Любимые стихи

[Cosa Nostra]

Опять сияющим крестам
Поют хвалу колокола.
Я вся дрожу, я поняла,
Они поют: "и здесь и там".

Улыбка просится к устам,
Еще стремительней хвала...
Как ошибиться я могла?
Они поют: "не здесь, а там".

О, пусть сияющим крестам
Поют хвалу колокола...
Я слишком ясно поняла:
"Ни здесь, ни там... Ни здесь, ни там".

Марина Цветаева

[Каролина Л.]

Ахматова Анна

И упало каменное слово
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова.
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то... Горячий шелест лета
Словно праздник за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.

1939

[Незванный гость]

АНОНИМЩИКАМ


Пошла охота, знать, и на меня –
Всё чаще анонимки получаю…
Я всем вам, братцы, оптом отвечаю,
Хотя и знаю ваши имена.

Какой опоены вы беленой,
Какой нуждой и страстью вы гонимы,
Сидящие в засаде анонимы,
Стократно рассекреченные мной ?..

С какой «великой» целью вы в ладу,
Когда часами спорите в запале,
Попали вы в меня, иль не попали,
И, если – да, когда ж я упаду ?..

Но если даже я и упаду
И расколюсь на ржавые запчасти,
То чьё я обеспечу счастье,
И чью я унесу с собой беду ?..

Вот снова пуля срезала листву
И пискнула над ухом, точно зуммер.
А я живу. Хвораю, но не умер.
Чуть реже улыбаюсь, но живу.

Но – чтобы вы утешились вполне
И от трудов чуток передохнули –
Спешу вам доложить, что ваши пули –
От первой до вчерашней – все во мне.

Не то чтоб вы вложили мало сил,
Не то чтоб в ваших пулях мало яда, -
Нет, в этом смысле всё идёт как надо,
Но есть помеха – мать, жена и сын.

Разбуженные вашею пальбой,
Они стоят бессонно за плечами, -
Три ангела, три страха, три печали,
Готовые закрыть меня собой.

Я по врагам из пушек не луплю,
Не проявляюсь даже в укоризне,
Поскольку берегу остаток жизни
Для них троих, для тех, кого люблю.

И ненависти к вам я не таю, -
Хоть вы о ней изрядно порадели ! –
Вы не злодеи, вы – жрецы идеи,
Нисколько не похожей на мою.

А кто из нас был кролик, кто – питон,
Кто жил попыткой веры, кто – тщетою, -
Всё выяснится там, за той чертою,
Где все мы, братцы, встретимся потом…
Л. Филатов.

[cote d'Ivoire]

КОРМЧИЙ
По маякам, по звездам, по чутью…
В ночных морях невероятных странствий
Рукой обветренной тяжелую ладью
Веди вперед в бушующем пространстве
Тяжелых волн, сквозь острый ветра вой,
Вперед, вперед, туда, за океаны,
К тем берегам, где скалы и прибой,
Где ладанка, надетая тобой,
Спасет от бед и разведет туманы…

…И, трубку выбивая о каблук,
Потом ты вспомнишь за стаканом рома
О том, что жизнь была тебе знакома
Не только по мозолям крепких рук.
Но о былом не будешь сожалеть
И жизнь не упрекнешь в непостоянстве,
Когда споет тоскующая медь
Сигнал твоих, уже нездешних странствий,
Со всем земным торжественных разлук…


***

Свистят ветра над зеленью морей,
Взвивая дым у хижины прибрежной,
В остывший день, такой цветной и нежный,
Пронзительных, холодных январей,
Когда скрипят у старых суден кости
И рвутся ставни крыльями с домов
В пустом порту, принявшем моряков,
В передвесеннем длительном норд-осте…

…И, согревая руки у огня,
Пьет в кабачке золотоглазый янки
Зеленый ром и щедро дарит франки,
Честь корабля и нации храня.
И, хохоча, свои морские шутки
По десять раз всем повторяет вслух
И на окошке давит пальцем мух,
Минутной грустью провожая сутки.
А толстый кот, ленивый сын судьбы,
Лиловый глаз мечтательно сощурив,
Поет о снах и презирает бури
В тепле лежанки у печной трубы…

…Стихают дни. И в будке полосатой
Стоит солдат и смотрит, как вдали
От пристани уходят корабли
В оранжевые, мерзлые закаты…

1926

[Матильда]

Мы любовь свою схоронили
Крест поставили на могиле.
"Слава Богу!" - сказали оба...
Только встала любовь из гроба,
Укоризненно нам кивая:
- Что ж вы сделали? Я живая!..

