Наша собственная проза

[alleksa]

А мы в резиночку все детсво прыгали. Видно не допрыгала сейчас с малой прыгаю. А о животных это вообще отдельный разговор кого только небыло плохо что родители в обмороки падали при виде притащенного мною какого нибудь дворового облезшего кота или собаки еще помню где то намутила ципу. А хомяки всю жизнь эти хомяки, морские свинки. Мама смерилась с этим и чтобы я уже ни кого видно не тоскала привезла мне с Москвы черепаху это была экзотика! Правда скучно мне было с ней я еще себе в тихушочку собаку с котом притащила они ночью пытались сгрызть черепаху.

[софи лорен]

Ну резиночка и классики-это святое.
А я со двора не вылазила.Вечно побитая и поцарапаная.
Козаки- разбойники,выбивала,пекарь,страны.Еще организовывали спектакли,типа"Золушки"
Животные-тоже отдельная тема.Всем двором выхаживали больных кошечек и собачек.Жаль,что сейчас нет дворов
Да и у детей интересы другие...

[Каролина]

Почему сейчас нет дворов? Разве? Все также, как и было, только условия не те...
Чаще дворы между домами заняты под стоянки наших совсем обнищавших граждан. Да и дети наши играют уже совсем в другие игры...

[Юлькин]

А я в садике рассказывала вот такой сишок!

Мама шила мне пакика,
Бант кафисая плетла.
Вот какая я кафетка,
Вы папотайте меня!

[Лисица]

Почему сейчас нет дворов? Разве? Все также, как и было, только условия не те...
Чаще дворы между домами заняты под стоянки наших совсем обнищавших граждан. Да и дети наши играют уже совсем в другие игры...

напротив дома моих родных недавно выстроили новый дом, с приличным внутренним двором.... и на три четверти застроили его гаражами, оставшаяся голая четверть отошла естественно под машинные маневры.

брату моему сейчас 10 лет, вот они с друзьями выходят из дома, потыняются туда-сюда по кварталу, ну на роликах неспешно прокатятся, посидят на заборчике или на ступенечках.. вот и все развлечения!
мячом об стенку не постучишь, или соседка орать начнет, или охранник какой нагонит, чтобы стенку не пачкали. девочки ни в куклы не играют, ни в резиночки не прыгают.

а мы все детство вокруг дома носились! и в мячики, и в резиночки, и по гаражам лазили, и по деревьям. халабуды строили из коробок, подстилки выносили и целыми днями на них сидели играли.
на месте нового дома раньше замороженная стройка была и котлован, так мы с утра и до позднего вечера там сидели. территория закрытая, никто не шастает. в прятки играли, костры жгли, картошку пекли.
активное детство было!

[Sh1Za]

У нас были "Секретики"...
Все действия держались в страшной тайне. Время и место оговаривалось за неделю. Мы даже вслух об этом не говорили. Писали маленькие записочки и передавали их из рук в руки.
Создание секретика происходила в два этапа. Этап первый - домашние сборы. Бралось что-то очень дорогое сердцу ребенка. Чаще всего это было найденная мелочь - бусинка из красивого материала, "золотая" булавка или просто редчайшая наклейка от жвачки. Потом тщательно отбирался осколок бутылки. Мы верили, что если взять зеленое стеклышко, то обязательно повезет. Поэтому найденные осколки втихаря тащились домой и аккуратно прятались.
Этап второй - создание. Мы собирались во дворе. Чаще всего возле гаражей или дерева миндаля, которое считали счастливым деревом. Выкапывали каждый свою ямку. На дно ямки ложилось наше сокровище и накрывалось сверху стеклышком. Потом все старательно закапывалось, поливалось сверху водичкой.
Тогда мы верили, что если найдем эти секреты, когда повзрослеем, то случится какое-то чудо.

[Каролина]

А мы еще играли в Пиковую даму. Где-то в старом подвале, там, где все в паутине и слышен только крысиный писк, мы загадывали желания и вызывали эту самую даму. Надо было крепко зажмурить глаза и задумывать что-то самое важное... Но, обычно, все с визгом и ужасом выбегали из подвала, всякая жуть мерещилась, мурашки бегали по коже... А мальчишки смеялись...

[Sh1Za]

А еще мы очень любили свадьбы. Рядом был многопарадный дом и свадьбы там случались довольно часто. С самого утра наша "детская разведка" доносила, что сегодня Наш День. Нашим он был потому, что раньше, когда невеста выходила из подъезда, всегда кидали конфеты (иногда даже шоколадные, которые были для детей шикаарной добычей). И вот мы стояли возле нужного подъезда за час до выхода невесты. Невесту мы ждали больше, наверное, чем будущий супруг (Что вполне естественно - ему конфет-то не давали. А в чем же счастье, если не в конфетах?).
А еще было поверье. Когда видишь невесту, нужно загадать желание, послюнявить палец и вытереть его об себя так, чтоб никто не заметил.

[Q-libben]

Детство мое, наверное, это сейчас немодно быть взрослым ребенком. Мне делали замечания, когда я в свои 18 любила смотреть мультики, играть в куклы, рисовать добрых зверушек. Один мужик, очень серьезный, говорил мне, что это даже опасно - верить в добро. Интересно а вы как думаете?

Эххх... верить не опасно... опасно не верить! У тебя, Каро, дар, какого нет у всех... Поэтому никто и не пишет так, как это делаешь ты...

А вы обращали внимание на то, что детские сны повторялись. Те же миры, те же персонажи... как будто рядом существовали эти параллельные... сейчас тоже, но реже ловлю себя на том, что во сне попадаю в места, где уже был и встречаюсь с персонажами, которых уже видел...

Говорят что те, кто освоили осознанные сновидения, могут в них найти ответ на любой вопрос...

Тогда пусть ответят: куда уходит детство?... и почему с возрастом мы теряем способность удивляться?

[ЛАВАНДА]

Они ехали разводиться...

Старый вагон вёз их в центр города. Небу так хотелось расплакаться. Он смотрел в окно, как всегда. Она знала, что в любой момент он мог повернуть на неё свои, цвета крепкого чая глаза, и не оторваться.


Трамвай весело звякнул по пустынной мостовой, и они молча вышли из вагона. Он как всегда подал ей руку, бабушка кондуктор улыбнулась при виде молодой пары. Она просто не знала, куда они едут.
Они ехали разводиться...
Незнакомая женщина попросту решила их судьбу. Быстро, черкнув собственную подпись. Все. Закончилось. Свежий воздух обжёг легкие, сердце сжалось от холода. Он проводил её до остановки. Трамвай увёз, обрывая прошлое...
Почему, как, что случилось? Тысяча вопросов, на которые она ответить не могла. Так должно быть, они так решили. Но зачем жизнь без него?
Крупные капли катились по смуглым щекам, прятались в складках толстого свитера, который не способен согреть. Обида и отчасти вина затаилась в женском раненом сердце, подкосила ноги и мягко усадила. Решение. Нужно просто решиться. Но подпись. Подпись совершенно чужой женщины камнем легла на душу, не давая вздохнуть. Объявили остановку.
Моя, поняла она и нашла в себе силы встать. Двери открыты. Он стоял, так же как и каждый день, на том же месте. Подал руку, помог выйти, прижал к себе. Слова, их много, но они так не нужны, когда двое чувствуют сердцем.
Взявшись за руки, бегом несколько остановок. Бумаги в клочья, душа в душу - всю жизнь. Домой пошли пешком. Небо расплакалось. Незаметно для двоих.

[VPR]

Автор: vpr

Запах горького миндаля


1. Сны и реальность

Магда никогда не пойдет на то, чтобы другие занимались решением её проблем. Тем более, проблем интимного характера. Поэтому она всё сделает сама. Впрочем, как всегда. Эти мысли не отпускали её последние несколько месяцев. Особенно после того случая, когда Йозеф прозрачно намекнул своей будущей супруге, а фактически, гражданской жене, что собирается лично предпринять решительные действия в отношении её бывшего любовника…. Нет, Магде не нужна помощь, Магда всё может сделать сама. Ей хватит решимости. Слишком много поставлено на карту.

Снятая заблаговременно квартирка на одной из тихих улочек Берлина, лучше всего подходила для финала многолетней любовной драмы. Виталий, по всей видимости, уже получил письмо, и сейчас находится либо на пути в Германию, либо уже здесь, совсем рядом. Магда ждала от него известий, ждала так, как никогда прежде, даже когда они ещё были любовниками. И теперь, когда в доме звонил телефон, она вздрагивала, пульс её учащался, и всякий раз, сняв трубку, она ещё долго не могла прийти в себя и ответить. Йозеф догадывался об истинных причинах нервозности Магды, и был в глубине души благодарен ей за то, что она, в который уже раз, проявляла свой железный характер, избавив его от неприятных хлопот.

+ + + + + +

Последние месяцы Магду преследуют сны. Сны, от которых кровь стынет в жилах. И всегда в этих снах она видит одно и то же лицо. Лицо Виталия. Он ничего не говорит, он просто пытается заглянуть ей в глаза. Берёт её за руку, и разворачивает к себе. Магда не в силах оторваться от этого взгляда, она как завороженная, поворачивает голову и их глаза встречаются. Огоньки, сначала белёсые, затем желтовато-оранжевые вспыхивают в глазах Виталия, и две тонкие, как живые светящиеся нити, ползут к её лицу. Они проникают через глазные яблоки, куда-то внутрь её головы, изучают. Магда даже чувствует, как они опоясывают, обматывают её мозг, словно бинты. Эти два шершавых светящихся языка, неприятно щекочут, там, внутри, под черепной коробкой. От этого становится невыносимо холодно и жутко. От этого можно сойти с ума.
А затем, словно током, по этим нитям, прямо в мозг, под его пульсирующую оболочку, проходят сигналы. Магда даже сосчитала со временем количество этих сигналов. Ровно шесть. Всегда шесть. После этого нити становятся огненно-красного цвета, и теперь уже не холод, а жар исходит от них. Огненные бинты расплетаются, разворачиваются, и Магда может видеть, внезапно появлявшимся внутренним зрением, какие то кабалистические знаки, выжженные, как тавро на крупе лошади, на твердой оболочке её мозга. Количество знаков всегда совпадало с количеством сигналов. Шесть знаков, похожих на букву «h», глубоко отпечатанных. Так глубоко, что можно различить под ними паутинку сосудистой оболочки. Буквы сочатся церебральной жидкостью, смешанной с кровью. Всякий раз в этот момент, Магда чувствовала сильный жар, и её обоняние улавливало слабый запах горького миндаля. Магда просыпалась в поту, охваченная непонятным животным страхом.
Сны последнее время стали особенно частыми. Бледная и растерянная, Магда ходила по дому, и не могла успокоиться до вечера. А ночью, кошмар повторялся снова и снова. С этим надо что-то делать, решила она. Так дальше продолжаться не может.

