Любимые стихи

[Basstet]

Восточная осень

Мне осень не пишет в альбомы
белым стихом,
листочную вязь не рисует
асфальтовый бег.
А в письмах твоих золотится
оранжевый холм,
На вкус - чуть горчит на губах
кофеиновый снег.
Мне гроздья рябины почти что
киношный сюжет,
Пытаюсь на память составить
слепок дождей,
А в письмах твоих
восточная осень - фуршет,
Где нас принимают за просто
за как бы людей.
Колдует прибой изумительно
нежный фокстрот,
Фигурки плетёт иероглифом
лунный алмаз.
Я осень пытаюсь побуквенно
пить между строк
И средь тех фигурок узнать
двух похожих на нас.

[Basstet]

Секрет

Да, и в прятки, и в салки, и даже в «колдунчики», и в лапту,
и в соловьи-разбойники, и в штандр, и в колечко,
классики, ляги
все играет душа моя, бьет мячиком в стену, обрушивает высоту
на весенний асфальт, приказывает фигуре: замри,
«чурики» говорит, жухает, обходя передряги.
Говорит: я на новеньких в ваших жмурках, в ваших
эниках-бениках, в эн-ден-ду.
И бесконечно «водит», ловит кого-то,
подсматривает с завязанными глазами,
осаливает, бьет палочкой-выручалочкой по скамье в весеннем
саду,
вынимает из шляпы фанты, приказывающие разными голосами...
Но «секрет», «секрет» - это любимейшая ее игра!
Это значит - разрыть ямку, нанести сюда лепестков,
мертвых бабочек, разложить красиво,
придавить стеклышком, запорошить землей.
А когда настанет пора,
привести кого-то, кто раскопает и ахнет,
ахнет: какое диво!

[NorthWind]

ы — выкидыш ночи,
желтый символ страстей.

Ох, какой ты нахал!
Бродишь по селам,
бродишь по городам
круглый и голый, как лысина.

Невежа!
Штаны бы надел,
когда лезешь в чужие окна,
сладострастник,
похабник,
интриган-холостяк,
космический Шерлок Холмс.

Ух, как я ненавижу тебя,
насмешливый,
желтый
Мефистофель небесной лазури!
Ненавижу за то, что ты знаешь,
какой я плохой
и какие постыдные страсти
гнездятся в душе у меня.

Эх, если б мог я
сорвать тебя с неба,
чтоб ты перестал меня мучить!
Ну что тебе?
Сгинь
или
или избавь от желаний,
которые точат меня,
а в глаза не гляди свысока,
не гляди укоризненно.

Месяц,
выкидыш ночи, желтый
символ страстей.

Чак. Вам, Лена и Лиза. И спасибо - Вам. Он -бешеный, хуже Маяковского, но он же любить умел, а мы не все...

[Hotice]

Рыбы режут пространство воды /она гасит скорость/,
рыбы в силу инстинкта стремятся сойти на пляж.
В воздухе виснет дождь, и такая влажная морось
в принципе вовсе не портит морской пейзаж.
Хочешь, я стану тише, спокойней? Поедем к Югу,
станем сушить под солнцем тела и цедить коньяк,
будем распутывать пальцами кудри друг другу,
скажи мне, родная, любимая, хочешь так?

Воздух врезается в щеки при сильном ветре, цветы
пахнут дождем или, в принципе, пахнут летом.
Ты з а г о р е л а я_ю ж н а я_т ё п л а я, всюду ты.
Чёрт тебя дернул связаться с таким поэтом))
Но мы же не чайки, мы курим свое побережье,
читаем Булгакова; вечером: сыр, теплый хлеб, вино.
Хочешь я выветрю всё, что случалось прежде,
хочешь, я просто выброшу всё в окно?

Этот песок, он повсюду с любовью рвётся,
после находишь его в сандалиях, между пальцев.
Тот, кто зависит от моря – не остаётся
/море, конечно, любит своих скитальцев/.
Но мы же, родная, мы полюс Северо-Южный,
и море останется просто внутри, а это
то, что случится однажды, то, что нам нужно –
наше несложное необходимое лето.

