Любимые стихи

[Лиса Алиса]

Боль говорит с тобою на языке беды
С улицы тянет гарью, известкой, тленом.
Тащишься в кухню, наливаешь из крана в стакан воды,
Возвращаешься в комнату, стул отпихиваешь коленом

И шипишь сквозь сведенные челюсти: «Что за хрень –
Вешаться впору, под пЕтлю приладив помочи.
Бог всегда открывает калитку, когда запирает дверь,
А передо мною захлопнулись даже форточки!»




© Copyright: Ната Вукувич

[Basstet]

Твой смех прозвучал, серебристый,
Нежней, чем серебряный звон,—
Нежнее, чем ландыш душистый,
Когда он в другого влюблен.

Нежней, чем признанье во взгляде,
Где счастье желанья зажглось,—
Нежнее, чем светлые пряди
Внезапно упавших волос.

Нежнее, чем блеск водоема,
Где слитное пение струй,—
Чем песня, что с детства знакома,
Чем первой любви поцелуй.

Нежнее того, что желанно
Огнем волшебства своего,—
Нежнее, чем Польская панна,
И, значит, нежнее всего.

Константин Бальмонт (1899)

[Basstet]

Леонид Губанов

Растаяли, а может быть расстались,
Лицо – темница всех моих вопросов.
Сокровище, все острова состарились
И нерушимых клятв сожгли обозы.
Растаяли, а может быть простились,
Остыли на земле простоволосой?
Каким же мы отчаяньем мостились?
Душа – темница всех моих вопросов.
Когда я нажимаю на перо,
Как будто на курок я нажимаю –
Снегурочкино счастье намело:
Расстрелянные годы оживают.
Как много крови, а потом воды –
Все утекло, но не подайте вида,
Я весь перебинтован, ну а ты,
Моя беда,
победа
и обида?!
Я знаю, что в кольчуге старых слов
Бессмысленен наш робкий поединок –
Шрам глубже стал, он превратился в ров
И сплетнями покрыт, как паутиной.
На дне его я видел ваш портрет,
Два-три письма, забытое колечко,
И разговор, которому сто лет:
«Простимся? – Нет!
Расстанемся? – Конечно!»
Я к вам уже навеки не приду,
А если и увижу, вздрогну тихо,
Как будто на могильную плиту,
Где фото есть, знакомое до крика.
Злорадно, как подвыпивший палач,
Шепну на ушко проходящей жертве:
«Не верьте мне, моя душа из жести,
И казнь была одной из неудач!»
Я уши от допросов залепил
Лиловым воском, головою бился –
Ведь я свою же бабу зарубил,
Попутал в темноте, видать, ошибся.
Мне кажется, мне кажется, с тех пор –
Проходит где-то рядом, в шарфик кутаясь,
Забыв тот окровавленный топор,
Моя свобода, а быть может – мудрость.
Растаяли... но мы с тобой не снег,
Скорее, мы стремительно упали,
Как две звезды, целуя все и всех
Своими раскаленными губами.
А кто-нибудь на нас смотрел в тиши,
Загадывая хрупкое желанье,
Чтоб только для его слепой души
Осталась ты хоть капельку – живая!
В жестокий век убийц, а не святых
Прости мне, ангел, мой угрюмый почерк.
Но мне милей увядшие цветы,
Как звезды те, что умирают ночью!

[Basstet]

Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана,
а потом все быстрей и быстрей, подчиняясь ключу,-
как в "Прощальной симфонии" - ближе к финалу - ты помнишь,
у Гайдна -
музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу
и уходит - в лесу все просторней теперь - музыканты уходят -
партитура листвы обгорает строка за строкой -
гаснут свечи в оркестре одна за другой - музыканты уходят -
скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут одна за другой -
тихо гаснут березы в осеннем лесу, догорают рябины,
и по мере того как с осенних осин облетает листва,
все прозрачней становится лес, обнажая такие глубины,
что становится явной вся тайная суть естества,-
все просторней, все глуше в осеннем лесу - музыканты уходят -
скоро скрипка последняя смолкнет в руке скрипача -
и последняя флейта замрет в тишине - музыканты уходят -
скоро-скоро последняя в нашем оркестре погаснет свеча...
Я люблю эти дни, в их безоблачной, в их бирюзовой оправе,
когда все так понятно в природе, так ясно и тихо кругом,
когда можно легко и спокойно подумать о жизни, о смерти, о славе
и о многом другом еще можно подумать, о многом другом.....

