Притчи

[randomn]

уже и не помню, может, этот текст уже был здесь ранее...если так, извините.

О чем забывают отцы

Послушай сынок, я разговариваю с тобой, когда ты уже спишь. Ты подсунул свою ручонку под щеку, к твоему лбу, на котором виднеются маленькие капельки пота, прилипла прядь твоих светлых волос. Я тайком проник в твою комнату. Только что, несколько минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал свои бумаги, меня неожиданно захлестнула волна раскаяния. Я здесь около тебя, и я осознаю вину перед тобой.
Сынок, вот о чем я размышляю сейчас: я сегодня сердился на тебя. Я отругал тебя за то, что, собираясь в школу, ты не умылся как следует, а лишь размазал полотенцем грязь по лицу. Я сделал тебе выговор за то, что ты не вычистил свои ботинки. Я сердито накричал на тебя за то, что ты уронил что-то на пол. И за завтраком я нашел повод для замечаний. Ты расплескал чай. Ты плохо жевал во время еды. Ты ставил локти на стол. Ты намазал слишком толстый слой масла на хлеб. А когда ты уже начал гонять мяч по двору, а я собрался уезжать по своим делам, ты помахал мне рукой и закричал: «Пока, папа!», а я лишь нахмурил брови и сказал: «Не забывай держать спину прямо!».
Затем, все повторилось вечером.
Возвращаясь домой, я подсмотрел, что ты играешь в стеклянные шарики, стоя на коленях, а на твоих чулках виднелись дырки. Ты шел впереди меня, и я не думал, как это унизительно для тебя, ведь все это происходило прямо на глазах у твоих товарищей. Чулки стоят дорого, и если бы ты покупал их сам, то был бы более осторожен! Подумать только, сынок, это сказал твой отец!
Позже, ты помнишь, когда я читал в библиотеке, как неуверенно ты вошел и виновато посмотрел на меня. Я оторвался от своих бумаг и был недоволен неожиданной помехой. Ты в нерешительности стоял в дверях. «Чего тебе» - резко спросил я.
Ты без слов стремительно бросился ко мне, обхватил меня руками и поцеловал. Твои маленькие руки сжимали меня, и я чувствовал такую любовь которой только Бог мог наполнить твою душу, и сила ее была такова, что даже мое пренебрежительное отношение не могло ее уменьшить. А затем ты ушел, и я слышал твои шаги вверх по лестнице.
И что же, сынок, прошло несколько мгновений после твоего ухода, как бумаги буквально вывалились из моих рук. Я испугался и силы оставили меня. что я привык делать, я привык обвинять тебя, привык делать тебе замечания, и это была моя награда тебе за то, что ты ведешь себя так, как и должен вести себя обыкновенный мальчишка. Нет, я люблю тебя. Дело в том, что я ожидаю от тебя слишком многого, а ведь ты еще ребенок. Я оцениваю тебя мерками своего возраста.
А в твоем характере столько замечательного, прекрасного, искреннего. Твое маленькое сердце может быть таким же сверкающим, как свет восходящего над холмами солнца. это ясно хотя бы потому, как ты, не помня себя, бросился ко мне, поцеловал меня и пожелал спокойной ночи. Нет ничего важнее этого сынок. Я пришел к твоей кровати, и стою здесь в темноте на коленях, и мне очень стыдно.
Но это слабое оправдание. Я знаю, ты не поймешь этого, если я скажу это днем, когда ты проснешься.
Но завтра я стану настоящим папой! Я стану твоим другом, я буду страдать вместе с тобой и смеяться, когда смеешься ты! Я прикушу себе язык, если вдруг мне в раздражении захочется отругать тебя. Я словно молитву буду повторять себе: «ОН - лишь мальчик, маленький мальчик!»
Я думаю, что видел в тебе взрослого мужчину. Ты спишь, утомившись за день, свернувшись калачиком под одеялом, и я вижу, что ты еще ребенок. Ведь совсем недавно твоя мать еще носила тебя на руках, а ты клал свою головку ей на плечо. Я слишком многого хотел от тебя, да, да, слишком многого.
P.s: Взрослые так часто бывают невнимательны к своим детям, из-за занятости собственными проблемами. Даже порой забывая о том, что когда-то они тоже были детьми и на тот момент смысл их жизни, и их каждодневного существования, заключался в выражении большой и чистой любви к своим родителям!

[Какую Роль]

уже и не помню, может, этот текст уже был здесь ранее...если так, извините.

О чем забывают отцы

Послушай сынок, я разговариваю с тобой, когда ты уже спишь. Ты подсунул свою ручонку под щеку, к твоему лбу, на котором виднеются маленькие капельки пота, прилипла прядь твоих светлых волос. Я тайком проник в твою комнату. Только что, несколько минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал свои бумаги, меня неожиданно захлестнула волна раскаяния. Я здесь около тебя, и я осознаю вину перед тобой.
Сынок, вот о чем я размышляю сейчас: я сегодня сердился на тебя. Я отругал тебя за то, что, собираясь в школу, ты не умылся как следует, а лишь размазал полотенцем грязь по лицу. Я сделал тебе выговор за то, что ты не вычистил свои ботинки. Я сердито накричал на тебя за то, что ты уронил что-то на пол. И за завтраком я нашел повод для замечаний. Ты расплескал чай. Ты плохо жевал во время еды. Ты ставил локти на стол. Ты намазал слишком толстый слой масла на хлеб. А когда ты уже начал гонять мяч по двору, а я собрался уезжать по своим делам, ты помахал мне рукой и закричал: «Пока, папа!», а я лишь нахмурил брови и сказал: «Не забывай держать спину прямо!».
Затем, все повторилось вечером.
Возвращаясь домой, я подсмотрел, что ты играешь в стеклянные шарики, стоя на коленях, а на твоих чулках виднелись дырки. Ты шел впереди меня, и я не думал, как это унизительно для тебя, ведь все это происходило прямо на глазах у твоих товарищей. Чулки стоят дорого, и если бы ты покупал их сам, то был бы более осторожен! Подумать только, сынок, это сказал твой отец!
Позже, ты помнишь, когда я читал в библиотеке, как неуверенно ты вошел и виновато посмотрел на меня. Я оторвался от своих бумаг и был недоволен неожиданной помехой. Ты в нерешительности стоял в дверях. «Чего тебе» - резко спросил я.
Ты без слов стремительно бросился ко мне, обхватил меня руками и поцеловал. Твои маленькие руки сжимали меня, и я чувствовал такую любовь которой только Бог мог наполнить твою душу, и сила ее была такова, что даже мое пренебрежительное отношение не могло ее уменьшить. А затем ты ушел, и я слышал твои шаги вверх по лестнице.
И что же, сынок, прошло несколько мгновений после твоего ухода, как бумаги буквально вывалились из моих рук. Я испугался и силы оставили меня. что я привык делать, я привык обвинять тебя, привык делать тебе замечания, и это была моя награда тебе за то, что ты ведешь себя так, как и должен вести себя обыкновенный мальчишка. Нет, я люблю тебя. Дело в том, что я ожидаю от тебя слишком многого, а ведь ты еще ребенок. Я оцениваю тебя мерками своего возраста.
А в твоем характере столько замечательного, прекрасного, искреннего. Твое маленькое сердце может быть таким же сверкающим, как свет восходящего над холмами солнца. это ясно хотя бы потому, как ты, не помня себя, бросился ко мне, поцеловал меня и пожелал спокойной ночи. Нет ничего важнее этого сынок. Я пришел к твоей кровати, и стою здесь в темноте на коленях, и мне очень стыдно.
Но это слабое оправдание. Я знаю, ты не поймешь этого, если я скажу это днем, когда ты проснешься.
Но завтра я стану настоящим папой! Я стану твоим другом, я буду страдать вместе с тобой и смеяться, когда смеешься ты! Я прикушу себе язык, если вдруг мне в раздражении захочется отругать тебя. Я словно молитву буду повторять себе: «ОН - лишь мальчик, маленький мальчик!»
Я думаю, что видел в тебе взрослого мужчину. Ты спишь, утомившись за день, свернувшись калачиком под одеялом, и я вижу, что ты еще ребенок. Ведь совсем недавно твоя мать еще носила тебя на руках, а ты клал свою головку ей на плечо. Я слишком многого хотел от тебя, да, да, слишком многого.
P.s: Взрослые так часто бывают невнимательны к своим детям, из-за занятости собственными проблемами. Даже порой забывая о том, что когда-то они тоже были детьми и на тот момент смысл их жизни, и их каждодневного существования, заключался в выражении большой и чистой любви к своим родителям!

розовые очки снимайте иногда, полезно

[Какую Роль]

How many roads must a man walk down,
before you call him a man?
How many seas must a white dove fly,
before she sleeps in the sand?
And how many times must a cannon ball fly,
before they're forever banned?

The answer my friend is blowing in the wind,
the answer is blowing in the wind.

How many years can a mountain exist,
before it is washed to the sea?
How many years can some people exist,
before they're allowed to be free?
And how many times can a man turn his head,
and pretend that he just doesn't see?

The answer my friend is blowing in the wind,
the answer is blowing in the wind.

How many times must a man look up,
before he sees the sky?
And how many ears must one man have,
before he can hear people cry ?
And how many deaths will it take till we know,
that too many people have died?