Юлия Друнина

[Florentine]

После дождя

Нет грозных туч обид и осужденья,
Стих гнева гром, и милостью небес
Весь мир наполнен светом пробужденья,
Преображеньем красок и чудес.

И кажется, что не было в помине
Слов жалящих, как острая игла,
Что счастье нам даровано отныне
И не коснётся больше сердца мгла.

Небесный дождь смыл пыль с воспоминаний,
Нас свежесть чувств охватывает вновь,
Исчезла горечь прошлых покаяний,
И свет небес рождает в нас любовь.

Нет теплых луж от чаши горьких слёз
До новых, возмущенных духом, гроз…

В.Стр@нник

[Лиса Алиса]

* * *
Я ношу под рубашкой комочек счастья, но об этом догадываюсь нечасто.
Счастье мается долгие многочасья, потихоньку под левым ребром сопя.
А рубашка смешная, в цветную клетку, счастье высунет морду – решит, что лето,
спросит: «Девочка, эй, тебе сколько лет-то? Почему ты без кукол, одна опять?»
Я отвечу не сразу, пожму плечами – мои куклы гуляют со мной ночами,
а потом – не прощаясь, как англичане, – и приносит новеньких Дед Мороз.
Счастье злится нешуточно, если врут, и мне втыкает под рёбра колючий прутик,
а потом, как всегда, у виска покрутит и забудет, о чем был его вопрос.
Я ношу под футболкой осколок лета и над этим подшучиваю нелепо.
Лето греет ночами теплее пледа, лето прочно сидит у меня в груди.
На футболке размашисто нарисован чей-то мальчик в короне и без кроссовок,
лето смотрит на этот сюжет попсовый и совсем ведь не думает уходить.
Лето пахнет душицей и зверобоем, лето вовсе не любит играть с любовью
и сдаётся, зараза, почти без боя, у меня разрешения не спросив,
а потом я расхлёбывай этот праздник. А ведь кто-то живёт и гусей не дразнит.
Но из всех невозможных на свете разниц я за эту отдельно скажу «мерси».
Я ношу под ветровкой кусочек неба, но упрямо не верю в такую небыль.
Небо лезет из кожи: «Да я бы! Мне бы!» и обиженно в рёбра мои стучит.
Ветер куртку, чего уж там, продувает, и у неба под курткою не Гавайи,
небо стойко озноб преодолевает, небо ловит в кармане мои ключи.
Хочет клетку грудную открыть ключами – небу грустно, что небо не замечают.
Я его согреваю зелёным чаем и несу чепуху про «не те лета».
Небо кровь разгоняет по тонким жилам. Я, наверное, небо не заслужила,
но послушать – стучит, значит, будем живы, значит, снова захочется полетать.

* * *
Пишется чаще. Плачется — к февралю. Зайцы с домов обгладывают кору.
Если вдруг когда-нибудь я умру, ты притворись, что это я просто сплю.
Заберись по лестнице на чердак, выгляни из окна в середину дня,
посмотри, запомни во всех чертах, как этот город выглядит без меня.
Будет ли небо сверху давить на грудь, станут ли улицы шире или темней,
сколько минут часы про меня наврут, сколько гудков машин прозвенит по мне.
Как молчат заснеженные сады, где хранит истоптанная трава
все мои запутанные следы, все мои накачанные права.
Покружи над городом, рассмотри, знают ли, что я уже не живу,
все его ветвистые фонари, вросшие в надвечернюю синеву,
все его завистливое бабье, все мужские любящие сердца.
Доброе остановившееся — отца. Теплое неумолкающее — твое.
Вспомнит мою походку трамвайный путь, на Тверской задержится темнота.
Что-нибудь на свете, хоть что-нибудь, что в тот день внезапно пойдет не так.
А потом, пусть вечер давно остыл, пусть чердак зевает во все окно,
возвращайся в комнату, где темно от случайной камерной пустоты,
где я буду, чопорна и мудра, холодеть под тенью густых гардин.
Заведи будильник на семь утра и поставь поближе к моей груди.

