Любимые стихи

[Лиса Алиса]

Дай мне


Мой бог, произведи меня в князья!
дай мне "Клико", искрящийся с мороза,
дай мне понятья: "честь", "хочу", "нельзя",
дай мне стихи - свободные, как проза.

дай осознать - где общество, где я,
понять, где паранойя, где угроза,
дай мне любимых - честных, как друзья,
дай мне стихи - логичные, как проза.

дай мне отдать и не растратить всё,
дай мне позицию, убереги от позы,
дай мне подумать: "гибну" и "спасён",
дай мне стихи, что превосходят прозу.



© Copyright: Доктор Гумис

[Soniq]

Юрий Левитанский

Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе.
Щит и латы, посох и заплаты,
меру окончательной расплаты
каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает для себя.
Выбираю тоже - как умею.
Ни к кому претензий не имею.
Каждый выбирает для себя.

[Soniq]

Пред вами жизнь моя - прочтите жизнь мою.
Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,
как достоверный исторический роман,
где есть местами романтический туман,
но неизменно пробивает себе путь
реалистическая соль его и суть.
Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.
Я вам ее на суд смиренно отдаю.
Я все вложил в нее, что знал и что имел.
Я так писал ее, как мог и как умел.
И стоит вам хотя б затем ее прочесть,
чтоб все грехи мои и промахи учесть,
чтоб всех оплошностей моих не повторять,
на повторенье уже время не терять, -
мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших дней
моей была бы и правдивей, и верней!

Юрий Левитанский

[blagoroden_don]

То были душ невиданные копи.
Серебряными жилами во тьме
они струились ввысь. Среди корней
творилась кровь и тоже поднималась
в мир — тяжела и, как порфир, багряна.
Все остальное серым было — лес
безжизненный, и пропасти, и скалы,
и тот огромный, но незрячий пруд,
что нависал над отдаленным дном,
как грозовое небо над долиной.
Лишь по лугам, само долготерпенье,
извилистою лентой отбеленной
была для них размотана тропа.
И этою стезею шли они.
И первым стройный муж в хламиде синей
шел, вглядываясь вдаль нетерпеливо.
Его шаги дорогу, не жуя,
проглатывали крупными ломтями,
а руки стыли в водопаде складок,
окаменев и позабыв о лире,
что, невесома, в левую вросла,
как в мертвый сук оливы стебель розы.
И чувства были в нем разобщены:
взгляд всякий раз стремглав до поворота
бросался псом, чтоб там застыть и ждать —
или вернуться, алчно торопя
хозяина, и вновь бежать; а слух —
как нюх собачий — был нацелен вспять.
И изредка казалось, тех двоих,
сопутствующих в долгом восхожденье,
но отстающих, поступь различима —
и не своей стопы он слышит звук,
не шелестенье собственного платья.
Тогда он повторял: “Они идут!” —
и судорожно вслушивался в эхо.
Они и шли, те двое, но, увы,
смертельно тихо. И когда бы он
мог обернуться (если бы такая
оглядка не сулила разрушенья
всего, что созидалось), увидал —
да, оба молча следуют за ним:
бог-вестник, бог-посланец, в легком шлеме
над светлыми прозрачными очами,
в сандалиях крылатых, с кадуцеем
в руке, к бедру прижатой, и другою
его рукой ведомая она —
любимая столь трепетно, что лира
всех плакальщиц земных перерыдала —
и от пролитых слез родился мир,
где были вновь и лог, и дол, и лес,
обжитый дичью, тучные поля
и реки; и над жалобной землей,
как и над прежней, то сияло солнце,
то синие сверкали небеса
слезами исказившихся созвездий, —
любимая столь сильно. Но она,
чей шаг смирялся мерным шагом бога
и погребальной тесной пеленой,
шла отрешенно и неторопливо.
Ее не занимал ни человек,
идущий впереди, ни цель пути.
Она плыла, беременна собой;
она сама была бездонной смертью
своей, до полноты небытия
своею новизною наливаясь,
как плод бездумный — сладостью и цветом;
желать и знать не надлежало ей.
Она укрыта девственностью новой
была; смежилась женственность ее,
как лепестки цветка перед закатом;
и руки столь отвыкли от земных
касаний, что прикосновенье бога,
бесплотное, ей вольностью казалось
недопустимой, причиняя боль.
Она теперь не сладостной женой
была, певцом воспетой вдохновенно,
не островком, дурманящим на ложе,
не радужным сокровищем его.
Она была распущена, как прядь,
и высушена почвой, точно ливень,
рассыпана, как сев тысячекратно.
Была она лишь корнем. И когда
остановился шедший с нею рядом
и скорбно произнес: “Он оглянулся”, —
она спросила безразлично: “Кто?”
Вдали, в просвете ясном, силуэтом
темнел безвестный некто, чьи черты
здесь были незнакомы. Он смотрел
на то, как преисполненный печали
бог-вестник развернулся, дабы снова
сопровождать в ее движенье тень,
что по стезе, привычной ей, обратно
уже, безвольно и неторопливо,
шла в погребальной тесной пелене.

