Показать скрытый текст как-то так...
— Кто здесь?
— Я, — отозвался низкий женский голос, и Михаил узнал пряху. — Все спят, не бойся.
Он запрокинул голову: лицо дочери командующего, окаймленное черным платком, бледнело в призрачном свете и напоминало лунное сияние.
— Где твой брат? — спросила она.
— Он погиб… Его убили под Перекопом, — растерялся Михаил.
— Другой, сродный, Андрей?
— Я ничего не знаю о нем, — вымолвил он. — Я хожу и ищу… Отца нашел, а его… Мне показалось, вы все знаете. И будущее…
Пряха вздохнула и заслонила собой окошко. Наступил мрак.
— Его будущего я не знаю. Нить оборвалась… Он не покорился доле своей, чужой дорогой пошел. Обманул судьбу… Остановить хотела — не смогла. Хотела выдать его, когда он по лесам скрывался как зверь. Знала, что не тронут. А он ушел.
— Правда, что вы знаете будущее? — спросил Михаил, ощущая, как твердеют губы и цепенеет тело. — Всех людей? Что и с кем будет?
Он уже не сомневался, что она действительно знает будущее, и неуемная, жгучая жажда сейчас же, немедля спросить, охватила разум. Едва сдерживая нетерпение, Михаил ощутил, как торжествует и страшится душа. Стоит задать один вопрос — что будет с миром? — и ему откроется истина, о которой мечтало человечество всю свою историю. Только бы не упустить случая! Только бы не забыть!
— Знаю о тех, чья нить еще прядется, — сказала она. — А чья оборвалась, о тех и Господь не знает.
— Что же будет теперь с Андреем?
— Что со всеми бывает, — ответила пряха. — Как только человек пойдет чужим следом, так, кроме смерти, от него и ждать нечего.
— А выпадало ему что? — спросил Михаил, с трудом шевеля немеющим языком.
— Детей учить, — сказала пряха. — Родил бы он двенадцать ребятишек и ни единой смерти не принес бы, ни одной души бы не сгубил. Напротив, ему отпускалась праведная доля на веки вечные. Двенадцатый сын его принес бы миру свет и добро. Но пошел другим путем, и над собою волю потерял.
— Можно ли поправить… изменить хоть что-нибудь?!
— Можно… Только потом станет еще хуже.
Он почему-то верил каждому ее слову, напрочь забыв, что он — врач и что перед ним женщина, которую считают больной. Голос ее впечатывался в сознание, и то, о чем говорила она, не подлежало сомнению — леденящее оцепенение было доказательством истинности ее слов. Он понимал, что прикасается сейчас к запретному и непостижимому, испытывая то же самое чувство, какое испытал однажды, когда впервые прикоснулся к живому человеческому сердцу, освобождая его от раздробленных осколков ребер.
— Что же будет со мной? — решился он наконец.
— Я потянула твою нить, — сказала пряха и высвободила свет, льющийся из окошка. — Тебе не нужно знать своего будущего.
— Почему же?
— Узнав его, ты станешь искать другой путь. И не сделаешь того, что предназначено судьбой.
— Предназначенное мне так страшно? — спросил Михаил.
Она молчала, и лицо в лунном свете казалось мертвым.
— Ну, скажите? Что-нибудь? Хотя бы намек! — взмолился он.
— Твоя нить — белая, — нехотя проронила пряха. — Но слишком суровая.
— Что это означает?! Белая — значит, смерть? Смерть?
— В неведении жить легче…
— Завтра мне идти к ним, — вспомнил Михаил. — Ваш отец посылает… Я пойду! Но чем все закончится? Что случится завтра?
— Зря пойдешь, — заключила она. — Тятя не слушает меня… Но все одно — иди. И только назад возвращайся!
Он помедлил, пытаясь осмыслить предсказание, но разум не подчинялся.
— Если когда встретишь Андрея — скажи: тебя дети ждут, — вымолвила пряха. — И передай подарочек для сыновей. Вот, возьми, пускай играют.
Михаил принял из ее рук маленький тряпичный узелок с чем-то округлым и твердым.
— У Андрея есть дети?
— Нет пока, — неуверенно произнесла пряха. — Но должны быть. Должны!.. Хоть в половину того, что предначертано было, хоть в четверть, но должны. Они его ждут!
Ему не терпелось развязать узелок и посмотреть; казалось, в нем хранится какая-то разгадка всего, что происходит и еще произойдет с Андреем. Однако он вспомнил, что не спросил еще самого главного. И может быть, это единственный момент в жизни, когда и гадать не надо, а просто спросить — что станет с миром? Какая нить ему прядется? И не оборвалась ли она?!
