Дань памяти (9 мая)

[YOUTUBE]<object width="425" height="344"><param name="movie" value="http://www.youtube.com/v/FdiqtLkhw10&hl=ru&fs=1"></param><param name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src="http://www.youtube.com/v/FdiqtLkhw10&hl=ru&fs=1" type="application/x-shockwave-flash" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true" width="425" height="344"></embed></object>[/YOUTUBE]

[B]А помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела![/B]

Позитивная «Песенка фронтового шофера» появилась в 1947 году в программе «Клуб веселых артистов». Авторы слов – Борис Ласкин и Наум Лабковский, музыка – Борис Мокроусов. Песня была написана как своего рода дополнение к знаменитому киногерою Минутке, из картины «Великий перелом». Несмотря на то, что роль Минутки была эпизодической, его героический подвиг – соединение проводов для восстановления телефонной связи с командным полком – запомнили все. Оптимистичного, смешного Минутку играл Марк Бернес, он же великолепно спел «Песенку фронтового шофера».

Однажды известный [B]поэт Михаил Исаковский[/B], на ту пору уже автор всенародно любимых песен «Вдоль деревни», «И кто его знает», «Зелеными просторами» и др. сочинил четверостишие:

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег на крутой.

А дальше стихи не складывались ни в какую. Он и сам потом рассказывал, что не знал, что делать с этой «Катюшей», а потому отложил листок в сторонку, как говорится, в долгий ящик. Но все равно никак не мог забыть строчки. И берег-то ведь был родной, смоленский, – родился Михаил Васильевич в деревне Глотовке, Ельнинского уезда, и строчки, не дававшие покоя, родились именно там, где эти самые яблони и груши в действительности цвели…

Вскоре у поэта состоялось знакомство с [B]композитором М.И.Блантером[/B], которому он и посетовал, что застопорилось стихотворение. А тот возьми, да и попроси зачин, который уже имелся. Но как только взял Матвей Блантер листок с четверостишием, так тут же и сам потерял покой: так ему понравилась игра ударений: берег, на берег, и так хотелось сочинить мелодию к словам, но она все не давалась, но потом вдруг – раз – и пришла сама собою.

Стал тогда композитор теребить поэта, чтоб дописывал текст песни поскорее… Наконец, все сложилось вместе, и песня зазвучала. Премьера ее состоялась не где-нибудь, а в Колонном зале Дома Союзов, где в ноябре 1938 г. исполнила «Катюшу» Валентина Батищева в сопровождении Государственного джаз-оркестра под управлением Виктора Кнушевицкого. По воспоминаниям М.И.Блантера, «когда после всей нашей программы на сцену вышла эта девочка и спела песню, в зале стоял стон от аплодисментов». Никак не хотели зрители отпускать со сцены молодую певицу, и она трижды пела «на бис» эту песню.

Михаил Исаковский получил за ее текст Сталинскую премию, которую передал землякам. Они установили на берегу памятный камень, а потом и музей «Катюши» создали. Такого, конечно же, нигде в мире больше нет, [B]хотя знают и поют песню [U]по всему свету[/U][/B]:

и на [I][B]немецком[/B] [/I](Leuchtend prangten ringsum Apfelbl&#252;ten, still vom Fluss zog Nebel noch ins Land), и на [I][B]английском [/B][/I](Blossoms graces the apple trees and pear trees. Mist upon the river floated by), и на [I][B]китайском[/B][/I]. В [B][I]Финляндии [/I][/B]– «Karjalan Katjuusa» (карельская Катюша), в [I][B]Израиле [/B][/I]– «Катюшка», а в [I][B]Италии [/B][/I]сразу два варианта – «Катарина» и «Fischia il vento» («Свистит ветер»). [I]Последний, кстати – это гимн итальянских партизан, сражавшихся с фашизмом. [/I]

[B]Да, в годы войны «Катюша» представилась в новом качестве, она «запела» орудийными залпами.[/B] Начался ее боевой путь в Белоруссии, под Оршей, т.е. по соседству со смоленскими землями, 14 июля 1941 года. Первый залп из БМ-13, прозванных «Катюшами», дала батарея капитана [B]Флерова[/B]. Из семи орудий, бывших в распоряжении бойцов-артиллеристов, пять относились к опытным образцам, которые были доставлены прямо из мастерских.