The answer my friend is blowing in the wind,
the answer is blowing in the wind.

The answer my friend is blowing in the wind,
the answer is blowing in the wind.

[randomn]

Разрушение ада и восстановление его
Притча от Льва Толстого

Это было в то время, когда Христос открывал людям своё учение.
Учение это было так ясно и следование ему было так легко и так очевидно избавляло людей от зла, что нельзя было не принять его, и ничто не могло удержать его распространения по всему свету. И Вельзевул, отец и повелитель всех дьяволов, был встревожен. Он ясно видел, что власть его над людьми кончится навсегда, если только Христос не отречётся от своей проповеди. Он был встревожен, но не унывал и подстрекал покорных ему фарисеев и книжников как можно сильнее оскорблять и мучить Христа, а ученикам Христа советовал бежать и оставить его одного. Он надеялся, что приговор к позорной казни, поругания, оставление его всеми учениками и, наконец, самые страдания и казнь сделают то, что Христос в последнюю минуту отречётся от своего учения. А отречение уничтожит всю силу учения.
Дело решалось на кресте. И когда Христос возгласил: «Боже мой, боже мой, для чего ты меня оставил», — Вельзевул возликовал. Он схватил приготовленные для Христа оковы и, надев их себе на ноги, прилаживал так, чтобы они не могли быть расторгнуты, когда будут надеты на Христа.
Но вдруг послышались с креста слова: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают», — и вслед за тем Христос возгласил: «Свершилось!», — и испустил дух.
Вельзевул понял, что всё для него пропало. Он хотел снять со своих ног оковы и бежать, но не мог двинуться с места. Оковы скипелись на нём и держали его ноги. Он хотел подняться на крыльях, но не мог расправить их. И Вельзевул видел, как Христос в светлом сиянии остановился во вратах ада, видел, как грешники от Адама и до Иуды вышли из ада, видел, как разбежались все дьяволы, видел, как самые стены ада беззвучно распались на все четыре стороны. Он не мог более переносить этого и, пронзительно завизжав, провалился сквозь треснувший пол ада в преисподнюю.

Прошло 100 лет, 200, 300 лет.
Вельзевул не считал времени. Он лежал неподвижно в чёрном мраке и мёртвой тишине и старался не думать о том, что было, и всё-таки думал и бессильно ненавидел виновника своей погибели.
Но вдруг, — он не помнил и не знал, сколько сот лет прошло с тех пор, — он услыхал над собой звуки, похожие на топот ног, стоны, крики, скрежет зубовный. Вельзевул приподнял голову и стал прислушиваться.
То, чтобы ад мог восстановиться после победы Христа, Вельзевул не мог верить, а между тем топот, стоны, крики и скрежет зубов становились всё яснее и яснее.
Вельзевул поднял туловище, подобрал под себя мохнатые, с отросшими копытами ноги (оковы, к удивлению его, сами соскочили с них) и, затрепав свободно раскрывшимися крыльями, засвистал тем призывным свистом, которым он в прежние времена призывал к себе своих слуг и помощников.
Не успел он перевести дыхание, как над головой его разверзлось отверстие, блеснул красный огонь и толпа дьяволов, давя друг друга, высыпалась из отверстия в преисподнюю и, как вороны вокруг падали, расселись кругом Вельзевула.
Дьяволы были большие и маленькие, и толстые и худые, и с длинными и короткими хвостами, и с острыми, прямыми и кривыми рогами.
Один из дьяволов, в накинутой на плечи пелеринке, весь голый и глянцевито-чёрный, с круглым безбородым, безусым лицом и огромным отвисшим животом, сидел на корточках перед самым лицом Вельзевула и, то закатывая, то опять выкатывая свои огненные глаза, не переставая улыбался, равномерно из стороны в сторону помахивая длинным, тонким хвостом.

— Что значит этот шум? — спросил Вельзевул, указывая наверх. — Что там?
— Всё то же, что было всегда, — отвечал глянцевитый дьявол в пелеринке.
— Да разве есть грешники? — спросил Вельзевул.
— Много, — отвечал глянцевитый.
— А как же учение того, кого я не хочу называть? — спросил Вельзевул.
Дьявол в пелеринке оскалился так, что открылись его острые зубы, и между всеми дьяволами послышался сдержанный хохот.
— Учение это не мешает нам. Они не верят в него, — сказал дьявол в пелеринке.
— Да ведь учение это явно спасает их от нас, и он засвидетельствовал его своею смертью, — сказал Вельзевул.
— Я переделал его, — сказал дьявол в пелеринке, быстро трепля хвостом по полу.
— Как переделал?
— Так переделал, что люди верят не в его ученье, а в моё, которое они называют его именем.
— Как ты сделал это? — спросил Вельзевул.
— Сделалось это само собой. Я только помогал.
— Расскажи коротко, — сказал Вельзевул.
Дьявол в пелеринке, опустив, голову, помолчал, как бы соображая, не торопясь, а потом начал рассказывать:
— Когда случилось то страшное дело, что ад был разрушен и отец и повелитель наш удалился от нас, — сказал он, — я пошёл в те места, где проповедовалось то самое учение, которое чуть было не погубило нас. Мне хотелось увидать, как живут люди, исполняющие его. И я увидал, что люди, жившие по этому учению, были совершенно счастливы и недоступны нам. Они не сердились друг на друга, не предавались женской прелести и, или не женились, или, женившись, имели одну жену, не измели имущества, всё считали общим достоянием, не защищались силою от нападающих и платили добром за зло. И жизнь их была так хороша, что другие люди всё более и более привлекались к ним. Увидав это, я подумал, что всё пропало, и хотел уже уходить. Но тут случилось обстоятельство, само по себе ничтожное, но оно мне показалось заслуживающим внимания, и я остался. Случилось то, что между этими людьми одни считали, что надо всем обрезываться и не надо есть идоложертвенное, а другие считали, что этого не нужно и что можно и не обрезываться и есть всё. И я стал внушать и тем и другим, что разногласие это очень важно и что ни той, ни другой стороне никак не надо уступать, так как дело касается служения богу. И они поверили мне, и споры ожесточились. И те и другие стали сердиться друг на друга, и тогда я стал внушать и тем и другим, что они могут доказать истинность своего учения чудесами. Как ни очевидно было, что чудеса не могут доказать истинности учения, им так хотелось быть правыми, что они поверили мне, и я устроил им чудеса. Устроить это было нетрудно. Они всему верили, что подтверждало их желание быть одним в истине.
Одни говорили, что на них сошли огненные языки, другие говорили, что они видели самого умершего учителя и многое другое. Они выдумывали то, чего никогда не было, и лгали во имя того, кто назвал нас лжецами, не хуже нас, сами не замечая этого. Одни говорили про других: ваши чудеса ненастоящие — наши настоящие, а те говорили про этих: нет, ваши ненастоящие, наши настоящие.
Дело шло хорошо, но я боялся, как бы они не увидали слишком очевидного обмана, и тогда я выдумал церковь. И когда они поверили в церковь, я успокоился: я понял, что мы спасены и ад восстановлен.

— Что такое церковь? — строго спросил Вельзевул, не хотевший верить тому, чтобы слуги его были умнее его.
— А церковь это то, что, когда люди лгут и чувствуют, что им не верят, они всегда, ссылаясь на бога, говорят: ей-богу, правда то, что я говорю. Это, собственно, и есть церковь, но только с тою особенностью, что люди, признавшие себя церковью, уверяются, что они уже не могут заблуждаться, и потому, какую бы глупость они ни сказали, уже не могут от неё отречься. Делается же церковь так: люди уверяют себя и других, что учитель их, бог, во избежание того, чтобы открытый им людям закон не был ложно перетолкован, избрал особенных людей, которые одни они или те, кому они передадут эту власть, могут правильно толковать его учение. Так что люди, называющие себя церковью, считают, что они в истине не потому, что то, что они проповедуют, есть истина, а потому, что они считают себя едиными законными преемниками учеников учеников учеников и, наконец, учеников самого учителя-Бога. Хотя и в этом приёме было то же неудобство, как и в чудесах, а именно то, что люди одновременно могли утверждать каждый про себя, что они члены единой истинной церкви (что всегда и бывало), но выгода этого приема та, что, как скоро люди сказали про себя, что они церковь, и на этом утверждении построили своё учение, то они уже не могут отречься от того, что они сказали, как бы нелепо ни было сказанное и что бы ни говорили другие люди.
— Но отчего же церкви перетолковали учение в нашу пользу? — спросил Вельзевул.
— А сделали они это потому, — продолжал дьявол в пелеринке, — что, признав себя едиными толкователями закона Бога и убедив в этом других, люди эти сделались высшими решителями судеб людей и потому получили высшую власть над ними. Получив же эту власть, они, естественно, возгордились и большей частью развратились и тем вызвали против себя негодование и вражду людей. Для борьбы же со своими врагами они, не имея другого орудия, кроме насилия, стали гнать, казнить, жечь всех тех, кто не признавал их власти. Так что они самым своим положением были поставлены в необходимость перетолковать учение в таком смысле, чтобы оно оправдывало и их дурную жизнь, и те жестокости, которые они употребляли против своих врагов. Они так и сделали.

