Любимые стихи

[Lizeta]

Я все музу беспокою,
Я теперь хочу помочь ей;
Написать тебя такою,
Как была ты прошлой ночью.

Я вписал бы без ошибки,
С леонардовым уменьем,
От улыбки до улыбки
Всю тебя в стихотворенье.

А потом бы каждый вечер
(Разве это невозможно?)
Из стихов тебя за плечи
Вынимал бы осторожно.

Чтоб строфа не развалилась,
Я вставлял бы многоточья...
И опять бы повторилось
То, что было прошлой ночью.

АЛЕКСАНДР ТИМОФЕЕВСКИЙ

[Lizeta]

ЗАГАДКА
Садится солнце за карнизы
и тают у прохожих лица.
Тебе привет от бедной Лизы,
которой негде утопиться.

Она стоит как изваянье,
одна среди чужого лета.
Отчуждена от возлияний
бедняжка наша Лизавета.

Нельзя зелья ей, кружки пива
не разрешают Лизавете.
О, господи, совсем тоскливо
ей стало жить на белом свете.

Ах, Лиза с папиросой, Лизавета!
Не хнычь, подружка, коль грешишь.
Смешное наказанье это —
закуска есть, а выпить шиш!

АЛЕКСАНДР РИХТЕР

[Парусник]

Отсрочка.

Елене Шубиной

…И чувство, блин, такое (кроме двух-трех недель), как если бы всю жизнь прождал в казенном доме решения своей судьбы.


Мой век тянулся коридором, где сейфы с кипами бумаг,
где каждый стул скрипел с укором — за то, что я сидел не так.
Линолеум под цвет паркета, убогий стенд для стенгазет,
жужжащих ламп дневного света неумолимый мертвый свет…

В поту, в смятенье, на пределе — кого я жду, чего хочу?
К кому на очередь? К судье ли, к менту, к зубному ли врачу?
Сижу, вытягивая шею: машинка, шорохи, возня…
Но к двери сунуться не смею, пока не вызовут меня.

Из прежней жизни уворован без оправданий, без причин,
занумерован, замурован, от остальных неотличим,
часами шорохам внимаю, часами скрипа двери жду
— и все яснее понимаю, что так же будет и в аду:
ладони потны, ноги ватны, за дверью ходят и стучат…
Все буду ждать: куда мне — в ад ли?
И не пойму, что это ад.

Жужжанье. Полдень. Три. Четыре.
В желудке ледянистый ком.
Курю в заплеванном сортире с каким-то тихим мужиком,
в дрожащей, непонятной спешке глотаю дым, тушу бычки
— и вижу по его усмешке, что я уже почти, почти, почти, как он!

Еще немного — и я уже достоин глаз того,
невидимого Бога, не различающего нас.
Но Боже! Как душа дышала, как пела, бедная, когда
мне секретарша разрешала отсрочку Страшного суда!

Когда майор военкоматский — с угрюмым лбом и жестким ртом
— уже у края бездны адской мне говорил: придешь потом!
Мой век учтен, прошит, прострочен, мой ужас сбылся наяву,
конец из милости отсрочен — в отсрочке, в паузе живу.

Но в первый миг, когда, бывало, отпустят на день или два
— как все цвело и оживало и как кружилась голова,
когда, благодаря за милость, взмывая к небу по прямой,
душа смеялась, и молилась, и ликовала, Боже мой.

1998

Д.Быков

[blagoroden_don]

Цинандальского парка осенняя дрожь.
Непредвиденный дождь. Затяжной.
В этот парк я с недавнего времени вхож -
мы почти породнились с княжной.

Петухи в Цинандали кричат до зари:
то ли празднуют, то ли грустят...
Острословов очкастых не любят цари, -
бог простит, а они не простят.

Петухи в Цинандали пророчат восход,
и под этот заманчивый крик
Грибоедов, как после венчанья, идет
по Аллее Любви напрямик,

словно вовсе и не было дикой толпы
и ему еще можно пожить,
словно и не его под скрипенье арбы
на Мтацминду везли хоронить;

словно женщина эта - еще не вдова,
и как будто бы ей ни к чему
на гранитном надгробьи проплакать слова
смерти, горю, любви и уму;

словно верит она в петушиный маневр,
как поэт торопливый - в строку...
Нет, княжна, я воспитан на лучший манер,
и солгать вам, княжна, не могу,

и прощенья прошу за неловкость свою...
Но когда б вы представить могли,
как прекрасно упасть, и погибнуть в бою,
и воскреснуть, поднявшись с земли!