Он встал и заслонил спиной лунный свет. И на мгновение потерял ее, накрыв своей тенью.
— Миру, как и тебе, — вдруг сказала она. — Белая да суровая…
— Скажите, что это значит?! Что?! — Михаил выставил руки и, как слепой, пошел на ее голос. — Что будет миру?
— Безумие! — на ходу прокричала она. — Безумие!!
Несколько минут он стоял молча, опустив руки. Потом тихо повторил оставленное пряхой слово. Он хотел закусить палец и вызвать острую боль, но увидел в руке узелок. Развязал его…
В руках оказалась обыкновенная матрешка.
Он машинально разъединил ее — еще одна, точно такая же, только меньше размером. А в ней — еще и еще…
До бесконечности.
На заре Михаила разбудил командующий. Заспанный, с припухшими глазами порученец полил ему на руки из деревянного ведра, подал полотенце. В штабе уже был собран завтрак, по-крестьянски простой и обильный — щи и каша с мясом. За стол сели вдвоем и ели молча.
— Васька до засеки проводит, — наконец сказал командующий. — Гляди, сроку дали до восьми часов. Чтоб успел. Говори им твердо, не бойся. А то будешь мочалку жевать… Поручаю говорить от моего имени! Так и скажи! — Командующий встал, выгнул грудь колесом и подбоченился. — Руки прочь от Партизанской Республики! Смерть предателям рабочего класса и трудового крестьянства! Да здравствует мировая революция и ее героические вожди!.. Понял?
— Понял, — тихо вымолвил Михаил.
— А ну, повтори!
— Руки прочь от Партизанской Республики, — повторил Михаил. — Смерть предателям…
— Годится! — заявил командующий. — Теперь ступай!
По церковной площади, возле недостроенных длинных казарм, маршировали солдаты — бородатые мужики и хлипкие с виду юнцы в гимнастерках не по размеру. Отдельно вышагивала женская рота, усердно тянула носок и подбородок, лихо делала отмашку свободной от винтовки рукой. Кроме регулярных частей, в Партизанской республике существовало ополчение, и каждый житель от двенадцати до семидесяти лет обязан был рано утром, перед хозяйственными работами, явиться на площадь для строевого обучения и боевой подготовки.
Взводные коробки двигались по кругу, летела пыль из-под сапог, и качались штыки над головами.
— Ать-два! Ать-два! — выкрикивали командиры, по виду бывшие унтера.
Михаил зябко передернул плечами: суровая воинственность, с которой проходило учение, навеяло чувство, будто сейчас эти люди вскинут винтовки и строем пойдут на него, потом сквозь него и так в бесконечность. Захотелось убежать, спрятаться, однако порученец скомандовал:
— На заставу!
Михаил свернул за угол, и в затылок уже ударила песня:
Красная армия марш-марш вперед!
Реввоенсовет нас в бой ведет!
Вдали от площади и учений стало спокойнее, но слаженный солдатский хор из сотен глоток доставал повсюду:
И все должны мы
Неукротимо
Идти в последний смертный бой!
— Безумие, — горячо шептал Михаил. — Безумие…
Когда они вышли на есаульскую дорогу, навязчивый марш еще долго стоял в ушах. Михаил шел с оглядкой. Если бы не рыжий» порученец, неотступно шагающий позади, Михаил бы давно уже несся со всех ног подальше от страшного места. Возле засеки порученец указал замаскированный ветвями ход у самой земли.
— Дальше ползком лезь.
— Хорошо, хорошо! — Михаил встал на колени и сунулся в узкий лаз.
— Стой! — однако же прикрикнул порученец. — Чего так обрадовался? Сбежать хочешь?
— Нет! Я не сбегу! — заверил Михаил. — Я же дал слово!
— А чего радуешься?
— Не знаю…
— Гляди! — предупредил порученец. — Твоего тятьку лично выкопаю и кости собакам выброшу!
Михаил бы ответил ему, но посмотрел в лицо мальчику и прикусил губу. То, что он принимал за детскую игру, за юношескую одержимость подростка, вдруг высветилось ясно и отчетливо: мальчик был болен! Сквозь блеск его глаз, из расширенных черных зрачков сквозило безумие…
Оказавшись по другую сторону засеки, Михаил лег на траву и долго лежал без движения. Дышалось легко, казалось, и восходящее солнце светит ярче, греет сильнее; и даже лес по эту сторону «границы» чем-то разительно отличается от того, огороженного завалом: то ли молодая листва крупнее, то ли травы гуще и зеленее… Он сел и неожиданно понял, в чем разница. Здесь пели птицы! И в этом многоголосии окончательно исчез и забылся воинственный марш, только что мучивший слух. Кругом не было ни души, только птицы да светлый весенний лес. Михаил отошел подальше от засеки, напился из звенящего ручья, вытекающего из-под деревянного мостика, умылся и почувствовал, что улыбается. Тихая, торжественная радость охватила его, овеяла, словно прохладный ветер в знойный день. Он засмеялся, подставляя лицо восходящему солнцу. Грудь распирало от восхищения и, счастливый, освобожденный, он поднял руки и ликующе крикнул:
— Эге-ге-ей!