И под Москвой воевали «Катюши» – аккурат на знаменитом Бородинском поле, и под Ленинградом, – да что говорить, всю войну прошли, «передавая пламенные приветы» врагу, как шутили солдаты. И сочинили свои продолжения песни.

Один вариант таков:

Шли бои на море и на суше,
Грохотали выстрелы кругом –
Распевала песенки «катюша»
Под Калугой, Тулой и Орлом.

Другой – вот этот:

Пусть фриц помнит русскую «Катюшу»,
Пусть услышит, как она поет:
Из врагов вытряхивает души,
А своим отвагу придает!

А был еще и такой:

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша ,
А за нею немец молодой.

«Подарю тебе, Катюша, бусы,
Подарю я перстень золотой.
На тебе, Катюша, я женюся,
Увезу в Германию с собой».

Но Катюша смело отвечала:
«Не тебе я, фрицу, отдана.
Меня любит чернобровый Ваня,
О котором знает вся страна.»

Немец сразу понял, в чем тут дело,
Что Катюшу любит партизан.
Закурил с досады папироску,
На Катюшу он навел наган.

Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Умерла красавица Катюша,
Умерла Катюша, как герой.

И даже такой:

Расцветали яблони и груши,
Сдохнул Гитлер, кончилась война!
Но никак не встретится с Катюшей,
Проезжает мимо старшина.

В степенях своей солдатской «Славы»
Вспоминает тяжкий путь в Берлин,
Мгу и мглу кровавую, Синявин,
А теперь, похоже, на Харбин...
....

Ветры снова просятся в вагоны,
Эшелон любимое поёт.
[I][B]Едет эта армия в погонах –
То не первый – сорок пятый год![/B][/I]

[B]Бесхитростные строчки, идущие из самой глубины души, сколько их было!
Более сотни переделанных текстов, а мелодия – все одна и та же, «Катюшина». [/B]

[YOUTUBE]<object width="425" height="344"><param name="movie" value="http://www.youtube.com/v/BrUjAz4Kh5A&hl=ru&fs=1"></param><param name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src="http://www.youtube.com/v/BrUjAz4Kh5A&hl=ru&fs=1" type="application/x-shockwave-flash" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true" width="425" height="344"></embed></object>[/YOUTUBE]

Вы думаете, павшие молчат?
Конечно, да – вы скажете.
Неверно!
Они кричат, пока еще стучат
Сердца живых,
И осязают нервы.
Они кричат не где-нибудь, а в нас.
За нас кричат,
Особенно ночами,
Когда стоит бессонница у глаз,
И прошлое толпится за плечами.
Они кричат, когда покой,
Когда
Приходят в город ветры полевые,
И со звездою говорит звезда,
И памятники дышат, как живые.
Они кричат,
И будят нас, живых
Невидимыми, чуткими руками.
Они хотят, чтоб памятником их
Была Земля с пятью материками.

(Строки Егора Исаева из поэмы "Суд памяти")

[YOUTUBE]SxJECY2k5no&NR=1[/YOUTUBE]

Когда это будет, не знаю:
В краю белоногих берез
Победу девятого мая
Отпразднуют люди без слез.

Поднимут старинные марши
Армейские трубы страны,
И выедет к армии маршал,
Не видевший этой войны.

И мне не додуматься даже,
Какой там ударит салют,
Какие там сказки расскажут
И песни какие споют.

Но мы-то доподлинно знаем,
Нам знать довелось на роду,-
Что было девятого мая
Весной в сорок пятом году.

