновников.
В баварском Эрлангене 15−летнего школьника, страдавшего от травли со стороны одноклассников, служба по делам защиты детей под прикрытием полицейских силой перевезла в детский дом — якобы «для защиты от авторитарной матери». Полгода мать добивалась возвращения ребенка, и только помощь психолога, специализирующегося в области подростковых конфликтов, помогла ей доказать свою невиновность и вернуть сына.
В том же Эрлангене служба по делам защиты детей изъяла из семьи 15−летнюю школьницу, пожелавшую обучаться дома, — девочка вернулась к родителям лишь через четыре недели.
В вестфальском городке Зёст многодетная семья немцев после рождения седьмого ребенка (и получения полагающегося по закону в такой случаях детского пособия в 500 евро) стала объектом пристального внимания со стороны службы по делам защиты детей. Угрожая забрать детей, чиновники заставляли родителей покупать нужную, как они полагали, бытовую технику, перепланировать дом и менять рацион питания детей. Контроль за выполнением указаний осуществляла практикантка социальной службы.
«Сотрудники службы по делам защиты детей перегружены работой, завалены бумагами. Кроме того, у них очень плохое образование — обычно четыре семестра социальной педагогики. При этом они должны быть в одном лице полицейским, психологом, социальным работником. Неудивительно, что регулярно принимаются ошибочные решения. Первая и часто единственная их реакция: забрать ребенка — и дело закрыто. Разумеется, все должно решаться через суд, но в случае изъятия ребенка судья обычно подписывает все, что предложит служба по делам защиты детей, — размышляет Катрин Хуммель. — Я не могу огульно обвинять всю службу по делам защиты детей. Многие ее сотрудники действительно работают не покладая рук на благо детей. Но отдельные случаи регулярно выходят из-под контроля. Проблема заключается в том, что если в отношении семьи однажды возникло подозрение, то служба намертво вцепляется в эту семью и уже не отпускает ее. Кроме того, во многих случаях начинает играть роль личная неприязнь. Чиновники хотят “наказать” несговорчивых родителей, которые не проявили к ним достаточного почтения или сказали им что-нибудь вроде “мы сами лучше знаем, как воспитывать ребенка”».
Приехавшая из России 25−летняя Анна живет в гессенском городке Гисен и не понаслышке знает, как выглядит повышенный интерес со стороны службы по делам защиты детей. Мы сидим у нее на кухне. Голос очаровательной, модельной внешности брюнетки с огромными глазами непроизвольно дрожит, когда начинает рассказывать историю своей дочери.
Год назад служба по делам защиты детей потребовала от Анны явиться на профилактическую беседу после сигнала из детского сада. Тогда Анна еще не знала, что ее ждет. Как выяснилось, воспитатели сообщили в службу, что мать перегружает свою дочку занятиями, что угрожает ее здоровью. «Мы интенсивно занимались ее развитием — и я, и бабушка. Дочка ходила на английский для детей, занималась балетом, посещала игровую группу для русскоязычных детей, и еще мой друг-пианист занимался с ней игрой на пианино. Впрочем, про пианино, слава богу, они не знали», — рассказывает Анна.
Анна вспоминает, как курировавший ее дело чиновник активно давал указания, как именно ей надо заниматься развитием дочки, но при этом признался, что у него самого нет детей. «Но зато я учился в университете на социального педагога», — с гордостью добавил он.
Похоже, такое мнение главенствует в немецких социальных службах. «Это не вопрос для дискуссии. У нас есть стандарты. У нас есть формуляры для оценки потенциала угроз для ребенка. Это стандарты производства, с помощью которых можно определить, угрожает ли ребенку опасность. На основании этого формуляра любой может оценить степень угрозы ребенку — все равно, есть у этого человека дети или нет», — удивленно отвечает Инге Бюттнер на вопрос корреспондента «Эксперта» о том, сколько из ее подчиненных имеют собственных детей.
«Я думаю, причина во многом была в том, что я мигрантка, к тому же родила ребенка рано — в девятнадцать лет, — добавляет после недолгой паузы Анна. — Чиновникам же невозможно объяснить, что это был желанный ребенок».