(Глупый кот наконец-то объест герань, в гости сестренка напросится с ночевой.
Стоит ли просыпаться в такую рань, если вокруг не изменится ничего?)

ТОМСК

Мой сосновый Оксфорд, затерянный вне дорог, из тайги торчащий, как хвост из норки.
Вот и вовсе лето закончилось, будь здоров. Проводи меня сегодня до остановки.
Мой стареющий, камерный, необъяснимо мой, ты с рождения пара мне
с деревянными темными бусинами домов и продавленными тротуарами,
с переулками, где булавками фонари вразнобой топорщатся из обочины.
Говори со мной, пожалуйста, говори обо всем, чем сердце глупое озабочено.
Мой упрямый, заболоченный водолей, угловато сложенный,
проступающий мокрыми ребрами тополей сквозь дождевую кожу.
У тебя снаружи плещет лесная ширь, ностальгию асфальт хоронит.
Не спеши меня, пожалуйста, не спеши отпускать перелетом односторонним.
Ты такой же, вечно молод и безголов, подпевающий «sexySady»
целомудренно разливающейся беседе меднолобых колоколов.

Я живу на перекрестке твоих ветров, по твоим шкафам раскладываю посуду,
по твоим хрустящим аллеям ловлю простуду, заворачивая тоскующее нутро
в шерстяную нежность, завязываю шнурок, безнадежно быстро в ладонях твоих взрослею,
забывая от вечёрки до бакалеи твой непрошенный, невыплаканный урок,
темный дворик, где крапива да лебеда, где свидания и бутылки.
Светлоглазая неласковая беда с теплой ямочкой на затылке.
Под ногами крошится осень, ключи звенят, пустота в рюкзаке трясется.
Полюби его, пожалуйста, как меня, сколько хватит скупого солнца,
каждой улочкой, где, тоскующая по теплу, голосит городская живность.
Я сама еще немножечко потерплю, лишь бы все у него сложилось.
Покрывается веснушками водоем, липковатый дождь ворожит над рощами.
Мне с тобой не скучно, просто с тобой вдвоем, конопатый мой, мой взъерошенный
собутыльник, лужи полные мне налей, похрусти на дне тротуаров цветными чипсами.
Не жалей меня, пожалуйста, не жалей. Помолчи со мной.

* * *

Она безнадёжно опаздывает в вечёрку, вздыхает, собирая акрил по полкам:
«Из нас двоих один-то уж точно чокнут». Асфальт у дома хрустящим морозом скован.
Из них двоих один уже влип по полной, и, кажется, она уже знает, кто он.

«По совести, свобода ничем не хуже, а где-то даже искренней и привычней», –
она проверяет ботинком льдистую прочность, прикидывает, чего бы купить на ужин,
и снова считает, не слишком ли много вычлидля этой невнятной прихоти «быть за мужем».
Вот это «за» смущает сильнее прочих, в особенности, если писать в кавычках.
Быть «за» она почему-то никак не хочет.

Она идёт пешком, подбирает рифмы, старается ни о чём, кроме них, не думать:
«Ну, что ты, в самом деле, такая дура. Ну, что ты хочешь – такие у них тарифы:
за каждую пару въедливых жгучих строчек одна инъекция боли туда, где бьётся.
И он в этом смысле намного богаче прочих». Она мечтает совсем ни о чем не думать,
но это ей не очень-то удаётся.

Синицы трутся гурьбой возле хлебных крошек. Она обходит и думает: «Хорошо им,
тут каждая сам себе теплый пернатый ротшильд».Она без запинки помнит, что он хороший,
что любит её взаправду и всей душою, что жребий уже подобран, а ключик брошен.

Он вполне понимает её дурацкие хобби, шутит уместно, умеет водить машину,
умеет чинить практически всё, что сломалось. Ему позавидует сам многорукий Шива.
Осталось освоить такую смешную малость –просто быть рядом, когда ей совсем паршиво,
но это как раз ему в голову не приходит.

В её картинах резвятся чудные звери, но в этот вечер палитра почти пустая.
Она выходит из класса, он ждёт у двери. Он так старается, правда, он очень верит
и, слава Богу, стихов её не читает.

* * *

дела отлично, как обычно
а с личным
ну, вот только с личным

Небо, ромашки, косички (пора взрослеть), ветер, как Моська, то кинется, то отпрянет. Вот самолет, вот его бесконечный след, вот рядом солнце, горячий шершавый пряник. Бабочка цвета холодного лимонада села на ворот, прислушалась и застыла. Знаешь, для счастья почти ничего не надо, просто идти и пялиться в твой затылок.