Татьяна Иванова

[Счастье!]

Тех, кого считают сильным,
Почему-то не жалеют:
Дескать, жалость унижает,
Дескать, жалость ни к чему.
Им положена гитара,
Да еще пустой троллейбус,
Да еще... А впрочем, хватит,
Слишком много одному.

Те, кого считают сильным,
По привычке зубы сжали,
По привычке смотрят прямо
На любой пристрастный суд.
Слабым вдвое тяжелее --
Им нести чужую жалость,
Да еще... А впрочем, хватит --
А не то не донесут.

Олег Ладыженский

[Счастье!]

Разрешите прикурить?
Извините, не курю.
Что об этом говорить --
Даже я не говорю.
А ведь так хотелось жить,
Даже если вдруг бросали,
Даже если не спасали,
Все равно хотелось жить,
Все равно хотелось драться
За глоток, за каждый шаг...
Если в сути разобраться --
Жизнь отменно хороша.

Разрешите прикурить?
Извините, докурил.
Если б можно повторить,
Я бы снова повторил.
Я бы начал все сначала,
Я бы снова повторил,
Чтобы жизнь опять помчала
По ступенькам без перил,
Снова падать, подниматься,
От ударов чуть дыша...
Если в сути разобраться --
Жизнь отменно хороша.


Олег Ладыженский

[kkira]

Михаил Лермонтов


Я не унижусь пред тобою;
Ни твой привет, ни твой укор
Не властны над моей душою.
Знай: мы чужие с этих пор.
Ты позабыла: я свободы
Для зблужденья не отдам;
И так пожертвовал я годы
Твоей улыбке и глазам,
И так я слишком долго видел
В тебе надежду юных дней
И целый мир возненавидел,
Чтобы тебя любить сильней.
Как знать, быть может, те мгновенья,
Что протекли у ног твоих,
Я отнимал у вдохновенья!
А чем ты заменила их?
Быть может, мыслею небесной
И силой духа убежден,
Я дал бы миру дар чудесный,
А мне за то бессмертье он?
Зачем так нежно обещала
Ты заменить его венец,
Зачем ты не была сначала,
Какою стала наконец!
Я горд!- прости! люби другого,
Мечтай любовь найти в другом;
Чего б то ни было земного
Я не соделаюсь рабом.
К чужим горам, под небо юга
Я удалюся, может быть;
Но слишком знаем мы друг друга,
Чтобы друг друга позабыть.
Отныне стану наслаждаться
И в страсти стану клясться всем;
Со всеми буду я смеяться,
А плакать не хочу ни с кем;
Начну обманывать безбожно,
Чтоб не любить, как я любил,-
Иль женщин уважать возможно,
Когда мне ангел изменил?
Я был готов на смерть и муку
И целый мир на битву звать,
Чтобы твою младую руку -
Безумец!- лишний раз пожать!
Не знав коварную измену,
Тебе я душу отдавал;
Такой души ты знала ль цену?
Ты знала - я тебя не знал!

[Lizeta]

БАБЬЕ ЛЕТО


Наступило бабье лето —
Дни прощального тепла.
Поздним солнцем отогрета,
В щелке муха ожила.

Солнце! Что на свете краше
После зябкого денька?..
Паутинок легких пряжа
Обвилась вокруг сучка.

Завтра хлынет дождик быстрый,
Тучей солнце заслоня.
Паутинкам серебристым
Жить осталось два-три дня.

Сжалься, осень! Дай нам света!
Защити от зимней тьмы!
Пожалей нас, бабье лето:
Паутинки эти — мы.


Дмитрий Кедрин.

[Lizeta]

Сентябрь выметает широкой метлой
Жучков, паучков с паутиной сквозной,
Истерзанных бабочек, ссохшихся ос,
На сломанных крыльях разбитых стрекоз,
Их круглые линзы, бинокли, очки,
Чешуйки, распорки, густую пыльцу,
Их усики, лапки, зацепки, крючки,
Оборки, которые были к лицу.

