Любимые стихи

[Drygaja]

Мы решили с тобой дружить...
Мы решили с тобой дружить,
Пустяками сердец не волнуя.
Мы решили, что надо быть
Выше вздоха и поцелуя.

Для чего непременно вздох,
Звезды, встречи, скамья в аллее?
Эти глупые «ах» да «ох»!...
Мы серьезнее и умнее.

Если кто-то порой на танцах
Приглашал тебя в шумный круг,
Я лишь щелкал презрительно пальцем –
Можешь хоть на век с ним остаться.
Что за дело мне? – Я же друг!

Ну а если с другой девчонкой,
Я кружился на вешнем ветру,
Ты, плечами пожав в сторонке,
Говорила потом мне тонко:
- Молодец, нашел кенгуру!

Всех людей насмешил вокруг. –
И, шепнув, добавляла хмуро:
- Заявляю тебе, как другу:
Не танцуй больше с этой дурой!

Мы дружили с тобой всерьез!
А влюбленность и сердца звон...
Да, для нас подобный вопрос
Просто-напросто был смешон.

Как-то в сумрак, когда закат
От бульваров ушел к вокзалу,
Ты прильнув ко мне вдруг сказала:
Что-то очень прохладно стало,
Ты меня обними... как брат...

И обняв, я сказал, ликуя,
Слыша сердца набатный стук:
- Я тебя сейчас поцелую!
Поцелую тебя... как друг...

Целовал я тебя до утра,
А потом и ты целовала.
И целуя, все повторяла:
- Это я тебя как сестра...

Улыбаясь, десятки звезд
Тихо гасли на небосводе.
Мы решили дружить всерьез.
Разве плохо у нас выходит?

Кто и в чем помешает нам?
Ведь ни где же не говорится,
Что надежным, большим друзьям
Запрещается пожениться?

И от ныне я так считаю:
Все влюбленности – ерунда,
Вот серьезна дружба – Да!
Я по опыту это знаю.

(Эдуард Асадов)

[Hotice]

Александру Галичу

Молись, гусар, пока крылечко алое,
сверкай и пой на кляче вороной,
пока тебя седые девки балуют
и пьяный нож обходит стороной.

Молись, гусар, отныне и присно,
на табакерке сердце выводи,
и пусть тебя похлопает отчизна
святым прикладом по святой груди.

Молись, гусар, за бочками, бачками
на веер карт намечены дуэли,
да облака давно на вас начхали,
пока вы там дымили и дурели.

Молись, гусар! Уже кареты поданы.
Молись, гусар! Уже устали чваниться.
Гарцуют кони, и на бабах проданных
любовь твоя загубленная кается.

Молись гусар! Во имя прошлых девок,
во имя Слова, что тобой оставлено,
и может быть твое шальное тело
в каких-нибудь губерниях состарится.

Молись, гусар, пока сады не поняли.
Молись, гусар, пока стрельцы не лаются,
ведь где-нибудь подкрасит губы молния,
чтобы тебе при случае понравиться.

И только тень, и только пепел, пепел,
паленый конь, и лишь грачи судачат.
И только вздрогнет грязно-медный гребень...
А снявши голову по волосам не плачут!

Леонид Губанов

[FairyTale]

"Хельга, Хельга!" - звучало над полями,
Где ломали друг другу крестцы
С голубыми свирепыми глазами
И жилистыми руками молодцы.
"Ольга, Ольга!" - вопили древляне
С волосами желтыми, как мед,
Выцарапывая в раскаленной бане
Окровавлеными ногтями ход.

И за дальними морями чужими
Не уставала звенеть,
То же звонкое вызванивая имя,
Варяжская сталь в византийскую медь.

Все забыл я, что помнил ране,
Христианские имена,
И твое лишь имя, Ольга, для моей гортани
Слаще самого старого вина.
Год за годом все неизбежней
Запевают в крови века;
Опьянен я тяжестью прежней
Скандинавского костяка.

Древних ратей воин отсталый,
К этой жизни тая вражду,
Сумасшедших сводов Вальхаллы,
Славных битв и пиров я жду.

Вижу череп с брагой хмельною,
Бычьи розовые хребты,
И валькирией надо мною,
Ольга, Ольга, кружишь ты.