Юрий Левитанский

[Травка]

Эта девочка, знаешь...Она – мое настоящее
я безумно люблю наблюдать за ней теплой и спящей
и мечтать , как мы вместе уедем на какой-нибудь остров,
где закончилось прошлое и нет никаких вопросов,
а небо вливается в море теплыми ливнями
эта девочка, знаешь...Я скучаю по ней так сильно,
что мне страшно, вдруг сердце мое не выдержит
и взорвется от нерастраченной нежности...

знаешь, хочется выкрасить в фиолетовый волосы
лишь бы слышать, как она заливается смехом
и заминировать все на свете взлетные полосы
чтобы она никогда никуда не уехала,
чтобы не слышать ее «мы же встретимся,
через каких-нибудь два или три месяца»
только от этих слов хочется молча повеситься
на крючке в прихожей, где висело ее пальто...

знаешь, так как она не умеет никто
прижиматься носом к ложбинке у шеи
так как она никто никогда не сумеет
рисовать на моей коже затейливые узоры
и каждое утро затевать со мной громкие споры
о том, кто из нас любит сегодня больше
а мне хочется взять и стереть на всех картах Польшу
и все остальные ненужные страны между
чтобы посольства не убивали во мне надежду
на то, что мы будем однажды рядом
эта девочка, знаешь...умеет лечить меня взглядом
от бессониц, запоев и режущей старой боли
ее тело лишает последних остатков воли
растворяясь желанным ядом на языке...

я люблю ее так, что не жаль половины жизни
за ее ладонь на моей щеке...

Ирина Голованова

[Лиса Алиса]

Я скорее умру, чем...



Я сольюсь с темнотой, закрывая ставни.
Чувства – бездна души, их нельзя измерить.
- Я скорее умру, чем тебя оставлю.
- Я скорее умру, чем тебе поверю.


Слез не надо. Позволь, я тебе их вытру.
Ты уходишь из сердца, а сердце бьется.
Только дверь за собою оставь открытой.
Тот, кого я впущу, в тот же день, найдется.


И, забывшись, ты вдруг преклонил колено.
В светло-серых глазах отразился вечер
- Ты так быстро найдешь для меня замену?
…я, скорее, умру, чем тебе отвечу


6.12.10




© Саша Бес

[Hotice]

так, в зубах зажат,
мучительно нёбо жжет
этот очень, очень простой сюжет:
королевич лежит, ресницы его дрожат,
злая ведьма сон его стережет.
ярок снег его шеи,
сахар его манжет.

черен ее грозный бескровный рот,
ее вдовий глухой наряд.
когда он проснется, его народ
разорят, унизят и покорят, -
он поднимет войско. и он умрет.
и, о да, его отблагодарят.
злая ведьма знает все наперед.
королевич спит сотый год подряд.

не ходи, хороший мой, на войну.
кто тебя укроет там, на войне.
из-под камня я тебя не верну,
а под камень могу не пустить вполне.
почивай, мой свет, предавайся сну.
улыбайся мне.

(с) Вера Полозкова

[Lizeta]

Мы вместе со снегом растаем,
Нам будет дышаться легко,
И как до границы с Китаем,
До лета сейчас далеко.

Александр Сопровский

[blagoroden_don]

Это был святой, которому
Проповедовали птицы.

Скромный, печальный
Советский святой
В душе, как в пальто, застёгнутой,
Тёплой,
Непроницаемой для небесного ветра.

Когда она взвивала полы, рвалась
В горнее,
Он успокаивал: тише, тише,
Псиша, псиша!...

Кто, сказано, хочет из вас быть первым —
Будь всем слуга.
Вот так и он: слуга
Умиранию рощи,
Ливням навзрыд лета,
Старению реки,
Тревогам сирени,
Воробьиным фабричным мечтам народа.

