Любимые стихи

[theprincess]

Я тебя не утверждаю!
Ты ничтожный моветон!
Со страниц литературы
Убирайся к черту вон!


Саша Черный
отрывок, выдранный в своекорыстных целях

[ryda]

автора не нашла...

Весь мир состоит ихи покинувших и -
покинутых в плаче!
Уж так и ведется с начала земли,-
а как же иначе?

Кто любит тебя, тот покинет тебя,-
все знают об этом.
Так ветви бросает в конце сентября
листва на рассветах,

Бросает, бросает без всяких причин,
случайно, случайно.
Весь мир состоит из печальных мужчин
и женщин печальных....

Нет просто людей!
Не отыщешь их здесь,
как ни было б горько!
Есть только влюбленные, слышишь,
и есть
любимые только!

Есть только они. Но опять и опять
проходим мы мимо,
поскольку любить -
это значит терять
любимых, любимых...

Куда нас уводит дорога,
куда сквозь сумерки вьется?
Кричу я: - Вернись!
но назад никогда никто не вернется.

[Lizeta]

У Фиры лицо доброе, а сердце - злое,
собственно, и лицо злое, но не в поверхностном слое,
там, в глубине лица скрыто нечто такое...

По-библейски - Эстер, Эсфирь, по-нашему тетя Фира.
Идет, несет в авоське две бутылки кефира
по тридцать семь копеек, из них бутылка - пятнадцать.
На высокий третий этаж нелегко подняться.
На кефире фольга зеленая, а на ряженке золотая,
как будто нимб, а ряженка эта - святая.

До дома пять минут неспешного хода,
два квартала, как до конца отчетного года.
На углу Фира встречает инженера с молмаслозавода.

Пять минут разговора о том о сем по порядку,
инженер болельщик, а вчера забили "в девятку".
В Кремле открылся пленум, а у мамы язва на язве,
на Пушкинской - новая булочная, но за этим усмотришь разве?

Навстречу Эсфири - Юдифь в платье из китайского шелка.
В руках у Юдифи черная клеенчатая кошелка,
в кошелке что-то большое, круглое, это наверно
кочан капусты. Или - голова Олоферна.


Борис Херсонский

[Hotice]

В твоих глазах закат последний,
Непоправимый и крылатый,
Любви неслыханно-весенней,
Где все осенние утраты.
Твои изломанные руки
Меня, изломанного, гладят,
И нам не избежать разлуки
И побираться Христа ради!
Я на мосту стою холодном
И думаю - куда упасть...
Да, мы расстались, мы - свободны,
И стали мы несчастны - всласть...

Написано за три дня до смерти.
Сентябрь 1983

[serg1969]

Когда тебе опять и пусто и печально,
в глазах покоя нет, а в мыслях высоты,
ты вспомни, что в тебе нет боли изначально,
а только трение мечты и суеты.
И если слезы есть - старайся в одиночку
их выплакать сперва, и к людям не спеши.
И мужество не в том, чтобы поставить точку,
а чтобы претерпеть рождение души.

И если так с тобой случится не однажды,
то с каждым разом легче будет этот миг.
Жестоки чувства одиночества и жажды,
но страшно - если ты к ним вовсе не привык.
Досадно - если ты, надеясь на подспорье,
в ответ не получил желанной сослезы.
Но в сотню раз страшней, когда испив от горя,
в чужую исповедь ты смотришь на часы.

И если нет того, о чем мечтал вначале,
и высота пути на уровне травы,
люби все то, что есть - и страхи и печали,
и труд обычный свой, и вздохи, и увы.
И меры счастью нет, и смысла в обладаньи -
все сквозь тебя, как Космос протечет.
И оправданье жизни - только в состраданьи,
в желаньи размышлять - другое все не в счет......

А.Дольский

[theprincess]

Раскопай своих подвалов
и шкафов перетряси,
Разных книжек и журналов
по возможности неси!