Лес отозвался ему многократным эхом, а птицы запели громче и где-то недалеко звонко откликнулась кукушка. Задрав голову вверх, он побежал по лесу, но вскрикнул, устрашился и прирос к земле.
Между двух берез висел наполовину разорванный человек.
Он попятился, хватаясь за деревья. И услышал далекий, звучный хор. Воинственный марш приближался, бил по ушам и давил к земле.
… Так пусть же Красная
Вздымает властно
Свой штык мозолистой рукой!..
Михаил зажал уши и, упав на колени, ткнулся головой к подножию старой сосны. Ему почудилось, что начинаются галлюцинации. А иначе как объяснить, что пение доносится не с территории Партизанской Республики, а с дороги, ведущей от Есаульска.
Он оторвался от земли, отнял ладони от ушей. Сотня слитых воедино голосов глушила все на свете — пение птиц, шорох молодой листвы и звон ручья.
И все должны мы
Неукротимо
Идти в последний смертный бой!
Выбежав на дорогу, он увидел, как из-за поворота, мерно чеканя шаг, выворачивается плотная колонна солдат. Клубилась пыль, выбитая ботинками, качались примкнутые штыки. Ровные шеренги солдат казались связанными, монолитными и напоминали один живой организм. Что-то механическое, железное было в этом движении.
Михаил побежал назад, к засеке, но едва достиг ее подножия, как оттуда, с той стороны лесного завала, грянул вездесущий марш:
Мы раздуваем пожар мировой!
Церкви и тюрьмы сровняем с землей!
И только теперь он вспомнил, зачем послан сюда и что от него требуется. Он достал часы — до истечения срока ультиматума оставалось более получаса. Следовало бы выждать время, спрятавшись где-нибудь в лесу, однако марши с обеих сторон смолкли и нависла напряженная, выжидательная тишина. Затихли птицы, унялась кукушка, и замер над головой осиновый лист. Михаил достал из кармана белый платок, привязал его к палке и, подняв над головой, вышел на дорогу. Колонна солдат, остановившись неподалеку от засеки, растягивалась цепью влево и вправо; командиры на конях гарцевали перед ней и знаками подавали команды. Кажется, готовилась атака.
— Я парламентер! — крикнул Михаил и замахал платком. — Послан вести переговоры!
Его заметили. Движение солдат прекратилось, а командиры спешились, и один, ладный, в офицерской гимнастерке, пошел навстречу Михаилу. Остальные, секунду поколебавшись, двинулись следом. Волнуясь, Михаил воткнул палку с белым платком в обочину дороги и, отступив чуть назад, замер со стиснутыми за спиной руками. Командиры остановились по другую сторону, глядели на Михаила с интересом, улыбались.
— Я говорю от имени вождя Партизанской Республики, — сказал Михаил. — Поручено передать, чтобы вы не смели являться сюда и чтобы оставили республику в покое.
— Любопытно! — заключил ладный, осанистый командир, видимо, старший. — А если нет, то что же последует?
— Они немедленно начнут боевые действия!
— Вот как, — хмыкнул старший, а остальные почему-то засмеялись. — Он нам еще и угрожает?.. Что он там еще говорит?
— Руки прочь от Партизанской республики, — передал Михаил, чувствуя всю бессмысленность таких переговоров. — Смерть предателям рабочего класса и трудового крестьянства…
— Да здравствует мировая революция и ее героические вожди, — в тон ему продолжил старший командир. — Знакомая песня… Так вот, парламентер! Иди назад и скажи этому полудурку, — он глянул на часы. — Через двадцать минут я начну боевые действия! Все партизанские отряды, отказавшиеся сдать оружие, объявлены вне закона и считаются бандами! Все! Иди!
— Послушайте, — Михаил на мгновение растерялся, но тут же взял себя в руки. — Неужели вы начнете стрелять? В них?
— А что? Голыми руками брать прикажешь? — вдруг закричал старший и вмиг подурнел лицом. — Или пряником их выманивать оттуда?
— Но вы же разумные люди! — загорячился Михаил. — Вы же понимаете? Они же как дети!.. Дети и есть!