Иностранцы действительно особенно уязвимы перед службой по делам защиты детей. Только в этом году — после крайне агрессивных демаршей польского МИДа — матерям-полькам, чьи дети после развода оставались с немецкими отцами, наконец-то было позволено разговаривать во время редких разрешенных свиданий с детьми по-польски. Раньше одного лишь «я люблю тебя», сказанного матерью ребенку по-польски, было достаточно, чтобы обязательно присутствовавший во время свидания чиновник прервал встречу.
Служба по делам иностранцев мотивировала запрет на родной язык боязнью того, что мать может попытаться оказать на ребенка давление или склонить его к побегу, а немец-чиновник не сможет этого понять.
Несколько лет борьбы и более чем жесткие обвинения в попытке повторить опыт 40−х годов по «онемечиванию» поляков заставили немецкие власти выделить дополнительные деньги на приглашение на подобные встречи переводчиков. Но когда Анна находилась под наблюдением службы по делам защиты детей, новые правила еще не вступили в силу — и значит, в случае возникновения проблем ей, скорее всего, предстояло бы потерять право общаться с дочкой по-русски.
Несколько месяцев, испытывая пристальное внимание чиновников, Анна и ее друг провели в страхе за своего ребенка. «Мы всерьез подумывали о том, чтобы сбежать из Германии. У нас осталась квартира в Москве, и я бы точно не стала продолжать жить здесь, если бы увидела, что у чиновников появилась мысль забрать мою девочку», — говорит Анна.
Свобода оценки
Главная причина сложившейся тупиковой ситуации состоит в том, что чиновники имеют право давать крайне субъективные оценки положения дел в семье и фактически не подотчетны никому в своих действиях.
«Решение об изъятии детей часто принимается на основании факторов, совершенно не относящихся к собственно отношениям родителей и детей. Например, на основании образования родителей, их материального положения, качества жилья, — перечисляет профессор Уве Йопт из Университета Билефельда. — Если семья однажды попала в поле зрения службы по делам защиты детей, чиновники так и будут считать ее неблагополучной. Дальше свою роль играет чисто человеческое нежелание признать себя неправым. И поверьте: даже задним числом всегда можно найти аргументы относительно того, что ребенку действительно угрожала опасность “недостаточного обеспечения”, особенно если речь идет о бедной семье. Проблема заключается и в том, что судьи, которые занимаются подобными делами, обычно не хотят портить отношение со службой по защите детей, ведь им работать с этими чиновниками всю жизнь. Поэтому порой, даже если судья видит, что материал, подготовленный службой, не выдерживает критики, он принимает псевдокомпромиссное решение, которое не обидит чиновников. Например, судья говорит: ребенка надо вернуть родителям, но сделать это не сейчас, а через три месяца».
Профессор Йопт давно является одним из наиболее активных критиков как имеющейся системы оценки рисков для детей, так и самой концепции безоговорочного примата государства в сфере семейных отношений. «Вмешательство службы по делам защиты детей в семью — это всегда огромный стресс и для родителей, и для детей. Фактически речь идет о государственном вторжении в автономию семьи, закрепленную в немецком законодательстве. Последствия такого вмешательства часто просто ужасны», — говорит Йопт, и это не преувеличение. В середине 1990−х годов именно Йопт был экспертом на одном из самых громких процессов, инициированных службой по делам защиты детей и окончившихся колоссальным скандалом — так называемом Вормсском процессе.
В воробьином гнезде
Вормсский процесс начался в 1993 году, а закончился фактически только в 2007−м. За эти годы чиновники из службы по делам защиты детей успели сломать судьбы более чем трех десятков невинных людей.
Все началось с того, что служба по делам защиты детей стоящего в среднем течении Рейна города Вормс объявила о раскрытии активной сети родителей-педофилов. По словам чиновников, проводивших беседы с детьми и пришедших к такому выводу, 27 родителей, а также бабушек и дедушек детей в возрасте от нескольких месяцев до нескольких лет создали подпольную организацию, построенную на сексуальной эксплуатации собственных детей. 15 предполагаемых детей-жертв были немедленно изъяты из семей и переведены в приют «Воробьиное гнездо», а подозреваемых родителей поместили в следственный изолятор.
Следствие и суд продолжались четыре года. За это время одна из подозреваемых скончалась в изоляторе. Большинство обвиняемых потеряли работу, разорились на адвокатах или были покинуты оставшимися на свободе супругами. В 1997 году суд оправдал всех обвиняемых за полным отсутствием состава преступления и закрыл дело, заключив, что показания детей были неверно интерпретированы.
