Любимые стихи

[Hotice]

Взаимосвязи

Слепому гневу солнечной короны
подвластны наши ливни и ветра.
А к ливню ломит кости у вороны,
и оттого орет она с утра.

Все бабочки, кузнечики и мухи,
гиена, антилопа или тур
испытывают дьявольские муки
от разницы дневных температур.

Но странно, что и мы,
цари природы,
творенья совершенные богов,
зависим от превратностей погоды
не меньше мух, жуков и пауков.

Что столбик атмосферного давленья
таранит наши мощные тела,
и действуют небесные явленья
на наши повседневные дела.

И мы следим
за сменою ненастий,
морозов, снегопадов и дождей
не меньше, чем за сменою династий,
парламентов, правительств и вождей.

Как странно знать,
что в некий день весенний
на части разрываются сердца
из-за каких-то слабых сотрясений,
случившихся в созвездии Стрельца.

Что я могу испытывать страданье
и жизнь моя мне кажется пуста
лишь оттого, что где-то в мирозданье
погасла безымянная звезда.

Что и моя когда-нибудь дорога
внезапно оборвется оттого,
что где-нибудь в созвездье Козерога
небесное распалось вещество.

[Парусник]

Жаль, что человек он непорядочный.

Готов ударить в грязь лицом, лишь бы окружающих брызгами испачкать С).

...Такое может заявить только субъект,совершенно не знакомый ни с творчеством,ни с гражданской позицией замечательного русского поэта,
живого классика.
Которого травили,запрещали,годами не публиковали...

  Показать скрытый текст

SPOILER

Евгению Рейну, другу и, как многие считают, учителю Бродского, принадлежит постулат, датированный 1997 годом: «Россия – особая страна решительно во всех отношениях, даже под углом ее поэтического облика. Вот уже двести лет во все времена русскую поэзию представляет один великий поэт. Так было в восемнадцатом веке, в девятнадцатом и в нашем двадцатом. Только у этого поэта разные имена. И это неразрывная цепь. Вдумаемся в последовательность: Державин – Пушкин – Лермонтов – Некрасов – Блок – Маяковский – Ахматова – Евтушенко. Это – один-единственный Великий поэт с разными лицами. Такова поэтическая судьба России». В отношении Евтушенко эта формула может быть безошибочно пролонгирована и на начало XXI столетия."

...Ярость тогдашних охранителей канона вызвала прозаическая «Автобиография», напечатанная во французском еженедельнике «Экспрессо» (1963). Перечитывая «Автобиографию» сейчас, по прошествии 40 лет, ясно видишь: скандал инспирировался намеренно и инициаторами его были идеологи из ЦК КПСС. Велась очередная проработочная кампания по завинчиванию гаек и выкручиванию рук - для острастки и самого Евтушенко, и тех «инакомыслящих», кто оппозиционно воспринял погромные встречи Н.С. Хрущева с творческой интеллигенцией. Лучший ответ на это Е. Евтушенко дал включением фрагментов ранней «Автобиографии» в позднейшие стихи, прозу, статьи.

Под стать вершинам гражданской поэзии Е. Евтушенко его безбоязненные поступки в поддержку преследуемых талантов, в защиту достоинства литературы и искусства, свободы творчества, прав человека. Таковы многочисленные телеграммы и письма протеста против суда над А. Синявским и Ю. Даниэлем, травли А. Солженицына, советской оккупации Чехословакии, правозащитные акции заступничества за репрессированных диссидентов - генерала П. Григоренко, писателей А. Марченко, З. Крахмальникову, Ф. Светова, поддержка Э. Неизвестного, И. Бродского, В. Войновича.

Евгений Евтушенко сорвал плотную завесу стыдливых умолчаний о легализации русского фашизма и его первой публичной демонстрации в Москве на Пушкинской площади «в день рождения Гитлера / под всевидящим небом России». Тогда, в начале 1980-х, то была действительно «жалкая кучка парней и девчонок», «играющих в свастику». Но, как показало в середине 1990-х появление и сегодня действующих фашистских партий и движений, их военизированных формирований и пропагандистских изданий, тревожный вопрос поэта прозвучал вовремя и даже с опережением: «Как случиться могло, / чтобы эти, как мы говорим, единицы, / уродились в стране / двадцати миллионов и больше - теней? / Что позволило им, / а верней, помогло появиться, / что позволило им / ухватиться за свастику в ней?»