Потрогал звёзды, перебрал миры — и осторожно
Поставил на место: не время.
Человек-колодец: все звёзды внутри.
Чтобы увидеть их в знойный полдень
Двадцатого российского века,
Надо медленно, осторожно
Спуститься поглубже и там
Ждать. Искусство ожидания.

Его просодия позднего периода
Не вершина — ступенька.
Крашеная, дачная, нагреты плахи,
Седой одуванчик щели крыльца прободал своей сталью,
Трава двора, облако, тень, котёнок.

Крепка, широка, не скрипнет.
На такую не страшно
Стать босыми пробитыми ступнями
У двери, и стучаться.

[Hotice]

Нам не дано предугадать,
Как слово наше отзовется -
И нам сочувствие дается,
Как нам дается Благодать...

Федор Тютчев

[serg1969]

И в середине ноября
высокая луна
светила вместо фонаря
у моего окна.
Но, видно, лунному лучу
горелось тяжело,
и я решил зажечь свечу,
чтоб стало мне светло.
И я на кухонном столе
затеплил огонёк,
и луч прорезался во мгле
и лёг на потолок.
И показалось мне тогда,
что это не свеча,
что на столе моём звезда
пылает, горяча.
И стало странно и светло,
ведь, что ни говори,
ты сам себе добро и зло,
сады и пустыри.
Ты сам себе и тень и свет,
и отблески огней,
и ничего счастливей нет,
и ничего грустней.....

Михаил Розенштейн

[Lizeta]

Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки,
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.

О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода,
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!

О. Мандельштам

[Hotice]

Как кони медленно ступают,
Как мало в фонарях огня!
Чужие люди, верно, знают,
Куда везут они меня.

А я вверяюсь их заботе.
Мне холодно, я спать хочу;
Подбросило на повороте,
Навстречу звездному лучу.

Горячей головы качанье
И нежный лед руки чужой,
И темных елей очертанья,
Еще невиданные мной.

[Angelinushka]

И. Бродский

Классический балет есть замок красоты,
чьи нежные жильцы от прозы дней суровой
пиликающей ямой оркестровой
отделены. И задраны мосты.

В имперский мягкий плюш мы втискиваем зад,
и, крылышкуя скорописью ляжек,
красавица, с которою не ляжешь,
одним прыжком выпархивает в сад.

Мы видим силы зла в коричневом трико,
и ангела добра в невыразимой пачке.
И в силах пробудить от элизийской спячки
овация Чайковского и Ко.

Классический балет! Искусство лучших дней!
Когда шипел ваш грог, и целовали в обе,
и мчались лихачи, и пелось бобэоби,
и ежели был враг, то он был -- маршал Ней.

В зрачках городовых желтели купола.
В каких рождались, в тех и умирали гнездах.
И если что-нибудь взлетало в воздух,
то был не мост, а Павлова была.

Как славно ввечеру, вдали Всея Руси,
Барышникова зреть. Талант его не стерся!
Усилие ноги и судорога торса
с вращением вкруг собственной оси

рождают тот полет, которого душа
как в девках заждалась, готовая озлиться!
А что насчет того, где выйдет приземлиться, --
земля везде тверда; рекомендую США.

[Hotice]

За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей, –
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья, и чести своей.

Мне на плечи кидается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей:
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей...

Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе;
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.

Уведи меня в ночь, где течет Енисей
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.

[Lizeta]

Tristia

Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных.
Жуют волы, и длится ожиданье —
Последний час вигилий городских,
И чту обряд той петушиной ночи,
Когда, подняв дорожной скорби груз,
Глядели вдаль заплаканные очи
И женский плач мешался с пеньем муз.

Кто может знать при слове "расставанье"
Какая нам разлука предстоит,
Что нам сулит петушье восклицанье,
Когда огонь в акрополе горит,
И на заре какой-то новой жизни,
Когда в сенях лениво вол жует,
Зачем петух, глашатай новой жизни,
На городской стене крылами бьет?