— Но ведь учение было так просто и ясно, — сказал Вельзевул, всё ещё не желая верить тому, чтобы его слуги сделали то, чего он не догадался сделать, — что нельзя было перетолковать его. «Поступай с другим, как хочешь, чтобы поступали с тобой». Как же перетолковать это?
— А на это они, по моему совету, употребляли различные способы, — сказал дьявол в пелеринке. — У людей есть сказка о том, как добрый волшебник, спасая человека от злого, превращает его в зёрнышко пшена, и как злой волшебник, превратившись в петуха, готов уже был склевать это зёрнышко, но добрый волшебник высыпал на зернышко меру зёрен. И злой волшебник не мог съесть всех зёрен и не мог найти то, какое ему было нужно. То же сделали и они, по моему совету, с учением того, кто учил, что весь закон в том, чтобы делать другому то, что хочешь, чтобы делали тебе, они признали священным изложением закона бога 49 книг и в этих книгах признали всякое слово произведением бога — святого духа. Они высыпали на простую, понятную истину такую кучу мнимых священных истин, что стало невозможно ни принять их все, ни найти в них ту, которая одна нужна людям. Это их первый способ. Второй способ, который они употребляли с успехом более тысячи лет, состоит в том, что они просто убивают, сжигают всех тех, кто хочет открыть истину. Теперь этот способ уже выходит из употребления, но они не бросают его, и хотя и не сжигают уже людей, пытающихся открыть истину, но так клевещут на них, так отравляют им жизнь, что только очень редкие решаются обличать их. Это второй способ. Третий же способ в том, что, признавая себя церковью, следовательно, непогрешимыми, они прямо учат, когда им это нужно, противоположному тому, что сказано в писании, предоставляя своим ученикам самим, как они хотят и умеют, выпутываться из этих противоречий. Так, например, сказано в писании: «Один учитель у вас Христос, и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас отец, который на небесах, и не называйтесь наставниками, ибо один у вас наставник —Христос», — а они говорят: «Мы одни отцы и мы одни наставники людей». Или сказано: «Если хочешь молиться, то молись один втайне, и бог услышит тебя», — а они учат, что надо молиться в храмах всем вместе, под песни и музыку. Или сказано в писании: «Не клянитесь никак», — а они учат, что всем надо клясться в беспрекословном повиновении властям, чего бы ни требовали эти власти. Или сказано: «Не убий», — а они учат, что можно и должно убивать на войне и по суду. Или ещё сказано: «Учение моё дух и жизнь, питайтесь им, как хлебом». А они учат тому, что если положить кусочки хлеба в вино и сказать над этими кусочками известные слова, то хлеб делается телом, а вино кровью, и что есть этот хлеб и пить это вино очень полезно для спасения души. Люди верят в это и усердно едят эту похлёбку и потом, попадая к нам, очень удивляются, что похлебка эта не помогла им, — закончил дьявол в пелеринке, закатил глаза и осклабился до самых ушей.
— Это очень хорошо, — сказал Вельзевул и улыбнулся. И все дьяволы разразились громким хохотом.

— Неужели у вас по-старому блудники, грабители, убийцы? — уже весело спросил Вельзевул.
Дьяволы, тоже развеселившись, заговорили все вдруг, желая выказаться перед Вельзевулом.
— Не по-старому, а больше, чем прежде, — кричал один.
— Блудники не помещаются в прежних отделениях, — визжал другой.
— Грабители теперешние злее прежних, — выкрикивал третий.
— Не наготовимся топлива для убийц, — ревел четвёртый.
— Не говорите все вдруг. А пусть отвечает тот, кого я буду спрашивать. Кто заведует блудом, выходи и расскажи, как ты делаешь это теперь с учениками того, кто запретил переменять жён и сказал, что не должно глядеть на женщину с похотью. Кто заведует блудом?
— Я, — отвечал, подползая на заду ближе к Вельзевулу, женоподобный бурый дьявол с обрюзгшим лицом и слюнявым, не переставая жующим ртом.
Дьявол этот выполз вперёд из ряда других, сел на корточки, склонил набок голову и, просунув между ног хвост с кисточкой, начал, помахивая им, певучим голосом говорить так:
— Делаем мы это и по старому приёму, употреблённому тобою, нашим отцом и повелителем, ещё в раю и предавшему в нашу власть весь род человеческий, и по новому церковному способу. По новому церковному способу мы делаем так: мы уверяем людей, что настоящий брак состоит не в том, в чём он действительно состоит, в соединении мужчины с женщиной, а в том, чтобы нарядиться в самые лучшие платья, пойти в большое, устроенное для этого здание и там, надевши на головы особенные, приготовленные для этого шапки, под звуки разных песен обойти три раза вокруг столика. Мы внушаем людям, что только это есть настоящий брак. И люди, уверившись в этом, естественно, считают, что всякое вне этих условий соединение мужчины с женщиной есть простое, ни к чему их не обязывающее удовольствие или удовлетворение гигиенической потребности, и потому, не стесняясь, предаются этому удовольствию.
Женоподобный дьявол склонил обрюзгшую голову на другую сторону и помолчал, как бы ожидая действия своих слов на Вельзевула. Вельзевул кивнул головой в знак одобрения, и женоподобный дьявол продолжал так:
— Этим способом, не оставляя при этом и прежнего, употреблённого в раю способа запрещённого плода и любопытства, — продолжал он, очевидно желая польстить Вельзевулу, — мы достигаем самых лучших успехов. Воображая себе, что они могут устроить себе честный церковный брак и после соединения со многими женщинами, люди переменяют сотни жён и так при этом привыкают к распутству, что делают то же и после церковного брака. Если же им покажутся почему-либо стеснительными некоторые требования, связанные с этим церковным браком, то они устраивают так, что совершается второе хождение вокруг столика, первое же считается недействительным.
Женоподобный дьявол замолчал и, утерев кончиком хвоста слюни, наполнявшие ему рот, склонил на другой бок голову и молча уставился на Вельзевула.
...

[randomn]

— Просто и хорошо,— сказал Вельзевул. — Одобряю. Кто заведует грабителями?
— Я, — отвечал, выступая, крупный дьявол с большими кривыми рогами, с усами, загнутыми кверху, и огромными, криво приставленными лапами.
Дьявол этот, выползши, как и прежние, вперёд и по-военному обеими лапами оправляя усы, дожидался вопроса.
— Тот, кто разрушил ад, — сказал Вельзевул, — учил людей жить, как птицы небесные, и повелевал давать просящему и хотящему взять рубашку отдавать кафтан, и сказал, что для того, чтобы спастись, надо раздать именье. Как же вы вовлекаете в грабёж людей, которые слышали это?
— А мы делаем это, — сказал дьявол с усами, величественно откидывая голову назад, — точно так же, как делал это наш отец и повелитель при избрании Саула на царство. Точно так же, как это было внушено тогда, мы внушаем людям, что вместо того, чтобы им перестать грабить друг друга, им выгоднее позволить грабить себя одному человеку, предоставив ему полную власть надо всем. Нового в нашем способе только то, что для утверждения права грабежа этого одного человека мы ведём этого человека в храм, надеваем на него особенную шапку, сажаем на высокое кресло, даём ему в руки палочку и шарик, мажем постным маслом и во имя Бога и его сына провозглашаем особу этого помазанного маслом человека священною. Так что грабёж, производимый этой особой, считающейся священной, уже ничем не может быть ограничен. И священные особы, и их помощники, и помощники помощников все, не переставая, спокойно и безопасно грабят народ. При этом устанавливают обыкновенно такие законы и порядки, при которых даже и без помазания праздное меньшинство всегда может безнаказанно грабить трудящееся большинство. Так что в последнее время в некоторых государствах грабёж продолжается и без помазанников так же, как и там, где они есть. Как видит наш отец и повелитель, в сущности, способ, употребляемый нами, есть старый способ. Ново в нём только то, что мы сделали этот способ более общим, более скрытым, более распространённым по пространству и времени и более прочным.
Более общим мы сделали этот способ тем, что люди прежде подчинялись по своей воле тому, кого избирали, мы же сделали так, что они теперь совершенно независимо от своего желания подчиняются не тем, кого избирают, а кому попало. Более скрытым мы сделали этот способ тем, что теперь уже ограбливаемые, благодаря устройству податей особенных, косвенных, не видят своих грабителей. Более распространён же по пространству этот способ тем, что так называемые христианские народы, не довольствуясь грабежом своих, грабят под разными, самыми странными предлогами, преимущественно под предлогом распространения христианства, и все те чуждые им народы, у которых есть что ограбить. По времени же новый способ этот, более распространён, чем прежде, благодаря устройству займов, общественных и государственных: ограбляются теперь не одни живущие, а и будущие поколения. Способ же этот более прочным мы сделали тем, что главные грабители считаются особами священными, и люди не решаются противодействовать им. Стоит только главному грабителю успеть помазаться маслом, и уже он может спокойно грабить, кого и сколько он хочет. Так, одно время в России я, ради опыта, сажал на царство одну за другою самых гнусных баб, глупых, безграмотных и распутных, и не имеющих, по их же законам, никаких прав. Последнюю же, не только распутницу, но преступницу, убившую мужа и законного наследника. И люди только потому, что она была помазана, не вырвали ей ноздри и не секли кнутом, как они делали это со всеми мужеубийцами, но в продолжение тридцати лет рабски покорялись ей, предоставляя ей и её бесчисленным любовникам грабить не только их имущество, но и свободу людей. Так что в наше время грабежи явные, то есть отнятие силою кошелька, лошади, одежды, составляют едва ли одну миллионную часть всех тех грабежей законных, которые совершаются постоянно людьми, имеющими возможность это делать. В наше время грабежи безнаказанные, скрытые и вообще готовность к грабежу установилась между людьми такая, что главная цель жизни почти всех людей есть грабёж, умеряемый только борьбою грабителей между собою.