В поэтическом словаре Евтушенко слово «застой» появилось еще в середине 1970-х годов, то есть задолго до того, как оно вошло в политический лексикон «перестройки». В стихах конца 1970-х - начала 1980-х годов мотив душевного непокоя, разлада с «застойной» эпохой выступает одним из доминирующих. Ключевое понятие «перестройка» появится спустя время, но ощущение тупиковости «доперестроечного» пути уже владеет поэтом. Закономерно поэтому, что он стал одним из тех первых энтузиастов, кто не просто принял идеи «перестройки», но деятельно способствовал их претворению в жизнь. Совместно с академиком А. Сахаровым, А. Адамовичем, Ю. Афанасьевым - как один из сопредседателей «Мемориала», первого массового движения российских демократов. Как общественный деятель, ставший вскоре народным депутатом СССР и возвысивший свой депутатский голос против цензуры и унизительной практики оформления зарубежных выездов, диктата КПСС, ее - от райкомов до ЦК - иерархии в кадровых вопросах и монополии государства на средства производства. Как публицист, активизировавший свои выступления в демократической печати. И как поэт, чья возрожденная вера, обретя новые стимулы, полнозвучно выразила себя в стихах второй половины 1980-х годов: «Пик позора», «Перестройщики перестройки», «Страх гласности», «Так дальше жить нельзя», «Вандея». Последнее - и о литературном бытии, в котором назревал неизбежный раскол Союза писателей СССР, чье монолитное единство оказалось одним из фантомов пропагандистского мифа, исчезнувшим вслед за «гекачепистским» путчем в августе 1991 года.

ПУБЛИКА.

Я публика,
публика,
публика,
смотрю и чего-то жую.
Я разве какое-то пугало?
Я крови, ей-богу, не пью.

Самой убивать -
это слякотно,
и вот, оставаясь чиста,
глазами вбивала по шляпочки
гвоздочки в ладони Христа.

Я руки убийством не пачкала,
лишь издали -
не упрекнуть!-
вгоняла опущенным пальчиком
мечи гладиаторам в грудь.

Я поросль,
на крови созревшая,
и запах ее мне родной.
Я публика, создана зрелищами,
а зрелища созданы мной.

Я щедро швыряюсь деньжонками.
Мне драться самой не с руки.
Махайте, тореро, шпаженками,
бодайтесь бодрее, быки!

Бодайтесь, народы и армии!
Знамена зазывней мулет.
Сыграйте в пятнашечки алые
с землей,
бандерильи ракет!

Вот будет коррида,- ни пуговки
на шаре земном!-
благодать!
Да жаль, не останется публики,
Чтоб зрелище просмаковать...

Я публика, публика, публика!..


Евг.Евтушенко

[Hotice]

...Такое может заявить только субъект,совершенно не знакомый ни с творчеством,ни с гражданской позицией замечательного русского поэта, живого классика.
Которого травили,запрещали,годами не публиковали...

Я не говорю ни о творчестве ни о гражданской позиции поэта и живого классика.
Травили и запрещали Галича, но не Евтушенко..

  Показать скрытый текст

Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским

СВ: И все-таки, высылка, да еще такая срочная, в тот период была
довольно-таки необычной акцией. Вы когда-нибудь пытались понять, что за ней
стояло?

ИБ: Вы знаете, я об этом не очень много думал, по правде
сказать. Пытаться представить себе их резоны, их ход мысли - мне это
совершенно неохота. Потому что направлять свое воображение по этому руслу
просто не очень плодотворно. К тому же многого я не знал. Но кое-что я
выяснил, когда приехал в Москву ставить эти самые визы. Вам будет интересно
узнать.

СВ: Я весь внимание...

ИБ: Приезжаю я, значит, в Москву поставить эти самые визы и,
когда я закруглился, раздается телефонный звонок от приятеля, который
говорит:

- Слушай, Евтушенко очень хочет тебя видеть. Он знает все, что
произошло.

А мне нужно в Москве убить часа два или три. Думаю: ладно, позвоню.
Звоню Евтуху. Он:

- Иосиф, я все знаю, не могли бы вы ко мне сейчас приехать? Я сажусь в
такси, приезжаю к нему на Котельническую набережную, и он мне говорит:

- Иосиф, слушай меня внимательно. В конце апреля я вернулся из
Соединенных Штатов...

(А я вам должен сказать, что как раз в это время я был в Армении.
Помните, это же был год, когда отмечалось 50-летие создания Советского
Союза? И каждый месяц специально презентовали какую-либо из республик, да?
Так вот, для журнала "Костер", по заказу Леши Лифшица, я собирал армянский
фольклор и переводил его на русский. Довольно замечательное время было,
между прочим...)

Так вот, Евтух говорит:

- Такого-то числа в конце апреля вернулся я из поездки в Штаты и
Канаду. И в аэропорту "Шереметьево" таможенники у меня арестовали багаж!

Я говорю:

-Так.

- А в Канаде в меня бросали тухлыми яйцами националисты! (Ну все как
полагается - опера!) Я говорю:

-Так.

- А в "Шереметьево" у меня арестовали багаж! Меня все это вывело из
себя и я позвонил своему другу...

(У них ведь, у московских, все друзья, да?) И Евтух продолжает:

-...позвонил другу, которого я знал давно, еще с Хельсинкского
фестиваля молодежи.

Я про себя вычисляю, что это Андропов, естественно, но вслух этого не
говорю, а спрашиваю:

- Как друга-то зовут?

- Я тебе этого сказать не могу!

- Ну ладно, продолжай.

И Евтушенко продолжает: "Я этому человеку говорю, что в Канаде меня
украинские националисты сбрасывали со сцены! Я возвращаюсь домой - дома у
меня арестовывают багаж! Я поэт! Существо ранимое, впечатлительное! Я могу
что-нибудь такое написать - потом не оберешься хлопот! И вообще... нам надо
повидаться! И этот человек мне говорит: ну приезжай! Я приезжаю к нему и
говорю, что я существо ранимое и т.д. И этот человек обещает мне, что мой
багаж будет освобожден. И тут, находясь у него в кабинете, я подумал, что
раз уж я здесь разговариваю с ним о своих делах, то почему бы мне не
поговорить о делах других людей?"