Н. Гумилёв

[Hotice]

Это не тучи - это пухлые рукописи моего отца.
Это не сердце - это наковальня старых молитв,
это деревенское кладбище розовощёких ошибок,
это виннопоклонным губам - чайника ржавая пристань.
Это серой шпаргалкой река выбегает ко мне,
а слуга подаёт мне в вишнях траурные записки.
Это не дождь - это тысяча старцев с хрустальными посохами.
Это не боль - это ходит молва в смертных рубашках колдуньи.
Это сытое великими людьми
урчит кладбище, как проститутка с похмелья,
это телеги везут ящики сигарет.
Это не колодцы - это калейдоскоп твоей красоты,
это не подушка - это сугроб бронзовой головы,
это восклицательный знак, как камыш над лягушкою-точкой.
Это не родина - это задачник разлук,
это грамматика вопля и чистописание ухаря.
В царское имя любовницы крики врастут -
хватит, проснулся, уже отгремели недели
пьяным составом надзвёздным шпионам наушничать.
В шрамах вернулся, в душе - подлецы и емели,
только берёзку сумел повидать я на ужине.
Я ли не пел по загубленным рощам и чащам,
я ли не пил монастырскую брагу зари?
Кремль поднимал за меня православную чашу
в этом тумане калек и столетних заик.
Всё перекрасить взбрело одинокому принцу.
Всё переплавить решил казначей головы.
Снег повалил, или в белых халатах на приступ
плыли медсёстры, глаза у любимых закрыв.
Плачет ли в парке моё сновидение или
тёплые вербы читают поэмы мои,
или венчаюсь на царство в зарёванном Риме,
и под ногами кашляют все словари.

Я просыпаюсь - колокол славою хвалится.
Девки малиновы, окна за шторой сиреневы…
Ангел летит и на солнце своё улыбается,
как на лампадку таинственной нашей вселенной!..

Леонид Губанов

[ТаняС]

Он давно не стыдится слез. Достает фотографии.
Рассматривает их, как счастливый случай.
Когда он был молод, они с Сюзанной играли в мафию.
Она была должником, а он ее ласково мучил.
Они старели, целуя друг друга в седые головы.
Излюбленный ром заменили на молоко.
Он всегда и везде желал ее видеть голою,
А она обожала свои костюмы старушки Коко.
Он не то, что скучает…он просто боится один.
По привычке ей выжимает утренний фреш.
И кажется, будто она наблюдает со всех картин
И ворчливо кричит «Ты совсем ничего не ешь!».
Когда он был молод – они с Сюзанной любили джаз.
А потом боялись, что кто-то умрет вторым.
Он выжимает ей сок, выжимает ногою газ,
И за покупками едет по выходным.
Он ходит к психологу. Ходит в спортивные залы.
Исправно платит налоги. Читает лекции.
И четыре раза в году, просмотрев все журналы,
Везет на плиту к ней костюмы из новой коллекции.



© Copyright: Марьяна Высоцкая, 2010

[Lizeta]

Девочка с персиками

Сияет сад, и девочка бежит,
ещё свежо июня новоселье.
Ей весело, её занятье — жить,
и всех любить, и быть любимой всеми.

Она, и впрямь, любима, как никто,
семьёй, друзьями, мрачным гимназистом,
и нянюшкой, воззревшейся в окно,
и знойным полднем, и оврагом мглистым.

Она кричит: “Я не хочу, Антон,
ни персиков, ни за столом сиденья!”
Художник строго говорит о том,
что творчество, как труд крестьян, —
вседенно.

Меж тем, он сам пристрастен к чехарде,
и сам хохочет, змея запуская.
Везде: в саду, в гостиной, в чердаке —
его усердной кисти мастерская.

А девочке смешно, что ревновал
угрюмый мальчик и молчал сурово.
Москву давно волнует Ренуар,
Абрамцево же влюблено в Серова.

Он — Валентин, но рекло он отверг
и слыл Антоном в своеволье детства.
Уж фейерверк, спех девочки — наверх:
снять розовое, в белое одеться.

И синий бант отринуть до утра,
она б его и вовсе потеряла,
он — надоел, но девочка — добра,
и надеванье банта повторяла.

Художника и девочки — кумир:
Лев золотой, Венеции возглавье.
Учитель Репин баловство корил,
пост соблюдая во трудах, во славе.

А я люблю, что ей суждён привет
модистки ловкой на мосту Кузнецком.
...Ей данный вкратце, иссякает век.
Она осталась в полдне бесконечном.

Ещё сирень, уже произросло
жасминное удушье вкруг беседки.
Серьёзный взор скрывает озорство,
не сведущее в скуке и бессмертье.

Пусть будет там, где персики лежат,
пусть бант синеет, розовеет блуза.
Так Мамонтову Верочку мне жаль:
нет мочи ни всплакнуть, ни улыбнуться.