+ + + + + +

В полумраке приёмной, на диване напротив Магды, сидели две женщины, и еле слышно, почти шепотом, переговаривались. Прислушавшись, она поняла, что не обманулась на счёт хозяйки салона. Впрочем, фрау Штрассер знала толк в эзотерике. Именно она и порекомендовала Магде посетить этот неприметный, но достаточно известный в определённых кругах, салон. Магда, как приверженка буддизма, сначала приняла в штыки предложение фрау Штрассер, но в конце концов, устав от ночных кошмаров, сдалась. И вот теперь, решив сохранить инкогнито, сидела в приёмной, как и остальные посетительницы. Наконец, очередь дошла и до неё.
- Проходите, фройлен… - С улыбкой произнесла хозяйка салона, вопросительно подняв брови.
- Фрау. Фрау Эмма. – Представилась Магда.
- Прошу вас, присаживайтесь. Что бы вы хотели узнать? – Спросила оракул.
Магда опустилась в глубокое кресло, перед невысоким столиком, накрытым чёрным сукном. По центру стола располагалась так называемая «Доска Уиджа». Чуть с краю стола, стоял большой стеклянный шар на подставке. Увидев все эти приспособления, Магда презрительно поморщилась, и чуть было не отказалась от сеанса. Но в это мгновение, она подняла глаза, и встретилась с пронизывающим взглядом оракула. В её глазах Магда прочитала испуг, и нерешительность. Чувство противоречия, свойственное ей с детских лет, взяло верх, и Магда произнесла:
- Меня беспокоит сон. Один и тот же сон. Он повторяется почти каждую ночь, у меня просто нет сил, терпеть всё это. Прошу вас…
- Успокойтесь Эмма. Думайте о вашем сновидении, а мне необходимо настроиться на работу.
Хозяйка салона закрыла глаза, и губы её зашевелились. Магда, подождав с минуту, тоже опустила веки, и начала блуждать в мрачных лабиринтах своего сна, по крупицам, как можно тщательнее, не упуская ни одной детали, воскрешать его, наполнять красками и ощущениями. Мгновениями ей даже стало казаться, что она и в самом деле спит и видит, в который уже раз, свой ужасный сон. Постепенно она совсем потеряла чувство реальности, и когда перед её глазами поплыли отпечатки загадочных знаков, она услышала какие то посторонние звуки.
Магда вздрогнула, и очнулась от наваждения. Толковательница снов сидела в своём кресле, тихо всхлипывала, и с нескрываемым ужасом смотрела на Магду. Увидев, что фрау Эмма открыла глаза, оракул тут же отвела взгляд в сторону, и чуть слышно сказала:

- Господин, который снится фрау Эмме, считает, что она предаёт тех, кто её любит. И ещё,… вы не та, за кого себя выдаёте.
- Это всё? – Тихо спросила Магда.
Оракул молчала. Свечи, нервно горящие на столе, не полыхнули ярче, и не стали вдруг потрескивать, и испускать чёрный едкий дым. Запаха серы тоже не ощущалось, но несмотря на это, воздух в помещении стал невыносимо тяжелым и спёртым. Молчание продолжалось ровно столько, сколько его смогла вынести Магда. И когда она уже было, собиралась повторить свой вопрос, оракул, усилием воли подняла глаза, и выдохнула одно единственное слово:
- Дети.
Сердце Магды заколотилось так, что его удары отдавались в висках. Она задрожала всем телом, и призвав остатки сил, попыталась успокоиться.
- Что? Что значит «дети»?
Ответа не последовало. Хозяйка салона снова опустила глаза в пол. Добиться от неё объяснений Магда так и не смогла. Ей пришлось довольствоваться лишь тем, что она услышала. Магда покинула салон, но в душе затаила злобу на эту женщину.


2. Валькирия. Попытка взлететь.

- Алло. Магда? Я в Берлине. Да. Вчера приехал, вчера вечером. Я всё ещё надеюсь,… отлично, когда и где? Хорошо, завтра в десять тридцать. Я записываю адрес, диктуй.
Виталий повесил трубку, и глубоко вздохнул. Сколько времени они не виделись? Пол года, или почти год. Он уже потерял счёт времени. Он уже не смел и рассчитывать на то, что Магда будет искать встречи с ним. Эта женщина всегда оставалась для него загадкой. Что заставило её написать это письмо, добиваться встречи. Казалось, что всё уже кончено. Те чувства, которые они испытывали друг к другу, поглотило время, раздавили и уничтожили перемены, произошедшие за последнее время в жизни Магды, да и всей страны в целом.
Виталий закурил. Какая-то смутная тревога, поднимавшаяся из глубин его души, не давала ему успокоиться. Что-то не так. Не так, как всегда.

+ + + + + +

Не без труда найдя дом, Виталий Арлозоров поднялся по ступеням на третий этаж, и постучал во входную дубовую дверь. Почти мгновенно щелкнул замок, и он увидел Магду. Она показалась ему ещё прекраснее, чем прежде. Даже усталость после ночных кошмаров и бессонных ночей, которая оставила свой отпечаток на её лице, не портила общего впечатления. Виталий не без удовольствия заметил, что Магда чем то сильно взволнована. Арлозоров тут же приписал это волнение на счёт их тайного свидания. Означает ли это, что она желает однозначно порвать их отношения, и просто подвести черту? Или у него есть ещё шанс? Иначе, зачем это её письмо?
- Проходи. – Сказала она и жестом пригласила Виталия войти в квартиру.
Арлозоров вошел и огляделся. С первого взгляда было видно, что в квартире давно никто не жил. В помещении было достаточно чисто, но вся мебель была задрапирована белыми чехлами, что вызывало какие то лёгкие, но неприятные ассоциации.
- Почему здесь? Что ты вообще делаешь в этом… склепе? – Улыбнувшись, спросил он.
- Послушай, Виталий… - начала было Магда.
- Хаим. Называй меня Хаим,… ну, или Ганс. – Сказал Арлозоров, и снова улыбнулся.
- Ты уже и имя сменил?
- А ты по-прежнему фрау Магда Квандт? Или уже готова сменить фамилию на Ге…
- Прекрати.
- Хорошо. Так что за срочность? Снова ищешь себе жениха в Германии? Или предпочтешь отправиться со мной в Палестину? Моё предложение по-прежнему в силе. Помнишь? Ты же почти согласилась уехать?

Воспоминания внезапно нахлынули на Магду, она сделала несколько шагов в сторону Хаима, но остановилась посреди комнаты, и чтобы не дать волю чувствам, скрестила на груди руки.
- Я уже не та Магдалена, которую ты помнишь. Буддизм, сионизм, всё это в прошлом.
- Мы! Мы в настоящем. – Сказал Хаим, и подойдя вплотную к Магде, обнял её за талию, и посмотрел прямо в её глаза. Магда сжалась от предчувствия чего-то не доброго, но во взгляде Хаима не блеснули кровавые огоньки, и горящие нити не начали проникать в внутрь её черепа, и оплетать её мозг. И тогда она потянулась к его губам.

Хаим подтолкнул Магду на высокую кровать. Магда не сопротивлялась, она покорно опрокинулась на спину, и позволила Хаиму раздвинуть в стороны свои ноги.
Давно Магда не испытывала ничего подобного. Ни с Гюнтером Квандтом, своим первым мужем, который был вдвое старше её, ни с племянником президента США Гербертом Гувером, хотя и более молодым, но таким же сквалыжным, как и Гюнтер. Даже её новый жених, достаточно опытный любовник, не мог сравниться с Хаимом. А может быть это лишь воспоминания о первой любви, которую Магда испытала к Виталию Хаиму Арлозорову еще в тринадцать лет?

+ + + + + +

- Я хочу курить. – Сказал Виталий, поднимаясь с кровати. Он застегнул брюки, поднял с пола шляпу, и поправил пальто, которое даже не удосужился снять во время всего действия.
- А разве евреям можно курить? – Спросила Магда, продолжая лежать на кровати с широко раздвинутыми ногами.
- А разве арийская женщина может спать с евреем? – Парировал Арлозоров, и в который уже раз, улыбнулся.
Магда резко одёрнула юбку и села на кровати. Глаза её хищно сузились, и она, еле сдерживая себя, сказала:
- При чём здесь это?
- Одна страна, одна нация, один фюрер! Разве не так? – Процитировал Арлозоров, и засмеялся.
Магда медленно встала с кровати, подошла к комоду, и вытащив из лежавшей на нём дамской сумочки «Люгер», сняла его с предохранителя, и направила в лицо Виталия.
- Повтори, что ты сказал! Ганс, Хаим, или как там тебя?
- Ты очень изменилась, Магдалена. Я никогда бы не подумал, что в твою постель проникнет антисемит.
Магда мгновенно нажала на спусковой крючок. Пуля прошла в сантиметрах от головы Арлозорова, и расщепила дверной косяк. Виталий сделал шаг в направлении Магды, и в этот момент прогремел второй выстрел. За спиной Виталия, со стены посыпалась штукатурка. Третий раз Магдалена выстрелить уже не успела. Виталий наотмашь ударил её по руке, и пистолет полетел на пол. Виталий нагнулся, поднял «Люггер» с пола, и сунув его в карман пальто, приподнял шляпу:
- Что же, я так понимаю, моя аудиенция у будущей «первой дамы Третьего рейха» закончена? Передайте от меня привет «злобному карлику». – С этими словами, Хаим Арлозоров повернулся и зашагал к входной двери.
- Я пришла не одна. Там на улице… меня будут ждать… или тебя. – Услышал Хаим за спиной голос Магдалены. Он снова улыбнулся, и не оборачиваясь, вышел на лестницу. Задержавшись в дверях, он всё-таки спросил, всё ещё стоя спиной к Магде:
- У тебя ещё есть шанс одуматься. Поедем со мной.
За его спиной Магда молча замотала головой. Хаим, не дожидаясь ответа, взбежал по лестнице на последний этаж, и через чердачное оно выбрался на крышу.

+ + + + + +

Йозеф был вне себя. Скандала теперь избежать вряд ли удастся. А скандал, да ещё накануне его свадьбы с Йоханной Марией Магдаленой Квандт, был совсем ни к чему. Впрочем, скандалы почти никогда не бывают к месту.
Всё приходится делать самому. Ни на кого нельзя положиться. Стрелять в упор два раза, и не попасть! Только женщина способна на такое.
Пока жив этот «студент Ганс», о какой репутации его новой семьи можно говорить?
Я всё устрою, успокоил он Магду. Семья, прежде всего. Это будет мой свадебный подарок.
Ровно через два года Йозеф сделал таки Магде свадебный подарок. 14 июня 1933 года Виталий Хаим Арлозоров был застрелен на набережной Тель-Авива.
Впрочем, к тому времени Магда уже давно позабыла своё пикантное прошлое, да и ночные кошмары потихоньку отпустили её. В жизни Магды появился новый кумир, ради которого она была готова на всё. И как показали дальнейшие события, в буквальном смысле этого слова.

3. Сумерки Богов.

Магда вошла в обеденный зал, прошла к приоткрытому окну, выглянула на улицу, и повернувшись к столу, за которым сидели шестеро её детей, сказала:
- Так, заканчивайте побыстрее. Сегодня мы едем к дядюшке Адди. Можно взять с собой только по одной игрушке. Вещи я сложу сама.
- Мама, разве мы не пойдём сегодня на прогулку? – Спросила Хельга, и взглянула на мать.
Магда отвела взгляд. Смотреть в грустные глаза своей старшей дочери было невыносимо тяжело. Остальные дети с радостью восприняли известие о незапланированном приключении. В конце концов, и Хельга сдалась, улыбнувшись матери. Всё-таки дядюшка Адди, всегда очень хорошо относился к детям. И не был так строг с ними, как папа.

+ + + + + +

Непонятно, почему нужно постоянно сидеть в четырёх стенах. Выходить из комнаты, было строго настрого запрещено, не говоря уже о прогулках на улице. Наверное, это из-за того, что снаружи всё время были слышны звуки взрывов. Дядя Адди и папа практически не появлялись. Правда, мама приходила каждый вечер, и мы вместе пели наши любимые песни, или играли. Так продолжалось шесть или семь дней.