(Что, вообще-то, является абсолютной ложью! Потому что Евтушенко - это
человек, который не только не говорит о чужих делах - он о них просто не
думает! Но это дело десятое, и я это вранье глотаю - потому что ну чего уж!)

И Евтушенко якобы говорит этому человеку:

- И вообще, как вы обращаетесь с поэтами!

- А что? В чем дело?

- Ну вот, например, Бродский...

- А что такое?

- Меня в Штатах спрашивали, что с ним происходит...

- А чего вы волнуетесь? Бродский давным-давно подал заявление на выезд
в Израиль, мы дали ему разрешение. И он сейчас либо в Израиле, либо по
дороге туда. Во всяком случае, он уже вне нашей юрисдикции...

И слыша таковые слова, Евтушенко будто бы восклицает: "Еб вашу мать!".
Что является дополнительной ложью, потому что уж чего-чего, а в кабинете
большого начальника он материться не стал бы. Ну, на это мне тоже плевать...
Теперь слушайте, Соломон, внимательно, поскольку наступает то, что
называется, мягко говоря, непоследовательностью. Евтушенко якобы говорит
Андропову:

- Коли вы уж приняли такое решение, то я прошу вас, поскольку он поэт,
а следовательно, существо ранимое, впечатлительное - а я знаю, как вы
обращаетесь с бедными евреями...

(Что уж полное вранье! То есть этого он не мог бы сказать!)

-...я прошу вас - постарайтесь избавить Бродского от бюрократической
волокиты и всяких неприятностей, сопряженных с выездом.

И будто бы этот человек ему пообещал об этом позаботиться. Что, в
общем, является абсолютным, полным бредом! Потому что если Андропов сказал
Евтуху, что я по дороге в Израиль или уже в Израиле и, следовательно, не в
их юрисдикции, то это значит, что дело уже сделано. И для просьб время
прошло. И никаких советов Андропову давать уже не надо - уже поздно, да? Тем
не менее я это все выслушиваю, не моргнув глазом. И говорю:

- Ну, Женя, спасибо. Тут Евтушенко говорит:

- Иосиф, они там понимают, что ты ни в какой Израиль не поедешь. А
поедешь, наверное, либо в Англию, либо в Штаты. Но коли ты поедешь в Штаты -
не хорони себя в провинции. Поселись где-нибудь на побережье. И за
выступления ты должен просить столько-то...

Я говорю:

- Спасибо, Женя, за совет, за информацию. А теперь - до свидания. Евтух
говорит:

- Смотри на это как на длинное путешествие... (Ну такая хемингуэевщина
идет...)

- Ладно, я посмотрю, как мне к этому относиться...

И он подходит ко мне и собирается поцеловать. Тут я говорю:

- Нет, Женя. За информацию - спасибо, а вот с этим, знаешь, не надо,
обойдемся без этого.

И ухожу. Но чего я понимаю? Что когда Евтушенко вернулся из поездки по
Штатам, то его вызвали в КГБ в качестве референта по моему вопросу. И он
изложил им свои соображения. И я от всей души надеюсь, что он действительно
посоветовал им упростить процедуру. И я надеюсь, что моя высылка произошла
не по его инициативе. Надеюсь, что это не ему пришло в голову. Потому что в
качестве консультанта - он, конечно, там был. Но вот чего я не понимаю - то
есть понимаю, но по-человечески все-таки не понимаю - это почему Евтушенко
мне не дал знать обо всем тотчас? Поскольку знать-то он мне мог дать обо
всем уже в конце апреля. Но, видимо, его попросили мне об этом не говорить.
Хотя в Москве, когда я туда приехал за визами, это уже было более или менее
известно.

СВ: Почему вы так думаете?

ИБ: Потому что такая история там произошла. Ловлю я такси около
телеграфа, как вдруг откуда-то из-за угла выныривает поэт Винокуров.

- Ой, Иосиф!

- Здравствуйте, Евгений Михайлович.

- Я слышал, вы в Америку едете?

- А от кого вы слышали?

- Да это неважно! У меня в Америке родственник живет, Наврозов его
зовут. Когда туда приедете, передайте ему от меня привет!

И тут я в первый и в последний раз в своей жизни позволил себе нечто
вроде гражданского возмущения. Я говорю Винокурову:

- Евгений Михайлович, на вашем месте мне было бы стыдно говорить такое!

Тут появилось такси. И я в него сел. Или он в него сел, уж не помню.
Вот что произошло. И вот почему я думаю, что в Союзе писателей уже все
знали. Потому что подобные акции обыкновенно происходили с ведома и
содействия Союза писателей.

СВ: Я думаю, это все зафиксировано в соответствующих документах
и протоколах, и они рано или поздно всплывут на свет. Но с другой стороны, в
подобных щекотливых ситуациях многое на бумаге не фиксируется. И исчезает
навсегда...

