Любимые стихи

[Lizeta]

Я руку и сердце нарисовал
красками на картоне.
Там сердце мое, как червовый туз,
лежит на моей ладони.
И так как полцарства нет у меня,
а тем более - полумира,
прими от меня этот скромный дар
в качестве сувенира.
И дабы значенье ему придать
дарственной, что ли, вроде,
я выведу крупно карандашом
надпись на обороте -
мол, руку свою и сердце свое,
аки жених во храме,
дарит старый король трефей
юной бубновой даме.
А пониже полцарства нет у него,
а тем паче нет полумира,
сей скромный дар он просит принять
в качестве сувенира.
Ну а как не изволит она его
честью почтить такою -
она может вернуть ему сердце его
вместе с его рукою.


Юрий Левитанский

[Молодая пешеход]

Набоков

Насмешлива, медлительна, легка
их мимика средь синего эфира.
Объятьям подражают облака.

Ленивая небесная сатира
на тщание географа, на лик
изменчивый начертанного мира;

грызет лазурь морская материк.
И -- масками чудовищными -- часто
проходят образы земных владык:

порою, в профиль мертвенно-лобастый
распухнет вдруг воздушная гора,
и тает вновь, как тает коренастый

макроцефал, которого вчера
лепили дети красными руками,
а нынче точит оттепель с утра.

И облака плывут за облаками.

[siricon]

Екатерина Реджебова
* * *

Холодели цветы на руках,
остывали ладони,
для безумия время прошло -
захотелось зимы.
И у ангела выпали перья,
и ангел не помнит,
как умеют любить
на окраине света и тьмы.

Я бессмертным не стал
в день и час своего отреченья -
для бескрылых богов
неминуема страшная смерть.
Мир не станет другим без меня,
заживёт рассеченье
двух сосудов с вином,
жизнь продолжит свою круговерть.

Ты была в моей жизни
осколком серебряной стужи,
и ушла, оторвавшись
от мира свободных планет.
Чёрный вой у костра
пепелище от крыльев завьюжит:
Отпускаю любовь
на орбиту сгоревших комет.

[Lizeta]

Тридцатилетняя женщина,
Причем ей не 39,
А ровно 29,
Причем - не из старых девок,
Проходит по нашей улице,
А день-то какой погожий,
А день-то какой хороший,
Совсем на нее похожий.

Она - высокого роста,
Глаза - океанского цвета.
Я ей попадаюсь навстречу,
Ищу в тех глазах привета,
А вижу - долю горя,
А также дольку счастья,
Но больше всего - надежды:
Ее - четыре части.

И точно так же, как прежде,
И ровно столько, как раньше,
Нет места мне в этой надежде,
Хоть стал я толще и краше,
Ноль целых и ноль десятых
Ко мне в глазах интереса,
Хоть я - такая досада! -
Надел костюм из отреза,
Обул модельные туфли,
Надраил их до рассвета...

Увидев меня, потухли
Глаза океанского цвета.

Б. Слуцкий

[Исида]

ГИТАРА

Начинается
плач гитары.
Разбивается
чаша утра.
Начинается
плач гитары.
О, не жди от нее
молчанья,
не проси у нее
молчанья!
Неустанно
гитара плачет,
как вода по каналам - плачет,
как ветра над снегами - плачет,
не моли ее о молчанье!
Так плачет закат о рассвете,
так плачет стрела без цели,
так песок раскаленный плачет

о прохладной красе камелий.
Так прощается с жизнью птица
под угрозой змеиного жала.
О гитара,
бедная жертва
пяти проворных кинжалов!

Федерико Гарсиа Лорка

[siricon]

Екатерина Реджебова

Телефон. В тишине - словно взрывТелефон. В тишине - словно взрыв.
Голос твой проводами задушен.
Ты ещё зашиваешь мне душу,
Грязной марлею рану прикрыв.

Так тягуча в гортани смола -
Ты любовь "назначаешь" на вторник...
Собирает в рукав беспризорник
Крохи-капли былого тепла.

Вижу я, как вздымается бровь...
( Мне ль не знать воробья-забияку?!)
Ты меня позвала, и собакой,
Словно в кости - вгрызаюсь в любовь.

Гордость? К чёрту!
Я - трепет, я - нежность,
Я - хрустящее пламя пожара.
Я себя обрекаю на жадность
Твоих губ, и на сердце небрежность.