Сентябрь выметает широкой метлой
Хитиновый мусор, наряд кружевной,
Как если б директор балетных теплиц
Очнулся и сдунул своих танцовщиц.
Сентябрь выметает метлой со двора,
За поле, за речку и дальше, во тьму,
Манжеты, застежки, плащи, веера,
Надежды на счастье, батист, бахрому.

Прощай, моя радость! До кладбища ос,
До свалки жуков, до погоста слепней,
До царства Плутона, до высохших слез,
До блеклых, в цветах, элизейских полей!

Александр Кушнер

[kkira]

Константин Симонов
(Konstantin Simonov)ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
1943

Женщине из г. Вичуга

Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.

Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошел с ума,
Не проклял все, что было в прошлом.

Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.

Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас еще все шло,
Еще, по счастью, было рано.

Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он все еще не получал,
По счастью, вашего посланья.

Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.

Стоит звезда из жести там
И рядом тополь — для приметы...
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.

Письмо нам утром принесли...
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.

Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.

Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придет,
Вам будет все равно ненужен.

Что вы не знаете беды,
Живете хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.

Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова...
Вот именно: «не утруждал»...
Вы побольней искали слова.

И все. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.

«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»...
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.

Я не хочу судьею быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить,—
К несчастью, в жизни все бывает.

Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам ненужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.

Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.

Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.

В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;

Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.

Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,

Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.

Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь еще получит?

На суд далеких жен своих
Мы вас пошлем. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.

Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.

А бывший муж ваш — он убит.
Все хорошо. Живите с новым.
Уж мертвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.

Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратись с войны,
С другим вас под руку не встретит.

Лишь за одно еще простить
Придется вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Еще вам будет письма почта.

Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит еще в июле.

О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.

Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.

По поручению офицеров полка
К. Симонов

[Счастье!]

И ТЫ ИДЁШЬ ПО ГОРОДУ, И ЗА ТОБОЙ ЛЕТЯТ БАБОЧКИ

мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. скоро каникулы, восемь лет,
в августе будет девять. в августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце
оставило в волосах выцветшие полоски. сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.
витька с десятого этажа снова зовет купаться. надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут,
оставят. витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. шорты с футболкой -
простой наряд, яблоко взять на полдник. витька научит меня нырять, он обещал, я помню.
к речке дорога исхожена, выжжена и привычна. пыльные ноги похожи на мамины рукавички.
нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. может быть, будем потом играть, я попрошу,
чтоб в прятки. витька - он добрый, один в один мальчик из жюля верна. я попрошу, чтобы мне водить,
мне разрешат, наверно. вечер начнется, должно стемнеть. день до конца недели. я поворачиваюсь
к стене. сто, девяносто девять.

мама на даче. велосипед. завтра сдавать экзамен. солнце облизывает конспект ласковыми глазами.
утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. в августе буду уже студент, нынче -
ни то, ни это. хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. витька с десятого этажа
нынче на третьем курсе. знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. худ, ироничен
и чернобров, прямо герой из фильма. пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,
только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,
мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.
речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной
к составу. пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

мама на даче. башка гудит. сонное недеянье. кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.
чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. кто-нибудь видел меня вчера? лучше не говорите.
пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым
дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни,
живы и непокорны. если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, господи, как я вас всех
люблю, радуга на ладонях. улица в солнечных кружевах, витька, помой тарелки. можно валяться
и оживать. можно пойти на реку. я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.
носом в изломанную кору. тридцать четыре, тридцать...

мама на фотке. ключи в замке. восемь часов до лета. солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких
сандалетах. сонными лапами через сквер, и никуда не деться. витька в америке. я в москве.
речка в далеком детстве. яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в ниццу, я начинаю считать
со ста, жизнь моя - с единицы. боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "двадцать один",
- бормочу сквозь сон. "сорок", - смеется время. сорок - и первая седина, сорок один - в больницу.
двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут
вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. десять - кончаю четвертый
класс, завтрак можно не делать. надо спешить со всех ног и глаз. в августе будет девять.
восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

три. два. один. я иду искать. господи, помоги мне.

Аля КУДРЯШЕВА

[Исида]

***

некоторые люди любят стихи и прозу,
некоторые уверены, что до свадьбы не заболит.
если я тебя поцелую - ты превратишься в розу,
такую отчаянно-алую, что хочется забелить.