— Что ж, это хорошо, — сказал Вельзевул. — Но убийства? Кто заведует убийством?
— Я, — отвечал, выступая из толпы, красного, кровяного цвета дьявол с торчащими изо рта клыками, острыми рогами и поднятым кверху толстым, неподвижным хвостом.
— Как же ты заставляешь быть убийцами учеников того, кто сказал: «Не воздавай злом за зло, люби врагов?» Как же ты делаешь убийц из этих людей?
— Делаем мы это и по старому способу, — отвечал красный дьявол оглушающим, трещащим голосом, — возбуждая в людях корысть, задор, ненависть, месть, гордость. И так же по старому способу внушаем учителям людей, что лучшее средство отучить людей от убийства состоит в том, чтобы самим учителям публично убивать тех, которые убили. Этот способ не столько дает нам убийц, сколько приготовляет их для нас. Большее же количество давало и даёт нам новое учение о непогрешимости церкви, о христианском браке и о христианском равенстве. Учение о непогрешимости церкви давало нам в прежнее время самое большое количество убийц. Люди, признававшие себя членами непогрешимой церкви, считали, что позволить ложным толкователям учения развращать людей есть преступление, что поэтому убийство таких людей есть угодное богу дело. И они убивали целые населения и казнили, жгли сотни тысяч людей. При этом смешно то, что те, которые казнили и жгли людей, начинавших понимать истинное учение, считали этих самых опасных для нас людей нашими слугами, то есть слугами дьяволов. Сами же казнившие и жёгшие на кострах, действительно бывшие нашими покорными слугами, считали себя святыми исполнителями воли Бога. Так это было в старину. В наше же время очень большое количество убийц даёт нам учение о христианском браке и о равенстве. Учение о браке даёт нам, во-первых, убийства супругов друг другом и матерями детей. Мужья и жёны убивают друг друга, когда им кажутся стеснительными некоторые требования закона и обычая церковного брака. Матери же убивают детей большей частью тогда, когда соединения, от которых произошли дети, не признаются браком. Такие убийства совершаются постоянно и равномерно. Убийства же, вызванные христианским учением о равенстве, совершаются периодически, но зато, когда совершаются, то совершаются в очень большом количестве. По учению этому людям внушается, что они все равны перед законом. Люди же ограбленные чувствуют, что это неправда. Они видят, что равенство это перед законом состоит только в том, что грабителям удобно продолжать грабить, им же это неудобно делать, и они возмущаются и нападают на своих грабителей. И тогда начинаются взаимные убийства, которые дают нам сразу иногда десятки тысяч убийц.

— Но убийства на войне? Как вы приводите к ним учеников того, кто признал всех людей сынами одного отца и велел любить врагов?
Красный дьявол оскалился, выпустив изо рта струю огня и дыма, и радостно ударил себя по спине толстым хвостом.
— Делаем мы так: мы внушаем каждому народу, что он, этот народ, есть самый лучший из всех на свете. Deutschland uber alles (Германия — превыше всего (нем.)), Франция, Англия, Россия uber alles, и что этому народу (имярек) надо властвовать над всеми другими народами. А так как всем народам мы внушали то же самое, то они, постоянно чувствуя себя в опасности от своих соседей, всегда готовятся к защите и озлобляются друг на друга. А чем больше готовится к защите одна сторона и озлобляется за это на своих соседей, тем больше готовятся к защите все остальные и озлобляются друг на друга. Так что теперь все люди, принявшие учение того, кто назвал нас убийцами, все постоянно и преимущественно заняты приготовлениями к убийству и самыми убийствами.

— Что ж, это остроумно, — сказал Вельзевул после недолгого молчания. — Но как же свободные от обмана ученые люди не увидали того, что церковь извратила учение, и не восстановили его?
— А они не могут этого сделать, — самоуверенным голосом сказал, выползая вперёд, матово-чёрный дьявол в мантии, с плоским покатым лбом, безмускульными членами и оттопыренными большими ушами.
— Почему? — строго спросил Вельзевул, недовольный самоуверенным тоном дьявола в мантии.
Не смущаясь окриком Вельзевула, дьявол в мантии, не торопясь, покойно уселся не на корточки, как другие, а по-восточному, скрестив безмускульные ноги, и начал говорить без запинки, тихим, размеренным голосом:
— Не могут они делать этого, оттого что я постоянно отвлекаю их внимание от того, что они могут, и что им нужно знать, и направляю его на то, что им не нужно знать и чего они никогда не узнают.
— Как же ты сделал это?
— Делал и делаю я различно по времени, — отвечал дьявол в мантии. — В старину я внушал людям, что самое важное для них — это знать подробности об отношении между собою лиц троицы, о происхождении Христа, об естествах его, о свойстве бога и т.п. И они много и длинно рассуждали, доказывали, спорили и сердились. И эти рассуждения так занимали их, что они вовсе не думали о том, как им жить. А, не думая о том, как им жить, им и не нужно было знать того, что говорил им их учитель о жизни.
Потом, когда они уже так запутались в этих рассуждениях, что сами перестали понимать то, о чём говорили, я внушал одним, что самое важное для них — это изучить и разъяснить всё то, что написал человек по имени Аристотель, живший тысячи лет тому назад в Греции; другим внушал, что самое важное для них — это найти такой камень, посредством которого можно бы было делать золото, и такой эликсир, который излечивал бы от всех болезней и делал людей бессмертными. И самые умные и учёные из них все свои умственные силы направили на это.
Тем же, которые не интересовались этим, я внушал, что самое важное — это знать: земля ли вертится вокруг солнца, или солнце вокруг земли? И когда они узнали, что земля вертится, а не солнце, и определили, сколько миллионов вёрст от солнца до земли, то были очень рады и с тех пор ещё усерднее изучают до сих пор расстояния от звёзд, хотя и знают, что конца этим расстояниям нет и не может быть, и что самое число звёзд бесконечно, и что знать им это совсем не нужно. Кроме того, я внушил им ещё и то, что им очень нужно и важно знать, как произошли все звери, все червяки, все растения, все бесконечно малые животные. И хотя им это точно так же совсем не нужно знать и совершенно ясно, что узнать это невозможно, потому что животных так же бесконечно много, как и звёзд, они на эти и подобные этим исследования явлений материального мира направляют все свои умственные силы и очень удивляются тому, что чем больше они узнают того, что им не нужно знать, тем больше остается не узнанного ими. И хотя очевидно, что по мере их исследований область того, что им остаётся узнать, становится всё шире и шире, предметы исследования всё сложнее и сложнее и самые приобретаемые ими знания неприложимее и неприложимее к жизни, это нисколько не смущает их, и они, вполне уверенные в важности своих занятий, продолжают исследовать, проповедовать, писать и печатать, и переводить с одного языка на другой все свои большей частью ни на что не пригодные исследования и рассуждения, а если изредка и пригодные, то только на потеху меньшинства богатых или на ухудшение положения большинства бедных.
Для того же, чтобы они никогда уже не догадались, что единое нужное для них — это установление законов жизни, которое указано в учении Христа, я внушаю им, что законов духовной жизни они знать не могут и что всякое религиозное учение, в том числе и учение Христа, есть заблуждение и суеверие, а что узнать о том, как им надо жить, они могут из придуманной мною для них науки, называемой социологией, состоящей в изучении того, как различно дурно жили прежние люди. Так что вместо того, чтобы им самим, по учению Христа, постараться жить лучше, они думают, что им надо только изучить жизнь прежних людей, и что они из этого изучения выведут общие законы жизни, и что для того, чтобы жить хорошо, им надо будет только сообразоваться в своей жизни с этими выдуманными ими законами.
Для того же, чтобы ещё больше укрепить их в обмане, я внушаю им нечто подобное учению церкви, а именно то, что существует некоторая преемственность знаний, которая называется наукой, и что утверждения этой науки так же непогрешимы, как и утверждения церкви.
А как только те, которые считаются деятелями науки, уверяются в своей непогрешимости, так они, естественно, провозглашают за несомненные истины самые не только ненужные, но и часто нелепые глупости, от которых они, раз сказавши их, уже не могут отречься.
Вот от этого-то я и говорю, что до тех пор, пока я буду внушать им уважение, подобострастие к той науке, которую я выдумал для них, они никогда не поймут того учения, которое чуть было не погубило нас.