И, срывая очки, как винтовку с плеча,
и уже позабыв о себе,
прокричать про любовь навсегда, сгоряча
прямо в рожу орущей толпе!..

...Каждый куст в парке княжеском
мнит о себе.
Но над Персией - гуще гроза.
И спешит Грибоедов навстречу судьбе,
близоруко прищурив глаза.

[mothlight]

Сегодня день рождения Иосифа Александровича Бродского

Шум ливня воскрешает по углам

салют мимозы, гаснущей в пыли.

И вечер делит сутки пополам,

как ножницы восьмерку на нули,

и в талии сужает циферблат,

с гитарой его сходство озарив.

У задержавшей на гитаре взгляд

пучок волос напоминает гриф.

Ее ладонь разглаживает шаль.

Волос ее коснуться или плеч -

и зазвучит окрепшая печаль;

другого ничего мне не извлечь.

Мы здесь одни. И, кроме наших глаз,

прикованных друг к другу в полутьме,

ничто уже не связывает нас

в заре'шеченной наискось тюрьме.

[Romko]

Время, тихо роняя листья, по ним неслышно бредет по кругу.
А мы не пишем с тобою письма.Мы просто снимся с тобой друг другу.
А время молча хранит секреты, штрихуя даты,стирая память.
Мы - незаконченные сюжеты второстепенных ролей в романе.
Не перекрестки, а параллели вели тебя и меня куда-то.
И мы с тобою переболели несостоявшейся встречей в дату, которой нам обещали звезды, той, о которой вещал Оракул.
Но мы не знали значенья...поздно...
Лишь ангел знал и неслышно плакал, не в силах что-либо переправить.
И понимая-так будет лучше.

А жизнь играет всегда без правил.
Поставив нА кон счастливый случай...

[Romko]

Закодирован смысл бытия тишиной на рассвете
Неразгаданность снов...Очертанья неначатых дел.
Ты вчера говорил с Ним, но Он ничего не ответил.
Лишь печально и строго в замерзшую душу глядел.

Ты молился,как мог,отрывая своими словами
С кровоточащих ран одинокие мертвые сны.
И горела свеча, создавая огнем между вами
Иллюзорную нить /между чем-то иным и земным/.

И плескался покой за пределами звука хорала.
Показалось - Она прикоснулась незримо к руке.
Прошептала:"Люблю..." И исчезла...Свеча догорала...
И катилась слеза по горячей небритой щеке.

Моросящим дождем расчихался простуженный вечер.
Одиночество в душу привычно вползало змеей.
А ты шел,согреваясь ни кем не обещанной встречей.
Не прося, не мечтая, а просто поверив в нее...

[Romko]

А время - это витки спирали, рванувшей вверх /ей не скажешь - "хватит"/. И те, которые проиграли - они своей пустотой заплатят крупье, что курит в игорном доме Судьбы, менявшейся не однажды. Ты был ведущий. Теперь - ведомый. Но это стало уже не важно, когда душа устает от тела, а тело больше с душой не ладит. Смотри - все чаще в тебе пробелы. Все реже жизнь по головке гладит. Полями минными путь уложен /ты все продумываешь детально/. Конечно, лучший исход возможен. Но кто, скажи, исключит летальный?
Крупье закончил с отчетом Богу. Сидит. Докуривает устало.
А в жизни было всего так много.И вот чего - то в тебе не стало /ты констатируешь равнодушно/. И спать ложишься, напившись чаю.
А Бог взбивает тебе подушки.
И штопает - штопает твою душу...
...Вот только легче... не обещает.

[Romko]

И иногда такая возьмет тоска...под дальний стук промчавшихся поездов.
Ты начинаешь что-то в себе искать среди своих несбывшихся городов.
На отголосках, принятых за мотив... /но по обломкам памяти не пройти/.
И пустотой ненайденность оплатив,

Прости себя...

И всех остальных прости...

[Romko]

Караулят серые небеса
Тишину звериной тропы в лесу.
Не спасай. Не надо меня спасать.
Я - тоска. И только тоску несу.

В тишину вонзается волчий вой.
Разрывая яростно пополам.
Не ходи. Не надо идти за мной.
Я - нигредо, отданное ветрам.