ИБ: Между прочим, эту историю с Евтушенко я вам первому
рассказываю, как бы это сказать, for the record.

СВ: А как дальше развивались ваши отношения с Евтушенко?

ИБ: Дело в том, что у этой истории были еще и некоторые
последствия. Когда я только приехал в Америку, меня пригласили выступить в
Куинс-колледже. Причем инициатива эта принадлежала не славянскому
департаменту, а департаменту сравнительного литературоведения. Потому что
глава этого департамента, поэт Пол Цвайг, читал меня когда-то в переводах на
французский. А славянский департамент - куда же им было деваться... И мы
приехали - мой переводчик Джордж Клайн и я - сидим на сцене, а представляет
нас почтенной публике глава славянского департамента Берт Тодд. А он был
самый большой друг Евтуха, такое американское alter ego Евтуха. Во всех
отношениях. И вот Берт Тодд говорит обо мне: "Вот каким-то странным образом
этот человек появился в Соединенных Штатах..." То есть гонит всю эту
чернуху. Я думаю: ну ладно. Потом читаю стихи. Все нормально. "Нормальный
успех, стандартный успех" - кто это говорил? После этого на коктейль-парти
ко мне подходит Берт Тодд:

- Я большой приятель Жени Евтушенко.

- Ну вы знаете, Берт, приятель ваш говнецо, да и от вас воняет! И
пересказал ему в двух или трех словах всю эту московскую историю. И забыл об
этом.

Проходит некоторое время. Я живу в Нью-Йорке, преподаю, между прочим, в
Куинс-колледже. Утром раздается телефонный звонок, человек говорит:

- Иосиф, здравствуй!

- Это кто говорит?

- Ты уже забыл звук моего голоса?! Это Евтушенко! Мне хотелось бы с
тобой поговорить!

Я говорю:

- Знаешь, Женя, в следующие три дня я не смогу - улетаю в Бостон. А вот
когда вернусь...

Через три дня Евтушенко звонит и мы договариваемся встретиться у него в
гостинице, где-то около Коламбус Серкл. Подъезжаю я на такси, смотрю - Евтух
идет к гостинице. Замечательное зрелище вообще-то. Театр одного актера! На
нем то ли лиловый, то ли розовый пиджак из джинсы, на груди фотоаппарат, на
голове большая голубая кепка, а в обеих руках по пакету. Мальчик откуда-то
из Джорджии приехал в большой город! Но, главное, это все на публику! Ну это
неважно... Входим мы в лифт, я помогаю ему с этими пакетами. В номере я его
спрашиваю:

- Ну чего ты меня хотел видеть?

- Вот, Иосиф, люди здесь, которые раньше работали на мой имидж, теперь
начинают работать против моего имиджа. Что ты думаешь о статье Роберта
Конквеста в "Нью-Йорк Тайме"?

А я таких статей не читаю и говорю:

- Не читал, понятия не имею.

Но Евтушенко продолжает жаловаться:

- Я в жутко сложном положении. В Москве Максимов меня спрашивает,
получил ли я уже звание подполковника КГБ, а сталинисты заявляют, что еще
увидят меня с бубновым тузом между лопаток.

Я ему на это говорю:

- Ну, Женя, в конце концов, эти проблемы - это твои проблемы, ты сам
виноват. Ты - как подводная лодка: один отсек пробьют...

Ну такие тонкости до него не доходят. Он продолжает рассказывать как
они там в Москве затеяли издавать журнал "Мастерская" или "Лестница", я уж
не помню, как он там назывался, - и уж сам Брежнев дал "добро", а потом все
застопорилось.

Я ему:

- Меня, Женя, эти тайны мадридского двора совершенно не интересуют,
поскольку для меня все это неактуально, как ты сам понимаешь... Тут Евтух
меняет пластинку:

- А помнишь, Иосиф, как в Москве, когда мы с тобой прощались, ты
подошел ко мне и меня поцеловал?

- Ну, Женя, я вообще-то все хорошо помню. И если говорить о том, кто
кого собирался поцеловать...

И тут он вскакивает, всплескивает руками и начинается такой нормальный
Федор Михайлович Достоевский:

- Как! Как ты мог это сказать: кто кого собирался поцеловать! Мне
страшно за твою душу!

- Ну, Женя, о своей душе я как-нибудь позабочусь. Или Бог позаботится.
А ты уж уволь... Тут Евтушенко говорит:

- Слушай, ты рассказал Берту Тодду о нашем московском разговоре...
Уверяю тебя, ты меня неправильно понял!

- Ну если я тебя понял неправильно, то скажи, как звали человека, с
которым ты обо мне разговаривал в апреле 1972 года?

- Я не могу тебе этого сказать!

- Хочешь, на улицу выйдем? На улице скажешь?

-Нет, не могу.

- Чего ж я тебя неправильно понял? Ладно, Женя, давай оставим эту
тему...

- Слушай, Иосиф! Сейчас за мной зайдет Берт и мы пойдем обедать в
китайский ресторан. Там будут мои друзья и я хочу, чтобы ты ради своей души
сказал Берту, что ты все-таки меня неправильно понял!