Белла Ахмадулина

[Hotice]

Церковь не умеет лететь. Не умеет летать церковь
с целою пригоршнею музыкальных денег.
Ну а я в тебя не умею целиться,
и всему виной - ресницы девок.

Обо мне, наверно, сложены легенды.
Пьют и пьют насмешек горьковатый пунш.
Анекдоты в тюрьмах, проститутки - в лентах,
и шуршат за лифчиком списки мертвых душ.

Я перебинтован юными березами
и помазан йодом солнца заходящего.
Я - однофамилец ледяных и розовых
и, быть может, тезка ландыша пропащего.
Хорошо в телеге мне с румяной бабою,
на подол ей голову васильком забросил.
Мои губы грешные все по лицам плавают.
как челны разбойников, собирая осень.
Я не дорожу ни ремнем, ни ревностью
и в стеклянных бусах отражаюсь траурно,
и живу за именем, словно бы за крепостью,
деревянной крепостью, где врата отравлены.

Мы забыли проводы всех своих любимых,
ангелом хранимых и смертельно раненных.
Если даже письма - болью заминированы,
и на глупой марке штамп чужого рая.
Я надену маску пастуха и принца,
в лимузине старом буду пить какао.
Двойнику замечу - лучше удавиться,
на века остаться символом кокарды.

Черновик ли брезгует с бардаком знакомиться,
или все холодное в плен отдали водке?
Голова ли кружится сельскою околицей
там, где перевернуты и слова, и лодки.
Ладно, я умею в переулках теплиться,
золотою свечкой жить на подоконнике.
В шоколадном платье голубая девица
соберет свидания в молодые сборники.
Я бы дал названия каждому, каждому.
Что-нибудь придумал - легкое-легкое,
пусть свиданьеведы по подвалам кашляют -
первый сборник - "Патлы",
второй сборник - "Локоны".

В день рожденья совести опрокину рюмку
робкого совета, пьяного начала,
а потом родившейся на святую юбку
я пришью загадки с ржавыми ключами.
Будет пахнуть клевером, резедой, укропом
и другими разными травами, цветами,
Третий Рим в насмешках, Третий Рим в сугробах,
и с губной помадой вымерли свиданья.
Мы давным-давно сожгли шпаргалки смерти.
Строчат мемуары лживые напарники.
Бросьте мне за пазуху бронзы или меди,
я коплю на памятник у души на паперти!..

Леонид Губанов

[Lizeta]

Как день, светла, но непонятна,
Вся - явь, но - как обрывок сна,
Она приходит с речью внятной,
И вслед за ней - всегда весна.

Вот здесь садится и болтает.
Ей нравится дразнить меня
И намекать, что всякий знает
Про тайный вихрь ее огня.

Но я, не вслушиваясь строго
В ее порывистую речь,
Слежу, как ширится тревога
В сияньи глаз и в дрожи плеч.

Когда ж дойдут до сердца речи,
И опьянят ее духи,
И я влюблюсь в глаза и в плечи,
Как в вешний ветер, как в стихи,-

Сверкнет холодное запястье,
И, речь прервав, она сама
Уже твердит, что сила страсти -
Ничто пред холодом ума!..


Александр Блок

[theprincess]

На окраинах, там, за заборами,
за крестами у цинковых звезд,
за семью -- семьюстами! -- запорами
и не только за тысячу верст,
а за всею землею неполотой,
за салютом ее журавлей,
за Россией, как будто не политой
ни слезами, ни кровью моей.
Там, где впрямь у дороги непройденной
на ветру моя юность дрожит,
где-то близко холодная Родина
за финляндским вокзалом лежит,
и смотрю я в пространства окрестные,
напряженный до боли уже,
словно эти весы неизвестные
у кого-то не только в душе.


Бродский

[theprincess]

И вечный бой.
Покой нам только снится.
И пусть ничто
не потревожит сны.
Седая ночь,
и дремлющие птицы
качаются от синей тишины.

И вечный бой.
Атаки на рассвете.
И пули,
разучившиеся петь,
кричали нам,
что есть еще Бессмертье...
... А мы хотели просто уцелеть.

Простите нас.
Мы до конца кипели,
и мир воспринимали,
как бруствер.
Сердца рвались,
метались и храпели,
как лошади,
попав под артобстрел.

...Скажите... там...
чтоб больше не будили.
Пускай ничто
не потревожит сны.
...Что из того,
что мы не победили,
что из того,
что не вернулись мы?..