+ + + + + +

Магда вошла в комнату, и прислонилась спиной к двери. Стоять на ногах было тяжело. Сказывались вернувшиеся незадолго до этого ночные кошмары. Сегодня ночью она просыпалась несколько раз, и лишь под утро ей удалось ненадолго вздремнуть. В детской было очень тихо. Младшие девочки, Хайде, Хедда, и Хольде возились на полу, играя в куклы. Хельмут, которому порядком надоело сидеть взаперти, бездумно наблюдал за сёстрами. Старшие, Хельга и Хильде, читали сидя на кровати.
Магда прислонилась спиной к двери, и обращаясь к детям, сказала:
- Сегодня вечером мы улетаем.
- Куда? – Спросил Хельмут.
- В Померанию. На наше любимое побережье.
Дети оживились, и только Хельга недоверчиво посмотрела на мать. Магда смотрела себе под ноги, не решаясь поднять глаза на детей. Наконец, взяв себя в руки, она улыбнулась, подняла глаза, и присев на корточки, сказала:
- Чтобы перенести полёт, вам всем необходимо будет сделать уколы. Это совсем не больно. Вечером к вам зайдёт доктор Штумпфаггер. Будьте готовы. Договорились?
Она наклонилась, и ласково потрепала по голове Хайде и Хедду.

+ + + + + +

В тесном коридоре бункера, рядом с детской комнатой, Людвиг Штумпфаггер и Магда Геббельс, разговаривали полушепотом, чтобы не быть услышанными детьми.
- Я советую ввести сильнодействующее снотворное, фрау Магда. Вам будет легче, да и дети ничего не почувствуют.
- Я справлюсь. Введите по полкубика морфия. Этого будет достаточно.
Людвиг, видя, что спорить дальше бесполезно, открыл дверь и вошел в комнату. Через несколько минут, дверь открылась, и он снова появился в коридоре.
- Нужно подождать минут десять-пятнадцать, пока морфий не начнёт действовать.- Сказал он, обращаясь к Магде.
Сколько прошло времени, Магда не могла сказать точно. Она стояла с закрытыми глазами. Сон и явь перемешались в её голове окончательно. Видения стали посещать её даже тогда, когда она бодрствовала. Вот и сейчас, она в который уже раз смотрела в немигающие глаза Виталия Хаима. Правда, в последние дни действующих лиц в видениях Магды прибавилось. Боковым зрением она видела, что рядом с Виталием, стоял её отчим, Рихард Фридлендер, не без участия Магды и её мужа, Йозефа, закончивший свои дни в газовой камере Бухенвальда. И ещё одно знакомое, но забытое лицо женщины. Магда никак не могла вспомнить эту женщину, пока она, приблизившись, не выдохнула ей в лицо одно единственное слово:
- Дети!
И снова этот невыносимый запах горького миндаля… буквы… жар… и холод, одновременно.
Из оцепенения её вывел голос Людвига:
- Пора!
- Да, пора.
Магда открыла глаза, взяла с ладони Штумпфаггера семь ампул с цианистым калием, открыла дверь, и шагнула в преисподнюю…

+ + + + + +

Акты № 1, 2, 8, 9, 10 и 11 — это акты о вскрытии трупов детей Геббельса; возраст детей 6—15 лет. Одежда на трупах простая, но чистая{59.2} Повреждений на трупах не было; во рту каждого были мелкие осколки стеклянной ампулы. Из частных разговоров с работниками Смерш выяснилось, что врач семьи Геббельса перед отравлением ввел детям морфий и уже в состоянии морфийного сна, Магда Геббельс вкладывала ампулы с синильной кислотой, раздавливая ее; сразу наступала смерть.[96]

Судебно-медицинское исследование крови и органов из трупов, которое произведено по моему указанию во фронтовой санэпидлаборатории № 291, обнаружило наличие цианистых соединений, трупные пятна ярко-малинового цвета, запах горького миндаля при вскрытии, т.е. смерть всех детей наступила от отравления цианистыми соединениями (синильной кислотой)

Главный судебно-медицинский эксперт 1-го Белорусского фронта Ф.И. Шкаравский

2008 vpr

[VPR]

Сегодня утром на город опустилась оранжевая и тёплая осень. А у меня за спиной неслышно спустился на землю Ангел. Я даже не услышал, а скорее почувствовал еле уловимый шелест крыльев. И обернулся.
-Привет.
-Привет. Рад тебя видеть. – Сказал я.
-Я тоже рада.
Я заглянул в голубые как южное небо глаза. Протянул руку и обнял её за талию. Вдохнул запах её волос.
-Совершенно не обязательно говорить неправду. – Сказал я.
-Я говорю правду.
-Хочешь сказать, что Ангелы не лгут?
-Не поняла? – Ответила она и широко раскрыла глаза.
-Да это так… мысли вслух.
-Так мы едем? – Нарочито капризным тоном спросила она.
-Да.
Я открыл дверцу машины и подал ей руку.

***
Мы стояли почти на самом краю обрыва и смотрели вниз. Прямо под нашими ногами петлял серпантин дороги с медленно ползущими по нему автомобилями. Я всматривался, пытаясь определить марку каждого авто.
-О чём ты думаешь? – Спросила она.
-Я пытаюсь понять, чем они отличаются друг от друга.
-С такой высоты – ничем. – Ответила она, и тут же спросила: - Тебе страшно?
-Я не думал об этом. А тебе?
-Не знаю. Я просто хочу попробовать. А вообще, я ничего не боюсь. – Бесстрашно ответила она.

-Ну, кто первый? – Раздался откуда-то из-за моей спины голос инструктора. Я и Ангел одновременно обернулись.
-Девушка. – Пошутил я, но увидев, что она не откажется, тут же спохватился: - Да нет,… конечно, я. Я буду первым.

***


Я лежал на ещё не остывшей после жаркого лета земле, вдыхал запах трав, и смотрел в небо, в котором кружился мой Белый Ангел. В кармане задребезжал мобильный. Звонила моя жена.
-Привет.
-Привет, родная, – ответил я, - как тебе работается.
-Ужасно. Домой хочу.
-Я к тебе заеду позже, хорошо?
-Хорошо. Ты на пляже?
-Нет.
-А где? Дома?
-Нет. Я не дома.
…
-Не беспокойся. Сына я завёз к Вальке. Пускай поиграют. Я,… в общем,… я полетать решил сегодня... на параплане.
-Зачем? Я же тебя просила… это опасно. Ты же помнишь Сергея…
-Не волнуйся милая, всё в порядке. Я уже приземлился. Отдыхаю после полёта. Это что то невероятное…
-Кому нужно это геройство, я не понимаю…
-Мне.
-Я же волнуюсь. – Смягчилась она.
Синее крыло было уже над самой землёй, когда я сказал:
-Я позже перезвоню, хорошо?
-Хорошо. Целую.
-Целую, пока.

***


Она шла ко мне. Мне нравиться смотреть, как она двигается, легко и игриво.
-Ну как?
-Слушай, я не ожидала! Это просто класс!
-Страшно было? – С надеждой спросил я.
-Ну, в самом начале. А потом,… потом я об этом не думала.
-Ангелу не должно быть страшно в полёте.
-Слушай, хватит. Какому ангелу? Ты о чём вообще?
-Я о тебе.
-Я не ангел.
-А кто?
-Я? Просто, девушка. – Сказала она и засмеялась.
Мне понравился её ответ. «Просто, девушка». Просто девушка села рядом со мной и достала сигарету. Я поднёс зажигалку и она прикурила. Я тоже закурил.
-Значит, тебе понравилось?
-Ещё бы! Давно мечтала об этом. Спасибо тебе. – Ответила она и коснулась моей руки.
-Ну вот, а собиралась ехать куда то со своим спонсором…
-У меня нет спонсора. Я сама по себе. – Перебила меня просто девушка.
-Я пошутил. Извини.

Мы помолчали немного. Я сделал последнюю затяжку, зашвырнул в сторону окурок и спросил:
-О чём ты думаешь?
-Ни о чём. Просто, сижу и смотрю на небо. А ты?
Мне хотелось сказать, что я думаю о ней, но это было неправдой, и прозвучало бы фальшиво. Ангелам нельзя врать. Они этого не прощают. Хотя сами не прочь обмануть. Поэтому я сказал то, что думал на самом деле:
-Я думаю о себе.
-Правильно делаешь. – Ответил Ангел, - И что же ты думаешь?
-Думаю, что поступаю правильно.
-Кто бы сомневался! – Сказала просто девушка и улыбнулась. Затем легла рядом со мной на траву, и я снова, как и утром почувствовал пряный запах её волос. Я повернул голову. Её лицо было совсем рядом с моим. Я приподнялся на локте, и ладонью убрал с её лица прядь светлых волос. Мы не отрываясь смотрели в глаза друг другу. Затем я спросил:
-Слушай, почему ты согласилась встретиться со мной?
-А что? Нужно было отказаться?
-Ну, ты же знаешь, я немножечко женат.
-Немножечко? Это как? – Засмеялся Ангел.
-Совсем чуть-чуть. С каждым днём всё меньше и меньше. – Ответил я.
-Ты не должен передо мной отчитываться.
-Я и не отчитываюсь. Я просто спросил.
-Сам и ответь.
-Я не должен отвечать. Я вообще никому ничего не должен. Только себе.
-Правильно. – Сказала просто девушка. Её руки сомкнулись у меня на шее, и она притянула меня к себе. Я почувствовал прохладу её губ и закрыл глаза…

***




Как и обещал, вечером я заехал к жене на работу. Несмотря на усталость, она выглядела прекрасно. Вечер и ночь – это её время. Она как ночной цветок, распускается с наступлением темноты. Она поднялась мне на встречу, и я увидел, как у неё за спиной расправились крылья. Она тоже была Ангелом. И тоже Белым. Когда то она была единственным Белым Ангелом из всех, которых я знал. Были Чёрные и Серые, Падшие и Неприступные. Но Белым Ангелом была только она. Сейчас крылья за её спиной несколько поблекли, и потеряли свой некогда белоснежный цвет.
-Привет милый.
-Здравствуй. – Отвечаю я, и смотрю прямо в её глаза, тёмные и бездонные. В них горят бесовские огоньки. Я целую моего Белого Ангела в подставленную щёку.
-Я соскучился.
-Я тоже.
Мы стояли, смотрели друг другу в глаза и думали, лжём мы или говорим правду? В углах её глаз собрались небольшие морщинки. Она улыбнулась. Я уже давно не лгал Ангелу. Я хорошо запомнил, что Ангелы не прощают лжи. Но теперь я знаю и то, что всё делаю правильно. И что я никому и ничего не должен. Даже говорить правду Ангелу. И пускай я сейчас играю с огнём. И пускай я рано или поздно сгорю в этом огне.
-Поедем?
-Да. Поедем. Я так устала.
Мы спустились к машине. Я открыл дверцу и подал ей руку. Она помедлила мгновение, взяла меня за руку и спросила:
-Послушай, зачем ты это сделал? Я, правда, очень волновалась.
-Жаль, что тебя не было со мной. – Ответил я.
-Не говори ерунды. Ты же знаешь, я работала сегодня.
-А если бы не работала? – С надеждой спросил я.
-Делать мне больше нечего…
-Ангелу не должно быть страшно в полёте. – Сказал я и обнял её.
-Я в этой жизни уже ничего не боюсь. – Ответила она. И я знал, что это правда. А она ничуть не удивилась моему обращению, так как уже давно знала, что она - Ангел. Бесстрашный Ангел, которому было уже не интересно летать.





11.2008 vpr

[VPR]

Автор: VPR


Бойтесь своих желаний,
ибо они могут исполниться.


Мактуб.

Машинка была старая. Некоторые клавиши постоянно западали, и их время от времени приходилось поправлять пальцами, что отрицательно сказывалось на скорости машинописи. И каретка, получившая за долгие годы службы, бесчисленное количество оплеух и затрещин, от рук многочисленных авторов, скрипела, и стонала, скребясь по направляющей. Зато имя машинка носила громкое и торжественное, «Ремингтон».