- Знаешь, Женя, не столько ради моей души, но для того, чтобы в мире
было меньше говна... почему бы и нет? Поскольку мне это все равно...

Мы все спускаемся в ресторан, садимся и Евтушенко начинает меня
подталкивать:

-Ну начинай!

Это уж полный театр!

Я говорю:

- Ну, Женя, как же я начну? Ты уж как-нибудь наведи!

- Я не знаю, как навести!

Ладно, я стучу вилкой по стакану и говорю:

- Дамы и господа! Берт, помнишь наш с тобой разговор про Женино участие
в моем отъезде?

А он тупой еще, этот Тодд, помимо всего прочего. Он говорит: "Какой
разговор?" Ну тут я опять все вкратце пересказываю. И добавляю:

- Вполне возможно, что произошло недоразумение. Что я тогда в Москве
Женю неправильно понял. А теперь, дамы и господа, приятного аппетита, но я,
к сожалению, должен исчезнуть.

(А меня, действительно, ждала приятельница.) Встаю, собираюсь уходить.
Тут Евтух хватает меня за рукав:

- Иосиф, я слышал, ты родителей пытаешься пригласить в гости?

- Да, представь себе. А ты откуда знаешь?

- Ну это неважно, откуда я знаю.. Я посмотрю, чем я смогу помочь...

- Буду тебе очень признателен.

И ухожу. Но и на этом история не кончается! Проходит год или полтора, и
до меня из Москвы доходят разговоры, что Кома Иванов публично дал Евтуху в
глаз. Потому что Евтух в Москве трепался о том, что в Нью-Йорке к нему в
отель прибежал этот подонок Бродский и стал умолять помочь его родителям
уехать в Штаты. Но он, Евтушенко, предателям Родины не помогает. Что-то в
таком роде. За что и получил в глаз!

Мне говорят, что нужно уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
не следует. Да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите — дальний путь.
Какой-нибудь ближайший полустанок.
Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.
Я вовсе налегке. Без чемоданов.

Да-да. Пора идти. Благодарю.
Да-да. Пора. И каждый понимает.
Безрадостную зимнюю зарю
над родиной деревья поднимают.

Все кончено. Не стану возражать.
Ладони бы пожать — и до свиданья.
Я выздоровел. Нужно уезжать.
Да-да. Благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.
Как будто бы я адрес забываю.
В умолкшие поля меня неси.
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Как будто бы я адрес позабыл:
к окошку запотевшему приникну
и над рекой, которую любил,
я расплачусь и лодочника крикну.

(Все кончено. Теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради Бога.
Я в небо погляжу и подышу
холодным ветром берега другого.)

Ну, вот и долгожданный переезд.
Кати назад, не чувствуя печали.
Когда войдешь на родине в подъезд,
я к берегу пологому причалю.

Иосиф Бродский

[Горняк.]

Не строй у дороги себе избы

Не строй у дороги себе избы:
Любовь из дома уйдет.
И сам не минуешь горькой судьбы,
Шагая за поворот.

Идешь ли ты сам, силком ли ведут –
Дороге разницы нет!
И тысячи ног сейчас же затрут
В пыли оставшийся след.

Дорога тебя научит беречь
Пожатье дружеских рук:
На каждую из подаренных встреч
Придется сотня разлук.

Научит ценить ночного костра
Убогий ночной приют…
Она не бывает к людям добра,
Как в песнях про это поют.

Белесая пыль покрыла висок,
Метель за спиной кружит.
А горизонт все так же далек,
Далек и недостижим.

И сердце порой сжимает тоска
Под тихий голос певца…
Вот так и поймешь, что жизнь коротка,
Но нет дороге конца.

Следы прошедших по ней вчера
Она окутала тьмой…
Она лишь тогда бывает добра,
Когда ведет нас домой.

Марина Семенова

[november_witch]

Падал снег

Я в эту зиму как-то странно жил.
Я просыпался к вечеру, а ночью
брал чистый лист и что-то сочинял.
Но и на это не хватало сил.
Стихи мои мне не могли помочь, и
я с каждой новой строчкой умирал.

Мне приходили письма от друзей.
Не понимая, что на них отвечу,
я складывал их в ящик, не раскрыв.
Не мог я разобраться, хоть убей,
что за печаль свалилась мне на плечи,
поскольку в ней отсутствовал мотив.

И радость посторонняя и боль —
все равно вызывало отвращенье.
И мне казалось даже: нет меня.
Я, вероятно, превратился в ноль.
Я жить ушел в свое стихотворенье —
погас на пепле язычком огня.

И был я рад покинуть этот свет.
Но не переставала прекращаться
тоска, тянулась год, тянулась век.
Не страх, не боль меня смущали, нет.
Мне просто было не с кем попрощаться…
И падал за окошком белый снег.

Борис Рыжий

[november_witch]

И. Бродский

x x x



Мне говорят, что нужно уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
не следует. Да, я не потеряюсь.

Ах, что вы говорите -- дальний путь.
Какой-нибудь ближайший полустанок.
Ах, нет, не беспокойтесь. Как-нибудь.
Я вовсе налегке. Без чемоданов.

Да-да. Пора идти. Благодарю.
Да-да. Пора. И каждый понимает.
Безрадостную зимнюю зарю
над родиной деревья поднимают.