Перевод Алексея Пурина

[Monika.]

Дарить себя – не значит продавать,
И рядом спать – не значит переспать.
Не повторить – не значит не понять,
Не говорить – не значит не узнать.

Не значит не увидеть – не смотреть.
И не кричать – не значит не гореть.
И промолчать, и не найти ответ –
Две вещи разные, в них родственного нет.

Стоять - совсем не значит не лететь
И замолчать – не значит умереть.
И замереть, когда увидишь смерть –
Не значит унижение стерпеть.

…Бежать во мрак – не значит уходить,
И отпустить – не значить упустить;
Не отомстить – не значит все простить
И порознь быть – не значит не любить.

[Hotice]

Жить - потруднее чем умирать.
Боль, постель, немота, и - нету.
Сложнее - позволить себя застать
врасплох ещё одному рассвету,
начаться дню, об который в хлам
бьешься, без всякой надежды выйти
из круга, что сам себе - по делам -
вычертил, морду задрать и выть, и
что-то такое ещё сломать,
что не успел и создать доселе...
Смерть это просто - уснуть и спать.
Жить - это значит в огромном теле
мира себе прогрызать ходы,
червем в тонелле своём бессветном,
тонны породы - за горсть руды,
смея надежду питать при этом
на неконечность и нетщету
жалких попыток себя оставить
в яблоке. Переступи черту -
определённость, покой, непамять.
Вечно боимся мы не того,
странно - хлопочем о всяком вздоре,
путь прогрызая тяжелый, свой,
трусим того, что давно проторен...

© Copyright: Мария Петелина, 2010

[НинаАП]

Так, субботнее шутливое стихотворение.


Очки, портфель, IQ, в душе ненастье,
Симпозиумы, диссертации тома…
Ой, девочки, да не в дипломах счастье,
Вот у меня лишь горе от ума.

ФизМат, МехМат, теперь аспирантура,
Три я зыка. И к тридцати годам
Я не из тех, что «прелесть что за дура»,
Я из разряда жутко умных дам.

С дипломом синим и счастливой красной рожей
Их ВУЗов выпускается народ.
И только у такой, как я, быть может
С палитрой цветовой наоборот.

Я не ношу косметики и стразов,
Не оголяю ноги и живот.
Со мною мужики скисают сразу,
Как только я приоткрываю рот.

Вот из последнего. Ведь как всё начиналось…
Поход в кафе - причёска, декольте…
Глазами хлопала, хихикала, старалась,
Крутила дурочки – простушки фуэте.

Поверил. Расхрабрился. По лекалам
Шутил-острил, читал стихи, как мог.
А я себя шампанским затыкала.
С шампанским вышел перебор… Итог:

Я о коллайдере адронном рассказала,
С Пуанкаре чуть-чуть ввела в курс дела,
На стул взобравшись в самом центре зала,
«Гаудеамус» на латыни спела.

Стою на стуле в платье из велюра…
От ухажёра не осталось и следа.
Ой, девочки, какая же я дура!
И, видно, "дурочкой" не стать мне никогда.