Вот и вторник; разрезал дождём
Нашу ночь, как бизэ... Невозможно
Больше ждать! Слишком неосторожно
Смотрит месяц в оконный проём...

....Среди ливня разгневанных слов,
Среди "дома заброшенных статуй" -
Я ищу с деревянной досадой
Отпечатки твоих каблуков...

[siricon]

От чего я не летаю?
Может крылья надломились?
Где моя былая стая
Белых птиц,что в небо взвились?

Где закаты,где рассветы?
В волосах сияет проседь,
Белых птиц давно уж нету,
Всем весна,а мне вот - осень...
Андрей Конопатов

[Исида]

Ссора

Ночь давно уж царила над миром,
А они, чтоб оканчивать споры,
Всё сидели за дружеским пиром,
Но не дружные шли разговоры.
Понемногу словами пустыми
Раздражались они до мученья,
Словно кто-то сидел между ними
И нашептывал им оскорбленья.
И сверкали тревожные взгляды,
Искаженные лица горели,
Обвиненья росли без пощады,
И упреки без смысла и цели.
Всё, что прежде в душе накипело,
Всё, чем жизнь их язвила пустая,
Они вспомнили злобно и смело,
Друг на друге то зло вымещая...

Наступила минута молчанья;
Она вечностью им показалась,
И при виде чужого страданья
К ним невольная жалость подкралась.
Им хотелось чудесною силой
Воротить всё, что сказано было,
И слететь уже было готово
Задушевное, теплое слово,
И, быть может, сквозь мрак раздраженья,
Им — измученным гневом и горем —
Уже виделся миг примиренья,
Как маяк лучезарный над морем.

Проходили часы за часами,
А друзья всё смотрели врагами,
Голоса возвышалися снова...
Задушевное, теплое слово,
Что за миг так легко им казалось,
Не припомнилось им, не сказалось,
А слова набегали другие,
Безотрадные, жесткие, злые;
И сверкали тревожные взгляды,
Искаженные лица горели,
Обвиненья росли без пощады
И упреки без смысла и цели...
И уж ночь не царила над миром,
А они неразлучной четою
Всё сидели за дружеским пиром,
Словно тешась безумной враждою!
Вот и утра лучи заблестели...
Новый день не принес примеренья...
Потухавшие свечи тускнели,
Как сердца без любви и прощенья.

Апрель 1883

Франсуа Арман Сюлли-Прюдом

[Lizeta]

Так всегда. Я сто раз болею.
Выздоравливаю раз сто.
А по случаю юбилея
шандарахнем "Абрау Дюрсо".

Так всегда. Как прошли звероящеры,
Мы пройдем и другие придут.
За такие стихи настоящие,
Что, как кости зверей не умрут!..

А расскажут про то, как любили мы
И какая была суета...
И смешаются с прочими былями.
Так всегда!

Н.Глазков

[siricon]

Медведи в берлоге
Делят пороги…
Лапы не ноги,
Люди не боги.
Порою немного
Горящего стога
Уводит и бога
За камни острога.
Прошлого логи –
Света чертоги…
Но лют крест дороги,
Реалии строги.
Сны да тревоги,
Копоть, ожоги,
Лоскут убогий
Разорванной тоги.
И вместо бога
Лик осьминога
Каждый по памяти
Жжет одиноко.

Медведи в берлоге,
Ярость на слоге,
Мешает любовно
Вести диалоги.


31 июля, 2010 год Влад Невский

[ТаняС]

Я в прошлой жизни был матерым волком…
Ещё я был – вожак из вожаков…
Я стаей верховодил очень долго,
И уходил не раз из под флажков…
Но для меня отлили пулю – дуру…
Законы чести всячески поправ…
Загнали в угол и содрали шкуру…
И вот - я в этой жизни волкодав.

Я так же зол и так же непослушен…
Мои клыки - калёные ножи…
Мне для того купировали уши -
Чтоб я с волками дрался не на жизнь…
В моей крови полно адреналина…
Бессмысленно меня дрессировать…
Я никогда не покажу вам спину…
Хвостом не буду за жратву вилять…

Я родился что б танцевать с волками,
Сшибаясь с ними в яростный клубок…
Вгрызаться в горло острыми клыками…
И рвать лохматый и поджарый бок…
Я помню всё: овраги и капканы…
Но мне никак не совладать с собой…
Как часто я зализываю раны…
И снова в драку, снова в смертный бой…