прекрасное мое чучело, мы живы, пока мы лживы,
пока набиваем соломой раскрашенный наш камзол.
когда мы умрем, окажется, что прежде - мы были живы,
и это было не худшее из многих возможных зол.

поэтому мы выплясываем отчаянные мазурки,
в горящем саду, во гневе, в огне, в золотой пыли.
если ты меня поцелуешь - я превращусь в сумерки -
сумерки, сумерки, сумерки - отсюда до самой земли.

ну, что - полетели? тает небесное покрывало,
живучая осень корчится, сдирая окраску роз.
и совершенно не важно, что я тебя не целовала -
ты все равно превратился в розу и под окном пророс.

Ольга Родионова

[MARIMAR]

А я лечу – куда хочу.
А я лечу ветрам навстречу.
Мне против ветра – по плечу,
Попутчика в ветрах лишь встречу.
И он сумеет разделить
Великий дар - души объятья,
Товарищем и птицей быть,
И мерить облака как платья.
И радоваться высоте;
Пусть приземленье входит в моду!
Да жаль, ветра пока не те:
Несут нелетную погоду

Наталья Шабло

[MARIMAR]

С новым светом, с новым утром!
Шторы раздвигать не трудно.
Их, пожалуй, уберем –
Мы ведь заново живем!
Есть простор и свежий воздух.
С новым утром – утро в гроздьях!
На ресницах – от лучей
Сотни солнечных мячей!
Скачут, крутятся, смеются.
Переливы утра в блюдце –
Чай налит в фарфорный круг.
С добрым утром, милый друг!

Наталья Шабло

[MARIMAR]

ЖЕЛАНИЕ

Хочется жить миллионами ливней,
Яркими травами сочных лугов.
Жить небосвода мантией синей
У ослепительных горных снегов.

Хочется нынче родиться рассветом,
Благоухая и звонко звеня,
Взвиться сквозь корни к листу за ответом,
Соком питая его и пьяня.

Жить, нарочито забыв осторожность!
В этой, глотающей всех, суете
Всюду рассыпать салюты мечте,
Властно в себе попирая тревожность,
ЖИТЬ!

Ирина Найденова

[Hotice]

Представь, что воздух, делящий вещи напополам дублирует отношение моря к горизонтали пляжа, что материк, привыкший давно к морям, уходит под воду, то есть опять туда же. Не важно, что ты забыла мое лицо, что глаза при встрече увидят не то, что внутри, но круги…торжественность этой встречи не выльется за рукопожатие, то есть – предел руки. Представь, что тогда я скажу «не случиться беде», и питерский ветер не сдует балтийские ночи…что я устремляюсь к тебе, как рыба к воде, и учащается сердце, как собственный почерк.
В порту начинаешь стареть, как морские карты и видеть намного дальше, чем с борта крейсера. Но ветер сбивает с ног и бросает за борт. И это, по сути, наверное, даже весело. Представь, что морская фуражка – твоя добыча, и ты проплываешь, как облако над Невой. И я не устал, я все еще, знаешь, личный, твой питерский…личный береговой при.boy.

Татьяна Иванова

[Basstet]

Шарль Бодлер

Вино любой кабак, как пышный зал дворцовый,
Украсит множеством чудес.
Колонн и портиков возникнет стройный лес
Из золота струи багровой -
Так солнце осенью глядит из мглы небес.

Раздвинет опиум пределы сновидений,
Бескрайностей края,
Расширит чувственность за грани бытия,
И вкус мертвящих наслаждений,
Прорвав свой кругозор, поймет душа твоя.

И все ж сильней всего отрава глаз зеленых,
Твоих отрава глаз,
Где, странно искажен, мой дух дрожал не раз,
Стремился к ним в мечтах бессонных
И в горькой глубине изнемогал и гас.

Но чудо страшное, уже на грани смерти,
Таит твоя слюна,
Когда от губ твоих моя душа пьяна,
И в сладострастной круговерти
К реке забвения с тобой летит она.

Перевод В. Левика

[Oksara]

Эдуард Асадов

Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!

Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что все не зря,
Что тебе это вправду надо!