Сергей Орлов 1975

[B]"Север"[/B] - переносная, трёх-ламповая КВ радиостанция для работы телеграфом. Конструктор: радиолюбитель Б.А.Михалин. Выпускалась с 1940 года. С 1942 года была модернизирована и выпускалась под наименованием [B]"Север-бис"[/B] (приём - 2 поддиапазона: 2.22 - 6.66 MHz, передача - 2 поддиапазона: плавный - 2.56-5.77 MHz и три стабилизированных частоты - смена кварца). Выходная мощность = 2.5 вт (2П4М). Военные радисты, входящие в состав разведывательных групп и партизанских отрядов, в своих воспоминаниях радиостанции серии [B]"Север"[/B] очень часто называют ласкательно-уменьшительным именем - [B]"Северок".[/B]

[url]http://www.cqham.ru/trx/sever.html[/url]

[IMG]http://www.cqham.ru/trx/sever_6.jpg[/IMG]

[IMG]http://www.cqham.ru/trx/sever_5.jpg[/IMG]

[IMG]http://www.cqham.ru/trx/sever_1.jpg[/IMG]

[B]Необычное письмо с фронта, попавшее в Одессу сразу после её освобождения 10 апреля 1944 года, отличалось от солдатских треугольников, и доставил его в один из уцелевших домов на Ближних Мельницах не почтальон. Принесла его на следующий день рано утром маленькая девочка. Она протянула удивлённому хозяину [COLOR="Blue"]гильзу от снаряда[/COLOR] и сообщила, что внутри находится записка от его сына[/B].

Из-за оккупации Одессы румынами 16 октября 1941 года прервалась почтовая связь, и жители города ничего не знали о своих родных и близких. С самого начала войны не было никаких сведений о судьбе сына, учившегося в Харьковском авиационном училище, и у жителя Ближних Мельниц Горелика Иллариона Захаровича.

Его мальчик мечтал о профессии лётчика с детства, посещая занятия в авиамодельном кружке при школе. За победу на конкурсе моделей он получил свою первую награду – готовальню и хранил её всю жизнь. В 1940 году Женя Горелик после безуспешных уговоров родителей выбрать другую специальность уехал вместе с другом в Харьков поступать в училище.

После начала войны он сдал экстерном экзамены за второй курс, выполнив лётную программу за 17 дней, и отправился воевать. В августе 1941 года, когда началась оборона Одессы, Женя уже совершал боевые вылеты. За семь месяцев он двадцать два раза из двадцати шести вылетал ночью. Его наградили за отвагу орденом Красной Звезды и присвоили звание старшины, но родные ничего об этом не знали.

В марте 1942 года Женя Горелик, находясь в Астрахани в запасном полку, попал на гауптвахту за отказ остричь свою шевелюру, но уже на следующий день он, как лётчик с «ночным опытом», уезжал осваивать новые самолёты на подмосковный аэродром «Чкаловское». Юный штурман ничего не знал о своих родителях, но слышал о зверствах фашистов на оккупированных территориях и очень переживал. Иногда при полетах вблизи Одессы у него появлялось желание сбросить весточку о себе в гильзе от снаряда.

Его родители тревожились за судьбу сына, ждали хоть какого-нибудь известия, надеясь на чудо. 26 марта 1944 года началась наступательная операция войск 3-го Украинского фронта по освобождению городов Николаева и Одессы, и уже 10 апреля они полностью освободили город у моря. В этот день командир дивизии вызвал штурмана Горелика и дал задание уничтожить в румынском порту Констанца крупнотоннажный фашистский танкер, и если останутся боеприпасы - отбомбить фашистский аэродром под Измаилом.