И я люблю обыкновенье пряжи:
Снует челнок, веретено жужжит.
Смотри, навстречу, словно пух лебяжий,
Уже босая Делия летит!
О, нашей жизни скудная основа,
Куда как беден радости язык!
Все было встарь, все повторится снова,
И сладок нам лишь узнаванья миг.

Да будет так: прозрачная фигурка
На чистом блюде глиняном лежит,
Как беличья распластанная шкурка,
Склонясь над воском, девушка глядит.
Не нам гадать о греческом Эребе,
Для женщин воск, что для мужчины медь.
Нам только в битвах выпадает жребий,
А им дано гадая умереть.

О. Мандельштам


1918

[Soniq]

Расстались мы - то, может, нужно,
То, может, должно было нам,-
Уж мы давно не делим дружно
Единой жизни пополам.

И, может, врознь нам будет можно
Еще с годами как-нибудь
Устроиться не так тревожно
И даже сердцем отдохнуть.

Я несть готов твои упреки,
Хотя и жгут они, как яд,
Конечно, я имел пороки,
Конечно, в многом виноват;

Но было время - ведь я верил,
Ведь я любил, быть счастлив мог,
Я будущность широко мерил,
Мой мир был полон и глубок!

Но замер он среди печали;
И кто из нас виновен в том,
Какое дело - ты ли, я ли,-
Его назад мы не вернем.

Еще слезу зовет с ресницы,
И холодом сжимает грудь
О прошлом мысль, как у гробницы,
Где в муках детский век потух.

Закрыта книга - наша повесть
Прочлась до крайнего листа;
Но не смутят укором совесть
Тебе отнюдь мои уста.

Благодарю за те мгновенья,
Когда я верил и любил;
Я не дал только б им забвенья,
А горечь радостно б забыл.

О, я не враг тебе... Дай руку!
Прощай! Не дай тебе знать бог
Ни пустоты душевной муку,
Ни заблуждения тревог...

Прощай! на жизнь, быть может, взглянем
Еще с улыбкой мы не раз,
И с миром оба да помянем
Друг друга мы в последний час.

Огарев Николай

[Evgeniya adamenko]

Одиночество

Часы. Оконное стекло.
Распахнутая книга.
О одиночество, светло
Твоё ночное иго.

Всё можно: узы разорвать,
Забыть о них, к примеру,
А можно тщетно звать и звать
Друзей, теряя веру.

И в патетической мольбе
Безумствовать, терзаться,
Себя жалеть, самой себе
Покинутой казаться…

Но можно так: не ждать, не звать,
А свежестью ночною
Дышать замедленно – и знать,
Что все мои – со мною.

И, как пред чувствами ни слаб,
Но всё ж внушит рассудок,
Что одинокость – лишь этап,
Как ночь – лишь время суток.

И так гуляют сквозняки
В листве ночного сада,
Что ни пожатия руки,
Ни слов сейчас не надо.

Любовь Сирота

[Soniq]

Она никогда его не любила
А он ее втайне любил;
Но он о любви не выронил слова:
В себе ее свято хранил.

И в церкви с другим она обвенчалась;
По-прежнему вхож он был в дом,
И молча в лицо глядел ей украдкой,
И долго томился потом.

Она умерла. И днем он и ночью
Все к ней на могилу ходил;
Она никогда его не любила,
А он о ней память любил.

Огарев Николай

[MARIMAR]

МОЯ ДУША

Загляни в мои глаза. Что ты видишь в них? Скажи.
Может, блеск далёких звёзд; может, хижину в глуши.
Может, горного орла, что летает в вышине;
Может, парусный фрегат – расскажи об этом мне.

Может, путника в лесу; может, солнца яркий свет,
Или ночь, и на воде от луны размытый след;
Может быть, курган в степи, где волнуется кавыль,
И доспехи, что уже вековая кроет пыль…

Папоротник, что расцвёл в летней темноте на час
Или замок на скале – что в глазах моих сейчас?
Ты внимательно смотри, удивляйся, не дыша:
Всё, что ты увидишь в них – это всё – моя душа.

Валерия Киракозова