Все кончено. Не стану возражать.
Ладони бы пожать -- и до свиданья.
Я выздоровел. Нужно уезжать.
Да-да. Благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.
Как будто бы я адрес забываю.
В умолкшие поля меня неси.
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Как будто бы я адрес позабыл:
к окошку запотевшему приникну
и над рекой, которую любил,
я расплачусь и лодочника крикну.

(Все кончено. Теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради Бога.
Я в небо погляжу и подышу
холодным ветром берега другого.)

Ну, вот и долгожданный переезд.
Кати назад, не чувствуя печали.
Когда войдешь на родине в подъезд,
я к берегу пологому причалю.

[Шарки]

Как черный череп, Пустота
Висела дном огромной чаши,
И на коленях Высота
Просила милости у павших.

Измятый свет горел светло,
Закованный под тихий шепот,
И через темное стекло
Платила Дань испуг и ропот.

Густую шаль вертел Озноб,
И искры падали, как блики.
Стоял у двери красный гроб,
И семь свечей горели тихо.

Со стульев мягких кружева
Спускались молча,
И утопала голова
В подушках плотных.

В проеме двери темный фон
Стеклом зеркальным отражался,
И в небесах хрустальный звон
Хрустальным эхом отзывался.

Кровавым золотом парча
Блестела в сумеречном свете,
И бледно-желтая свеча
Горела светом семисвечным.

Печальным призвуком часов
Шаги звучали,
И под прикрытием ковров
Полы стонали.

Дождь падал медленно, и крыша
Роняла слезы
Шум капель поднимался выше,
К ветвям березы.

Шум листьев становился громче,
И в лунном свете
Стоял у двери черный гроб
И гасли свечи.

Гунин Лев

[november_witch]

Лиса Алиса, поздравляю Вас с Днем Рождения!!! Спасибо за чудесные стихотворения, которыми Вы нас радуете! Творческих успехов Вам и процветания, хороших людей рядом и побольше улыбок!

Она любила шпильки и кино.
Могла быть сахаром и горьким шоколадом.
Пила слова, как терпкое вино,
Не пледом укрывалась – звездопадом.

Ей нравилось быть нежной и смешной,
Доверчиво к плечу чужому жаться,
Быть слабой птицей, ветреной волной,
Не помнить. Уходить…. И возвращаться.

Она хотела… быть сама собой:
Доверчивой, как девочка из сказки.
Забыть, что мир – жестокий и глухой,
Стекло разбить – и выбросить все маски.

[NATA92008]

Молчанов Виталий


Шопен "Вальс"

Белые клавиши… Чёрные клавиши…
Кончики пальцев летают – не ставишь их,
В быстром кружении пчёл, собирающих вальс
С тонких дощечек, цветов неприветливых,
Что пожелтели на белом заветренно
И поистёрлись на чёрном от маршев и сальс.

Бледной спины оголение камерно –
Великоватое платьице мамино,
В танце мелодий плывут рукава-облака.
Ты – целый мир... Звёзды, бусинки жемчуга,
Шею опутали. В жизни застенчива,
Только с Шопеном на «ты» говоришь сквозь века.

Вальс… В канделябрах – знамение-зарево,
Воск на паркете, объятья – всё заново:
Слёзы востoрга, в окошке – ухмылка Луны.
Вместе в Варшаву немыслимо канули,
Где Фредерик в моё сердце, как в рану, влил
Терпкий бальзам, исцеляющий чувство вины.

Вот же, пся крев, ловелас приубоженный...
К чёрту рояль! Пчёл холодное крошево
Стисну в руках, поцелуями скомкаю рот.
Чёрные, белые, глупые клавиши
Страстью горят, после – угли пожарища,
Снежные хлопья летающих в сумерках нот…

[НинаАП]

Лиса Алиса, поздравляю Вас с Днем Рождения!!! Спасибо за чудесные стихотворения, которыми Вы нас радуете! Творческих успехов Вам и процветания, хороших людей рядом и побольше улыбок!

Присоединяюсь к поздравлению. Удивительную, талантливую, необыкновенно обаятельную Ирину Поздравляю с Днём Рождения! Счастья, здоровья и лёгкости бытия.

Ты просто есть... и большего не надо.
Смотря в окно, я улыбаюсь снегу.
Там, за окном - морозная прохлада
И полная луна скользит по небу.

Ты просто есть... Холодными ночами
Зима грозит, в тепло сердец не веря.
Сугробы наметает между нами,
Морозом студит, закрывает двери.

Но только всё острее понимаю,
Под белую беспечность снегопада,
Что я живу тобой. Я точно знаю:
Ты просто есть... и большего не надо.

Пейзаж декабрьский на холсте убогом
Рисует неизвестный мне маэстро.
А по заснеженным ухабистым дорогам
Спешит любовь. Ей прямо в сердце место.

Пусть всё непросто... даже слишком сложно.
Морозный ветер в окна бьёт тревогу.
И не поверить в счастье невозможно.
Ты просто есть... И это очень много

Людмила Степанченко

[Hotice]

Лиса Алиса, поздравляю Вас с Днем Рождения!!! Спасибо за чудесные стихотворения, которыми Вы нас радуете! Творческих успехов Вам и процветания, хороших людей рядом и побольше улыбок!