— Очень хорошо. Благодарю, — сказал Вельзевул, и лицо его просияло. — Вы стоите награды, и я достойно награжу вас.
— А нас вы забыли, — закричали в несколько голосов остальные разношерстные, маленькие, большие, кривоногие, толстые, худые дьяволы.
— Вы что делаете? — спросил Вельзевул.
— Я — дьявол технических усовершенствований.
— Я — разделения труда.
— Я — путей сообщения.
— Я — книгопечатания.
— Я — искусства.
— Я — медицины.
— Я — культуры.
— Я — воспитания.
— Я — исправления людей.
— Я — одурманивания;
— Я — благотворительности.
— Я — социализма.
— Я — феминизма, — закричали они все вдруг, теснясь вперёд перед лицом Вельзевула.
— Говорите порознь и коротко, — закричал Вельзевул. — Ты,— обратился он к дьяволу технических усовершенствований. — Что ты делаешь?
— Я внушаю людям, что чем больше они сделают вещей и чем скорее они будут делать их, тем это будет для них лучше. И люди, губя свои жизни для произведения вещей, делают их всё больше и больше, несмотря на то, что вещи эти, не нужны тем, которые заставляют их делать, и недоступны тем, которые их делают.
— Хорошо. Ну а ты? — обратился Вельзевул к дьяволу разделения труда.
— Я внушаю людям, что, так как делать вещи можно скорее машинами, чем людьми, то надо людей превратить в машины, и они делают это, и люди, превращенные в машины, ненавидят тех, которые сделали это над ними.
— И это хорошо. Ты? — обратился Вельзевул к дьяволу путей сообщения.
— Я внушаю людям, что для их блага им нужно, как можно скорее переезжать с места на место. И люди, вместо того, чтобы улучшать свою жизнь каждому на своих местах, проводят большую часть её в переездах с места на место и очень гордятся тем, что они в час могут проехать пятьдесят вёрст и больше.
Вельзевул похвалил и этого.
Выступил дьявол книгопечатания. Его дело, как он объяснил, состоит в том, чтобы как можно большему числу людей сообщить все те гадости и глупости, которые делаются и пишутся на свете.
Дьявол искусства объяснил, что он, под видом утешения и возбуждения возвышенных чувств в людях потворствует их порокам, изображая их в привлекательном виде.
Дьявол медицины объяснил, что их дело состоит в том, чтобы внушать людям, что самое нужное для них дело — это забота о своём теле. А так как забота о своём теле не имеет конца, то люди, заботящиеся с помощью медицины о своём теле, не только забывают о жизни других людей, но и о своей собственной.
Дьявол культуры объяснил, что внушает людям то, что пользование всеми теми делами, которыми заведуют дьяволы технических усовершенствований, разделения, труда, путей сообщения, книгопечатания, искусства, медицины, есть нечто вроде добродетели и что человек, пользующийся всем этим, может быть вполне доволен собой и не стараться быть лучше.
Дьявол воспитания объяснил, что он внушает людям, что они могут, живя дурно и даже не зная того, в чём состоит хорошая жизнь, учить детей хорошей жизни.
Дьявол исправления людей объяснил, что он учит людей тому, что, будучи сами порочны, они могут исправлять порочных людей.
Дьявол одурманивания сказал, что он научает людей тому, что вместо того, чтобы избавиться от страданий, производимых дурною жизнью, стараясь жить лучше, им лучше забыться под влиянием одурения вином, табаком, опиумом, морфином.
Дьявол благотворительности сказал, что он, внушая людям то, что, грабя пудами и давая ограбленным золотниками, они добродетельны и не нуждаются в усовершенствовании, — он делает их недоступными к добру.
Дьявол социализма хвастался тему, что во имя самого высокого общественного устройства жизни людей он возбуждает вражду сословий.
Дьявол феминизма хвастался тем, что для ещё более усовершенствованного устройства жизни он, кроме вражды сословий, возбуждает ещё и вражду между полами.
— Я — комфорт, я — моды! — кричали и пищали ещё другие дьяволы, подползая к Вельзевулу.
— Неужели вы думаете, что я так стар и глуп, что не понимаю того, что, как скоро учение о жизни ложно, то всё, что могло быть вредно нам, всё становится нам полезным, — закричал Вельзевул и громко расхохотался. — Довольно. Благодарю всех.
И, всплеснув крыльями, он вскочил на ноги. Дьяволы окружили Вельзевула. На одном конце сцепившихся дьяволов был дьявол в пелеринке — изобретатель церкви, на другом конце — дьявол в мантии, изобретатель науки. Дьяволы эти подали друг другу лапы, и круг замкнулся. И все дьяволы, хохоча, визжа и свистя, начали, махая и трепля хвостами, кружиться и плясать вокруг Вельзевула. Вельзевул же, расправив крылья и трепля ими, плясал в середине, высоко задирая ноги. Вверху же слышались крики, плач, стоны и скрежет зубов...
________
вот такая притча...

[fishbone0707]

ЛЮБОВЬ И СУМАСШЕСТВИЕ
Однажды собрались в одном уголке земли вместе все человеческие чувства и качества.
Когда СКУКА зевнула уже в третий раз, СУМАСШЕСТВИЕ предложило:
- А давайте играть в прятки!
ИНТРИГА приподняла бровь:
- Прятки? Что это за игра??
И СУМАСШЕСТВИЕ объяснило, что один из них, например, оно, водит - закрывает глаза и считает до миллиона, в то время как остальные прячутся. Тот, кто будет найден последним, станет водить в следующий раз и так далее.
ЭНТУЗИАЗМ затанцевал с ЭЙФОРИЕЙ, РАДОСТЬ так прыгала, что убедила СОМНЕНИЕ, вот только АПАТИЯ, которую никогда ничего не интересовало, отказалась участвовать в игре. ПРАВДА предпочла не прятаться, потому что, в конце концов, ее всегда находят. ГОРДОСТЬ сказала, что это совершенно дурацкая игра (ее ничего кроме себя самой не волновало). А ТРУСОСТИ очень не хотелось рисковать.
- Раз, два, три…- начало счет СУМАСШЕСТВИЕ.
Первой спряталась ЛЕНЬ, она укрылась за ближайшим камнем на дороге, ВЕРА поднялась на небеса, а ЗАВИСТЬ спряталась в тени ТРИУМФА, который собственными силами умудрился взобраться на верхушку самого высокого дерева.
БЛАГОРОДСТВО очень долго не могло спрятаться, так как каждое место, которое оно находило, казалось идеальным для его друзей:
Кристально чистое озеро - для КРАСОТЫ.
Расщелина дерева - так, это для СТРАХА.
Крыло бабочки - для СЛАДОСТРАСТИЯ.
Дуновение ветерка - ведь это для СВОБОДЫ!
И оно замаскировалось в лучике солнца.
ЭГОИЗМ, напротив, нашел только для себя теплое и уютное местечко.
ЛОЖЬ спряталась на глубине океана (на самом деле она укрылась в радуге), а СТРАСТЬ и ЖЕЛАНИЕ затаились в жерле вулкана. ЗАБЫВЧИВОСТЬ, даже не помню, где она спряталась, да это и не важно.
Когда СУМАСШЕСТВИЕ досчитало до 999999, ЛЮБОВЬ все еще искала, где бы ей спрятаться, но все уже было занято. Но вдруг она увидела дивный розовый куст и решила укрыться среди его цветов.
- Миллион, - сосчитало СУМАСШЕСТВИЕ и принялось искать.
Первой оно, конечно же, нашло ЛЕНЬ. Потом услышало, как ВЕРА спорит с Богом, а о СТРАСТИ и ЖЕЛАНИИ оно узнало по тому, как дрожит вулкан.
Затем СУМАСШЕСТВИЕ увидело ЗАВИСТЬ и догадалось, где прячется ТРИУМФ.
ЭГОИЗМ и искать было не нужно, потому что местом, где он прятался, оказался улей пчел, которые решили выгнать непрошеного гостя. В поисках СУМАСШЕСТВИЕ подошло напиться к ручью и увидело КРАСОТУ. СОМНЕНИЕ сидело у забора, решая, с какой же стороны ему спрятаться. Итак, все были найдены: ТАЛАНТ - в свежей и сочной траве, ПЕЧАЛЬ - в темной пещере, ЛОЖЬ - в радуге (если честно, то она пряталась на дне океана).
Вот только ЛЮБОВЬ найти не могли...
СУМАСШЕСТВИЕ искало за каждым деревом, в каждом ручейке, на вершине каждой горы и, наконец, он решило посмотреть в розовых кустах, и когда раздвигало ветки, услышало крик. Острые шипы роз поранили ЛЮБВИ глаза.
СУМАСШЕСТВИЕ не знало, что и делать, принялось извиняться, плакало, молило, просило прощения и в искупление своей вины пообещало ЛЮБВИ стать ее поводырем.
И вот с тех пор, когда впервые на земле играли в прятки, ЛЮБОВЬ слепа и СУМАСШЕСТВИЕ водит её за руку...