— Ко мне приходила зима, а затем другая, выкроила печаль, принесла замеры. Ты все-таки неудачница, дорогая, если за столько лет не нашла замены.

Дымка ползет, как пролитое молоко, листья давно не мели и песок накрошен. Как это все же немыслимо и легко — в этой дремучей глуши вспоминать о прошлом. Время кружилось в забористом вираже, как светлые локоны девочки на обложке. Он жил на девятом подсолнечном этаже и ел переспелую вишню с моей ладошки. На клетчатом, сильно пружинящем пьедестале секунды переходили на мелкий бег и губы светились малиново и врастали в ключицы, почти забывшие о тебе. Ты, может быть, даже заметишь бессонной ночью под шелестом накрахмаленной белизны, что гладишь горячей ладонью не позвоночник, а строчку вишневых косточек вдоль спины. Другой вечерами играл мне мотивчик старый про то, как смеялась, дразнила и не дала, он, кажется, путал меня со своей гитарой и тщетно пытался настроить на новый лад. А третий гордился, что жизнь проживет не даром, и даже не спрашивал, как у меня дела. Лица менялись и я их в одно лепила, пряча обиду в подставленное плечо. Только бы, только бы выше держать стропила, только бы не задуматься ни о чем. Время летело, как ласточка над рекой, время смеялось над нами, и Он вмешался, выдохнул осень, устало махнул рукой и подарил нам с тобой по второму шансу.

— А я, ты знаешь, думал свалить на море, даже серьезно планировал, даже дважды. Меня тут повысили в должности, вот умора. Впрочем, когда для тебя это было важно. Жизнь проходит, не балуя и не крысясь, в целом тоскливо, кашельно и дремотно, ну и, конечно, тридцатилетний кризис. Ты не волнуйся, сейчас это даже модно. Как говорят герои больших экранов — я много думал о нас и ходил кругами. Помнишь стишок, как на мостике утром рано встретились двое с закрученными рогами? Вот это мы в ежедневном дыму баталий. Такие гордые гуси, куда там Нильсу. Да, мне тебя оглушительно не хватает. нет, я с тех пор ни на йоту не изменился. Я и сейчас не стою ни миллиметра одной твоей сигареты в дрожащих пальцах.

Там, за плечами, утро с дождем и ветром, там без тебя мне не хочется просыпаться.

— Там, за плечами, годы большой ошибки, острые копья, траурные одежды. Это какой-то сбой в заводской прошивке — большая дорога и маленькая надежда, бабочка цвета волнистого попугая, солнце в зените. Пора бы уже проснуться. Мир никуда не сдвинулся, дорогая, стоит остановиться и оглянуться.

Я покажу, но отсюда не разглядишь ты, сколько рубашек, как у тебя, и курток в этом нечутком бессовестном городишке, полном счастливых парочек, как окурков. Осень сменила ситцевое на желтый, все хорошо, веселимся, живем, поем, где-то в районе груди небольшой ножовкой время неспешно выпиливает проем, в небе галочки птиц заполняют пропись, а у тебя под ребрами бьется камень.

— Как этот камень гулко ныряет в пропасть от мысли, что можно коснуться тебя руками. И что тут скажешь, холодно и сопливо, и осень не признает в себе воровку. Страшнее — нет, не тем, кто летит с обрыва, а тем, кто выпускает из рук веревку.

А небо в просветах взрывается синевой и лезет наружу, как воздух из старых камер. Я часто моргаю и долго смотрю в него, и, кажется, даже дотягиваюсь руками. Вот самолет, вот его серебристый клюв, вот облака поедают мой пряник с краю. Слышишь, ну вот же, вот я, я тебя люблю, вот я иду и дорогу не выбираю, пятки исколоты тонкими хворостинами, пахнет малиной дикой. Ты опускаешь ресницы и шепчешь: прости меня, Эвридика.

* * *
вечерами все чаще тянет посочинять,
ты не смейся, Женька, послушай уже меня:
он приходит к отцу в самодельных своих сабо,
он приходит к концу самой первой из всех суббот.