А. и Б. Стругацкие

[Hotice]

Стихи о принятии мира

Все это было, было.
Все это нас палило.
Все это лило, било,
вздергивало и мотало,
и отнимало силы,
и волокло в могилу,
и втаскивало на пьедесталы,
а потом низвергало,
а потом -- забывало,
а потом вызывало
на поиски разных истин,
чтоб начисто заблудиться
в жидких кустах амбиций,
в дикой грязи простраций,
ассоциаций, концепций
и -- просто среди эмоций.

Но мы научились драться
и научились греться
у спрятавшегося солнца
и до земли добираться
без лоцманов, без лоций,
но -- главное -- не повторяться.
Нам нравится постоянство.
Нам нравятся складки жира
на шее у нашей мамы,
а также -- наша квартира,
которая маловата
для обитателей храма.

Нам нравится распускаться.
Нам нравится колоситься.
Нам нравится шорох ситца
и грохот протуберанца,
и, в общем, планета наша,
похожая на новобранца,
потеющего на марше.

[FairyTale]

А если бы он вернулся опять,
Что ему я сказать бы могла?
- Что я ждала, я хотела ждать,
Пока не умерла...
А если б он заговорил со мной,
Не узнав моего лица?
- Вы стать могли бы ему сестрой,
Он, наверно, страдает сам...

А если он спросит, где Вы, тогда
Какие нужны слова?
- Отдайте мое золотое кольцо,
Не нужны никакие слова...
А если бы он спросил, почему
Ваш дом опустел теперь?
- Погасший очаг покажите ему,
Открытую настежь дверь...

Тогда спросить бы ему осталось
О Вашем последнем дне...
- Скажите, скажите, что я улыбалась,
Чтоб не плакал он обо мне.
А если бы он вернулся опять,
Что ему я сказать бы могла?
- Что я ждала, я хотела ждать,
Пока не умерла...


Метерлинк

[Lizeta]

ОРАНЖЕВЫЙ КОТ

У окна стою я, как у холста.
Ах, какая за окном красота!
Будто кто-то перепутал цвета:
И Неглинку, и Манеж.
Над Москвой встает зеленый восход,
По мосту идет оранжевый кот,
И лоточник у метро продает
Апельсины цвета беж.

А в троллейбусе мерцает окно,
Пассажиры - как цветное кино.
Мне, друзья мои, ужасно смешно
Наблюдать в окошко мир.
Этот негр из далекой страны
Так стесняется своей белизны,
И рубают рядом с ним пацаны
Фиолетовый пломбир.

И качает головой постовой,
Он сегодня огорошен Москвой,
Ни черта он не поймет, сам не свой,
Будто рыба на мели.
Я по улицам бегу, хохочу -
Мне любые чудеса по плечу.
Фонари свисают: ешь не хочу,
Как бананы в Сомали.

У окна стою я, как у холста.
Ах, какая за окном красота!
Будто кто-то перепутал цвета:
И Неглинку, и Манеж.
Над Москвой встает зеленый восход,
По мосту идет оранжевый кот,
И лоточник у метро продает
Апельсины цвета беж.


Качан Владимир
Филатов Леонид

[theprincess]

Hotice видео!!!!! ТАКОГО чтения я еще не слышала!! обалдеть, спасибо!!!


Вечерний Мехико-Сити.
Большая любовь к вокалу.
Бродячий оркестр в беседке
горланит "Гвадалахару".

Веселый Мехико-Сити.
Точно картина в раме,
но неизвестной кисти,
он окружен горами.

Вечерний Мехико-Сити.
Пляска веселых литер
кока-колы. В зените
реет ангел-хранитель.

Здесь это связано с риском
быть подстреленным сходу,
сделаться обелиском
и представлять Свободу.