[randomn]

"Сказка о том, как роза стала взрослой"

На лужайке среди ромашек, васильков и колокольчиков вырос необычный цветок: большой темно-красный бутон на стебле, покрытом острыми шипами. Все с нетерпением ждали, когда же он распустится, а цветок как будто нарочно медлил - дескать, погодите, еще налюбуетесь.
И вот, ранним солнечным утром, когда крошечные радуги еще играли в каплях росы, цветок начал осторожно раскрывать свои бархатные лепестки.
- Смотрите, смотрите, он распускается, - загомонили цветы. - Как грациозен! Как хорош! А какой чудный аромат!
Аромат был и вправду удивительным, и даже те растения, которые находились достаточно далеко и знали о новеньком только понаслышке, не могли не почувствовать появления нового цветка.
Ощутив это всеобщее восхищение, цветок невероятно возгордился.
- Я - роза, - высокомерно представилась юная красавица и сразу же потребовала к себе особого отношения. Когда она просыпалась, все цветы должны были говорить ей "доброе утро" и каждый вечер желать спокойной ночи. А она принимала все это как должное и ни разу никому не сказала ничего хорошего в ответ. Но цветы были так добры, что делали это от чистого сердца и не ждали никакой благодарности. Они были очень рады, что среди них появилась такая красавица.
Даже насекомые и птички с удовольствием выполняли все требования розы. В жаркую погоду бабочки должны были обмахивать ее своими крылышками, а птицы - приносить в клювиках воду из ручья, чтобы напоить ее.
Неизвестно, сколько бы все это продолжалось, но однажды на лужайку прилетела птичка-синичка. Она слышала много рассказов о капризной красавице и очень хотела взглянуть на нее. Целый день синичка наблюдала, как все стараются угодить розе.
- Почему вы это делаете? - удивилась она.
- Да ведь она еще совсем ребенок, - отвечали обитатели лужайки.
Вечером, как и все, синичка пожелала розе спокойной ночи.
- Пусть приснится тебе волшебный сон, - добавила она.
Но роза уже погружалась в дрему…
Она проснулась в совершенно незнакомом месте. Вокруг только голая земля и жаркое солнце над ней. Никто не пожелал ей доброго утра, никто не восхитился ее красотой, никто не похвалил ее чудесный аромат. Ни птицы, пролетавшие над ней, ни бабочки, порхавшие вокруг, не обращали на нее внимания. Одна-одинешенька, никому не нужная… Печальные мысли не оставляли ее.
Роза вдруг поняла, что без обитателей лужайки обойтись никак не может. И дело совсем не в том восхищении, которое они искренне дарили ей. Без него она, наверное, сумела бы прожить. Но оказалось, что она совершенно не может обойтись без множества совсем простых вещей, которые обитатели лужайки каждый день делали для нее, а она этого даже не замечала. Сочная мягкая трава защищала ее корни от жаркого дневного солнца и ночного холода, деревья дарили ей спасительную тень, а кусты защищали от порывов ветра, который, пожалуй, вполне мог бы и сломать ее. А насекомые, а птицы…
"Но почему? - впервые задумалась роза. - Неужели только из-за того, что я была так красива? Но чего стоит красота, что толку от чудесного аромата, если некого порадовать? И разве это моя заслуга, что я родилась такой красивой? Я же ничего для этого не сделала. Мне просто повезло. Я такая красивая и такая глупая".
И так ей стало стыдно…
- Нет, нет, я не хочу быть такой! Совсем не хочу! Как бы я хотела все исправить! - закричала она и… проснулась от своего крика.
Да, это был только сон. Всего лишь волшебный сон. Все цветы еще спокойно спали, и роза впервые внимательно разглядывала их. Какие они все, оказывается, красивые! Небесно-голубая незабудка всегда с такой нежностью относилась к розе, да и ко всем другим цветам. Ромашка - желтый кружочек в окружении белоснежных лепестков - солнышко среди зеленой травы. Фиолетовый колокольчик издавал нежнейшие звуки, напевая сквозь сон мелодичную колыбельную песенку. А она? Что хорошего сделала она для других?
Постепенно цветы начали просыпаться.
- Доброе утро! - приветствовала роза каждый цветок.
Некоторые из них так удивились, что даже ничего не ответили, а только радостно улыбнулись в ответ.
А роза рдела от удовольствия и становилась все краше. Наконец-то она поняла, что, только радуя других, она действительно будет счастлива. Ведь все наши таланты и достоинства даются нам в дар не для того, чтобы мы ими гордилась, а для того, чтобы, используя их, мы могли дарить радость всем тем, кто нас окружает.

[randomn]

Роза Парацельса

В лаборатории, расположенной в двух подвальных комнатах. Парацельс молил своего Бога, Бога вообще, Бога все равно какого, чтобы тот послал ему ученика. Смеркалось. Тусклый огонь камина отбрасывал смутные тени. Сил, чтобы подняться и зажечь железный светильник, не было. Парацельса сморила усталость, и он забыл о своей мольбе. Ночь уже стерла очертания запыленных колб и сосуда для перегонки, когда в дверь постучали. Полусонный хозяин встал, поднялся по высокой винтовой лестнице и отворил одну из створок. В дом вошел незнакомец. Он тоже был очень усталым. Парацельс указал ему на скамью; вошедший сел и стал ждать. Некоторое время они молчали.
Первым заговорил учитель.
- Мне знаком и восточный, и западный тип лица, - не без гордости сказал он. - Но твой мне неизвестен. Кто ты и чего ждешь от меня?
- Мое имя не имеет значения, - ответил вошедший. - Три дня и три ночи я был в пути, прежде чем достиг твоего дома. Я хочу быть твоим учеником. Я взял с собой все, что у меня есть.
Он снял торбу и вытряхнул ее над столом. Монеты были золотые, и их было очень много. Он сделал это правой рукой. Парацельс отошел, чтобы зажечь светильник. Вернувшись, он увидел, что в левой руке вошедшего была роза. Роза его взволновала.
Он сел поудобнее, скрестил кончики пальцев и произнес:
- Ты надеешься, что я могу создать камень, способный превращать в золото все природные элементы, и предлагаешь мне золото. Но я ищу не золото, и если тебя интересует золото, ты никогда не будешь моим учеником.
- Золото меня не интересует, - ответил вошедший. - Эти монеты - всего лишь доказательство моей готовности работать. Я хочу, чтобы ты обучил меня Науке. Я хочу рядом с тобой пройти путь, ведущий к Камню.
Парацельс медленно промолвил:
- Путь - это и есть Камень. Место, откуда идешь, - это и есть Камень. Если ты не понимаешь этих слов, то ты ничего пока не понимаешь. Каждый шаг является целью.
Вошедший смотрел на него с недоверием. Он отчетливо произнес:
- Значит, цель все-таки есть?
Парацельс засмеялся.
- Мои хулители, столь же многочисленные, сколь и недалекие, уверяют, что нет, и называют меня лжецом. У меня на этот счет иное мнение, однако допускаю, что я и в самом деле обольщаю себя иллюзиями. Мне известно лишь, что есть Дорога.
Наступила тишина, затем вошедший сказал:
- Я готов пройти ее вместе с тобой; если понадобится - положить на это годы. Позволь мне одолеть пустыню. Позволь мне хотя бы издали увидеть обетованную землю, если даже мне не суждено на нее ступить. Но прежде чем отправиться в путь, дай мне одно доказательство своего мастерства.
- Когда? - с тревогой произнес Парацельс.
- Немедленно, - с неожиданной решимостью ответил ученик.
Вначале они говорили на латыни, теперь по-немецки.
Юноша поднял перед собой розу.
- Говорят, что ты можешь, вооружившись своей наукой, сжечь розу и затем возродить ее из пепла. Позволь мне быть свидетелем этого чуда. Вот о чем я тебя прошу, и я отдам тебе мою жизнь без остатка.
- Ты слишком доверчив, - сказал учитель. - Я не нуждаюсь в доверчивости. Мне нужна вера.
Вошедший стоял на своем.
- Именно потому, что я недоверчив, я и хочу увидеть воочию исчезновение и возвращение розы к жизни.
Парацельс взял ее и, разговаривая, играл ею.
- Ты доверчив, - повторил он. - Ты утверждаешь, что я могу уничтожить ее?
- Каждый может ее уничтожить, - сказал ученик.
- Ты заблуждаешься. Неужели ты думаешь, что возможен возврат к небытию? Неужели ты думаешь, что Адам в Раю мог уничтожить хотя бы один цветок, хотя бы одну былинку?
- Мы не в Раю, - настойчиво повторил юноша, - здесь, под луной, все смертно.
Парацельс встал.
- А где же мы тогда? Неужели ты думаешь, что Всевышний мог создать что-то, помимо Рая? Понимаешь ли ты, что Грехопадение - это неспособность осознать, что мы в Раю?
- Роза может сгореть, - упорствовал ученик.
Однако в камине останется огонь, - сказал Парацельс.
- Стоит тебе бросить эту розу в пламя, как ты убедишься, что она исчезнет, а пепел будет настоящим.
- Я повторяю, что роза бессмертна и что только облик ее меняется. Одного моего слова хватило бы чтобы ты ее вновь увидел.
- Одного слова? - с недоверием сказал ученик. - Сосуд для перегонки стоит без дела, а колбы покрыты слоем пыли. Как же ты вернул бы ее к жизни?
Парацельс взглянул на него с сожалением.
- Сосуд для перегонки стоит без дела, - повторил он, - и колбы покрыты слоем пыли. Чем я только не пользовался на моем долгом веку; сейчас я обхожусь без них.
- Чем же ты пользуешься сейчас? - с напускным смирением спросил вошедший.
- Тем же, чем пользовался Всевышний, создавший небеса, и землю, и невидимый Рай, в котором мы обитаем и который сокрыт от нас первородным грехом. Я имею в виду Слово, познать которое помогает нам Каббала.
Ученик сказал с полным безразличием:
- Я прошу, чтобы ты продемонстрировал мне исчезновение и появление розы. К чему ты при этом прибегнешь - к сосуду для перегонки или к Слову, - для меня не имеет значения.
Парацельс задумался. Затем он сказал:
- Если бы я это сделал, ты мог бы сказать, что все увиденное - всего лишь обман зрения. Чудо не принесет тебе искомой веры. Поэтому положи розу.
Юноша смотрел на него с недоверием. Тогда учитель, повысив голос, сказал:
- А кто дал тебе право входить в дом учителя и требовать чуда? Чем ты заслужил подобную милость?
Вошедший, охваченный волнением, произнес:
- Я сознаю свое нынешнее ничтожество. Я заклинаю тебя во имя долгих лет моего будущего послушничества у тебя позволить мне лицезреть пепел, а затем розу. Я ни о чем больше не попрошу тебя. Увиденное собственными глазами и будет для меня доказательством.
Резким движением он схватил алую розу, оставленную Парацельсом на пюпитре, и швырнул ее в огонь. Цвет истаял и осталась горсточка пепла. Некоторое время он ждал слов и чуда.
Парацельс был невозмутим. Он сказал с неожиданной прямотой:
- Все врачи и аптекари Базеля считают меня шарлатаном. Как видно, они правы. Вот пепел, который был розой и который ею больше не будет.
Юноше стало стыдно. Парацельс был лгуном или же фантазером, а он, ворвавшись к нему, требовал, чтобы тот признал бессилие всей своей колдовской науки.
Он преклонил колени и сказал:
- Я совершил проступок. Мне не хватило веры, без которой для Господа нет благочестия. Так пусть же глаза мои видят пепел. Я вернусь, когда дух мой окрепнет, стану твоим учеником, и в конце пути я увижу розу.
Он говорил с неподдельным чувством, однако это чувство было вызвано состраданием к старому учителю, столь почитаемому, столь пострадавшему, столь необыкновенному и поэтому-то столь ничтожному. Как смеет он, Иоганн Гризебах, срывать своей нечестивой рукой маску, которая прикрывает пустоту?
Оставленные золотые монеты были бы милостыней. Уходя, он взял их. Парацельс проводил его до лестницы и сказал ему, что в этом доме он всегда будет желанным гостем. Оба прекрасно понимали, что встретиться им больше не придется.
Парацельс остался один. Прежде чем погасить светильник и удобно расположиться в кресле, он встряхнул щепотку пепла в горсти, тихо произнеся Слово. И возникла роза.