Чего только не печаталось на этой машинке?! Когда она, еще совсем новая и сверкающая металлическими боками, гордо красовалась в ратуше Бремена, ей приходилось печатать приятные вещи. Например, свидетельства о рождении детей. Или регистрации браков. Купчие на землю, или завещания. Бывали и черные дни, когда кто ни будь, из жителей Бремена умирал, приходилось, скрепя кареткой, печатать свидетельства о смерти. И тогда, машинка печально смотрела через окно ратуши на памятник Роланду, и тот, хмурился в ответ, тоже не довольный и грустный.

Во время войны, машинке пришлось попутешествовать по Европе, в составе Группы армий Центр, где ей приходилось печатать только имена и фамилии. Огромные, нескончаемые ряды и колонки имен. Только однажды, сам Вальтер Модель, удостоил ее своим авторством, написав лирическое письмо своей жене, фрау…как же её? Забыла, память уже не та. Впрочем, не важно. Да и лирика Вальтера, как затем оказалось, была не искренней. Не настоящей, притворной, и наигранной. Потому что автор, оказывается, был военным преступником. Впрочем, сейчас, по прошествии времени, трудно сказать, преступник он был, или просто генерал, выполняющий приказы.

Под Курском, судьба машинки совершила резкий вираж. И дело даже не в том, что после блестяще проведенной операции «Багратион», её хозяева бежали, бросая все, что могло им помешать при отступлении, и даже не то, что она попала в руки русских. Самым болезненным было то, что ей пришлось перенести пересадку жизненно важных органов. Латинские литеры были варварски удалены, и их место заняли неизвестные, «окающие», «акающие», и «шипящие» чужаки. Первое время после операции, машинке казалось, что она сходит с ума. Словно сомнамбула, лишенная воли, и практически равнодушная к внешним раздражителям, она тупо повторяла за автором его слова, проговариваемые вслух, и механически выдавала, непонятную ей самой, литеру. Впрочем, по типу набора текста, машинка вскоре поняла, что печатает она все те же липкие от крови и слез, пронизанные могильным холодом списки, только на другом, не понятном пока, языке.

Фамилий было очень много, гораздо больше, чем до отступления, и машинка, постепенно возвращаясь к жизни, понемногу начала разбираться в хитросплетениях русского языка. «Он не так уж и плох», думала она. «Гораздо музыкальней родного, правда и намного сложнее». Вот только стали западать несколько букв. То ли русские мастера были недостаточно квалифицированными, то ли спешили, но после болезненной пересадки, машинка постоянно слышала матюки автора, когда он пальцами пытался поправить запавшую клавишу. Тогда же начала поскрипывать и постанывать каретка, то ли от жалости к бесконечным спискам погибших солдат, толи потому что, новые хозяева даже и не помышляли о чистке, или смазке её рабочих частей.

Но настоящие испытания выпали на долю машинки, уже после войны. Когда она переехала в Москву, на Никольскую 23. Здесь ей пришлось ежедневно печатать десятки приговоров в день. Правда, смертную казнь вскоре отменили, но ненадолго. А вот старожилы рассказывали, что в довоенное время приходилось работать круглосуточно, выдавая путевки на тот свет сотнями в день. А иногда и тысячами! Так что машинке еще повезло.

В Здании Верховного суда машинка проработала еще несколько лет, и вышла на пенсию, вместе с судебным приставом Вениамином Ляпишевским, который и забрал её, списанную с баланса, к себе домой. И машинка подумала, что, наконец, и на её улице будет праздник, и она, на старости лет отдохнет душой, так как Вениамин засел за написание мемуаров. Но то, что с «легкой» руки пристава оскверняло бумагу, было еще более омерзительно, чем-то, что приходилось печатать во время войны. Машинка окончательно потеряла веру в человечество. Она сопротивлялась, и из последних сил боролась с графоманством пристава, то скрещивая поводки с закрепленными на концах литерами, то заминая копирку, или бумагу, то просто отказываясь перемещать каретку. Пристав, будучи человеком от природы ленивым, и всю жизнь плывущим по течению, плюнул на непокорную английскую железяку, и закинул её на антресоли, в старом «сталинском» доме, где она пребывала в забвении много лет, вспоминая счастливую молодость, родной Бремен, ратушу, и неспешные и прозрачные воды Везера.

Несколько десятков лет прошли в полном забвении, но вот однажды, дверцы антресолей распахнулись, и в пыльное и темное пространство, заполненное ненужными теперь, но когда-то, такими необходимыми вещами, ворвался сноп яркого света. А одновременно со светом, непонятная и незнакомая музыка наполнила сухой и спертый воздух. И давно уже забытый человеческий голос произнес:
- Так, что тут у нас?
Забытые и покрытые толстым слоем пыли, вещи, проснувшиеся от света и звуков, щурясь и потягиваясь, беззвучно затараторили, перебивая друг друга:
- Меня! Меня! Возьми меня!
Рука протянулась к Ремингтону. Пожалуй, к единственной вещи, которая ни за что не хотела покидать темный чердак. Уж лучше здесь, в мыслях о вечном, чем опять, подчиняясь чужой воле, строчить пасквили, и смертные приговоры.

Но рука была неумолима, и вытащив машинку на божий свет, стерла с нее пыль, прочистила, смазала детали, подправила то, что было необходимо подправить, и водрузила на письменный стол. «Вроде приличный человек», с благодарностью подумала машинка. «Писатель, наверное». И вновь, в очередной раз, машинка подумала, что ей все-таки повезло, и она напишет действительно, что ни будь стоящее. Но радужным её мечтам не суждено было сбыться. «Приличный человек» извлек машинку не для своих собственных нужд, так как был далек от писательской деятельности, а для своего сына, юного дарования, занимающегося в литературном кружке местного «дворца пионеров».

«Юное дарование» пришло домой ближе к вечеру. Отец подвел сына к столу, и указав на Ремингтон, сказал:
- Ну вот, сынок, ты теперь как настоящий писатель будешь.
- Здорово! – Ответил сын, и достав из стола копирку и лист белоснежной бумаги, вставил их под валик, и провернул привод. Затем, в ожидании, повернулся в сторону отца.
- Ухожу, ухожу! Не буду тебе мешать! - Сказал тот, и улыбаясь, вышел из комнаты.
Мальчик задумался на минуту, а затем, не имея опыта в машинописи, медленно, одним пальцем, но резко и с нажимом, поочередно вдавил три клавиши, «Х», «У», «Й». И в конце, еще раз с силой надавив клавишу, он добавил этому короткому произведению, немного экспрессии «!» Короткое слово жирно отпечаталось на белом полотне бумаги, и вызвало неописуемый восторг автора. Он наклонил голову на бок, любуясь своим творчеством, и погладив машинку по металлическому ржавому боку, многообещающе улыбнулся.


С уважением VPR 12.2007

[VPR]

Блядь.

Мальчик сидел на корточках, и торчащими из подранных рукавиц пальцами, возил по луже. Кроме него во дворе не было ни души. Одиноко торчащий рядом уличный фонарь, источал слабый свет, в границах которого хорошо были видны первые снежинки.

Как много нового узнал он сегодня вечером. Жизнь взрослых, полная загадок и секретов, чуть приоткрыла для него завесу своих тайн. Калейдоскоп событий, пронесшихся перед его взором, заставил детский мозг работать на повышенных оборотах.

Сегодня вечером маму побили. Вернее, мама подралась на кухне с тетей Галей, и с какой то противной старухой. Ничто не предвещало таких бурных, из ряда вон выходящих событий. Обычный семейный вечер. Ужин, телевизор, солдатики на полу. И вдруг звонок в дверь…
Они вошли, и мальчику сразу не понравилось выражение их лиц и нервные жесты.

- Пошли на кухню, поговорить надо, – коротко и зло сказала тетя Галя маме, а старуха сразу начала громко, и как-то, по куриному кудахтать. Она выкрикивала, хлесткие, странные, и неприятные слова в адрес мамы. Когда шум на кухне достиг своего апогея, мальчик не выдержал и побежал на крик. В коридоре уже столпились соседи, и молча наблюдали за происходящим. Малыш протиснулся между ними. Кто-то пытался ухватить его за руку, но мальчик вырвался, и на четвереньках вполз на кухню.

То, что он увидел, очень ему не понравилось. Тетя Галя ухватилась за мамины волосы, и молча таскала ее по всей кухне. Мама, как Ванька-встанька, раскачивалась из стороны в сторону, и семенила ногами, пытаясь удержать равновесие. Она схватилась за руки тети Гали, пыталась освободиться. Но безуспешно. Да еще старуха, как потом оказалось, тети Галина мать, все время хотела пнуть маму в живот. Мальчик обернулся в сторону соседей, ища поддержки, но те, только стояли и улыбались, наслаждаясь бесплатным зрелищем. Поняв, что помощи ждать неоткуда, малыш решил действовать сам.

Тетю Галю он трогать не хотел, все-таки подруга мамы. Поэтому он решил напасть на старуху. Решил, и напал. С визгом, он бросился к ней, и точно выверенным ударом, достал ее ногой в живот. Все-таки не зря летом, друг Колька научил его играть в футбол. Удар был неожиданным и достаточно сильным. Старуха перегнулась пополам и пронзительно завизжала. Соседи в один голос громко охнули. Тетя Галя тоже внезапно разжала руки, и мальчик увидал свою маму, с раскрасневшимся лицом и растрепанными волосами.

- Блядь. – Тихо и хлестко сказала тетя Галя, и внезапно наотмашь ударила маму по лицу.
«Жаль, что нет дяди Гены» - подумал малыш. «Уж он бы не дал маму в обиду». Правда тут же он вспомнил, что дядя Гена приходился мужем тети Гали, и это обстоятельство заставило его засомневаться.

Впрочем, хорошо, что дяди Гены нет. Мальчик не особенно любил его. Дядя Гена постоянно говорил, что если бы он был отцом мальчика, то тот уже давно познакомился бы с ремнем. С ремнем знакомиться страх, как не хотелось. И еще, когда они с мамой пришли к дяде Гене в гости, его, маленького мальчика, заставили зачем-то целую вечность проторчать на лестничной площадке, и только потом впустили в квартиру. Тети Гали, правда, тогда не было дома.

Мальчик бросился к матери, и обхватил ее руками. Соседи поняли, что спектакль закончился, и начали нехотя, и все время оглядываясь, разбредаться по комнатам. Старушка сидела на табуретке, и оповестила всех, что собирается умирать. Тетя Галя предложила выпроводить мальчика погулять, и продолжить дискуссию в комнате. «Подальше от посторонних глаз», так она сказала.

Мама в коридоре присела на корточки, и повязывая шарф малышу, шмыгала разбитым носом из которого, к ужасу мальчика не переставая, капала кровь.
- Иди, погуляй Егорка.
- А вы не будете больше драться? – спросил мальчик.
- Нет, больше не будем. – Успокоила его мама.

Холодная вода в луже, постепенно подернулась тоненьким слоем льда, и возить в ней пальцем стало гораздо интереснее. Снег уже пошел в полную силу, и Егорка понемногу успокоился. Страшно хотелось домой. Хотелось узнать, как там мама.
Дверь парадного скрипнула, и из подъезда вышли непрошенные гостьи. Егорка встал, и посмотрел в их сторону. Уходят. Ему вдруг стало страшно и обидно.
- Егор, иди домой. – Обернувшись, сказала тетя Галя.
- До свидания. – Опасливо ответил мальчик, и побежал к подъезду.

В комнате было тихо. Мама сидела у окна и смотрела на темное зимнее небо. На кухне кто-то из соседей громыхнул кастрюлей. Мальчик подошел к матери, и уткнулся лицом ей в колени. Мама погладила его по голове, и снова зашмыгала носом. Егорка поднял голову, и вглядываясь в лицо матери тихо спросил:
- Мам, ты блядь?