Так в чем же разница? В крови хватает перца…
Из стали мышцы и как волк свиреп…
Находится в груди собачье сердце -
И в этом заключается секрет.
Ум, честь и совесть – не пустые звуки,
И каждый раз я чувствую весну:
Когда меня твои ласкают руки…
А я, в ответ, их бережно лизну…

***


Валерий Старков,

[Hotice]

Доклад для симпозиума

Предлагаю вам небольшой трактат
об автономности зрения. Зрение автономно
в результате зависимости от объекта
внимания, расположенного неизбежно
вовне; самое себя глаз никогда не видит.
Сузившись, глаз уплывает за
кораблем, вспархивает вместе с птичкой с ветки,
заволакивается облаком сновидений,
как звезда; самое себя глаз никогда не видит.
Уточним эту мысль и возьмем красавицу.
В определенном возрасте вы рассматриваете красавиц,
не надеясь покрыть их, без прикладного
интереса. Невзирая на это, глаз,
как невыключенный телевизор
в опустевшей квартире, продолжает передавать
изображение. Спрашивается -- чего ради?
Далее -- несколько тезисов из лекции о прекрасном.
Зрение -- средство приспособленья
организма к враждебной среде. Даже когда вы к ней
полностью приспособились, среда эта остается
абсолютно враждебной. Враждебность среды растет
по мере в ней вашего пребыванья;
и зрение обостряется. Прекрасное ничему
не угрожает. Прекрасное не таит
опасности. Статуя Аполлона
не кусается. Белая простыня
тоже. Вы кидаетесь за шуршавшей юбкой
в поисках мрамора. Эстетическое чутье
суть слепок с инстинкта самосохраненья
и надежней, чем этика. Уродливое трудней
превратить в прекрасное, чем прекрасное
изуродовать. Требуется сапер,
чтобы сделать опасное безопасным.
Этим попыткам следует рукоплескать,
оказывать всяческую поддержку.
Но, отделившись от тела, глаз
скорей всего предпочтет поселиться где-нибудь
в Италии, Голландии или в Швеции.

август 1989

[Marelos]

СКРИПКА И НЕМНОЖКО НЕРВНО

Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
"Хорошо, хорошо, хорошо!"
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка
без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
"Что это?"
"Как это?"
А когда геликон -
меднорожий,
потный,
крикнул:
"Дура,
плакса,
вытри!" -
я встал,
шатаясь, полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
"Боже!",
бросился на деревянную шею:
"Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи:
я вот тоже
ору -
а доказать ничего не умею!"
Музыканты смеются:
"Влип как!
Пришел к деревянной невесте!
Голова!"
А мне - наплевать!
Я - хороший.
"Знаете что, скрипка?
Давайте -
будем жить вместе!
А?"

В.Маяковский

[Hotice]

Кончится лето. Начнется сентябрь. Разрешат отстрел
утки, рябчика, вальдшнепа. "Ах, как ты постарел"
скажет тебе одна, и ты задерешь двустволку,
но чтоб глубже вздохнуть, а не спугнуть перепелку.
И легкое чутко дернется: с лотков продают урюк.
Но и помимо этого мир вокруг
меняется так стремительно, точно он стал колоться
дурью, приобретенной у смуглого инородца.

Дело, конечно, не в осени. И не в чертах лица,
меняющихся, как у зверя, бегущего на ловца,
но в ощущении кисточки, оставшейся от картины,
лишенной конца, начала, рамы и середины.
Не говоря -- музея, не говоря -- гвоздя.
И поезд вдали по равнине бежит, свистя,
хотя, вглядевшись как следует, ты не заметишь дыма.
Но с точки зренья ландшафта, движенье необходимо.

Это относится к осени, к времени вообще,
когда кончаешь курить и когда еще
деревья кажутся рельсами, сбросившими колеса,
и опушки ржавеют, как узловые леса.
И в горле уже не комок, но стопроцентный Јж --
ибо в открытом море больше не узнаешь
силуэт парохода, и профиль аэроплана,
растерявший все нимбы, выглядит в вышних странно.

Так прибавляют в скорости. Подруга была права.
Что бы узнал древний римлянин, проснись он сейчас? Дрова,
очертания облака, голубя в верхотуре,
плоскую воду, что-то в архитектуре,
но -- никого в лицо. Так некоторые порой
ездят еще за границу, но, лишены второй
жизни, спешат воротиться, пряча глаза от страха,
и, не успев улечься от прощального взмаха,

платочек трепещет в воздухе. Другие, кому уже
выпало что-то любить больше, чем жизнь, в душе
зная, что старость -- это и есть вторая
жизнь, белеют на солнце, как мрамор, не загорая,
уставившись в некую точку и не чужды утех
истории. Потому что чем больше тех
точек, тем больше крапинок на проигравших в прятки
яйцах рябчика, вальдшнепа, вспугнутой куропатки.