«ну и как тебе, Бог, отдыхается хорошо? ты послушай, Бог, зачем я к тебе пришел
и не делай сразу такой утомленный вид — я прошу за всех нерожденных еще людей.
мне тепло под крылом необъятной твоей любви, но тебе, всемогущий, за всеми не углядеть,
я же хрупок, беспомощен и смешон, такой прозрачный человеческий корешок,
что любой может вырвать, а ты говоришь: живи».
пожимает Бог всемогущим своим плечом,
обнимает Бог человечишку горячо,
улыбается Бог, улыбка его ясна,
голос его красив:
«коли вышло, что я в небрежности уличен, вот тебе, дружище, Сила, как ты просил,
этой Силы, дружище, никто до тебя не знал, забирай, она могучей всех прочих сил,
и пусть жизнь твоя серебрится себе, течет».
человек в ответ: «это, папа, совсем не то. ты один на всех обвинитель и понятой,
ты же знаешь сам —
жизнь полна подводных и разных других камней, как начинкой у щедрого повара круассан,
не разбить их все и самому сильному мне».
улыбается Бог, борода у него седа,
между пальцев струится, дрожит человечья нить,
человечья жизнь, бледно-розовая слюда.
«вот добавка тебе, дружище, смотри сюда — пусть Смирение будет рядом с тобой в те дни,
как не хватит силы хоть что-нибудь изменить».
шелестят слова, человечья струна звенит: «ты меня, конечно, Господи, извини,
я, конечно, уже благодарен тебе навек, но смотри: вот встречается мне на пути гора,
то ли холмик, то ли какой-нибудь арарат. что мне делать — то ли штурмом идти наверх,
то ли молча у подножия загорать?
улыбается Бог, улыбка его добра:
«ты опять, выходит, бедненький, недобрал, вот тебе последние к связке твоей ключи —
это высшая Мудрость, пользуйся ею, брат, чтобы верно доблесть от глупости отличить».
«ну вот что ты заладил, папа, — «бери, бери», ну а если, к примеру, встретится лабиринт?
а на бирже случится крах? а сломается дома кран?
а заколет печень, тоскою поражена? а в духовке сгорят коржи?
или с криком «хватит!» сбежит к другому моя жена? или, много хуже, чужая ко мне сбежит?
я уже не знаю, как объяснить тебе — нужно верное средство на все сорок тысяч бед».
и смеется Бог, и нету его правей,
и под белым-белым снегом его бровей
так же весел взгляд, искрящийся, молодой,
и цветную нить отпускает его ладонь.
«я смотрю, ты, дружище, торгуешься неспроста, отдавай-ка назад весь ненужный тебе состав
и ступай, я не спал с воскресенья, часов с пяти. вот, держи взамен, он поможет тебе в пути».
«что-то сверток легок и необычайно мал, это точно все?
не похоже, чтоб я журавля своего поймал. ты уверен, что эта штука меня спасет?»
«ты давно развернул бы, чем просто в руках держать. это Юмор, дружище, искристый, острей ножа,
всякий раз, как удача встанет не с той ноги, он один тебе будет многоразовый анальгин,
даже слишком такому нескладному, одному, ну да Бог с ним, делись с коллегами по уму
и давай прекращай вокруг меня нарезать круги, больше жалоб твоих, дружище, я не приму».
И уходит сын, унося непонятный дар,
и бежит, течет с тех пор по земле вода,
утекает много и навсегда.

это сказка, Женька, да сказка не так проста,
ты закрой глаза, досчитай про себя до ста,
да не жульничай, считай, а потом смотри:
вот по грешной земле простой человек идет
и вздыхает: «какой я все-таки идиот,
я мог стать непомерно сильным, почти как Бог,
и таким же мудрым, наверное, тоже мог,
но взамен живу с такой чепухой внутри»
а рассвет над землей безоблачен и белес,
а туман подставляет солнцу холодный бок,
он идет и хохочет сам над собой до слез.

[november_witch]

В человеческом организме
девяносто процентов воды,
как, наверное, в Паганини,
девяносто процентов любви.
Даже если — как исключение —
вас растаптывает толпа,
в человеческом назначении —
девяносто процентов добра.
Девяносто процентов музыки,
даже если она беда,
так во мне,несмотря на мусор,
девяносто процентов тебя.