источник: Хорхе Борхес

[чел из Кемерова]

Как-то раз Генри Форду случилось приехать в Англию. В справочном бюро аэропорта он поинтересовался самой дешёвой гостиницей в городе. Служащий взглянул на него — лицо его было известным. Генри Форд был известен по всему миру. Всего за день до этого в газетных статьях, посвящённых его предстоящему приезду, были помещены его большие фотографии. И вот он стоит здесь, спрашивая о самом дешёвом отеле, одетый в плащ, который смотрится постарше его самого. Служащий спросил:

— Если я не ошибаюсь, вы — мистер Генри Форд. Я хорошо помню, я видел ваше фото.

— Да, — ответил тот.

Это привело служащего в полнейшую растерянность, и он воскликнул:

— Вы спрашиваете самую дешёвую гостиницу, носите плащ, который, похоже, не моложе вас. Я видел вашего сына, приезжавшего сюда, он всегда останавливается в лучших отелях, и он был великолепно одет.

Генри Форд ответил:

— Да, мой сын ведёт себя, как эксгибиционист, он ещё очень неуравновешен. Мне незачем останавливаться в дорогом отеле; где бы я ни остановился, я — Генри Форд. В самой дешёвой гостинице я все равно Генри Форд, нет никакой разницы. Мой сын ещё очень молод, неопытен, он боится, что подумают люди, если он остановится в дешёвом отеле. А это пальто — да, это пальто действительно досталось мне от отца, но это не имеет никакого значения; зачем мне новые тряпки? Я — Генри Форд, что бы я ни надел; даже если я совершенно голый, я — Генри Форд. А всё остальное неважно.

[чел из Кемерова]

Я слышал о двоих заблудившихся в лесу глухой ночью. Это был очень опасный лес, полный диких зверей, очень густой; тьма окутала всё вокруг. Один человек был философ, а другой был мистик; один — человек сомнения, другой — человек веры. Внезапно разразилась гроза, загремел гром, и ярко сверкнула молния.

Философ взглянул на небо, мистик посмотрел на тропу. В этот момент вспышки молнии тропа была перед ним, освещённая. Философ взглянул на молнию и начал гадать: «Что происходит?» — и потерял тропу.

Вы заблудились в лесу более густом, чем в той истории. Ночь ещё темнее. Иногда вспыхивают молнии. Опустите глаза на тропу.

[Vilanj]

а сумасшествию иногда так хочется покоя, но нет же любовь аки молот висит сверху

Без Любви на свете было бы жить непросто)
И Сумасшествие тогда скучало бы и хандрило)

[Лето в шлёпках]

Два друга-англичанина Джон и Ник путешествовали по миру. Вот уже больше двух лет они не были в родной Англии и уже собирались ехать домой. На обратном пути им встретилась маленькая деревушка, где они решили задержаться на недельку и поближе познакомится с традициями племени, проживающего в ней.
И так случилось, что Джон без памяти влюбился в младшую дочь вождя племени. По здешним традициям, если молодой человек собирается жениться на какой-нибудь девушке, он должен принести её родителям выкуп за неё. Выкуп измерялся коровами: чем лучше девушка, тем больше коров она стоила. Самая высокая цена за девушку в племени была девять коров.

Джон знал все традиции этого племени, ведь они с другом прожили здесь уже месяц вместо запланированной недели. И уже собирался идти к вождю свататься. Его друг Ник очень отговаривал его от этой затеи:

- Поехали скорее домой, неужели во всей Англии не найдётся достойной девушки? Она же ничем не примечательна, самая обычная девушка. Ты же не хочешь всю свою жизнь провести вдали от цивилизации в этой захудалой деревушке! – говорил он.

- Мы с тобой видели весь мир, и нигде я не встретил такой девушки! Я хочу быть только с ней, и этот посёлок мне тоже очень нравится, – отвечал Джон.

На следующий день Джон пошёл свататься к вождю:

- Я хочу жениться на твоей младшей дочери, - сказал он.

- Ты ничего не перепутал? - переспросил его вождь, - может, ты возьмёшь в жёны мою старшую дочь? Она красива и умна, к тому же неплохо готовит!

- Нет, мне нужна именно младшая!

- Хмм… Хорошо.. И сколько же ты готов предложить за неё?

- Я дам тебе за неё девять коров!

Вождь был честным человеком, он понимал, что его младшая дочь не стоит девяти коров, вполне хватило бы и трех, и он сообщил об этом чужестранцу, который явно плохо разбирался в местных обычаях!

Но, Джон настаивал на максимальной плате!

- Хорошо, вполне хватит и пяти коров, - ответил вождь, обрадованный такой удачной сделкой.

Но Джон возразил:

- Я объездил весь мир и нигде не видел девушки лучше, поэтому я дам за неё девять коров.

На следующее утро возле дома вождя стояли девять лучших коров. Сыграли большую, весёлую свадьбу, и Ник поехал домой один. Они хорошо простились, Ник обещал обязательно приезжать к ним в гости.

Прошло семь лет, Ник много путешествовал, сделал себе успешную карьеру, но так и не женился. И он решил поехать в гости к старому другу. Когда он снова попал в эту деревню, то не узнал её. Из маленького захолустья она превратилась в важный торговый центр. Посёлок расстроился и преобразился. Гуляя по центральной площади, он увидел совершенно особенную девушку. Она сразу выделялась из толпы. Грациозная осанка, прекрасное лицо, волосы – всё в ней было великолепно! Люди, увидев, радостно приветствовали ее, подходили о чем-то посоветоваться. Вокруг девушки моментально образовалась толпа. С каждым она была вежлива и учтива. Ник не мог оторвать от неё взор. Казалось, что он влюбился в эту девушку с первого взгляда. Он следил за ней глазами, хотел подойти, заговорить, но люди загородили её, и он потерял её в толпе. Ощущение, что он знает эту девушку не покидало Ника. Он решил, что обязательно ещё увидит её, и отправился в гости к своему другу.

Джон жил в большом уютном доме. Он с радостью встретил своего старого друга, глаза его светились. Ник сразу понял, что Джон здесь действительно счастлив.

Джон пригласил его в дом:

- Помнишь, мою жену, - сказал он.

Ник был поражён, перед ним стояла красавица с площади, которую он видел несколько часов назад. Он был поражён. На несколько секунд он лишился дара речи.

- Ты не узнаешь меня, или не рад видеть? – с улыбкой обратилась к нему красавица.

- Как же так, - сказал он, оправившись от шока, - когда мы с тобой познакомились, семь лет назад, ты была совсем другой.

- Я знаю, - ответила красавица. – Я не умела ухаживать за собой, у меня были дурные манеры… Но когда-то твой друг дал за меня девять коров, тогда как другие не дали бы и трёх. И мне больше ничего не оставалось, как СТАТЬ девушкой на девять коров.

Моя любимая притча
Извините, если вдруг тут уже есть такая, и я ее не заметила

[8ms]

Желание изменить мир
Байазид Бистами написал в своей автобиографии:

Когда я был молод, основой всех моих молитв было желание изменить мир. Я просил: «Господи, дай мне силы, чтобы я мог изменить мир». Мне всё казалось неверным. Я был революционером и хотел изменить лицо Земли.