Бродский

[Hotice]

И буду я работать, пока горб
не наживу да и не почернею.
И буду я работать, пока горд,
что ничего на свете не имею.
Ни пухлой той подушки мерзкой лжи,
ни жадности плясать у вас на теле,
ни доброты похваливать режим,
где хорошо лишь одному злодею.
Ни подлости друзей оклеветать,
ни трусости лишь одному разбиться,
ни сладости по-бабьи лопотать,
когда приказ стреляться и молиться.

И буду я работать словно вол,
чтоб все сложить и сжечь, что не имею.
И, как сто тысяч всех Савонарол,
Кричу - Огня, огня сюда немедля!
В плаще, подбитом пылью и золой,
пойду лохматый, нищий, неумытый
по пепелищам родины чужой,
как тот счастливый одинокий мытарь.

И буду я работать, пока гор
не сдвину этих трупов, что зловонят.
И буду я в заботах, как собор,
пока все человечество зло водит
за ручку, как ребенка, и шутя
знакомую дает ему конфету -
ах, Бога нет, прелестное дитя,
и Бога нам придумали поэты.

Но есть, есть Страшный Суд, и он не ждет,
не тот, который у Буонаротти,
а тот, что и при жизни кровь с вас пьет,
по щечкам узнает вас при народе.
Ах, что вам стыд! Немного покраснел,
но кровоизлияние - не праздник.
Да, на врачей вам хватит при казне,
как вам хватило дров при нашей казни!

Но буду я работать, пока гол,
чтоб с царского плеча сорвать мне шубу,
когда уже зачитан приговор,
и улыбается топор не в шутку.
Но буду я работать до тех пор,
пока с сердец не сброшу зло и плесень.
Ах, скоро, скоро вас разбудит горн
моих зловещих, беспощадных песен!..

Леонид Губанов

[ryda]

Любимый, эта тишь, как лед, звонка...
Любимый, каждый день я жду звонка.
Телефонист сказал:
- Наладим связь,
на всех дорогах - ливни, грозы. грязь...

Он в чем-то прав -
откуда знать он мог,
что это мы стоим в концах дорог,
и это наши облака тоски
раскалывают небо на куски?

Что это наши руки в маете
так диковато светят в темноте,
ища друг друга между скал и звезд,
напоминают молний перехлест...

И ветры ветрам излагают суть,
и ветры чувствам сокращают путь.
От них я знаю все, что знать должна.

А там сказали: "Связь повреждена"...


Сильва Капутикян

[Hotice]

Фруктовый сад моих ошибок
и липовый моих обид.
Ты в платье серое зашила
сиротство сереньких молитв.
Седым вискам везло, однако,
и пропасть ссорилась с тоской
в честь восклицательного знака
знакомых с гробовой доской.
Псы прихлебатели молчали,
сирень ломали чьи-то слуги,
и телеграммы шли ночами
с раскрашенною мордой шлюхи.
И надо всеми хохотал
племянник сахара и злости,
и ворон по костям гадал -
кто к пропасти приходит в гости?!

Леонид Губанов

[ryda]

В самой крайней поре одиночества
ты не так одинок еще днем.
Тяжелее всего - это "НОЧЕСТВО",
заключенное в слове самом.
Даже в мыслях представить не хочется,
а попробуй-ка переживи
в одиночку все длинные ночества, -
злые ночи тоски по любви...
Не поется душе, не хохочется.
Одиночество. Ночь. Нелюбим.
А, вернее, вся жизнь - это ночество,
если ты беспросветно один.


Олег Поскребышев

[Hotice]

На моей голове накопились яблоки,
Вишнёвое платье не гробит старух,
И на ночь ко мне привели боярыню
И славу подали к утреннему столу.

Твоё письмо нужно смять и в мать…
Дождик серебряной вилкой учит -
Тело твоё проткнуть и поднять
К мокрым прославленным губам тучи.

Это не молния - это язык дьявола
В деревянных шкатулках русского леса,
Это не гром - это стучат небесные яблоки
По изящной спине молодого повесы.

Муравьи прячут лица, дети прячут сердца.
И растёт анекдот на моём огороде,
И спешит на крыльцо поцелуй подлеца,
И поэма в продрогшие двери колотит.

Леонид Губанов

[ryda]

Ждала его из армии два лета. А он вернулся, и - молчок.
Она притихла, видя это,угрюмо сжалась в кулачок.
Кривила губы - "Где нам уж!..." А впрочем - мало ли парней! -
Утешилась, и вышла замуж, чтоб не судачили о ней.
Он тоже, вроде, не винился: повеселился, погулял,-
А через месяц сам женился - соседскую девченку взял...