тот же автор - ну, вестимо... кто у нас тут кумир миллионов. )

[ТаняС]

Мы с Аней курим, спорим о бабах, читаем Басё.
Разрабатываем очевидный концепт, гениальный фрейм!
Есть ведь женщины, на которых смотришь - и дух трясёт,
А есть просто-женщины, продающие орифлейм.
Эти просто-женщины чтут каталог, как Коран.
Засыпают, очистив мордочку молоком.
И, возможно, снится им добрый дядя Ив Сен-Лоран
Или покойная, пухом земля ей, мадам Коко.
Для просто-женщины epic fail - не сдать ЕГЭ.
Тогда тебе ни работы, ни утолщения линзы очков.
Эти женщины носят в сумках по двадцать кэ гэ.
И имеют в запасе пятнадцать рецептов тушения кабачков.
Мы с Аней решаем держаться вместе, дерзить эпохе.
По одиночке они нас выловят. Цель проста.
С тоталитарными сектами шутки плохи.
Особенно, если целью стоит красота.
Просто-женщины угрожают брошюрками до хрипоты.
Ладно бы "Пробудитесь!" - там хоть о Боге.
Гении чистой и главное очень приземистой красоты
Подбираются к нашим дверям раздавать каталоги.





Стих - всего лишь шутка юмора. Автор не ставил своей целью обидеть распространителей орифлейма, эйвона, амвея, фаберлика,(.....) и единороссов.

* * *
Марьяна Высоцкая, 2010

[Lizeta]

Ох, ты глупая голова,
голова моя золотая,
я же слушаю не слова —
я на голос твой залетаю.

Слов и я знаю через край —
силу их,
высоту
и градус.
Но вот ты говоришь “прощай”,
а я чувствую только радость.

Инна Кабыш

[Стихолюб]

Глотаю жизнь - за маму, за подругу...
Пойдя на кухню, скажем, за водой,
Я поняла - стареющая сука
Куда банальней стервы молодой.

В автобусе листаю по привычке
какой-то подвернувшийся гламур...
И завалялся где-то в косметичке
Издохший от бездействия Амур.

У вариантов - штампы в паспортинах,
Ну из каких штанов не доставай!
И остается только Паутина...
Звонок. Коннект. Мощу дорогу в рай.
Мария Хамзина

[Стихолюб]

Сердце стучит кулаками в стены-
Сердце кричит «Тишины – и баста!
Не замолчишь – перекрою вены,
И не поможет ни йод, ни пластырь!»
Тахикардия играет ритмом,
Только покой мне уже не снится.
Если надежды тупая бритва
Стала последней моей синицей.
У валерьянки – кошачьи лапки,
Сердце клубочком по ребрам скачет,
Я вытираю с ладоней тряпкой
Чье-то решенье моей задачи,
Чет или нечет, глотаю горечь,
Чтобы до срока чего не вышло…
Белой таблеткой играет в горле
Красный котенок сердечной мышцы.
Мария Хамзина

[Стихолюб]

...Какие, к черту,
светлые мечты,
Когда вокруг - заботы без просвета:
Ну, все.
Дошла.
До точки.
До черты.
Эй, кто-нибудь! Подайте сигарету!
м.хамзина

[Стихолюб]

Ребята, скажите - вся эта лажа и вправду цепляет до мандража? Раз клевый чувак про войну не скажет, он больше не клевый, прощайте, жаль? Вся эта кровавая сучья свадьба, направо, налево, равняйся, пли...Мы в детстве читали - все люди - братья. Оплачено братство куском земли. Пятнадцать сестер выдирают серьги из мочек друг другу, где братья, э? Все то, что когда-то горело в сердце, пересчитали потом в у.е.

Заразен пафос, как гонорея, живуч и липок, как таракан...Нет, за столетья не помудрели, лишь помудели, но так, слегка. Кто выйдет в черном, кто выйдет в белом, покрыта карта рубцами лжи. А мама, помнится, так хотела, чтоб мы решили с тобой дружить!

Грузины - бяки, виват, Россия, за ножку Буша, и наших нет. А мама, помнится, так просила, чтоб мы не перлись на красный свет! Пока стреляют по людям люди, пока статистик выводит счет, несут кому-то звезду на блюде, в гарнире - сладости и почет. Пока сочится из пасти пена, пока за холку берут страну, скажу я тем, кто сидит за сценой - засуньте в жопу свою войну!