У теней нельзя ничего отнять.
Им - свобода, ставшая палачом.
Не жалей. Не надо... жалеть... меня...
.............................
Бьет ружье отдачей в твое плечо...

[Romko]

Не спрашивай меня.
Я просто не отвечу о чем в глазах печаль и что во мне болит.
Смотри, как вечер тих. Он с вечностью повенчан галактиками звезд, светящихся вдали.
И гаснут все слова, не отражаясь светом. Отчасти исказив в палитре гамму чувств.
Я просто помолчу. О том или об этом.
Я в этой тишине молчанием лечусь.
Ах, сколько было слов и важных разговоров. Была короткой ночь и ярок свет зари.
Осталась пустота безмолвных коридоров. Которая растет и давит изнутри. Грозя потоком слез прорвать мою плотину. Обидой погасить последнюю свечу.
И эту тишину я не могу покинуть...
И только потому
молчу
молчу
молчу

[nemeli]

Иосиф Бродский

Меня упрекали во всем, окромя погоды...
Меня упрекали во всем, окромя погоды,
и сам я грозил себе часто суровой мздой.
Но скоро, как говорят, я сниму погоны
и стану просто одной звездой.

Я буду мерцать в проводах лейтенантом неба
и прятаться в облако, слыша гром,
не видя, как войско под натиском ширпотреба
бежит, преследуемо пером.

Когда вокруг больше нету того, что было,
не важно, берут вас в кольцо или это -- блиц.
Так школьник, увидев однажды во сне чернила,
готов к умноженью лучше иных таблиц.

И если за скорость света не ждешь спасибо,
то общего, может, небытия броня
ценит попытки ее превращенья в сито
и за отверстие поблагодарит меня.

[Xomyak]

Ничего мы тогда не знали,
Нас баюкала тишина,
Мы цветы полевые рвали
И давали им имена.

А когда мы ложились поздно,
Нам казалось, что лишь для нас
Загорались на небе звезды
В первый раз и в последний раз.

...Пусть не все нам сразу дается,
Пусть дорога жизни крута,
В нас до старости остается
Первозданная простота.

Ни во чьей (и не в нашей) власти
Ощутить порою ее,
Но в минуты большого счастья
Обновляется бытие,

И мы вглядываемся в звезды,
Точно видим их в первый раз,
Точно мир лишь сегодня создан
И никем не открыт до нас.

И таким он кажется новым
И прекрасным не по летам,
Что опять, как в детстве, готовы
Мы дарить имена цветам.

[Romko]

Кем-то свыше все написано. И расчерчены все векторы. Возражения бессмысленны. В поднебесной нет корректора. Исправляйся, но исправленным ничего не будет заново. Жизнь играет не по правилам, опуская резко занавес. Предлагая роли новые. Что ж, попробуй, что получится. Ты хотел быть коронованным на свободу и на лучшее. Что ж, давай, решайся, выжми все, разрывая нервы спешкою. Но не обольщайся: выживешь, все равно ты будешь пешкою.
Где-то ива к речке клонится, наполняя ветки соками.
Под окном твоя бессонница каблуками звонко цокает. Ты устал до невозможного. Жизнь, как лабиринты Миноса. От простого и до сложного тупики со знаком минуса. И тебя заносит в крайности. Необдуманно,невзвешенно. И ты дома ищешь крайнего, и срываешься, как бешеный. Ты забыл,что лучше-нАбело. Осыпаешь все проклятьями.

Жизнь-палач с улыбкой ангела
Держит меч в руках распятием......

[Радистка Кэт]

По грязи, повдоль верстовых столбов

Гнали в дальний край, как заложников,

Ведунов да знахарей, да волхвов,

Да бродяг дударей-гудошников.

Чтоб забыл обычьи свои народ,

Шли варяги, наемны ратники,

Полоскали палками хоровод,

Разгоняли людские праздники.

Дымной гарью плыл над землею страх,

Языки полыхали рыжие:

На широких стогнах в ночных кострах

Жгли язычное “чернокнижие”.

Все, что русский люд испокон веков

На бересте чертил глаголицей,

Полетело чохом в гортань костров,

Осененных царьградской троицей.

И сгорали в книгах берестяных

Дива дивные, тайны тайные,

Заповеданный голубиный стих,

Травы мудрые, звезды дальние.