— Беги назад! — оборвал старший командир. — И его вразумляй, а не меня! Двадцать минут осталось! Пусть немедленно сложит оружие!
Михаил бросился к засеке, но потаенный лаз сразу не отыскал, запутался в нагромождении стволов и сучьев. Ушло несколько стремительных минут, прежде чем он нащупал ход и пробрался на территорию Партизанской Республики. Возле устья лаза дежурил рыжий порученец.
— Где?.. Где командующий? — выпалил Михаил.
Порученец указал на огромный кедр, где располагался наблюдательный пункт. Михаил кинулся к его подножию, задрал голову, крикнул:
— Эй! Вы слышите меня?
— Ну? Говори! — откликнулся командующий откуда-то сверху.
— Немедленно сложите оружие!
В ответ последовало пыхтение и треск раздираемой одежды. Командующий спустился на землю, багровый, взбешенный.
— Что?! Перекупили тебя?! — заорал он. — Продался, вражий ублюдок?
— Нет, я не продавался! — заверил Михаил. — Но они станут стрелять! Польется кровь, понимаете? Лучше сложить оружие! Вы объявлены вне закона! Очнитесь же вы! Опомнитесь! Во имя чего? За что вы воюете?! Господи! Вразуми этого человека!
Командующий столкнул Михаила с пути, выхватил револьвер.
— По врагам и предателям революции! — крикнул он и сделал короткую паузу, прежде чем выбросить из безумного, черного рта последнее, смертельное слово команды. И в это мгновение Михаил услышал пронзительный женский крик, падающий откуда-то с неба. Он вскинул голову, но раскатистый винтовочный залп заглушил голос, зазвенело в ушах. Михаил метнулся к засеке и, найдя лаз, пошел на четвереньках, буравя головой сучья. Кто-то невидимый хватал его за ноги, пытался тянуть назад, но Михаил вырывался и полз дальше. Над головой громыхало, где-то совсем близко застучал пулемет и пустые гильзы защелкали по древесным стволам завала. Он выбрался наружу и побежал по дороге.
— Уходите! — закричал он. — Уходите же! Они безумны!
И оторопел, увидев, как из-за поворота выкатывается навстречу ему пушка. Прячась за лафет, солдаты толкали ее вперед, но вот остановились, раскинули станины и припали к земле. Михаилу показалось, что короткий и толстый ствол глядит ему прямо в грудь…
— Стойте!! — подняв руки, закричал он, но сквозь треск стрельбы едва услышал свой голос. — Не стреляйте!..
Ствол дернулся, пушка, окутавшись пылью, дохнула огнем, и в то же мгновение за спиной вздыбилась земля. Михаила швырнуло на деревья. Ударившись грудью, он упал, но тут же вскочил.
— Что вы делаете?! — задыхаясь от удушья и боли, прокричал он и пошел на орудие. — Они же безумны! Они больны!
Солдаты зарядили пушку, и не успел Михаил добежать до поворота, как огненный смерч вновь взвихрил пыль на дороге и будто воском запечатал уши. Взрывом разметало часть засеки, белые щепки брызнули в небо и с шорохом осыпались на землю.
Он все-таки добежал до орудия, но тут же увидел, что на дороге стоят еще два, высоко задрав стволы. И возле каждого суетятся люди.
— Что же это такое? — чуть не плача, спросил он. — Что вы делаете?!
Оглушенный, он уже не услышал грохота. Пушки враз подпрыгнули, выбрасывая косые клинья огня, пылью затянуло дорогу. Михаил бросился к орудиям, хватал кого-то за руки, за одежду, кричал как оглашенный:
— Не стреляйте! Прошу вас! Там больные люди! Они все больны!
Его толкали, отшвыривали с дороги, а он снова лез и орал, словно вместе со слухом лишился ума, но ничего не мог поделать с людьми, разгоряченными стрельбой. Пушки дергались, посылая снаряды куда‑то в небо, за лес, а та, что била прямой наводкой, упрямо ковыряла завал на дороге. Скорее всего, артиллеристы не замечали Михаила, не понимали, что он хочет, и отмахивались от него как от случайной помехи. Они тоже оглохли от грохота, ослепли от огня и пыли, но все-таки делали свою работу.
— Я врач! — все еще взывал Михаил. — Я свидетельствую: они все душевнобольные! Остановитесь же!!
И вдруг, будто сморгнув пелену с глаз, Михаил увидел лица солдат у орудий. Увидел и попятился к лесу, заслоняясь рукой.
— Безумие, — забормотал он, холодея от ужаса. — Они все, все больны…
И сам, обезумев в этом огне, скрестил руки на груди и побрел, словно исповедник к причастию…
Социальные закладки