Кто я такая? Мария, Машка, башкир - мой папа, хохол - мой дед, у осетина куплю барашка, милОму с Дона сварю обед...

Пускай мы даже уже не братья. Наш мир поделен на этажи.
Мы все соседи в одной палате.
Нам хватит места, чтоб просто жить.
"Война до колик осточертела" - все повторяют, как А и Б.
А мама, помнится, так хотела, чтобы война не пришла к тебе...


Мария Хамзина

[Стихолюб]

Она обожает детей и кошек, их Яндекс приносит, и это славно. Есть коврик пушистый в ее прихожей, и синий кораблик на шторке в ванной. Ее девяносто круглы, как персик, ее шестьдесят - шестьдесят, и точка. Она охраняет себя, как берсерк, хорошая девочка, чудо-дочка. Она, деловито наморщив лобик, идет по фэншую навстречу миру, мужчина пока что - смешное хобби, ей нравится быть для него кумиром. Она обожает кино и танцы, глотает мартини, грызет оливку.Покрыта шелками, мехами, глянцем, не кровь с молоком, карамель и сливки...Храни ее, Боже, в земной юдоли, ведь этот гербарий - твоя засада!

Лазоревый цветик в нечистом поле.
Ведь если не ты...
А меня - не надо.
А впрочем, ты знаешь, что я трусиха, что я избегаю прямого света...Храни меня, Боже, но только тихо. Чтоб я успевала платить за это.

Мария Хамзина

[Стихолюб]

И бились волны простыней
В тела нагие...
Пусть в жизни многое больней,
Чем ностальгия,
Чем это чертово клеймо-
Больная память...
Во сне ты все еще со мной,
И я кусками
Пластаю грязь и миражи
Соленой плоти...
Скажи мне что-нибудь, скажи,
А помнишь - плотик,
А помнишь, снег... И мы с тобой...
А помнишь - вечер?
А помнишь - плавилась любовь,
Текла на свечи...
И губы были горячи
В прохладе комнат...
"Ты помнишь?" - прошлое кричит,
А я не помню.

Мария Хамзина

[Hotice]

В горах

1

Голубой саксонский лес
Снега битого фарфор.
Мир бесцветен, мир белес,
точно извести раствор.

Ты, в коричневом пальто,
я, исчадье распродаж.
Ты -- никто, и я -- никто.
Вместе мы -- почти пейзаж.

2

Белых склонов тишь да гладь.
Стук в долине молотка.
Склонность гор к подножью дать
может кровли городка.

Горный пик, доступный снам,
фотопленке, свалке туч.
Склонность гор к подножью, к нам,
суть изнанка ихних круч.

3

На ночь снятое плато.
Трепыханье фитиля.
Ты -- никто, и я -- никто:
дыма мертвая петля.

В туче прячась, бродит Бог,
ноготь месяца грызя.
Как пейзажу с места вбок,
нам с ума сойти нельзя.

4

Голубой саксонский лес.
К взгляду в зеркало и вдаль
потерявший интерес
глаза серого хрусталь.

Горный воздух, чье стекло
вздох неведомо о чем
разбивает, как ракло,
углекислым кирпичом.

5

Мы с тобой -- никто, ничто.
Эти горы -- наших фраз
эхо, выросшее в сто,
двести, триста тысяч раз.

Снизит речь до хрипоты,
уподобить не впервой
наши ребра и хребты
ихней ломаной кривой.

6

Чем объятие плотней,
тем пространства сзади -- гор,
склонов, складок, простыней --
больше, времени в укор.

Но и маятника шаг
вне пространства завести
тоже в силах, как большак,
дальше мяса на кости.

7

Голубой саксонский лес.
Мир зазубрен, ощутив,
что материи в обрез.
Это -- местный лейтмотив.

Дальше -- только кислород:
в тело вхожая кутья
через ноздри, через рот.
Вкус и цвет -- небытия.

8

Чем мы дышим -- то мы есть,
что мы топчем -- в том нам гнить.
Данный вид суть, в нашу честь,
их отказ соединить.