Игорь Кобзев

[odessitka_nissan]

Приезжайте к ним...

По ночам звучит надрывный кашель,
Старенькая женщина слегла.
Много лет она в квартире нашей
Одиноко в комнате жила.

Письма были, только очень редко.
И тогда, не замечая нас,
Все ходила и твердила:
"Детки, вам ко мне собраться бы хоть раз.

Ваша мать согнулась, поседела,
Что ж поделать - старость подошла.
Как бы хорошо мы посидели
Рядышком у нашего стола.

Вы под этот стол пешком ходили,
Песни пели часто до зари,
А теперь разъехались, уплыли.
Вот поди же, всех вас собери".

Заболела мать, и той же ночью
Телеграф не уставал кричать:
"Дети, срочно! Дети, очень срочно!!
Приезжайте, заболела мать!"

Из Одессы, Таллинна, Игарки,
Отложив до времени дела,
Дети собрались, да только жалко
У постели, а не у стола.

Гладили морщинистые руки,
Мягкую серебряную прядь,
Так зачем же дали вы разлуке
Так надолго между вами встать?

Мать ждала вас в дождь и в снегопады,
В жаркие бессонницы ночей.
Неужели горя дожидаться надо,
Чтоб приехать к матери своей?

Неужели только телеграммы
Привели вас к скорым поездам?
Слушайте! Пока у вас есть мама,
Приезжайте к ней без телеграмм!

Тиола

[Горгоша]

Николай Заболоцкий

ПРИЗНАНИЕ


Зацелована, околдована,
С ветром в поле когда-то обвенчана,
Вся ты словно в оковы закована,
Драгоценная ты моя женщина!

Не веселая, не печальная,
Словно с темного неба сошедшая,
Ты и песнь моя обручальная,
И звезда ты моя сумасшедшая.

Я склонюсь над твоими коленями,
Обниму их с неистовой силою,
И слезами и стихотвореньями
Обожгу тебя, горькую, милую.

Отвори мне лицо полуночное,
Дай войти в эти очи тяжелые,
В эти черные брови восточные,
В эти руки твои полуголые.

Что прибавится - не убавится,
Что не сбудется - позабудется...
Отчего же ты плачешь, красавица?
Или это мне только чудится...

[Парусник]

Я только внешне, только внешне
по этой пристани хожу
и желтоватые черешни
бросаю в воду и гляжу.

И вспоминаю встреч недолгость,
и расставания недобрость,
и уходящий силуэт,
и голос: «Больше силы нет...»

Брожу я местной барахолкой
и мерю чьи-то пиджаки,
и мне малиновой бархоткой
наводят блеск на башмаки.

Устроив нечто вроде пира,
два краснощеких речника
сдирают молча пробки с пива...
об угол пыльного ларька.

Потеют френчи шерстяные,
и то под небыль, то под быль
головки килек жестяные
летят, отвергнутые, в пыль.

И я сдеру об угол пробку,
но мало в этом будет проку,
и я займусь рыбацким делом —
присяду с тем вон добрым дедом
на шелушащемся бревне,
но это не поможет мне.

Сниму ботинки и, босой,
пойду высокою травою
и маленький костер устрою
за той лесистою косой.

Сижу, трескучий хворост жгу,
гляжу на отблесков свиванья,
с тобою нового свиданья
устало, обреченно жду.

И кажется — так будет вечность.
Пока дышать не разучусь,
я никогда с тобой не встречусь
и никогда не разлучусь.

1960

Евгений Евтушенко

[Морковка*]

Любовь покоряет обманно,
Напевом простым, неискусным.
Еще так недавно-странно
Ты не был седым и грустным.

И когда она улыбалась
В садах твоих, в доме, в поле
Повсюду тебе казалось,
Что вольный ты и на воле.

Был светел ты, взятый ею
И пивший ее отравы.
А.Ахматова
Ведь звезды были крупнее,
Ведь пахли иначе травы,
Осенние травы.

[Морковка*]

Я положил к твоей постели
Полузавядшие цветы,
И с лепестками помертвели
Мои усталые мечты.

Я нашептал моим левкоям
Об угасающей любви,
И ты к оплаканным покоям
Меня уж больше не зови.

Мы не живем, а мы тоскуем.
Для нас мгновенье красота,
Но не зажжешь ты поцелуем
Мои холодные уста.
С.Есенин