Вот встретить бы брутального "Сережу"!
Я бы ему детей, борщей, уют...
И пусть бы "ихний" говорил и "лОжить".
Пусть ложит! А пока, увы, кладут...

Chipa

[Hotice]

Простите Любви — она нищая!
У ней башмаки нечищены, —
И вовсе без башмаков!

Стояла вчерась на паперти,
Молилася Божьей Матери, —
Ей в дар башмачок сняла.

Другой — на углу, у булочной,
Сняла ребятишкам уличным:
Где милый — узнать — прошёл.

Босая теперь — как ангелы!
Не знает, что ей сафьянные
В раю башмачки стоят.

1919

[Nuvanna]

Как вешняя влага неспешно стекает к реке,
Минуя пикеты нестройных, но бодрых орешин,
И ласточка в небе неслышно уходит в пике,
И ветренный воздух по-прежнему молод и грешен,

И вытянет витязь свой первый счастливый билет
В свою огневую и злую солдатскую стужу,
И мальчик отправит свой первый бумажный корвет
В широкое небо по радужным, медленным лужам.

Я буду мишенью на длинной, шершавой доске
С названием "жизнь". И упрямо, и строго по встречной,
Качаясь, идет глуповатый бычок налегке
Из детства - в кромешную, вьюжную, долгую вечность.
Татьяна Пономарёва

[Lizeta]

Разрешите Вам напомнить о себе,
О своей незамечательной судьбе.
Я как раз на верхней полочке лежу,
В данном случае бездельничаю – жуть!

Люди заняты исканием дорог,
Люди целятся ракетой в лунный рог,
Люди ищут настоящие слова.
Ну, а я лежу и думаю о Вас.

С этой мысли пользы, право, никакой.
Вот промчался скорый поезд над рекой.
О реке бы мне подумать в самый раз.
Ну, а я лежу и думаю о Вас.

А народу – просто полное купе,
Кто-то в карты, кто-то хочет просто спеть,
Чья-то нежная клонится голова.
Ну, а я лежу и думаю о Вас.

Я-то думаю, что думаете Вы,
Как вы были замечательно правы,
Рассказав мне поучительный рассказ,
Что не нужно больше думать мне о Вас.

Что любовь ненастья быстренько сотрут,
Что единственное счастье – это труд.
Я, ей-богу, понимал Вас в этот час,
Но, представьте, я-то думал все о Вас.

Юрий Визбор

[Lizeta]

В огромном разобщении людей
Одна любовь кричит о единенье,
И потому благодаренье ей!
Благодаренье ей! Благодаренье!

Мы – бедные земные существа.
Нас разделяют классы, расы, мнения,
За то, что возвращает нам права,
Благодаренье ей! Благодаренье!

Пусть робкая – пускай на миг, на час,
До первых слов, до первого сомненья,
За то, что не разъединяет нас -
Благодаренье ей, благодаренье.

Так волю убегающих планет
Всемирное смиряет тяготенье.
За то, что дарит нам блаженный свет –
Благодаренье ей, благодаренье!

Давид Самойлов

[Romko]

И захлебнуться..
Мимо проплывет
Корабликом малиновое детство,
Где плюшевый медведь, который год,
Со мною засыпает по соседству.

Где зеркалам еще не нужно врать,
А день таит в себе по сто событий.
Где слово непонятное "хандра"
Приклеено к обыденному "нытик".

Где ночью снятся Золушка и Принц.
И апельсин - не символ революций!
Где нет смертей, разводов и больниц..
Упасть бы в прошлое..
и..
Захлебнуться..

[Romko]

Я - пленник условностей, ограничений,
Запретов, антонимов, спутанных строк,
Наглядный урок беспричинных сомнений –
Нелепый, смешной, но наглядный урок.

И мне бы пора разорвать эти путы,
Отречься от кем-то навязанных схем,
Считающих индифферентно минуты
В безвременных рамках объявленных тем.

Пора бы… Но то ли по воле привычки,
А то ли из боязни вновь не зажечь
И так безнадёжно промокшие спички
Недавних надежд, я глушу свою речь.

И всё, что не сказано или не спето,
Застряло беззвучным осколком в груди,
Замёрзшим лучом прошлогоднего света
На мёртвом обрывке живого пути.