Мать внимательно посмотрела на сына, и он весь сжался от страха. Мама молчала лишь одно мгновение, но для Егорки оно показалось вечностью. Затем наклонилась поближе к его лицу, так близко, что мальчик с силой зажмурил глаза. И вдруг, в звенящей тишине комнаты раздался ее веселый и невероятно заразительный смех. Такой заразительный, что Егорка широко открыл глаза и залился, как серебряный колокольчик.
В дверь просунулась голова Петровича, из соседней комнаты. Как обычно, он был слегка под шафе.
- Всегда знал, что вы ебнутые. Только что дрались, а теперь ржете как кони. Выселять таких надо, за сто первый километр, – сказал он, и скрылся за дверью, сопровождаемый еще более громким и заразительным смехом.



© vpr 2007

[slimka21]

Возможно это покажеться Вам странным... но все же...


Предыстория

С каким расстоянием и на какую высоту поднимается только лишь взлетевший маленький нераспустившийся огонек лепестка?! Она, конечно же замечала его плавное ровное течение, но зачем ему это теперь?! Он более не испытывает надежды на лучший мир, не питает иллюзии земных чувств, только слышит все те же крики: «Вернись! Прошу! Я не могу…», которые он, впрочем, никогда не дослушивал до конца. Его тянуло лишь вверх, подальше от мирской суеты, там, где свободно и немного морозно…… где одиночество плетется ровными потоками уносимого воздуха, а красная слабость не притворяется в движение.
По тонкой невидимой никому паутине он мчится сколько угодно долго, желая подняться так высоко, как только позволяет жизнь. Его дыхание все же прервется, но он этого уже не заметит. Он не заметит и того, что станет вдруг скользко, а ясность света прервется видимостью галактик.
и Тут появляюсь Я ! , идеально знакомая со смыслом своего существования.
Как всегда незаметно, закрывая его ладонями с обоих сторон, я, преступая пушистые перья облаков, тянусь, прорываясь сквозь потоки времени к несгорающей куче таких же вырванных, любимых, красивых и счастливых некогда лепестков. Приготовленный экстракт из них заставит мою каменную статую ожить только лишь на один миг (как мне кажется), чтобы произнести заклинание, дающее мне силы, не позволяющие упасть опять туда, на Землю. Не знаю, долго ли я существую подобным образом, но мне это бесспорно нравится. Я знаю, что запас неудачных цветков никогда не иссякнет. Я знаю, что буду любоваться неудавшимися жизнями, и что-то внутри меня щелкнет и сожмется в комок. Странные воспоминания о прошлой, невозможной жизни, и о НеЙ, просочатся сквозь тягучие трещины, напоминающие о том, что сама я оказалась здесь, притянутая из реальности, с кажущейся невозможной темной стороной моей старой руки, зовущей обратно, опускающейся, и не желающей мне подчиниться.
Она всегда бьется в протестах, пытаясь вызвать чувства к чему-то…
Я редко помню и ее, тягучую, неизменную, но невероятно настоящую. Идеал той, которую все жаждут. Я держала ее в руках, не одна, конечно же, хотя уже могу позволить себе усомниться в этом.
Вы сказали бы, посмотрев на меня теперешнюю: «Не верим. Такого не бывает. По тебе не скажешь». И я опустила бы глаза с картинкою прошлого и молча, глотая боль, медленно прошла бы мимо Вас.
Я ушла, улетела как можно дальше, чтобы не было подобного, оставив ее с Вами, не зная кому теперь отдана, хорошо ли ей, заслуживаете ли Вы?! Хотя, заслуживала ли я?! Он, бесспорно! А я?
Скорее я была лишней между ними, двумя идеальными, хотя без меня она бы не пришла, о чем говорила мне не раз. Не умею думать о том, чего не было бы, если бы… однако, помню все до последней единой капли… храню, никому не сообщая и не открывая сундук даже для себя.
Она там, сейчас, с радостью и грустью отрывает лепестки и кидает вверх, знает ли она что здесь ловлю их Я, навещает ли она Его, знает ли, что единственное желание, которое я загадываю, допивая последнюю каплю из мусора лепестков, это желание, чтобы Он забыл меня. Может, оно давно уже сбылось, но я не придумала нового…
Никто не подает голоса и я не знаю вестей снизу. Лишь только по все еще пребывающим лепесткам, я понимаю, что гармония не пришла, а Она продолжает господствовать там, разделяя, вонзая свои множественные кинжалы, кончая в трупы безжалостной болью!
Вертя в руках потухшие часы, она, я уверена, как и тогда, гордо смеется, перерезая веревки воздушного змея.
«Как странно - править миром, не побывав в нем» - вот что бы я хотела передать ей.
Все знают Ее, не произнося имени. Все желают схватить за руку, даже предвидя, что будет после!!!
А ненависть к ней, вырастая до безграничных размеров, вмиг сгорает только при ее кратком иллюзорном возвращении. Это не загадка, это Она!
Раньше мое высокопоставленное «Да» сводило ее с ума, распыляя на ней весну. Я помню, что она могла быть гладкой и приятной, когда сама того хотела. Но я не умела обращаться и давать то, что ей было нужно. По сути, я не умела даже существовать Там, теперь я знаю, что для этого мне нужно только чужое тепло с силами…

Ты мог бы и не предлагать черту финиша. Я сама до нее тогда почти уже добралась. Она ушла, выгнанная и обиженная из нашего дома… как же я молилась о том, чтобы ее отголосок в виде боли не затерялся где-то. Днем я обыскивала все закутки, подвалы и сарай, а вечером просила Бога, не получить ее в награду, даже если я и заслуживаю.
Ты жил спокойно в своей отдельной комнате на чердаке, со своими желто-грязными тучами, стук которых в твое окно я слышала по ночам. Ты любил теперь другую, не похожую на меня - сломанную, кривую, изогнутую нить, в противоположность мне, идеальной! Я же не любила никого, и со временем, забыла о поисках какой-то там боли…
Так шло время, проверяя нас на живучесть во сне, а мы с ним даже не встречались.
Как это странно и печально, что именно, когда я удостоверилась в том, что все гладко, боль выросла из твоей плесени на чердаке, где ты прятал ее всегда украдкой и вошла в тебя. За все, что было сделано, я заслуживала ее, а не ты!! Но я и предположить не могла, что она бросится на тебя и вкорениться навеки.
Тогда, только поняв, я, нарушая все правила, силой оторвала замок, ворвавшись в твою конуру. Сгибаясь под низкими потолками, сдергивая с себя столетнюю паутину, я пробивалась в темной забытой пыли к самому дальнему углу, в котором ты сидел на корточках, закрывая лицо руками. Я прижалась к тебе так сильно, как только могла, пытаясь забрать ее себе, но она ухмылялась и погружалась в тебя все глубже... Я кричала и пыталась сорвать твое сердце с петель, но она смеялась и увеличивалась, только подразнивая меня. Ее хитрый план удался. Вкоренившись в тебе, она пробудила новую себя, хотя и иную, - во мне!

Ты снова любил меня, только болезненно, я снова жалела тебя, ненавидя себя…
Мы проводили все дни и ночи на твоем чердаке, обнявшись, но любить, как прежде не могли и поэтому страдали. «Лучше» забыло нас и не появлялось, зато «так же» отпустило длинные корни на труднопроходимом деревянном полу.
Я слепо верила твоим холодным щекам, по которым катились слезы. Мы умывались ими по утрам, мы ели свои сердца на десерт. Мы перестали верить в существование света и тепла моря. Я хотела забрать ее себе, потому что ты не должен был страдать! Трагедия была в том, что мы, находясь вместе, не чувствовали… ничего кроме боли! Ты чувствовал ее с первоисточников, я – лишь твои отголоски.
Ты часто говорил мне «Иди», но я не могла. Так каждый день проходила мимо, махая, одинаковая вечность…
Однажды, решившись, я, надеясь на «лучше», вышла искать его там, за дверью, но заблудилась и не нашла вход обратно. Тогда я поняла, что «лучше» сбежало, оно было там, на твоем чердаке, когда нас было двое. А теперь его нет. И тебя теперь нет. Я стою в неизвестности, мне не хочется больше дышать, делать, идти… наследник боли – часть меня, ненависть ко всей себе – часть меня, пустота – остальное заполнение ненужной души. Я пропускаю потоки безвозвратности, моя миссия окончена, наконец,… меня забирают…
Пришла зеленая муть, подняв меня, отрезав крылья и нити, привязывавшие к земле и я, спокойно поднялась вверх, забыв о «лучше», чердаке, боли и Тебе…
Я стала любить себя так, как будто это был кто-то другой! Я стала жить собственными потребностями и вскоре поняла, как продлевать существование, - надо просто заимствовать его у тех, у кого «не получилось», а таких благо Вся земля, и пожирая их остатки я, в сущности, забыла даже о ней!
Так много уже прошло их через меня, таких же, какой была и я когда-то. Один остаток в виде лепестка оживляет меня чтобы дождаться следующего. Это беспрерывное время, я не думаю ни о чем… мне все равно кого есть. Может кроме меня никого и не существует в этой плоскости, ведь никто не застрахован от иллюзии. Но мне не важно – я ничего не ощущаю с тех самых пор… когда… я забыла дорогу обратно
Только одно, банальное, мне хочется спросить: «Как ты там? Не оторвался ли твой лепесток, не съела ли я тебя, не заметив?»

Я прилетела обратно, чтобы сказать тебе «Живи!», но тебя не оказалось там же.
Я спустилась, посмотреть снова в твои безумные любимые мною глаза, но ты отвернулся, только завидев меня в дальней звезде небоскреба.
Я прибежала, раскинуть накопившиеся потоки слез на твои свободные крылья, но оказалось, они сгорели вместе с несчастным случаем, и теперь ты размахиваешь обычными руками.
Я пришла протянуть свои длинные руки к твоим мягким сладостным ладоням, но ты сжал мои пальцы, сделав больно, и оторвал длинные руки с корнями, бросив подальше.
И когда я вернулась к тебе в инвалидной коляске, ты, наконец, пригласил меня войти, помог встать, и мы ступили на твой ковер из шипов, на котором ты так любил спать наедине в последнее время. Ты посмотрел на мою лысую голову и предложил остаться.
Мы сели в разных углах твоего чердака, и я чувствовала, как стальные толстые иглы медленно проникают через все тело мне прямо в мозг.

- Где же ты была все это время?
- Там, - показала я глазами на твой потолок.
- Там хорошо?
- Что означает это слово?
- Я не знаю, но его произносят.
- Ты все еще не превратился в песок?!
- Я хотел, но все думал Ты вернешься… !
- Как простить меня теперь за глупость и любовь?

Ты посмотрел на меня в последний раз, пожал плечами, развернулся и лег на пол, свернувшись в комок. Шипы проникли в тебя, и кровь начала сочиться из многочисленных дыр.
Я делала попытки дышать, но поняла, что давно разучилась. Я пыталась остановить поток слез, лившихся из меня рекой и обещавших вскоре уничтожить. Из последних сил, я протянула тебе искусственные крылья, заменявшие мне былые, и поползла к твоему черному углу, но там осталось только отчаянье с тысячью капель Тебя…
Мне казалось, что чувства медленно пропадают, но я не знала правда это или нет…

Теперь я не буду жить, но и не умру; буду созерцать не знаю что, без права участия… так же как и ты, но по разные линии Галактики. Мы никогда не увидим друг друга… быть может только запомним себя живыми, если сможем, иначе ВСЁ было бессмысленно,
и страдания,
и мимолетная радость,
только теперь это уже не имеет никакого значения и мозг скоро откажет воспоминаниям,
твоя и моя кровь сотрется с железных шипов, дом обрушится, и чердак вместе с ним сравняется с землей и пылью, моя звезда потухнет, упадя на Землю, а оставшаяся в воздухе любовь сгорит ядерным пламенем, тем более что ее осталось так мало!