Это -- край земли. Конец
геологии; предел.
Место точно под венец
в воздух вытолкнутых тел.

9

В этом смысле мы -- чета,
в вышних слаженный союз.
Ниже -- явно ни черта.
Я взглянуть туда боюсь.

Крепче в локоть мне вцепись,
побеждая страстью власть
тяготенья -- шанса, ввысь
заглядевшись, вниз упасть.

10

Голубой саксонский лес.
Мир, следящий зорче птиц
-- Гулливер и Геркулес --
за ужимками частиц.

Сумма двух распадов, мы
можем дать взамен числа
абажур без бахромы,
стук по комнате мосла.

11

"Тук-тук-тук" стучит нога
на ходу в сосновый пол.
Горы прячут, как снега,
в цвете собственный глагол.

Чем хорош отвесный склон,
что, раздевшись догола,
все же -- неодушевлен;
то же самое -- скала.

12

В этом мире страшных форм
наше дело -- сторона.
Мы для них -- подножный корм,
многоточье, два зерна.

Чья невзрачность, в свой черед,
лучше мышцы и костей
нас удерживает от
двух взаимных пропастей.

13

Голубой саксонский лес.
Близость зрения к лицу.
Гладь щеки -- противовес
клеток ихнему концу.

Взгляд, прикованный к чертам,
освещенным и в тени, --
продолженье клеток там,
где кончаются они.

14

Не любви, но смысла скул,
дуг надбровных, звука "ах"
добиваются -- сквозь гул
крови собственной -- в горах.

Против них, что я, что ты,
оба будучи черны,
ихним снегом на черты
наших лиц обречены.

15

Нас других не будет! Ни
здесь, ни там, где все равны.
Оттого-то наши дни
в этом месте сочтены.

Чем отчетливей в упор
профиль, пористость, анфас,
тем естественней отбор
напрочь времени у нас.

16

Голубой саксонский лес.
Грез базальтовых родня.
Мир без будущего, без
-- проще -- завтрашнего дня.

Мы с тобой никто, ничто.
Сумма лиц, мое с твоим,
очерк чей и через сто
тысяч лет неповторим.

17

Нас других не будет! Ночь,
струйка дыма над трубой.
Утром нам отсюда прочь,
вниз, с закушенной губой.

Сумма двух распадов, с двух
жизней сдача -- я и ты.
Миллиарды снежных мух
не спасут от нищеты.

18

Нам цена -- базарный грош!
Козырная двойка треф!
Я умру, и ты умрешь.
В нас течет одна пся крев.

Кто на этот грош, как тать,
точит зуб из-за угла?
Сон, разжав нас, может дать
только решку и орла.

19

Голубой саксонский лес.
Наста лунного наждак.
Неподвижности прогресс,
то есть -- ходиков тик-так.

Снятой комнаты квадрат.
Покрывало из холста.
Геометрия утрат,
как безумие, проста.

20

То не ангел пролетел,
прошептавши: "виноват".
То не бдение двух тел.
То две лампы в тыщу ватт

ночью, мира на краю,
раскаляясь добела --
жизнь моя на жизнь твою
насмотреться не могла.

21

Сохрани на черный день,
каждой свойственный судьбе,
этих мыслей дребедень
обо мне и о себе.

Вычесть временное из
постоянного нельзя,
как обвалом верх и низ
перепутать не грозя.

1984

[Hotice]

Родиться бы сто лет назад
и сохнущей поверх перины
глазеть в окно и видеть сад,
кресты двуглавой Катарины;
стыдиться матери, икать
от наведенного лорнета,
тележку с рухлядью толкать
по желтым переулкам гетто;
вздыхать, накрывшись с головой,
о польских барышнях, к примеру;
дождаться Первой мировой
и пасть в Галиции -- за Веру,
Царя, Отечество, -- а нет,
так пейсы переделать в бачки
и перебраться в Новый Свет,
блюя в Атлантику от качки.

Иосиф Бродский