И я с ним живу. Я забыл и не знаю,
Как можно иначе. Но день ото дня
Я только сильнее в груди ощущаю
Лучи и осколки былого меня.

[Romko]

Стоит ли верить в то, что не сбудется? Никогда...
Дождь поливает тёмные улицы... Холода...
Жёлтые листья падают, кружатся... Хоровод...
Инея кружевом схвачены лужицы... Гололёд...

Годы летят, словно птицы по осени... В никуда...
В небе всё меньше солнечной просини... Вот беда...
Канули в прошлое вёсны и радости... Не вернуть...
Горечью пахнет предчувствие старости... Не уснуть...

Те, кто любил, за чужими порогами... Навсегда...
И перекрёстки не станут дорогами... Ерунда...
Лица друзей закрывает туманами... Что же... пусть...
Жизнь оказалась сплошными обманами... Тлен и грусть...

[Basstet]

Шепни, что осенью придешь –
И лето я смахну,
Как надоевшего шмеля,
Прилипшего к окну.
А если год придется ждать –
Чтобы ускорить счет –
Смотаю месяцы в клубки
И суну их в комод.
И если впереди – века,
Я буду ждать – пускай
Плывут века, как облака
В заокеанский рай –
И если встреча суждена
Не здесь – в ином миру,
Я жизнь сдеру – как шелуху –
И вечность изберу –
Но мне – увы – неведом срок –
И день в тумане скрыт –
И ожиданье – как оса
Голодная – язвит.

Перевод с английского Григория Кружкова

[Basstet]

Ужас

В равнинах Ужаса, на север обращенных,
Седой Пастух дождливых ноябрей
Трубит несчастие у сломанных дверей —
Свой клич к стадам давно похороненных.
Кошара из камней тоски моей былой
В полях моей страны унылой и проклятой,
Где вьется ручеек, поросший бледной мятой,
Усталой, скучною, беззвучною струей.
И овцы черные с пурпурными крестами
Идут, послушные, и огненный баран,
Как скучные грехи, тоскливыми рядами.
Седой Пастух скликает ураган.
Какие молнии сплела мне нынче пряха?
Мне жизнь глядит в глаза и пятится от страха...

Март 1904

Перевод М. Волошина

[Basstet]

ГРУЗИНСКИХ ЖЕНЩИН ИМЕНА


Там в море паруса плутали,
и, непричастные жаре,
медлительно цвели платаны
и осыпались в ноябре.

И лавочка в старинном парке
бела вставала и нема,
и смутно виноградом пахли
грузинских женщин имена.

Они переходили в лепет,
который к морю выбегал
и выплывал, как черный лебедь,
и странно шею выгибал.

Смеялась женщина Ламара,
бежала по камням к воде,
и каблучки по ним ломала,
и губы красила в вине.

И мокли волосы Медеи,
вплетаясь утром в водопад,
и капли сохли, и мелели,
и загорались невпопад.

И, заглушая олеандры,
собравши все в одном цветке,
витало имя Ариадны
и растворялось вдалеке.

Едва опершийся на сваи,
там приникал к воде причал.
"Цисана!" - из окошка звали.
"Натэла!" - голос отвечал...

[lasca]

Последний тост

Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью,—
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что Бог не спас.

[Lizeta]

Ты умылась, ты причесалась,
точно змеи, впились две гребенки
в твои заплетенные косы...
Скажи мне, откуда ты?

Ходишь, юбкой шурша абрикосовой,
на шелку твоих туфель зеленых
расцвели две бумажные розы...
Скажи мне, откуда ты?


Рафаэль Альберти

Перевод Э. Линецкой

[Lizeta]

Доведись нам встретиться,
сядем друг подле друга.

(Ты откуда идешь?
С моря? С луга?)

Доведись нам встретиться,
будем оба немы.

(О чем ты думаешь?
О море? О небе?)

Доведись нам встретиться,
попрощаемся только глазами.

(Ты куда возвращаешься?
В море? В пламя?)

Рафаэль Альберти

Перевод Э. Линецкой