Женя попросил у командира разрешения пролететь на обратном пути над своим родным городом, и полковник позволил «действовать после выполнения задания согласно обстоятельствам». При подлёте к Констанце лётчики увидели, что погода неблагоприятна – низкая облачность, но, переговорив с командиром, решили атаковать танкер. Из двадцати семи бомбардировщиков только самолёт Евгения Горелика прорвался на цель. Боевое задание штурман выполнил с ювелирной точностью: первым заходом было уничтожено нефтеналивное судно, вторым – склад боеприпасов на железнодорожных путях причала. Взрывы были такой силы, что самолёт отбросило воздушной волной. Евгения не зря называли «ювелирным бомбометателем».

К району Ближних Мельниц в Одессе, где на улице Советской находился дом Горелика, подлетели, когда уже начало светать. [B]Сделав круг над родным жилищем, Женя, привязав парашютик из красного лоскутка к гильзе с письмом, сбросил её прямо над крышей своего дома. Это первое письмо в освобождённую Одессу может и не нашло бы своего адресата, да на красный парашютик обратила внимание девочка и подняла необычное послание. [/B]

Мама девочки испугалась, подумав, что это мина, но красноармеец, проходивший мимо, успокоил их и, достав из гильзы письмо Евгения Горелика, прочитал его вслух: «[I]Дорогой товарищ!!! Убедительно прошу передать записочку по адресу. Родные обо мне не знают с 1940 года, это будет для них большой радостью[/I]». Улица Советская, указанная в записке, находилась рядом, и девочка, не теряя времени, побежала искать дом под номером 55. Письмо, чудесным образом прилетевшее с попутным ветром, несказанно обрадовало родителей Жени.

Счастливые родители снова и снова перечитывали фронтовую весточку, доставленную без почты, бесконечно радуясь, что их любимый сыночек жив и здоров: «[I]Здравствуйте родненькие Мамуся и Папуся!!! Это письмо я сбросил с самолёта на котором летел ночью 11 апреля 1944 г. Мамуся, я жив, здоров, нахожусь на фронте. Если только письмо дойдёт до вас, то немедленно отвечайте мне по адресу… Привет всем родным и знакомым. Оставайтесь здоровенькими. Целую крепко, крепко ваш сын Женя[/I]».

Вскоре штурману дальней авиации Горелику дали отпуск на пятнадцать суток за успешное выполнение боевого задания, и, встретившись с родителями, он узнал, как попало к ним его письмо после освобождения Одессы. [B]До последних дней войны отважно сражался одессит, уничтожая вражеские цели с уникальной точностью: он спасал югославских партизан, освобождал свою родину и страны Европы от фашистской нечисти. 29 июня 1945 года [COLOR="blue"]Евгению Илларионовичу Горелику [/COLOR]было присвоено [COLOR="Blue"]звание Героя Советского Союза[/COLOR].[/B]

[I]Полевая почта, Май 1944г (...отрывок из письма)[/I]
[INDENT][INDENT]"Здравствуй Мама!
Я скучаю по тебе! Хочется прижаться
и смеяться.
Хочется поесть...домашних щей,
погонять по крышам голубей!
...как там, в госпитале папа?
Завтра я в разведку,
в тыл врага.
Ты не бойся.
Мне совсем нестрашно.
Мама!
Я люблю твои глаза...

Мама!
Помнишь тёплый
свитер...голубой ?
Ты его, пожалуйста,
заштопай...

Мама! Я вернусь,
и мы с тобой
вновь пойдём гулять по Ленинграду.
Мама..."[/INDENT][/INDENT]
[I]Ему было 19 лет. Он не вернулся...
Письмо переслали его однополчане.[/I]

[B]Константи Симонов[/B]

[B]СЛАВА[/B]

За пять минут уж снегом талым
Шинель запорошилась вся.
Он на земле лежит, усталым
Движеньем руку занеся.

Он мертв. Его никто не знает.
Но мы еще на полпути,
И слава мертвых окрыляет
Тех, кто вперед решил идти.

В нас есть суровая свобода:
На слезы обрекая мать,
Бессмертье своего народа
Своею смертью покупать.