Не знаю, где прячется обещанная Мне Вечность, я никогда ее не видела, наверное, потому, что на меня всегда светила лишь обратная сторона Луны, которая наверняка давно похоронена рядом с красным холодным Солнцем.

Думаю, там уже придумали новую систему вращения Всего и хотелось бы верить что теперь наступило желаемое, хотя впрочем, мне ли решать?!

Только теперь… в абсолютной свободе от желаний… я поняла… что там было «хорошо» ! ...

[Valcyrye]

А можно мне???))

Скрипач---------

Темно-алое небо то зажигалось запоздалыми лучами заката, то неожиданно гасло…
Словно сотни мечей, свет пронзал розовые тряпичные тучи…
В твоих руках – скрипка…
Стальная скрипка в руках бессмертного скрипача…
Когда ты касался первой струны – плакало небо, чистыми синими слезами-фиалками.

И ты играл тоску…

Когда касался второй – тускнел светоч дня, превращаясь в луну… Небо преображалось в бархатно-лазурное.

И ты играл печаль…

Ты коснулся третьей… И море, отражая, загорелось, зажглось… Где-то за холмами рождался костер из зажженной солнцем радости.

И ты играл мечту…

И музыка разливалась ночными ручьями по земле… Расползалась по ветвям, словно ночь, неизменно берущая у мира свое…Разносилась на спинах проказников-ветров…
Она жила…

Доносясь до людей, музыка менялась…
Для каждого становилась она другой…

Одному – помогала решить…
Другому – придумать…
Третьему – жить…
Четвертому – понять…
Пятому – успеть…
Шестому – умереть…

И каждый из них упивался этими звуками, не пытаясь понять, разузнать, определить, проверить…

Может, это единственное, что осталось у мира чистого – твоя музыка…
Будь с нами вечно, нам все равно, во что верить…
Стальная скрипка в руках бессмертного скрипача…

[slimka21]

Valcyrye, прочитала с конца к началу, понравилось))

[VPR]

Автор: vpr
Мадера
Стою и смотрю на своё отражение в зеркале. Я ищу изменений, подспудно желая, чтобы они проявились, и одновременно боюсь увидеть их. Нет, не сегодня. Я не вижу протянувшихся от крыльев носа к углам рта, глубоких жёстких морщин. И цвет глаз не изменился от светло-серого к багрово-красному, или какой там должен быть? В копне волос пытаюсь нащупать две маленьких костных трубки, наполненных кровью. Ничего нет. Опускаю глаза, и разглядываю свои босые ступни. Пальцы ещё не срослись, не ороговели, хотя, эпидермис постепенно модифицировался в мозоль. Но это не то. Не то.

Нужно подстричься. Волосы свалялись жёсткими паклями. Они лезут в глаза и щекочут веки. Подумал, что мне необходимо подстричься и побриться. Не знаю, не понимаю – зачем. Не отдаю себе отчёта. Просто подумал. К чему?

В постели у меня за спиной шевельнулась простыня. Я услышал это обострившимся за последнее время слухом. Это проснулась моя жена. Моя ли? Вчера она пришла поздно ночью, ничего не говоря, разделась и легла рядом со мной. Я не спал, я всё слышал, но не сказал ни слова. Постарался не шевелиться и показать всем своим видом, что я сплю. Она поверила, а может и нет. Да и имеет ли это значение?
Я долго лежал к ней спиной, с открытыми глазами, и смотрел в окно. Мягкие белые хлопья медленно вращались за окном, танцуя в свете уличного фонаря. Как тогда. Тогда…

***
Тогда тоже шёл снег. Такими же мягкими хлопьями. Я вышел на балкон, глотнул свежий морозный воздух, и закурил. Достал мобильный и набрал номер:
- Привет.
- Приветик, ну наконец то. Я уже думала, ты не позвонишь.
- Чего это?
- Я жду. Ты не звонишь.
- Да Сашка не успел уроки сделать. Пришлось помочь. Ты же знаешь, у него с математикой проблемы. Да ещё ноет всё время.
- Чего ноет?
- Живот у него болит.
- Дай ему «Но-шпу».
- Дал уже. – Соврал я.
- Ты скоро приедешь?
- Скоро. Взять что нибудь?
- Ты знаешь.
- Знаю. Скоро буду, пока.
- Пока, целую.

Да, я знаю. Татьяна любит Мадеру. «Фул Рич». Вот только где найти её в это время, ума не приложу. Зачем я спросил? Можно было и без Мадеры обойтись сегодня. Но, раз обещал, нужно найти.
В балконную дверь постучали. Сашка. Он прижался к стеклу носом, который смешно расплющился, и был похож на поросячий пятачок. Я швырнул окурок с балкона, и открыл балконную дверь.
- Ты чего, малыш? Решил уже?
- Не получается, пап. Помоги.
- Как ты достал меня. Нельзя же быть таким тупым, в самом деле!?
- Я не понимаю…
- Хорошо, сейчас приду.

Прочитав в двадцать пятый или в тридцатый раз условия задачи сыну, рисую на тетрадном листке какие то замысловатые схемы, автомобили, ящики с яблоками, грузчиков... Может так дойдёт? Хотя, понимаю, что уже и сам запутался вконец, и запутал ребёнка. Начинаю выходить из себя. Злюсь, хватаю со стола линейку, и со всей силы бью Сашку по руке, теребящей ластик.
- Ты слушаешь меня или нет?
Линейка разлетается на части, Сашка отдёргивает руку и испуганно смотрит на меня. Замечаю, как на его кисти розовеет полоска моего гнева.
- Слушаю. Слушаю я, но не понимаю ничего.
- Блять! – В сердцах говорю я и резко выпрямляюсь. Боковым зрением вижу, как мой сын вздрогнул, и инстинктивно загородил лицо рукой.
- Что ты дёргаешься? Я тебя бью что ли? – Спрашиваю я.
- Ударил же.
- Знаешь, всему есть предел. Даже твоей тупости.

Я не часто бью его. Фактически не бью. Иногда, больше для демонстрации, достаю ремень. Битьё не даёт результатов, с ним – точно. Плевать он хотел на боль, на унижение. Сильный и своенравный. Ничем его не сломать. Чёрт! Столько времени потеряно. Мадера эта ещё, будь она неладна. Я сдаюсь, в который уже раз, быстро пишу Сашке решение задачи и язвительно спрашиваю:
- Надеюсь, переписать мозгов хватит?
Сашка кивает.
- Слава богу. – Картинно взмахиваю руками. – Только аккуратно. Понял?
- Понял.
- Я уеду на время. Если будет звонить мама - я у Клюева. Всё понятно?
- Всё.

Ну, слава богу. Иду в прихожую, снимаю с вешалки куртку. А в голове только одно. Мадера. Ну, и ещё Татьяна. Уже собираюсь отпереть дверь, как в прихожей появляется Сашка:
- Пап, у меня что то колет.
Это уже невыносимо. Неужели так трудно понять, что у взрослых есть своя, личная жизнь.
- Где. – Спрашиваю.
- Вот тут. – Говорит сын, и тычет себя пальцем в бок. – Ой! Опять кольнуло.
- Что ты как маленький. Пойди таблетку прими.
- Какую?
- Когда же ты уже станешь самостоятельным? – Спрашиваю я и прохожу в комнату. Достаю из аптечки лекарство, и даю ему.
- Вот. Водой запей.

Выскочил за дверь, и не дожидаясь лифта, побежал вниз по ступенькам. Нехорошо как то, неспокойно на душе. Уже сидя в машине, набираю номер подруги моей жены и нашего «домашнего» доктора, Люды Лузгиной, но в этот момент на мобильный идёт входящий от Тани. Принимаю вызов.
- Приветик, ну ты где?
- Еду уже.
- Я уже заждалась.
- Я понимаю, прости. Скоро буду.
- Уроки доделывал? – Смеётся Таня.
- Ну, типа того. – Отвечаю. – Танюш, я уже в машине. Сейчас Мадеру возьму и лечу к тебе, милая.
- Я жду. Пока.
- Пока. – Отвечаю я уже коротким гудкам в трубке.

Блять, где её сейчас искать то, Мадеру эту. Попытаюсь по дороге. Если нет, придётся сделать небольшой крюк к «Центральному». Там точно есть, но всё таки, наверное лучше по дороге поискать. Два-три магазина есть.
Выворачиваю со двора и через «две сплошные», на Линейную. Слева посигналил фарами, какой то правдолюб. Ладно бы ещё ехал быстро. Плетется по насту, как паралитик. Сигналит ещё, гнида. Дела у меня. Иди в жупу! Машина первые метров двадцать идёт юзом, затем выравнивается, и я пристраиваю её в небольшую колею, начавшую образовываться после сегодняшнего снегопада. Что то я хотел? Мадера. Ну, это понятно. А! Люде позвонить. Доеду до магазина и оттуда.… В этот момент, дисплей моего мобильного, лежащего на пассажирском кресле, загорается холодным синим цветом.
- Ало. Что такое случилось?
- Пап, можно я завтра в школу не пойду?
- С чего бы это? – Спрашиваю я, в душе радуясь, что завтра можно подольше поспать, а не тащиться ни свет, ни заря в школу. Жена, конечно, не одобрила бы, но… она далеко сейчас. И вообще, кто придумал в такую рань начинать занятия.
- Очень живот болит. Колет прям. – Жалобно говорит Сашка и дышит учащенно в трубку.
- Сына, успокойся. Водички попей, а лучше всего – ложись спать. Уснёшь, и всё пройдёт. Хорошо?
- Хорошо.

***
Нужно позвонить Люде. А вот и магазин. Паркуюсь в небольшом «кармане». Врываюсь в светлое помещение торгового зала. На ходу набираю номер.
- Алё, привет Володя.
- Здравствуй Людочка.
Рыскаю глазами по полкам, заставленным пёстрыми бутылками с брожёным виноградом разных сортов. Каберне, Мерло, Херес, Кагор, снова Каберне…. Твою мать! Можно было хотя бы расставить нормально…
- Ты чего молчишь?
- Что? – Спрашиваю я, и вдруг понимаю, что держу свой мобильный возле своего уха.
- Чего молчишь, спрашиваю?
- А… это… Сашка что то жалуется на живот. Ну, болит живот, вобщем.
- Где именно болит, в каком месте? – Спросила Люда.
- Да разве поймёшь? Везде.
- Рези есть?
- Слушай, Люда. Откуда я знаю, есть там рези у него, или нет. Не у меня же болит! – Срываюсь я.
- Так спроси.
Хватаю за рукав проходящего мимо продавца, и не убирая телефон от уха, спрашиваю его:
- Мадера есть? Уже, какая ни будь?
Парень трясёт головой и пожимает плечами.
- Что? – Спросила Люда.
- Я не тебе.
- Живот у него пощупай. – Слышу я её голос в трубке, уже выскочив на улицу.
- Хорошо, сейчас.
Сказать, что я не дома, просто не могу. Это будет неправильно. Так просто не должно быть.
Открываю машину, плюхаюсь на сидение. Правой рукой щупаю пассажирское сидение и спрашиваю:
- Тут болит? А тут? Не болит?
- Ну, что? – Нетерпеливо спросила Люда.
- Да не знаю я. В центре болит. А как болит, хрен разберёшь.
- Лекарства давал ему, какие ни будь.
- «Но-шпу».
- Что то ещё?
- Нет.
- Ну, я тебе так ничего не могу сказать. Знаешь что? Вызови скорую.
- Спасибо за совет.
- Перезвони мне, хорошо.
- Хорошо.

