В области судебных уставов правительство рядом новелл ограничивало суд
присяжных и всячески стремилось восстановить дореформенные принципы
смешения административной и судебной власти. Это была третья "реформа".
Новый цензурный устав решительно душил оппозиционную прессу, и общество
отвыкло за тринадцать лет царствования даже от урезанной свободы эпохи
Александра II. Это была четвертая "реформа".
Каков же был смысл этих "реформ"? В планах самого Александра III мы
тщетно стали бы искать идеологии его политической программы. Там ничего
нет. Зато в письмах Победоносцева, а главное - в его знаменитом "Московском
сборнике" она есть. Это в своем роде замечательная программа. Константин
Петрович был очень умный человек. Его желчный, злой и острый ум позволил
ему обрушиться с беспощадной критикой на все начала так называемой
демократии. Он высмеял, как никто, все закулисные махинации буржуазного
парламентаризма, интриги биржи, подкупность депутатов, фальшь условного
красноречия, апатию граждан и энергию профессиональных политических
дельцов. Это - все жалкие говорильни. Наши земства устроены по тому же
парламентскому принципу. Надо задушить земства. Победоносцев издевался над
судом присяжных, над случайностью и неподготовленностью народных судей, над
беспринципностью адвокатов, над неизбежной демагогией всех участников
публичного процесса, над безнаказанностью иных преступлений, развращающих
общество... И он сделал соответственный вывод: надо задушить свободный,
публичный, народный суд. Победоносцев остроумно смеялся над утилитаризмом
так называемой реальной школы, ядовито критиковал университетскую
автономию, глумился над идеей всеобщей обязательной грамотности. Итак, надо
задушить университет и вообще народное образование.
Это была превосходная критика демократических начал. Но спрашивается,
чего же хотел сам Победоносцев? В своем глубоко меланхолическом и
безнадежном "Московском сборнике" Победоносцев молчит упорно о том, что,
собственно, он предлагает в качестве положительной программы. Мы узнаем ее
не из его книги, а из фактов. Никаких новых форм земской жизни, суда и школ
не было создано. Была грубая попытка вернуться к сословию,
привилегированному строю на местах; к дореформенному суду, развращенному
взятками и нравственно прогнившему насквозь; к водворению старых
полицейских начал в высшей школе; к казенной и мертвой системе преподавания
в школах средней и низшей... Никакого творчества! Ничего цельного,
органичного и вдохновенного! А ведь он, Победоносцев, требовал
"органичности"... Вместо этой желанной цельной жизни водворилась бездарная
казенщина петербургских канцелярий.
Таковы были результаты победоносцевской ворожбы. Обер-прокурор
Святейшего синода вместо "духовных" начал, о коих он неустанно говорил
царю, привил русским людям
такой циничный нигилизм, какой и не снился его
предшественникам на этом поприще. Решительно
все прекрасные слова были
обезображены его прикосновением. И надолго русские люди разучились верить в
эти прекрасные слова, памятуя о победоносцевском лицемерии. Жалкий лгун,
говоря о добром народе, он радел об интересах привилегированных... Его
книга, написанная как будто довольно складно, лишена всякого живого
дыхания. От ее страниц веет смертью. Это - какой-то серый холодный склеп. В
Победоносцеве была страсть, но это была какая-то странная, холодная,
ледяная, колючая страсть ненависти. Все умирало вокруг него. Он, как
фантастический паук, раскинул по всей России свою гибельную паутину. Даже
князь Мещерский ужаснулся и сказал, что он "страшный".
Социальные закладки