1942

Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам еще наступать предстоит.
Декабрь 1944 г.
Стихи из планшета гвардии лейтенанта Иона Дегена

[YOUTUBE]<object width="425" height="344"><param name="movie" value="http://www.youtube.com/v/qikZWXtQVkw&hl=ru&fs=1"></param><param name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src="http://www.youtube.com/v/qikZWXtQVkw&hl=ru&fs=1" type="application/x-shockwave-flash" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true" width="425" height="344"></embed></object>[/YOUTUBE]

Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В то, что они - кто старше, кто моложе -
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Речь не о том, но все же, все же, все же...

А.Твардовский

[B][I]Мы летим, ковыляя во мгле...[/I][/B]

Мелодия песенки, исполнявшейся в военные годы [B]Эдит и Леонидом Утесовыми в сопровождении Государственного джаз-оркестра РСФСР[/B]. В Америке эта песня появилась в 1943 году и называлась она "Comin' In On A Wing And A Prayer" (буквально - "Летим на крыле и молитве"). Слова написал Гарольд Адамсон (Harold Adamson, 1906-1980) - соавтор Макхью по многим работам. Песня запомнилась американцам, а президент Трумэн даже процитировал ее строки в одной из своих речей, посвященных окончанию войны. Существуют ее современные (в стиле "кантри") и сохраняются старые записи.
В нашей стране песня пользовалась не меньшей популярностью. В те времена рассказ об американских бомбардировщиках воспринимался публикой с восторгом - не то, что сейчас. Успеху песни способствовала мелодия Джимми Макхью, аранжированная для утесовского оркестра Аркадием Островским, мастерство исполнителей и, не в последнюю очередь, замечательный русский текст. Его авторам - С.Болотину и Т.Сикорской - пришлось преодолеть большие трудности, в частности, исключить явное упоминание о молитве и вере в Господа - это не прошло бы в те непростые времена. Но песня получилась прекрасной!

[YOUTUBE]<object width="425" height="344"><param name="movie" value="http://www.youtube.com/v/8fIO4Mc4rBY&hl=ru&fs=1"></param><param name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src="http://www.youtube.com/v/8fIO4Mc4rBY&hl=ru&fs=1" type="application/x-shockwave-flash" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true" width="425" height="344"></embed></object>[/YOUTUBE]

Сегодня экран запрудили многочисленные передачи о кулинарии. Худые и толстые, женщины и мужчины – ведущие на любой вкус рассказывают нам, что бы ещё такого съесть… нередко как в бородатом анекдоте с целью похудеть.

А теперь попробуем представить себе такую ситуацию: продуктов питания у нас нет. Почти совсем. Кругом – война. Но нужно жить дальше. Уходящие поколения фронтовиков, тыловиков, блокадников и узников и по сей день помнят, что это такое – голод. Когда не имеет значения, какого вкуса то, что находится в твоей тарелке. Когда просто абсурдно размышлять о том, сколько там нитратов и канцерогенов. Когда жизненно важно одно: чтобы там вообще хоть что-нибудь оказывалось. Несколько калорий, отделяющих жизнь от смерти… Пускай всего лишь раз в день.

[B]Чай сосновый да сок березовый[/B]

Массовый авитаминоз и дистрофия, как в действующей армии, так и в тылу, дали о себе знать уже с самого начала Великой Отечественной. В качестве последствия не замедлила объявиться и цинга с целым набором удручающих симптомов – от резких мышечных болей до выпадения зубов.

На передовой пик роста «голодных болезней» пришелся на январь 1942 года: одних только дистрофиков и на одном только Ленинградском фронте в этот период насчитывалось более 62 тысяч человек. Нужно было срочно восполнять дефицит витаминов в организме каждого бойца. А откуда их было взять, если кругом стояла лютая зима?