Работа. Дом. Напротив - хаты.
Есть дети. Все - как дважды два.
Тихонько улеглась молва, давно угомонились сваты...
Прошло, минуло. Словно брошь подаренная, потускнело...
А что там на сердце? Не трожь!
БОЛИТ? Кому какое дело?

М.Лукив

[Hotice]

Распятие с эмалью

Излишки гордости, как сало прозябанья.
Малиновой зарёй я не услышал звон
всех тех, к кому спешат подснежники признаний,
признания царей, цариц лукавый сон.
Я тоже по плечу лукавому столетью,
по-ухарски светло от свечек и гробниц,
и бабочки летят на паутину смерти,
где дым от папирос и хохот от бойниц.
В простуженных коврах лежит ленивый невод
моих черновиков, который рвать пора,
и шелушится грусть, и гусь ругает небо,
и мысли смелые гуляют в топорах.
Я навещаю тех, кто носит брови северней.
И шуба не нужна блаженному от слёз,
и церковь, как горчицу на мясо ябед велено,
и, шапку заломив, юродствует погост.
И гонит туча точку, и гонит точка - тучу,
кому отдать мой всхлип за вашу благодать?
Когда хитрым-хитро я поцелую ручку,
и мне готовит взбучку императрица-блядь.
За профилем увял романчиков пяток.
Простые кандалы придумали не скоро.
И рифмы, как бабьё, топтали эпилог,
хотели в женихи иметь лихое слово.
Как я не пощадил их жалкие желанья?
Как я не посетил их медный самовар,
где пряники сладки, горьки воспоминанья
и под скамейкою ржавеет самопал,
где горбоноса жуть, всегда курноса бочка -
там наше небо жрут и брагой ляжки мочат,
лихие мужички лихие вилы точат,
когда своим отцам не отдаются дочки.
Лёд обломает лад, где православный люд?
Грудь обкорнает град, не говорят - так пьют.
Распятие - словно рукопись, рукопись - как распятие,
это гуляют русские, если и кровь спятила.

Господи! Сохрани мне шерсть, чтоб уйти в леса,
пальцы у Паганини, длинные, как глаза!..

Леонид Губанов

[theprincess]

Саша Черный

Рождение футуризма


Художник в парусиновых штанах,
Однажды сев случайно на палитру,
Вскочил и заметался впопыхах:
"Где скипидар?! Давай, - скорее вытру!"

Но рассмотревши радужный каскад
Он в трансе творческой интуитивной дрожи
Из парусины вырезал квадрат
И... учредил салон "Ослиной Кожи".

<1912>

[Hotice]

кто-то ещё рисует
яркими красками:
знает любовь неземную
и ненависть страстную,
кто-то кричит в испуге,
плачет от радости,
но я дальтоник в кубе
- мне всё без разницы.

я хочу
стать частью этой осени,
забраться в свой овраг.
или стоять, как Маяковский,
на шумном перекрёстке,
для всех ветров распахивая бронзовый пиджак,
и перестать надеяться - но я не знаю, как.

в синем солёном море
хочешь плескаться ты.
белое и сухое
- море моей мечты.
как на воздушном шаре,
сбросив ненужный груз,
на пузырьке в бокале
радостно вверх несусь.
чтоб пару часов, как прежде,
в мире пожить цветном,
а после уснуть в одежде
мёртвым сном.

я хочу
стать частью этой осени,
листом в её руки.
хочу остаться в ней навеки,
в гнезде на верхней ветке
глядеть в ночное небо через щели в скорлупе.
я хочу
стать частью это осени,
забраться в свой овраг.
или стоять, как Маяковский,
на шумном перекрёстке,
для всех ветров распахивая бронзовый пиджак,
и перестать надеяться - но я не знаю, как.

[ТаняС]

И поедет однажды Вика на Коста-Рику.
И купит себе там самое красное платье.
Потому что у Вики из лучших друзей только книги,
Потому что у Вики вместо картины – Распятье.
И будет Вика по миру гулять, как в трансе.
И станет поэтом в Гамбурге, поваром в Риге.
Потому что у Вики необходимая жажда странствий,
Потому что у Вики прапрадед был точно викинг.
И приедет однажды Вика в свой маленький город.
И вернется к книгам. И будет ей жизнь стекловатой.
Потому что и платье Вике станет не в пору,
Потому что и мира будет ей маловато.
Это всё будет, Вика, ты слышишь, всё будет, детка!
И в полночь к тебе постучится твой суженый полуночник.
Мы продадим и коляску твою, и капельницы, и таблетки –
И купим тебе самый целый, самый ровненький позвоночник.



© Copyright: Марьяна Высоцкая, 2010