***
Во втором, находящемся по дороге к дому Тани магазине, Мадеры тоже не оказалось. Этого стоило ожидать. Придётся ехать в «Центральный». Уже на выходе – звонок. Сын. Перезваниваю с безлимитного, одновременно смахивая рукавом наваливший на лобовое стекло, рыхлый снег...
- Пап…
- Ну, что ты, малыш?
- Пап, очень болит.
- Ложись маленький, я скоро буду.
- Я не маленький. – Обиделся Сашка.
Специально так сказал. Знаю, что ему не нравится. Если есть эмоции, значит не всё так уж плохо.
- Ну, хорошо, хорошо. Большой.
- Ты когда приедешь?
…
- Пап.
Я сижу в машине, и смотрю на лобовое стекло. Последствия моих быстрых манипуляций по удалению снега рукавом куртки, приковали моё внимание. Я пытаюсь понять, что именно так заинтересовало меня, но не могу. Какой то белый круг, линии, проходящие сквозь него…
- Пап.
- Да.
- Пап, ну когда?
- Что – когда? – Задумчиво переспросил я и потянул носом. В салоне появился запах палёной проводки. Надо будет завтра Пете сказать, что бы посмотрел, в чём дело.
- Когда ты приедешь?
- Скоро.
- Через час?
- Послушай. Я не знаю. Или ложись спать сейчас же, или… или когда я приеду, ты пожалеешь, понял? – Я уже сорвался на крик в конце фразы.
- Понял.

Блять, ну почему, когда появляется редкая возможность сделать что то для себя, просто для себя, все вокруг начинают сходить с ума. Всем я нужен, все…
Я вдруг понял, на что похожи узоры на моём стекле. Посередине, большой жирный крест, чуть скошенный на бок, с коротким основанием и непропорционально длинной верхней частью. Ну, не такой, как обычно мы привыкли видеть, а наоборот, как будто перевёрнутый вверх ногами. И солнце, или звезда... Крест как раз проходил сквозь звезду, и основание его являлось её пятым лучом. Всё это было похоже на какие то пиктограммы. Я в них не разбираюсь, вот жена точно бы сказала, что они значат. Я провернул ключ в замке зажигания, и включил «дворники». В одно мгновение с лобового стекла исчезли все узоры. Снова зазвонил телефон.
- Пап…
- Что?
- Ты когда приедешь?
- Иди, искупайся, и ложись спать, хорошо? А я скоро приеду.
- Хорошо.

***
Пробиваюсь через небольшую группу подростков у полки с винами. Ищу глазами заветную бутылку. Вот она! Хоть что то позитивное за сегодня. Телефонный звонок от Люды застал меня уже на кассе.
- Ну что? Как дела?
- Нормально, вроде.
- Скорую вызывал?
…
Кассирша подняла на меня свои коровьи глаза и протянула:
- У вас пять рублей будет? Мне сдачу нечем дать.
Я отмахнулся, мол, сдачи не нужно. Схватил чек, пакет с бутылкой Мадеры, и выскочил на улицу.
- Что? – Спрашиваю. – Ало!
- Я говорю, скорую вызывал?
- Я не слышу. Ало, Люда. Я перезвоню.

***
Уже на подъезде к Таниному дому мне позвонил Сашка.
- Папа, меня вырвало.
…
- У меня сильно болит, пап. Ты когда приедешь?
- Где болит? – Задал я вопрос, который уже давно следовало задать, но было некогда это сделать в погоне за Мадерой.
- Вот тут. – По-детски непосредственно ответил сын.
- Где тут, малыш?
- Слева. Очень болит. И всё время тошнит. Папа, когда ты приедешь?
- Скоро. Мне нужно позвонить. – Сказал я и нажал на сброс.

Я набираю номер Люды. Она тут же берёт трубку.
- Люда, у него болит левый бок. И всё время рвёт.
- Ты что, скорую не вызывал?
- Вы… вызывал… вот… жду.
- Ты объяснил им, в чём дело? Володя – это не шутки, понимаешь?
- Да.
- Я сейчас сама перезвоню. Номер квартиры у вас какой, я не помню.
- Да. Пятьдесят первая. – Говорю я, и в который уже раз за сегодня, пересекаю две сплошные. В зеркале заднего вида вспыхивают яркие огни, я ощущаю сильный удар и скрежет металла. Выскакиваю из машины, хватаю, зачем то пакет с бутылкой Мадеры, и оскальзываясь на снежном укатанном насте, что есть силы бегу. Бегу как можно дальше. Повернув в проулок, несусь двором на параллельную улицу, затем влево, под арку, и выскакиваю на проспект. Голосую. Никто не останавливается. Тогда я выхожу на проезжую часть и раскидываю руки в разные стороны. Первый же водитель притормаживает прямо передо мной, открывает окно и что то кричит мне, размахивая руками. Я быстро запрыгиваю на переднее пассажирское сидение.
- Ты куда прёшь, орёл? Охуел что ли?
- Мне на Линейную нужно. Срочно. Я заплачу.
- Да мне похуй!
-Я прошу вас. Там ребёнок. Ему плохо. Я заплачу сколько скажете.
Водитель недоверчиво оглядел меня, затем сказал:
- Пятьсот.
Я достал из кошелька пятисотку и положил на торпедо.
- Прошу вас, побыстрее, если можно.
- Ну да. В такую погоду только рысачить. Ладно.

***

Скорая приехала почти сразу за мной. Сашка лежал на кровати, весь мокрый. Простыня и подушка были залиты какими то желто-зелёными пятнами. Запахов я не различал. Саша часто дышал и разговаривал с кем то. С кем то, но не со мной. Я попытался приподнять его. Он повис у меня на руках, как ватная кукла. Я снова положил его на кровать, и бросился в спальню. Схватил градусник. Не понимая, зачем. Это было первое, что пришло мне в голову. В этот самый момент в дверь позвонили.
Остальные события того дня я помню достаточно отрывисто и смутно. Скорая. Больница. Часы, проведённые в приёмном покое. Бесконечные звонки жены, Люды, Тани, родственников. А через несколько часов, в длинном коридоре больницы я увидел его. Он шёл в мою сторону, уставший и обречённый. Мне даже не нужно было слышать то, что он мне сказал. Я понял это по его виду, еще тогда, когда он вышел из приоткрывшейся двери в самом конце коридора. Отливающие металлическим звоном слова; острый аппендицит, перитонит, интоксикация… и самое главное, слова, которые навсегда врезались в мою память:
- Было уже слишком поздно. Мы потеряли очень много времени.

Я вернулся домой под утро. На входе споткнулся о пластиковый пакет. Достал из него бутылку Мадеры и долго вглядывался в её багровое нутро, переливающееся за стеклом. Затем вошёл в детскую, посмотрел на пустую, смятую постель. Размахнулся, и что есть силы метнул бутылку об стену у изголовья кровати. Бутылка разлетелась на сотни осколков, усыпавших пол, постель, и прикроватный коврик. Светло-бурое пятно мгновенно пропитало обои, вырисовывая на стене страшного вида пиктограммы и знаки. Я лёг на грязную постель, и уткнувшись лицом в подушку, выл до самого вечера, вдыхая запах пропитавший испачканные простыни, смешавшийся с приторно – горьковатым запахом калёного ореха.

***
Я закончил осматривать своё лицо, руки и ноги. Повернулся в сторону постели. Моя жена проснулась, и наши взгляды встретились. С тех пор прошло уже три года. Я ничего ей не сказал о событиях того вечера. А она ничего не спрашивала. Первое время ей было всё равно, она не интересовалась ни диагнозом, ни историей болезни, ни причиной смерти Саши. А потом она всячески старалась отгородиться от этого события. Воздвигла непробиваемую стену между «до» и «после». А я продолжал молчать, пока, наконец, моё знание не стало выжирать меня изнутри, превращая в то, чем я стал сегодня.

Мы не отрываясь смотрим друг другу в глаза.
- Кровь. – Вдруг сказала Ира.
- Что?
- Кровь. У тебя на лице кровь.
Я повернулся к зеркалу и заметил, что из-под копны волос, от правого виска, наискосок к подбородку протянулась тонкая красная ленточка. Я стёр её ладонью, попробовал на язык. Приторно-сладковатый запах Мадеры. Я коснулся макушки, провёл ладонью к левому виску, затем к правому, и вдруг, наткнулся пальцами на нечто мягкое и липкое, появившееся рядом с макушкой, над правым ухом. Вот ОНО…
Из-за спины послышался голос Ирины:
- Володя, ты бы вызвал электрика. Опять этот запах. Как будто проводкой палёной пахнет…
- Да. Хорошо.

2008 vpr

[Valcyrye]

Valcyrye, прочитала с конца к началу, понравилось))

спасииибо)

[VPR]

«Наши»

О Лещенко, мало что было известно его товарищам по оружию. Сам он не распространялся на этот счёт, а задавать ему вопросы личного характера красноармейцы не решались. Поговаривали только, что жену его зарубили насмерть казаки. Но это было лишь предположение. Ведь должно же быть, хоть какое то оправдание его угрюмому и суровому виду.

Но сегодня вечером Захарыч решил вызвать командира на откровенность. Почему-то именно сегодня Лещенко был настроен на подобные разговоры. Видимо сказывалась усталость последних недель уходящей осени вызванная кровавыми и неожиданными событиями на побережье Азова.
- Слышь, Лешенко, а у тебя дети есть? – Спросил Захарыч.
- Да вот не нажили мы с Алексеевной детей-то. Не срослось что-то…
Захарыч хитро прищурился, затянулся самокруткой и, выпустив облако густого и едкого дыма, продолжил своё незатейливое дознание:
- Не беда. Наживёте ещё.
- Да нет, Захарыч. Вряд ли. – Ответил командир.
- А чего? Аль не магёт?
- Умерла моя Алексеевна. – Коротко ответил Лященко. Ему вдруг захотелось рассказать Захарычу и про тиф, и про ужасающий и беспощадный голод, покосившие всю их деревню, но он сдержался, и только махнул рукой.

Видя, что вытянуть сегодня из Лещенко ничего больше не удастся, Захарыч решил посвятить командира в хитросплетения своей родословной, но они не вызвали живого интереса командира. Из-за болтливости Захарыча, подробности эти давно были известны всему полку.
- А у меня сын. Здоровый, наверное, обалдуй уже. Скоро восьмой год как. - Задумчиво сказал Захарыч. Помолчал с минуту и спросил:
- А чего там, не слышно когда домой-то?
Лещенко только пожал плечами. Почесал небритый подбородок и с неохотой ответил:
- Да хер его знает. Деникина разобьём, а там видно будет. А вообще-то я не знаю. Мировая революция потом, вроде.
- Это что ж, опять в ружьё? Когда же я сынка увижу. Да и баба моя одна там. Как она справляется? – Уныло запричитал Захарыч.
- Ты мне эти контрреволюционные разговоры брось! Не время сейчас в поле раком стоять! - Да я чо,… я ни чо. Мне бы только семью повидать. Хоть одним глазком. – Смущенно и испуганно протянул Захарыч.

Лещенко сам уже давно дома не был. Ещё с «германской». Лет пять уж поди. Он вздохнул и что бы не дать тяжёлым мыслям овладеть собой, поднялся, и, растолкав третьего присутствующего в хате красноармейца, сказал:
- Сафронов, сходи, глянь, как там арестанты.
- Да чего на них глядеть-то.… – Начал было Захарыч, да Лешенко так грозно посмотрел на него, что тот осекся.
- Смотри, Иван, как бы тебя твой длинный язык до худа не довёл. – Сказал ему Лещенко и поторопил закопавшегося в шинели Сафронова:
- Давай парень, живее. А я пойду узнаю, может из штаба какие указания были.