Андрей Вознесенский

[Аскания]

нахождение между полюсами
современных художников коллажи
выставки в эрмитаже
рассветы в городе бейрут

это все ничто. по сравнению с твоими глазами
мне казалось, что только они не врут

але який кретин повірить в очі? *

господи,
вырви из меня все эти ночи
все эти заметки в прессе
стаи
рекламы.

мама,
разбуди меня в десять
разбуди меня, когда мне опять
станет
десять.

* строчка из стихотворения ю. андруховича "елегія післяноворічного ранку"

Автор: Ес Соя

[Cosa Nostra]

Я сейчас лежу ничком
- Взбешенная! - на постели.
Если бы Вы захотели
Быть моим учеником,

Я бы стала в тот же миг
- Слышите, мой ученик? -

В золоте и в серебре
Саламандра и Ундина.
Мы бы сели на ковре
У горящего камина.

Ночь, огонь и лунный лик...
- Слышите, мой ученик?

И безудержно - мой конь
Любит бешеную скачку! -
Я метала бы в огонь
Прошлое - за пачкой пачку:

Старых роз и старых книг.
- Слышите, мой ученик? -

А когда бы улеглась
Эта пепельная груда, -
Господи, какое чудо
Я бы сделала из Вас!

Юношей воскрес старик!
- Слышите, мой ученик? -

А когда бы Вы опять
Бросились в капкан науки,
Я осталась бы стоять,
Заломив от счастья руки.

Чувствуя, что ты - велик!
- Слышите, мой ученик?

1 июня 1913
Марина Цветаева

[november_witch]

Мы давно не считаем судьбу игрой.
Ранним утром по воскресеньям порой
Очень хочется сдохнуть.
Либо суперзлодей, либо супергерой,
Если всех нас поставить в один строй
И заставить петь – мир оглохнет.

Мы питаемся дымом, кофе и пиццей,
Читаем в минуту по три страницы,
Методично бьёмся башкой о стену.
Мы мечтаем о Питере, Токио или Ницце,
Любим Родину, но хотим свалить за границу,
А ещё менять мир, а ещё поломать систему.

Мы привыкли к падениям и ко взлётам,
Мы живём от субботы и до субботы,
А в субботу мы напиваемся вдрабадан.
Нет проблем с работой, раз нет работы,
Мы все нотовязы и рифмоплёты,
Каждый вечно молод и вечно пьян.

Этот лепит аккорды, та черканёт статью,
Тот играет роли, а эти порой поют,
Все хотят хоть что-нибудь изменить,
Но улыбки натянуты, и «отдохнём в раю»,
А судьба ухмыляется: жрите, мол, что дают,
И кончайте ныть.

В кофейнях и барах деньги льём, как из лейки,
А потом на еду бережём копейки –
Как таких понять?
Мы совсем молодые, и это клёво.
Скоро воскресенье, а значит, снова
Утром будем медленно умирать.

Екатерина Ледовская

[Шарки]

Когда одиноко

Вилариньо Идеа

Одинок,как пес,одинок,
как безумец или слепец,
одинокий,словно мертвец,
словно флюгер,сбившийся с ног,-
одинок,одинок,одинок.
Одинок,как будто святой,
окруженный людской толпой;
как блаженный,он одинок;
словно дом,на котором замок;
словно в полночь пустой магазин...
Он один,он один,он один.
И никто не придет к нему
постучаться в глухую тьму;
почему его,почему
никому спасти не суметь?
Одиночество - тоже смерть!
Никому не сломать тюрьму.
Никому.Никому.Никому.
не раздастся ничей звонок.
А он так сейчас одинок!
Одинок,как мертвец в гробу;
не услышат его мольбу.
Дома нынче,наверное, - рай!-
пьют родные липовый чай
и,лекарство приняв потом,
засыпают спокойным сном.
А его захлестнула ночь.
И не хочет никто помочь.
Одинок,как пес,одинок,
словно флюгер,сбившийся с ног.
Одинок,одинок,одинок...

[blagoroden_don]

Эдуардас Межелайтис "Равель,импровизация и семь баллад" .
1.Юдифь

Для тебя я был слугою верным.
был верней слуги-
и упал я мертвым Олоферном
от твоей руки.

Как могло,любимая,случиться?
Как оно случилось? Как?
Что ж не отвечаешь,голубица?
Разве я твой враг?

Ты пришла ко мне на ложе ночью,
ты была со мной.
Но томилась думою побочной,
мыслью ледяной.