Присоединяюсь к поздравлению. Удивительную, талантливую, необыкновенно обаятельную Ирину Поздравляю с Днём Рождения! Счастья, здоровья и лёгкости бытия.

И Ангела - Хранителя!

С днём Рождения, Лиса Алиса!

Из поэмы "Шествие"

Вот наш Поэт, еще не слишком стар,
он говорит неправду, он устал
от улочек ночных, их адресов,
пугающих предутренних часов,
от шороха дождя о диабаз,
от редких, но недружелюбных глаз,
от рева проносящихся машин,
от силуэтов горестных мужчин
здесь, в сумраке, от беспокойных слов,
Бог знает от чего. И от себя.
Он говорит: судьба моя, судьба
брести всю жизнь по улицам другим
куда-нибудь, к друзьям недорогим,
а может быть, домой сквозь новый дождь,
и ощущать реку, стекло и дрожь
худой листвы, идти, идти назад,
знакомый и обшарпанный фасад,
вот здесь опять под вечер оживать,
и с новой жизнью жизнь свою сшивать.

Все таковы. Да, все слова, стихи,
вы бродите средь нас, как чужаки,
но в то же время - близкие друзья:
любить нельзя и умирать нельзя,
но что-нибудь останется от вас, -
хотя б любовь, хотя б - в последний раз,
а может быть, обыденная грусть,
а может быть, одни названья чувств.

Иосиф Бродский

[Лиса Алиса]

november_witch, НинаАП, Hotice, спасибо за такой неожиданный, необыкновенный, незаслуженный и неповторимый подарок)))
Я редко стала заходить в эту, любимую тему - но это временно; зато, когда заглядываю, обязательно нахожу и утаскиваю в шкатулку что-то просто обалденное)))

Поклон всем, кто приносит сюда чудесные стихи!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Всегда ваша,
А.




криминальный талант

Закрыв глаза, считай года. До ста.
И смейся. Смей. Как над обвалом биржи.
Кто начинает с чистого листа,
обычно и заканчивают им же.
И с грецким хрустом расколов грешок,
всё так же не уходят «ниоткуда»,
нашарив оправдание… и шок,
проходит как обычная простуда.

От колокола – толку?
Колоколь…
Зови толпу на слово и салатик.
Я насчитала целый круглый – ноль.
Что?! Не права?!
/ну, я не математик…./
Там просто оголяя вензеля
бегут при первых признаках пробоин…
Ты знаешь, я бы многих расстреля…
Но Он создал – Меня.
И я – не Воин.

Стою. Смеюсь. Мне горько. Я до ста –
Желаньем Жить себя обременила.
Та самая нейтральная верста.
Переверстай меня! Мне надо было….
Нет… ничего не надо… Оберец
как и Берлин… ведь дело не в подсчёте?!
Когда приходит господин ******,
откуда вы его совсем не ждёте,
проходит в спальный, бархатный салон.
Все сонные и мёртвые. Покуда.
И поправляет сорванный погон….
Ты всё ещё надеешься на чудо:
что все сейчас подскочат невзначай,
предложат чай

и койку

и остаться…

Закрой глаза…
Считай, пока свеча…
Пока стучат…
Пока не достучатся.

Те головы… подобны скорлупе…
Все бьются… все щекочутся за мыло.
Люблю – толпу…….. за то, что – не толпе,
решать - в чём дело: «не было и было».
Где смачно дегустируя отвар,
они горлянку превращали в колбы….

Да не такой уж слабый Боливар!!!!

Своих двоих он просто не нашёл бы…

/хотя и все бы обошёл пиры/
В отступнике, в талантище, в профане…
В цирконии, в брильянте, в цимофане
/убитой, расчлененной… в целлофане…/

Не шейте крыльев мне.
Не шейте кры…

Я улетаю в белом сарафане…

Не найдён ключ? Ну, ничего… Смотри!
Смотри, но не пиши в свои бумажки,
не трогай жизнь.
Жизнь – жаба на растяжке.
И то, что розовеет – изнутри.
И то, чего словами не сказать,
когда игра из игр – выбывает.

А у меня красивые глаза

И этого достаточно бывает…


© Copyright: Ленка Воробей

[пампушечка]

Почему надо жить с оглядкой?
Кто придумал устои эти?
Если любишь...люби украдкой!
Ненавидишь...держи в секрете!
Хорошо тебе...бойся сглаза!
Плохо...радуются соседи!
И свободно вздохнуть...ни разу!
И слова говорим...не эти!
Ну,а если я не такая?
Прожила свою жизнь как умела!
Если крылья СЕЙЧАС вырастают...
Только цвета Вороны Белой!
Я СЕЙЧАС...жить хочу по другому!
Так...как нравится мне...без оглядки!
На себя...на соседей по дому!
Взять и выбросить все тетрадки!
Позабыть...что писала в конспектах!
И, вообще...начать жить сначала!
Чтобы в будущем...в мыслях светлых
Только радость моя звучала!
От того...что живу на свете...
От того...что я...вот такая!
И мне выпал счастливый билетик...
Жизни мчащегося трамвая!
Я хочу быть любимой...И БУДУ!
Я хочу стать счастливой...И СТАНУ!
О ЛЮБВИ...никогда не забуду!
В ЧУДО верить...НЕ ПЕРЕСТАНУ!!