Арестанты содержались в ближайшем покосившемся, но достаточно крепком на вид сарае с добротной дверью запиравшейся на поржавевший «амбарный» замок. В двери было выпилено небольшое окно, в которое при желании можно было просунуть разве что голову.

***
Арестанты, в количестве четырёх человек представляли собой достаточно разношерстную компанию. Самым опасным, безусловно, был ротмистр Еремеев. Даже не смотря на лёгкое ранение, держался он независимо. Ротмистр был несколько щуплым на вид, но огонь в глазах и волевой подбородок, выдавали в нём человека смелого и решительного. Потеряв своё подразделение после кровопролитного боя у станицы Брюховецкой, он трое суток пытался пробраться через «красные» кордоны к «своим», пока обессилевший и голодный не вышел на тракт. Там его и подобрал Емельян Ступин ехавший с женой на подводе в сторону станицы Приморско-Ахтырской. То есть в сторону невидимой, и постоянно меняющейся линии фронта. Вечером того же дня их и задержал пикет «красных».

Четвёртым арестованным был семинарист из Новороссийска. Когда «взяли» Ступина с женой и офицером то уже при въезде в деревню, шедший по дороге парень и дополнил этот печальный квартет. Всё бы ничего, да вот в котомке у него красноармеец Сафронов обнаружил две ручных гранаты «Миллз-Бомб». На кой чёрт они понадобились семинаристу, неизвестно. Может быть, закончившиеся в марте-апреле 1920 года боевые действия на Кубани и в Новороссийске и установившееся на время затишье стали причиной такого вот легкомысленного поведения местных жителей.

***
Сафронов, выйдя из натопленной избы во двор, зябко передернул плечами и поплёлся в сторону «арестантской». Начало октября выдалось тогда непривычно морозным для этих мест. Да ещё близость морского побережья добавляла и без того холодному ветру какую-то пронизывающую до самых костей колкость.

- Эй, не помёрзли там? – Спросил красноармеец, боязливо вглядываясь в черноту маленького окошка.
- Холодно, однако. – Раздался из темноты голос одного из арестованных. Судя по всему, Емельяна Ступина.
- Вы бы нас на допрос вызывали что ли. Погреться. Тут всё-таки женщина.– Подал голос ротмистр.
- Дык,… допрашивали уже. Сколько можно? – Оправдывался Сафронов.
- Так что нам теперь, перемёрзнуть тут что ли? – Не унимался ротмистр Еремеев.
Сафронов и сам понимал, что держать живых людей в такие морозные дни в холодном сарае не совсем правильно. Не по человечески как-то.
- Щас, кипятку принесу. – Ответил он и быстро пошел обратно в хату.

В этот момент набухшие свинцом облака, второй день застилавшие небо от края и до края, разродились, наконец, первыми хлопьями снега. «Прям как у нас в Архангельске», подумал Сафронов, задержавшись на мгновение на пороге и обводя взглядом двор, начавший уже покрываться белым снежным покрывалом.

***
- Слышь, офицерик,… как там, в Петрограде то было всё? А то мы тут живём уж третий год в неведении. То белые, то красные. – Спросил Емельян, обхватив руками оловянную чашку и прихлёбывая обжигающий внутренности кипяток.
- Да не был я в Петербурге. Я на фронте тогда был. Революция произошла без моего участия, старик. Вот так вот.

Дед замолчал. Но видимо, сидеть в полной тишине ему было не в моготу, и он опять обратился к ротмистру:
- Ты женат, хлопец, или как?
- Женат отец, да вот где жену искать теперь я не знаю. Писала из Самары в последний раз, от родственников. Слышал, что они потом в Крым подались, а оттуда в Константинополь.
- И что? Нету у тебя больше сродственников? – Снова спросил Емельян.
- Да помолчи ужо, чорт старый! Чего человека мучаешь? – Подала голос жена Емельяна.
- Цыц, баба! Не встревай в мужской разговор! – Оборвал жену мужик и снова обратился к ротмистру:
- Чего вы всё воюете? Может, хватит ужо? Не наубивались друг дружку?
- Я Царю и Отечеству присягал, отец.
- Дык, царь же говорят, злыдень и кровопийца был... – начал было Емельян.
- Кто? Кто говорит?
- Ну, дык,… эти… красные и говорят.
- Красные моего брата расстреляли. И всю его семью. Жену и двоих детей. Так кто кровопийца? – Тихо спросил ротмистр.

Воцарилось молчание, изредка нарушаемое вздохами женщины и отчаянным шморганием семинариста. Ротмистр Еремеев, допив одним глотком оставшийся в кружке кипяток обратился к пареньку:
- Эй, парень, как тебя?
- Петя. Пётр. – Раздался сдавленный голос из темноты.
- На кой ляд, скажи мне Пётр, ты таскаешь с собой гранаты? Может, убить кого собираешься?
- Да я нашёл их. Подобрал просто. Фейерверк хотел устроить. – Ответил семинарист и снова шморгнул носом.
- Будет тебе завтра фейерверк парень. Тебе сколько лет?
- Шестнадцать. А что будет. Ну, завтра?
- Выпорют тебя и к родителям отправят. И родители тебя выпорют, и правильно сделают. Я бы выпорол. - Рассмеялся ротмистр, и спросил:
- Есть у тебя родители?
- Мамка. Батю немцы убили. – Сказал парень и всхлипнул.
- Ладно, спать пора покладаться. – Подвёл черту Емельян: - Утро вечера мудренее.

***
- Ну что там? – Спросил Лещенко вошедшего красноармейца.
- Известно, мёрзнут. Кипятку бы им.
- Давай Захарыч заварку свою. Сахар есть? – Спросил Лещенко.
- Да какой щас сахар?!
- Давай, давай. Есть у тебя, я знаю. – Сказал Лещенко, и помолчав с минуту, добавил:
- Завтра выдвигаемся. На Новороссийск идём.
- А с этими что? – Спросил Захарыч.
- Завтра утром всех четверых в расход.

Захарыч, собравшийся было лезть за пазуху, к заначке с сахаром, замер. Сафронов тоже застыл на пороге с котелком в руке.
- Что, всех?
- Плохо слышали?
- Может Старика с женой,… того. Они вроде наши. Свои, то есть. – Начал было Захарыч.
- «Наши» раненых белых офицеров через линию фронта не перевозят. – Резко ответил Лещенко.

Жидкий чай заваривался в давящей на уши тишине. Захарыч начал было откалывать от куска сахара, да плюнул, и передал Сафронову все, что у него оставалось. Только остатки сгрёб ладонью со стола и забросил себе в рот.

- Чего там? Снег что ли? – Спросил Захарыч, когда Сафронов вернулся с пустым котелком и с порога стал отряхивать шинель от белого морозного пуха.
- Хрен ли спрашиваешь, Захарыч? Не видишь штоль? – Злобно ответил красноармеец.
- Хрен ли, хрен ли.… Только и знаешь, это своё хрен ли. Я тебя по-человечески спросил.
- А я тебе по-человечески ответил.
- Да пошел ты!
- Сам пошёл…
- Прекратить! – Рявкнул Лещенко, и с силой приложил ладонью по деревянному столу.
- Сейчас спать. Завтра до хутора Степного, а оттуда на Новороссийск. А этих, - он мотнул головой в сторону окна, - нам с собой тащить, резона нет. Я сейчас заступлю, а ты, Захарыч, в два меня сменишь. Ты в четыре. – Указал Лещенко на Сафронова.

Лещенко прикрутил керосинку и без того дававшую скудный свет, и завернувшись в тулуп, прилёг на лавке. Ему не спалось и поворочавшись ещё немного, он произнёс, обращаясь ни к кому-то конкретному, а скорее к себе самому:
- Я понимаю, враг, он тоже - человек. Может, и мать по нему плакать будет безутешно, или дети там… сиротами останутся. Но ведь тут как, или ты их, или они тебя. Если первым не успеешь, и дашь этим мыслям захватить тебя, то…
- Дык,… понятно. – Ответил Захарыч и до утра больше уже никто не проронил ни слова.

***
Снег перестал идти где-то с середины ночи, поэтому земля была укрыта белым покрывалом не полностью, а с проплешинами, в которых угадывались ворохи палой листвы, или засохшие, но ещё местами зелёные пучки травы.
Сафронов растолкал товарищей и вскоре они уже были готовы к неприятному, но такому необходимому для дела революции мероприятию.

- Может, паренька хоть отпустим? – Спросил с надеждой Захарыч.
Лещенко застёгнув портупею и прицепив сбоку деревянную кобуру, хлопнул себя по бокам «кожанки», как бы прогоняя из своего нутра вчерашнее проявление слабохарактерности и малодушия, уверенным голосом произнёс:
- В прошлом году в Новочеркасске, барышня в штаб армии пришла. Никто не остановил. А барышня подорвала себя и жизни двенадцати наших ребят вместе с собой унесла. И это БАРЫШНЯ! А тут целый семинарист-бомбист, блять!

***
Унылая процессия вышла за околицу и направилась в сторону леса. Углубившись в лесную полосу, Лещенко приказал «арестованным» остановиться и повернуться лицом к красноармейцам. Затем в морозном воздухе глухо зазвучал его голос:
- Именем революции… вероломно… чаяния мирового пролетариата… унижения… привести в исполнение!

Захарыч, пожалев Сафронова, взял на себя семинариста.
- В офицера стреляй. – Сказал он молодому красноармейцу.
После первого залпа оба, и семинарист, и ротмистр, упали, как подкошенные.
После второго Емельян неуклюже завалился на бок, а его жена, не переставая всё время с начала пламенной речи Лещенко надрывно подвывать, упала на колени.

- Куда ты стреляешь, сволочь! Сафронов, я тебе говорю! – Заорал Лещенко, а затем снова:
- Перезаряжай! Пли!

Два выстрела грохнули одновременно, и женщина, резко запрокинув голову, отклонилась назад всем телом и упала в снег, продолжая выть.

- Раненых добить надо. Если есть... – произнёс Лещенко.
Бойцы подошли вплотную к расстрелянным. Захарыч, подталкивая их прикладом, так, как будто ворошил палкой куст, собирая подосиновики, удостоверился, что трое из четверых вчерашних «арестантов» мертвы. Сафронов стоял над раненой женщиной и с любопытством разглядывал её причудливо вывернутое тело.
- Сафронов! – Окликнул молодого красноармейца Лещенко, и тот, выйдя из ступора, слегка подавшись вперёд, и как-то по-стариковски сгорбившись, стал методично и тупо бить прикладом лежащую женщину по голове. Вскоре под глухими ударами приклада женщина конвульсивно дёрнулась, но вой продолжался, нарастая всё громче, и Сафронов продолжал бить и бить, погружая приклад в вязкое, кровавое месиво.
- Прекрати! Хватит, я сказал! – Закричал Лещенко, и они вдвоём с Захарычем оттащили Сафронова от распростёртого тела. Только теперь они поняли, что нарастающий вой издавала вовсе не женщина, которая была уже мертва, а именно Сафронов.
- Парень, хватит. Слышь, хватит уже. Ну, перестань, не раскисай. – Твердил Лещенко.

***

На снегу, на прелой листве и в сухой траве, были видны капли густой крови, от бледно-оранжевой до ярко-красной. Словно осенние ягоды, рассыпанные, чьей то неловкой рукой.

- На морошку похоже. – Тихо произнёс Сафронов.
- Что? – Спросил Лещенко.
- Как дома у нас…. В Архангельске…. Ну, морошка, ягода такая.



2008 vpr