Я лицо,как малую синицу,
согревал в своих руках.
Мы могли с тобой соединиться,
жили бы в горах.

Но меж нами поселилась сила
(и она -любви сильней),
и меня с тобою разделила,
и тебе промолвила: "Убей".

Когда я лежал,прекрасный,спящий,
ты исполнила обет.
С головой моей кровоточащей
ты ушла...Нет...Нет...

Поглядела в очи неживые
и прижала их к устам.
И ушла в пустыни голубые
и пропала там.

Ты ушла,прекрасна и печальна,
в голубую тишь.
Может,где-то,стройная как пальма,
нынче ты грустишь.

Перевод Давида Самойлова

[blagoroden_don]

Эдуардас Межелайтис "Равель,импровизация и семь баллад"
2.Суламифь

Суламифь! В тебя одну поверил,
и в тебя одну я верил -Суламифь.
И огромен стал и непомерен
вкруг тебя взращенный мною миф.

Суламифь,едва очнусь,
ранним утром,утро ранним,
я томим одним желаньем-
слово отыскать для чувств.

Я из камня и земли,из полуночного света
строфы ткал своей рукой,
и постлал -ковер поэта-
песнь мою пред тобой.

Суламифь! Когда держу
лучший камень драгоценный,
для тебя, для несравненной,
разве им я дорожу?

Для меня земля желанна,
Марс прекрасен,мир един.
Для меня ты выплываешь из вечернего
тумана,
словно рыба из глубин.

Суламифь! Ты как родник,
что целебен и чудесен.
В этом мире твой двойник-
песня песен,песня песен.

Перевод Давида Самойлова

[Gera0907]

СПАСИБО, ЖИЗНЬ!

Спасибо, жизнь, за то что вновь приходит день,
Что зреет хлеб и что взрослеют дети.
Спасибо, жизнь, тебе за всех родных людей,
Живущих на таком огромном свете.

Спасибо, жизнь, за то, что этот щедрый век
Звучал во мне то щедростью, то болью
За ширь твоих дорог, в которых человек,
Все испытав, становится собою.

За то, что ты река без берегов,
За каждую весну твою и зиму,
За всех друзей и даже за врагов-
Спасибо жизнь. За все тебе спасибо!

За слезы и за счастье наяву,
За то, то ты жалеть меня не стала,
За каждый миг в котором я живу,
Но не за тот в котором перестану.

Спасибо жизнь, что я перед тобой в долгу,
За прошлую и завтрашнюю силу.
За все что я еще успею и смогу,
Спасибо, жизнь, воистину спасибо.

[Незванный гость]

Владислав Ходасевич

ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Nel mezzo del cammin di nostra vita *

Я, я, я! Что за дикое слово!
Неужели вон тот - это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?

Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах,-
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?

Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть,-
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?

Впрочем - так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины - к причине,
А глядишь - заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.

Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Виргилия нет за плечами,-
Только есть одиночество - в раме
Говорящего правду стекла.

[cote d'Ivoire]

Воробьиная ночь

Воробьиная ночь. Не сомну
Ни подушки, ни в целом постели.
Полюбуйтесь, опять налетели
В помещение нетопыри.
Улетайте. Уж будет терзать.
Что вам проку в охотнике бедном.
Ведь и так на челе его бледном
Очевидна мучений печать.
Улетели. Какая печаль.
И тревога. И все, что угодно.
Рукомойник. Лопата. Челнок.
Перелаз. Одуванчик. Седло.
Занавеска. Иголка в стогу.
Сам с усам у кота во глазу.
Мотылек и лягушка. Жасмин.
Совершенно сухое гребло.
Неизвестен событий исход.
Так и будет сверкать бестолково,
Или грянет пророково слово?
Или только покаплет слегка?
Окарина. Телега. Стакан.
Чучела. Чистотел. Таракан.
Перемет. Носогрейка. И жбан.
Ради воздуха линь или сиг
Сиганет из постылого плеса,
Сиганет и зависнет на миг.
Знаком крика.
Иль знаком вопроса?
Мотылек и улитка. И гвоздь.
И берданка на этом гвозде.
Борона. И застреха. Грязло.
Колобок. Стеклотара. Кобел.
Банка с коломазью. Осташи.
И стрижи под застрехой.
Сидят.
Совершенно другое гребло.
Кто же взвоет в отчаяньи? Портной,
Потерявший наперсток стальной?
Или Царь, отдавая в мешке
За хромую кобылу полцарства?
Иль гусар, палашом по башке
Сам себя хватанув из гусарства?
Острова. Или тень стрекозы.
Или смерти речная коса.
Прозябание дальней лозы.
Шкура вепря. И сала кусок.
И кресало. И ржавый конек.
Гребень. Ступа. И помело.
И записка: ушла по грибы.
Октября позапрошлого года.
И подкова от лошади:
Слепок с ее же губы.
Или выспренно лопнет струной
Во саду гитарист записной?
Или Мамы-Марии улыбка.
Повторение. Жаба. Жасмин.
Рукомойник. И лужа под ним.
Чу: на том берегу, одинок,
Захихикал рыбарь-одноног.
Озарения. Запах озона.