1987

[Lizeta]

Ты подошла с улыбкой старомодной
И отвернулась, не всмотревшись в нас,
И каждый гость, когда ему угодно,
Вставал, шутил, стрелялся — в добрый час!
И воскресал в другую дверь — химерой
И неопасной тенью.
Вот и ночь
Окаменела, превратилась в серый
Гранит Невы, но не смогла помочь.
Вот съежились, усохли, почернели
Разносчик, баба—немец, гайдуки...
Вот на ветру, не запахнув шинели,
Прошел костлявый дух моей тоски.

И я проснулся тенью ответшалой,
Изображеньем чьих-то давних лет.
Но быть собой мне все-таки мешала
Чужая жизнь, которой больше нет.

И нет тебя, проплывшей в легком вальсе
И отпылавшей, молодость губя.
И как ни спорь, ни сетуй, ни печалься,
Ни утешайся,— больше нет тебя —
Ни в прошлом, ни сегодня, ни в грядущем,
Ни в книгах, недочтенных впопыхах...
Ты временем, Кощеем завидущим,
Похищена.
Но ты в моих стихах.


Павел Антокольский

[Hotice]

Всё сызнова: опять рукою робкой
Надавливать звонок.
(Мой дом зато — с атласною коробкой
Сравнить никто не смог!)

Всё сызнова: опять под стопки пански
Швырять с размаху грудь.
(Да, от сапог казанских, рук цыганских
Не вредно отдохнуть!)

Всё сызнова: про брови, про ресницы,
И что к лицу ей — шёлк.
(Оно, дружок, не вредно после ситцу, —
Но, ах, всё тот же толк!)

Всё сызнова: . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(После волос коротких — слов высоких
Вдруг: щебет — и шиньон!)

Всё сызнова: вновь как у царских статуй —
Почётный караул.
(Я не томлю — обычай, перенятый
У нищих Мариул!)

Всё сызнова: коленопреклоненья,
Оттолкновенья — сталь.
(Я думаю о Вашей зверской лени, —
И мне Вас зверски жаль!)

Всё сызнова: . . . . . . . .
И уж в дверях: вернись!
(Обмен на славу: котелок солдатский —
На севрский сервиз)

Всё сызнова: что мы в себе не властны,
Что нужен дуб — плющу.
(Сенной мешок мой — на альков атласный
Сменён — рукоплещу!)

Всё сызнова: сплошных застёжек сбруя,
Звон шпилек . . . . . . . .
(Вот чем другим, — а этим не грешу я:
Ни шпилек, ни . . . . . . !)

И сызнова: обняв одной, окурок
Уж держите другой.
(Глаз не открывши — и дымит, как турок
Кто стерпит, дорогой?)

И сызнова: между простынь горячих
Ряд сдавленных зевков.
(Один зевает, а другая — плачет.
Весь твой Эдем, альков!)

И сызнова: уже забыв о птичке,
Спать, как дитя во ржи...
(Но только умоляю: по привычке
— Марина — не скажи!)

1920 г.

[vvilli]

Продолжаем тему "про любофф". Роберт Бернс в переводе Маршака: ...

Да, тема благодарная. Если бы в мире не было любви, поэты от нечегописания её бы выдумали. Продолжу, немного отцензурено...

Не нужны нам ни брюнетки, ни блондинки
Потому, что мы с Аркадием – не звери.
Мы – раскрашиваем детские картинки
Про кота и про мышонка (Том и Джерри).

И пускай от нас уехали девчонки –
От меня – Маринка, от Аркашки – та,
Я сейчас рисую ушки у мышонка,
А Аркадий красит синеньким кота.

Говорить сейчас не будем о карьере.
Я свою давно и честно просвистел,
Мне сейчас важней, что маленького Джерри
Ловит Кот по кличке Том, тупой амбал.

Триста баксов мы – забыли, и – похерим,
И еще мы дали на такси потом,
Я ужасно не хочу, чтоб мышку Джерри
Скушал гадкий и противный котик Том.