«Оказалось, что во время следствия была полностью проигнорирована такая особенность детей, как возможность попадать под влияние психолога. В таких стрессовых ситуациях, как регулярные опросы, тем более в отсутствие родителей, дети легко попадают под внешнее влияние. Ужасно то, что сам психолог может не замечать, как он начинает контролировать ребенка и фактически вкладывает ему в уста те слова, которые хочет от него услышать», — поясняет профессор Йопт.
Но самое страшное началось потом. После четырех лет пребывания в приюте шестеро из пятнадцати изъятых детей наотрез отказались возвращаться домой. «Руководитель приюта был совершенно неадекватным человеком. Все эти годы он настраивал детей против родителей. Даже после того, как суд доказал невиновность родителей, он продолжал фанатично верить в то, что родители насиловали детей. Он говорил: “Я отрежу себе руку, если они их не насиловали”», — вспоминает Йопт.
По словам свидетелей, руководитель приюта частенько подводил детей к забору приюта и, показывая на внешний мир, повторял: «Там живут ваши злые родители. Они сделали вам много ужасного, но теперь с вами я, и я буду вас защищать».
Согласно немецкому законодательству служба по делам защиты детей не имела права вернуть родителям детей, явно выразивших свое нежелание возвращаться домой к «злым маме и папе». Так что промывание мозгов в приюте продолжилось и после оправдательного вердикта. Более того, оправданным родителям было запрещено пытаться наладить с детьми любой контакт, ведь дети явно высказались против него. «Самая младшая из изъятых девочек — ей было восемь месяцев, когда ее забрали у мамы, — говорила мне, что она ненавидит родителей. Она в деталях рассказывала о самом грязном сексуальном насилии, которое она якобы пережила со стороны родителей. Разумеется, это все были истории, которые ей внушили. Она не могла их пережить в реальности, будучи восьмимесячной девочкой. Понятно, что она ненавидела родителей и не хотела возвращаться к ним. Только сейчас, через 14 лет после изъятия из семьи, эта девочка начинает шаг за шагом восстанавливать контакт с матерью», — продолжает профессор Йопт.
Параноидальный мир «Воробьиного гнезда» существовал вплоть до осени 2007 года, когда на компьютере главы приюта случайно были обнаружены фотографии маленьких голых девочек, некоторые из них были идентифицированы как воспитанницы приюта. Со временем полиции стало известно, что педагог, любивший также организовывать летние лагеря для детей, регулярно приглашал своих воспитанниц ночевать к себе в комнату, а также настаивал на собственноручной проверке гигиены девочек, в том числе часто лично мыл их.
В феврале 2008 года педагог, руководивший приютом на протяжении 14 лет, был взят под стражу по обвинению в педофилии. В августе он был признан виновным в совращении малолетних и приговорен к одному году заключения условно. «Если бы эта история была выдумана, это была бы плохая выдумка», — сокрушается профессор Йопт.
Тупик без выхода
Руководительница службы по делам защиты детей во франкфуртском Заксенхаузене Инге Бюттнер разводит руками: «Мы всегда оказываемся виноватыми. Либо потому, что слишком активны, либо потому, что недостаточно активны. Никто никогда не скажет, что мы делаем все правильно. Единственное, что мы можем делать, это продолжать защищать детей настолько профессионально, насколько это позволяют нам наши знания и наши полномочия».
Удивительно, но во многом чиновница права. Широчайшие легальные полномочия, взвинченное общественное мнение и общенациональная убежденность в том, что государство — это всемогущий, всеведущий и всеблагой господь, загнали немецкую службу по защите детей в тупик, выйти из которого практически невозможно.
Нелогичная и громоздкая система, то проявляющая явно излишнюю жесткость, то закрывающая глаза на откровенные угрозы жизням детей, становится жертвой собственных безграничных полномочий — чиновники, проработавшие здесь не один десяток лет, отлично это чувствуют. Трагедия в том, что главной жертвой системы оказываются дети, которых она призвана защищать.
Вупперталь—Гисен—Франкфурт-на-Майне
Сообщение от Стрекоза
Тема: Ювенальная Юстиция
Пока что - ты рассуждаешь, скажем так, лично со мной - НЕ на одной волне.
Ахтунг ZOG детектед
Ваши права
Ответить с цитированием
Социальные закладки