[Hotice]

Послесловие

I

Годы проходят. На бурой стене дворца
появляется трещина. Слепая швея наконец продевает нитку
в золотое ушко. И Святое Семейство, опав с лица,
приближается на один миллиметр к Египту.

Видимый мир заселен большинством живых.
Улицы освещены ярким, но посторонним
светом. И по ночам астроном
скурпулезно подсчитывает количество чаевых.

II

Я уже не способен припомнить, когда и где
произошло событье. То или иное.
Вчера? Несколько дней назад? В воде?
В воздухе? В местном саду? Со мною?

Да и само событье - допустим взрыв,
наводненье, ложь бабы, огни Кузбасса -
ничего не помнит, тем самым скрыв
либо меня, либо тех, кто спасся.

III

Это, видимо, значит, что мы теперь заодно
с жизнью. Что я сделался тоже частью
шелестящей материи, чье сукно
заражает кожу бесцветной мастью.

Я теперь тоже в профиль, верно, не отличим
от какой-нибудь латки, складки, трико паяца,
долей и величин, следствий или причин -
от того, чего можно не знать, сильно хотеть, бояться.

IV

Тронь меня - и ты тронешь сухой репей,
сырость, присущую вечеру или полдню,
каменоломню города, ширь степей,
тех, кого нет в живых, но кого я помню.

Тронь меня - и ты заденешь то,
что существует помимо меня, не веря
мне, моему лицу, пальто,
то, в чьих глазах мы, в итоге, всегда потеря.

V

Я говорю с тобой, и не моя вина,
если не слышно. Сумма дней, намозолив
человеку глаза, так же влияет на
связки. Мой голос глух, но, думаю, не назойлив.

Это - чтоб лучше слышать кукареку, тик-так,
в сердце пластинки шаркающую иголку.
Это - чтоб ты не заметил, когда я умолкну, как
Красная Шапочка не сказала волку.

1986

[Nuvanna]

Ходи по лабиринтам
-
Три Строфы Над Уровнем Моря
-
Ходи по лабиринтам, там кругами... лишь сила умножается...на знанья...
Впитали стены ... вымысел, а камень - лишь тайна заколдованных писаний...
Ходи по лабиринтам, слушай речи, что сеет время будто чудо- маки...
Давно здесь поселилась леди Вечность, давно ее обхаживают маги.
Здесь камень был когда-то мягче воска, здесь нет тебе ни зависти, ни гнева...
Пусть время и покой – другая плоскость, ходи по лабиринтам, слушай небо.

[Nuvanna]

В О Д А
Русалкамари
всё, что вчера было снегом- сойдет водой...
с глаз ли, со склонов... всё в талые души рек...
всё, что стонало во льдах и звалось зимой,
каждой слезою и каплей замоет след

верю, как прежде- найдется моя межа.
я приняла, как есть, что мой путь таков.
только вода знает точно куда бежать-
зов океана сильнее любых оков!

выучу смыслы глазами- без слов, без дум...
сколько не жди - до срока не выйдет час!
то, что не слышен с моря протяжный шум,
вовсе не значит, что трепет его угас…

всё, что болело и ныло- возьмет земля
боль прорастет ростками тепла Любви
нежность пройдет водою через меня
и не поранят- ни дали, ни корабли…

море не плачет- мудреет, прощает, ждёт…
через шторма и туманы приходит свет.
это не камень на сердце- а просто лёд…
тот, что с зимою вместе сойдёт на нет…


© Copyright: Русалкамари, 2012