Когда я повзрослел, я стал молиться так: «Это, кажется, многовато; жизнь уходит из моих рук. Прошла почти половина, а я не изменил ни одного человека. Поэтому, позволь, о Господи, изменить мне мою семью».

А когда я состарился и осознал, что даже семья — это слишком много, тогда я понял, что если мне удастся изменить самого себя, это будет достаточно, более чем достаточно. Сейчас я молюсь так: «Господи, я понял и хочу изменить самого себя, позволь мне сделать хотя бы это!»

И Бог ответил мне: «Теперь уже не осталось времени. Ты должен был подумать об этом в самом начале».

[Парусник]

Древняя притча гласит, что, когда Бог создавал мир, к нему подошли четыре ангела. Первый спросил: "Как ты делаешь это?" Второй спросил: "Зачем ты делаешь это?" Третий спросил: "Могу ли я помочь?" Четвертый спросил: "Стоит ли этим заниматься?"

Первый был ученым, второй - философом, третий - альтруистом, а четвертый - агентом по недвижимости. Пятый ангел с восторгом наблюдал за происходящим и аплодировал от всего сердца. Этот был мистиком....

[randomn]

Притча - не притча, но что-то в этом есть

Темной ночью Дракон опустился на лугу недалеко от стен дворца. Здесь по утрам выгуливали принцесс, и он намеревался завтра раздобыть себе новое домашнее животное. Найдя место, где трава была повыше и погуще, Дракон распластался на земле, подобрал крылья и приготовился ждать.
"Это хорошо, что я зеленый и плоский, - подумал он, - пока не нападу, никто меня и не заметит. Сами принцессы-то не кусаются, но у самцов, которые ее сопровождают, очень неприятные жала."
И в этот момент кто-то ударил Дракона по морде. Совсем слабо, но весьма решительно. Дракон скосил глаза, пригляделся и увидел у себя под носом котенка. Котенок стоял, растопырив тощие лапки, выгнув спину горбом и распушив хвост; от этого он казался вдвое больше. И это хорошо, потому что иначе Дракон бы его даже не увидел.
- Ты чего? - Удивился Дракон.
- Ничего, - ответил Котенок. - Я охочусь.
- На кого?
- На тебя.
Дракон моргнул, а Котенок важно объяснил:
- От вон той березы и до забора - мои охотничьи угодья. Раз ты сюда залетел - ты моя добыча.
- Да неужели? - усомнился Дракон.
- Точно-точно! - Котенок прыгнул вперед и накрыл лапками палец Дракона. - Я тебя поймал, теперь ты мой!
- И что ты будешь со мной делать? - Дракон заинтересованно склонил голову набок. - Съешь?
Котенок задумался.
- Нет. Не хочу я тебя есть. Ты красивый.
- А что хочешь? - спросил польшенный Дракон.
- Играть хочу. В кошки-мышки. Я буду кошкой, а ты - мышкой.
Дракон сел на хвост и озадаченно почесал лапой за ухом.
- Малыш, ты какой-то ненормальный. Я же Дракон! Ты меня должен бояться!
- Я никому ничего не должен! - вскинул мордочку Котенок. - Мы, кошки, делаем только то, что хотим. А я хочу играть.
- А больше ты ничего не хочешь? - прищурился Дракон.
- Хочу, конечно! - отозвался Котенок. - Я еще хочу, чтобы мне почесывали брюшко, поили меня молоком и катали на спине.
Дракон покосился в ту сторону, где громоздились в темноте башни королевского замка.
"Да ну ее нафиг, эту принцессу!"- подумал он
- Ладно, - кивнул Дракон Котенку, который уже пристроился тереться мордочкой о драконью лапу, и бережно подхватил его когтем под брюшко. - Хочешь жить у меня?
- А ты будешь со мной играть?
- Буду. И молоком поить, и брюшко почесывать.
- Я согласен, - важно кивнул Котенок и вскарабкался Дракону на спину. - Все-таки хорошо, что я тебя не съел!

А принцесса даже не узнала, какой прекрасной участи ей удалось избежать.

[Парусник]

В одном городе жил мужик у которого было ну очень маленькое достоинство. В общем, личной жизни у этого мужика никакой не было. Пошёл он к знахарю, и тот ему дал специальный отварчик и сказал:
- Как только достоинство до нужных размеров вырастет приходи снова, дам останавливающее средство.
Через месяц у мужика начало налаживаться со слабым полом, через два все бабы от него уже все просто балдели. Пошёл мужик к знахарю а ему говорят:
- Помер знахарь два дня назад. А как и что он там готовил никто не знает. Учеников знахарь себе не брал.
Стал мужик со своим вечно растущим достоинством жить дальше. Через полгода женщины стали его просто бояться, ибо травмоопасно. Еще через полгода он достоинство стал вокруг шеи на манер шарфа повязывать. В общем стал городской достопримечательностью, вошел в книгу рекордов и все такое. Но видно от тоски по личной жизни взял и на этом самом деле и повесился. А похоронили его как известного человека на самом центральном месте городского кладбища.
Год спустя на могилке появилось странное образование в скором времени превратившееся в довольно толстое и конкретное. Это пытались спилить бензопилой, удалить пестицидами, вырвать с помощью трактора. От всех таких воздействий оно только пуще в рост шло. Директор кладбища хватался за голову, потом за пистолет, и снова за голову. На кладбище лежат известные покойники, к ним приходят не менее известные родственники и что они видят? :-
Дали объявления во все газеты, мол помогите с напастью справится. И тут в нашей истории появился предприимчивый алкаш который сказал:
- Какие проблемы, как говорят у нас в Одессе это все треп. Позвольте я вас от них избавлю. И всего то за два ящика водки.
Дали ему этих два ящика, он пошел на кладбище загнул достоинство вниз и присыпал землей. И все в городе стало как прежде.
Пять лет спустя. На территории Соединенных Штатов Америки, на лужайке около Белого дома появилось странное образование в скором времени превратившееся в довольно толстое и конкретное. Это пытались спилить бензопилой, удалить пестицидами, вырвать с помощью трактора. От всех таких воздействий оно только пуще в рост шло. Президент США хватался за голову, потом за пистолет, и снова за голову. Мол приезжают послы с разных стран, президенты других государств а видят что? :-
Дали объявления во все газеты, мол помогите с напастью справиться. И тут в нашей истории появился предприимчивый араб который сказал:
- Ноу проблем, я помогу вам, но с двумя условиями. 1) Освобождение от всех налогов на территории США. 2) Возможность открыть только одну торговую точку в вашей стране где я пожелаю.
Ну сами понимаете для Америки это ерунда и такие льготы ему тут же предоставили.
На следующее утро на территории Соединенных Штатов Америки, на лужайке около Белого дома появилась торговая палатка в которой стоял тот самый предприимчивый араб и кричал:
- Шаурма, дешевая вкусная ша-у-рма-а-а...

[DIMASIK777]

Святой отшельник вышел из леса и поселился среди людей.
Молва о нем разлетелась далеко вокруг, и люди потянулись к нему.
Одни просили благословения, другие - совета. Святой никому не отказывал.
Один очень богатый человек, приехав к нему в роскошной карете, был заметно
разочарован видом святого и, разглядывая его ветхие одежды, сказал:
- О, почтенный! Как плохо ты живешь!
Святой внимательно посмотрел на него и произнес:
- Я живу бедно, но не плохо. Плохо живет тот, кто знает о своем Пути и имеет силу,
но не следует ему.

да трудно следовать,самое трудное сделать первые шаги

[DIMASIK777]

Индийская притча

Ученики спросили однажды своего учителя Фарида:
- Говорят, что Иисус не испытывал физической боли на кресте,
когда его распинали. Как это может быть? Говорят, когда Мансуру
отрубили руки и ноги, он улыбался. Когда ему выкололи глаза, то на его лице
не отразилось никаких мук боли. Как это возможно?
Фарид сорвал с дерева зеленый орех, протянул его ученику и сказал:
- Расколи орех так, чтобы не повредить сердцевины.
Ученик ответил, что это невозможно. Фарид спросил:
- А у спелого ореха возможно отделить скорлупу, не повредив ядро?
- Со спелым орехом никаких проблем, - ответил ученик.
- Все правильно, - сказал Фарид. - Ты сам дал ответ на свой вопрос.
У большинства людей душа полностью срослась с телом. Если наносят раны телу,
то ранят и душу. Но есть и другие люди; их душа настолько свободна,
что имеет тело, как оболочку. Повреждая их тело, невозможно нанести урон их душам.
Иисус и Марсур были людьми, подобными спелому ореху.

А то я думаю почему столько фильмов о крепком орешке
смысыл в словах есть...отделись от мира и увидь его полностью. и ты будешь замечать огромные мелочи и не будешь обращать внимание на мелочные огромности

[Требую Холмы]

Как-то пришел Конфуций к подножию горы...
А дальше я забыл. Извините.

[чел из Кемерова]

Как-то пришел Конфуций к подножию горы...
А дальше я забыл. Извините.

А дальше ничего и не было....сказанного вполне достаточно
Гора выйграла пари...и Конфуция после этого в определённых кругах стали называть Магомедом...вот такя вот притча.
Мораль: Даже хороший ганж..гору не торкнет