Я могу за тобой идти
По чащобам и перелазам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и черт не бывал ни разу!

Все пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что все не зря,
Что потом не предашь в дороге.

Я могу для тебя отдать
Все, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.

Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что все не зря,
Что люблю тебя не напрасно!

[Hotice]

Venezia

Итальянцы – помесь трагедии и жульничества и прочее,
вечерами окна напоминают блестящих зашторенных рыб,
где время, выходя из воды, выкладывает свои многоточия
на плато улицы, на мрамор статуй, на узкий мост /на его изгиб/.
Вот и ты, въезжая в гостиницу, даешь чаевые и падаешь на кровать,
это не то, чтобы уход от себя, но очевидно, что твой побег…
и спуститься бы в холл, напиться на раз-два-три, как ни дать-ни взять,
но, раскрыв деревянные рамы, с удивленьем воскликнешь «снег».
Даже улица есть продолжение гостиной, спальни, хотя молчит,
но выходя наружу, ты снова оказываешься внутри /и сверху – арка/.
и снег, растапливаясь от тепла руки, увлажняет ладонь, но всё стучит
в голове глагол «не вернусь», как хлопушки на площади св. Марко.

Такое же Рождество, Иосиф, такое же Рождество и те же хлопья,
когда ты бывал здесь. Изменилась лишь яркость неба над крышей.
Голубей здесь по-прежнему тучи, и все так же глядят исподлобья
боги /они ищут тебя, выкрикивая твое имя, но ты их не слышишь/.
И ты видишь кусок стены, слоновью ногу Платана сквозь щелки век,
отгоняя сон, отказываясь от усталости в квадрате спальни, где
все вещи являются частью комнаты точно так же, как этот снег –
частью каналов, отражения в них, частью фасадов города на воде.
Возвращаясь в Венецию, ты как бы подходишь к зеркалу, только там
происходит движение, т.е. статика тает, разбивая пространство на клетки,
собирая в свой фокус двери кофеен, спины домов, прямоугольники рам,
туристов, изучающих путеводитель, официанта, раскачивающегося на табуретке.

За то, что ты видишь, за это счастье быть здесь ты платишь те же монеты,
понимая, что зеленый зрачок карему есть противопоставление Севера Югу,
что летящие вертикально хлопья снега на свету – дым прикуренной сигареты,
и слова из неотправленных писем – всего лишь слова друг к другу.

Такое же Рождество, Иосиф, такое же Рождество… и те же хлопья…

Татьяна Иванова

[Basstet]

Я сейчас вспоминаю тебя - мне нужна тишина.
Нет, не мертвая тишь, а живое молчанье природы,
Бесконечный закат и зеленая в небе луна,
И в муаровой мгле чуть застенчивых звезд хороводы.
Я тебя на руках, как волну, как охапку цветов
Нес в безумстве веселом, кружа в ритме вальса по лужам.
Что тогда говорил? Я сегодня не помню тех слов,
И сейчас подобрать не сумею ни лучше, ни хуже...
Ты так жалобно мне говорила: "Зачем? Отпусти...
Я заплачу сейчас или крикну милиционера,
Видишь, люди вокруг...", - а сама прижималась к груди.
Крепче всяких запретов нас держит такая вот вера.
Губы сами тянулись к дурманным твоим волосам;
Их закусывал в кровь я, и взгляд отводил в поднебесье,
И себя проклинал за покорность тем синим глазам,
Что так ласково греют далекой и близкою песней.
Ты тогда пожалела меня? Или что там еще...
Или попросту знала, что это продлится недолго?
И дрожала рука, на мое опустившись плечо,
И прощальною свежестью лета пах ветер над Волгой.
Где потом не носило меня? В прикаспийских степях,
В хичаурских дорогах и в скалах седых Габустана.
То, что было тогда в самых синих на свете глазах,
Я забыл. И старался забыть поскорей, как ни странно.
Мне бы все позабыть. А когда я зимою вернусь,
Снова встретиться вдруг, - и замрут переулки пустые...
И почувствовать в сердце далекую светлую грусть,
И понять то, что это - любовь...
И что это - впервые...