Виктория Пекер-Ткач.

[Hotice]

Когда зима, берясь за дело,
Земли увечья, рвань и гной
Вдруг прикрывает очень белой
Непогрешимой пеленой,
Мы радуемся, как обновке,
Нам, простофилям, невдомек,
Что это старые уловки,
Что снег на боковую лег,
Что спишут первые метели
Не только упраздненный лист,
Но всё, чем жили мы в апреле,
Чему восторженно клялись.
Хитро придумано, признаться,
Чтоб хорошо сучилась нить,
Поспешной сменой декораций
Глаза от мыслей отучить.

1964-1966

[Замок]

Оценка

Оценка – это не игра,
А для свободы эшафот…
Не доживёт с ней до утра
Та радость, что внутри поёт

Оценки ставят тут и там,
Играют все на свете:
Учитель – всем ученикам,
А мамы – своим детям

И эта страшная игра
Захватывает цепко,
Прощай свобода на века
Теперь я рвусь к оценкам

Всех растолкать, опередить
Хочу я непременно,
О человеке позабыв
О необыкновенном…

Оценка словно сабли взмах -
Махнул и нет свободы,
Лишь только бирка, слово, страх
За то, что сделал «модно»

Мир исчезает в естестве,
Сгорает птицей Феникс
На пепелище только бред
Твоих оценок, мнений

Как той ловушки избежать
Чтоб снова мир создался -
Внутри лишь нужно промочать
Когда ценить собрался.

chud_es_nik

[clelia777]

Анна Ахматова

А ты теперь тяжелый и унылый,
Отрекшийся от славы и мечты,
Но для меня непоправимо милый,
И чем темней, тем трогательней ты.

Ты пьешь вино, твои нечисты ночи,
Что наяву, не знаешь, что во сне,
Но зелены мучительные очи,-
Покоя, видно, не нашел в вине.

И сердце только скорой смерти просит,
Кляня медлительность судьбы.
Всё чаще ветер западный приносит
Твои упреки и твои мольбы.

Но разве я к тебе вернуться смею?
Под бледным небом родины моей
Я только петь и вспоминать умею,
А ты меня и вспоминать не смей.

Так дни идут, печали умножая.
Как за тебя мне Господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты не смог ее убить.

[nerate]

Пешком, с легким сердцем, выхожу на большую дорогу,
Я здоров и свободен, весь мир предо мною,
Эта длинная бурая тропа ведет меня, куда я хочу.

Отныне я не требую счастья, я сам свое счастье,
Отныне я больше не хнычу, ничего не оставляю на завтра и ни в чем не знаю нужды,
Болезни, попреки, придирки и книги оставлены дома,
Сильный и радостный, я шагаю по большой дороге вперед.

Земля,— разве этого мало?
Мне не нужно, чтобы звезды спустились хоть чуточку ниже,
Я знаю, им и там хорошо, где сейчас,
Я знаю, их довольно для тех, кто и сам из звездных миров...

Уолт Уитмен

[Klara-Lara]

Снова я на чужом языке
Пересуды какие-то слышу,-
То ли это плоты на реке,
То ли падают листья на крышу.

Осень, видно, и впрямь хороша.
То ли это она колобродит,
То ли злая живая душа
Разговоры с собою заводит,

То ли сам я к себе не привык...
Плыть бы мне до чужих понизовий,
Петь бы мне, как поет плотовщик,-
Побольней, потемней, победовей,

На плоту натянуть дождевик,
Петь бы, шапку надвинув на брови,
Как поет на реке плотовщик
О своей невозвратной любови.

[NATA92008]

Татьяна Четверикова
Вечер


– Ты не бойся! –
Говорю я сыну. –
Тополя от ветра не простынут.
Это только дети простывают.
… Снег лежит большими простынями.
– Ты не бойся! –
Говорю я сыну. –
Травы под снегами не застынут.
Будет март и снова солнце в лужах.
… За окном опять весь вечер вьюжит.
– Ты не бойся! –
Говорю я сыну. –
Ветер – он не чёрный. Ветер – синий,
… А у сына мокрые ресницы.
– Ну, не плачь же! –
Сыну говорю я, –
Это только взрослые горюют.

[Old Lady]

***

И оспу слов, и соль слогов и звуков,
и пауз смысловую глубину,
и эту речь, что канет в тишину,
и непередаваемую муку;

и темный бред немых приготовлений,
и откровенье; слово маета
и страх, что от подбора ударений
зависит жизнь, слагается судьба;

и силу, и сомненье в каждом шаге,
и сладкий зуд, когда нет сил не петь;
и ничего, и целый мир иметь -
вот что пророчит чистый лист бумаги.

***

Вселенная стоит в моем окне.
Всех звезд не счесть и не объять глазами.
Но я могу смотреть на них часами
из глубины вселенной, что во мне.

Олег Шипов