Этот кот ведет себя довольно жутко,
Он мышонку просто жизни не дает.
Та, с Маринкой – это были проститутки.
Мы – женаты, но сегодня – нифига!

Мне жена сказала, что «со мной – не станет»,
В смысле, спать со мной не будет, со скотом,
А Аркашкина жена – в Узбекистане,
Да еще живет с охранником при том.

Мы не били их, понятно, по ланитам,
Ведь они же совершенно ни при чем.
Ну, Аркадия, понятно, поддастало,
Но не бить же их за это кирпичом.

Не украли ничего, по крайней мере,
Но одна забыла книжку на окне –
Про Кота и про мышонка (Том и Джерри).
Книжка нравится Аркадию и мне.

orlusha

[Молодая пешеход]

Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
Онегин был по мненью многих
(Судей решительных и строгих)
Ученый малый, но педант:
Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С ученым видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнем нежданных эпиграмм.



Александр Сергеевич....

[Hotice]

Может Бог, а может просто эта ночь пахнет ладаном.
А кругом высокий лес, темен и замшел.
То ли это благодать, то ли это засада нам;
Весело на ощупь, да сквозняк на душе.
Вот идут с образами - с образами незнакомыми,
Да светят им лампады из-под темной воды;
Я не помню, как мы встали, как мы вышли из комнаты,
Только помню, что идти нам до теплой звезды...
Вот стоит храм высок, да тьма под куполом.
Проглядели все глаза, да ни хрена не видать.
Я поставил бы свечу, да все свечи куплены.
Зажег бы спирт на руке - да где ж его взять?
А кругом лежат снега на все четыре стороны;
Легко по снегу босиком, если души чисты.
А мы пропали бы совсем, когда б не волки да вороны;
Они спросили: "Вы куда? Небось до теплой звезды?.."
Назолотили крестов, навтыкали, где ни попадя;
Да променяли на вино один, который был дан.
А поутру с похмелья пошли к реке по воду,
А там вместо воды - Монгол Шуудан.
А мы хотели дать веселый знак ангелам,
Да потеряли их из виду, заметая следы;
Вот и вышло бы каждому по делам его,
Если бы не свет этой чистой звезды.
Так что нам делать, как нам петь, как не ради пустой руки?
А если нам не петь, то сгореть в пустоте;
А петь и не допеть - то за мной придут орлики;
С белыми глазами, да по мутной воде.
Только пусть они идут - я и сам птица черная,
Смотри, мне некуда бежать: еще метр - и льды;
Так я прикрою вас, а вы меня, волки да вороны,
Чтобы кто-нибудь дошел до этой чистой звезды...
Так что теперь с того, что тьма под куполом,
Что теперь с того, что ни хрена не видать?
Что теперь с того, что все свечи куплены,
Ведь если нет огня, мы знаем, где его взять;
Может правда, что нет путей, кроме торного,
И нет рук для чудес, кроме тех, что чисты,
А все равно нас грели только волки да вороны,
И благословили нас до чистой звезды



«Андрей Рублев» Андрея Тарковского - пожалуй самый сильный и глубокий фильм, из всех, которые я когда-либо видел.

[Молодая пешеход]

Hotice !!!
у меня нет слов.

-----

Человек приходит к развалинам снова и снова,
он был здесь позавчера и вчера
и появится завтра,
его привлекают развалины.
Он говорит:
Постепенно,
постепенно научишься многим вещам, очень многим,
научишься выбирать из груды битого щебня
свои будильники и обгоревшие корешки альбомов,
привыкнешь
приходить сюда ежедневно,
привыкнешь, что развалины существуют,
с этой мыслью сживешься.

Начинает порою казаться -- так и надо,
начинает порою казаться, что всему научился,
и теперь ты легко говоришь
на улице с незнакомым ребенком
и все объясняешь. Так и надо.
Человек приходит к развалинам снова,
всякий раз, когда снова он хочет любить,
когда снова заводит будильник.

<...>

Можно много построить и столько же можно разрушить
и снова построить.
Ничего нет страшней, чем развалины в сердце,
ничего нет страшнее развалин,
на которые падает дождь и мимо которых
проносятся новые автомобили,
по которым, как призраки, бродят
люди с разбитым сердцем и дети в беретах,
ничего нет страшнее развалин,
которые перестают казаться метафорой
и становятся тем, чем они были когда-то:
домами.

---
Бродский! да! почему-то именно Бродский всегда, Бродский везде.