В ход пошла… еловая и сосновая хвоя. Какая-никакая, но все-таки зелень. Ее настаивали и пили вместо чая. Кстати, также заваривали чай на шишках. Еще готовили питьевые дрожжи – напиток, богатый витаминами группы В. А если где-то попадалась рябинка с уцелевшими гроздьями, можно было устроить маленький пир. Алые ягоды на морозе становились нежными и сладкими, а по питательной ценности ничем не уступали самым лучшим фруктам.

С наступлением весны немного полегчало: в лесах появились свежие побеги дикорастущих трав. Их старались запасти побольше. В переработчики привлекли даже косметическую промышленность, временно переведенную на «пищевые» рельсы. Понятия «биологически активные добавки» в ту пору еще не придумали, но эти незатейливые настойки, отвары да порошки из корневищ, плодов, листьев и были, по сути, настоящими «БАДами», эффективность которых доказана самой историей.

Еще одним эликсиром жизни, который невозможно не упомянуть, солдаты и население обязаны русским березкам. Да и не только русским – и белорусским, и украинским. Как в песне поется? «И Родина щедро поила меня березовым соком, березовым соком». Родина действительно поила щедро своих защитников, как бы желая поддержать их жизненный тонус и боевой дух.

И это лучшее, что она могла для них сделать: движение соков в деревьях начинается по ранней весне, еще до того, как пробивается зелень. В условиях сезонного авитаминоза тяжелого военного времени березовый сок был достаточно мощным «подкреплением». В нем есть и фруктовый сахар, и дубильные вещества, органические кислоты, много витамина С и витаминов В-группы.

[B]Суп на картофельных очистках[/B]

Жители оккупированных территорий тоже выживали буквально на «подножных кормах», потому как после фашистских погромов у них не оставалось никаких продовольственных запасов.

Несколько лет назад мы с мужем жили и работали в городе Жукове Калужской области – родине великого маршала Победы. Пожилая женщина, сдававшая нам квартиру, рассказывала о том, как в первый год войны они детьми выбирались с февральских «окон» в колхозные поля и выискивали в земле перезимовавшие в ней клубни картофеля. Те, что остались после осенней уборки. Их называли «тошнотиками». Подмороженные, подгнившие клубни варили и ели целиком, вместе с кожицей. Выбрасывать картофельные «шкурки», теоретически годные в пищу, считалось неслыханным кощунством. Их могли готовить отдельно, с добавлением нарезанной крапивы, лебеды, спорыша, листьев лопуха – получался суп. Но чтобы в пищевые отходы определять – ни-ни!

Разумеется, начисто выбирались из лесов все ягоды и грибы. Поскольку один вид какой-нибудь шляпки с ножкой, скромно выглядывающей из-под трухлявого пенька, уже обещал сытный по военным меркам перекус, то о съедобности-несъедобности мало кто задумывался всерьез. Родился даже миф о том, что можно есть любые грибы, нужно только долго-долго их варить. И отравления с летальным исходом, увы, не были редкостью. Тем не менее, низкий поклон нашим грибным лесам, они спасли от голодной смерти тысячи людей. Грибы ели чаще в отваренном виде, жир для жарки в те годы считался роскошью, деликатесом. Комбинировали их с теми же травами, отрубями и, если повезет, с картошкой.
Собачья похлебка

[B]Самое скудное повседневное меню было, конечно, у жителей оцепленного немцами Ленинграда.[/B] От голода за 900 дней блокады умерли более миллиона человек. Все основные продовольственные запасы города находились на Бадаевских складах, а они почти полностью оказались разрушенными в бомбежках. Зимой 1941-1942 рабочие и инженерно-технические работники получали по карточкам 50 г крупы и 250 г ржаного суррогатного хлеба, иждивенцы и дети – ровно вдвое меньше.

[B]Почему хлеб называли суррогатным? [/B]В муку добавлялись такие ингредиенты, каких практика хлебопечения доселе не ведала: мучная пыль, сосновая кора, лузга семечек, гидроцеллюлоза. Блокадные технологи-пищевики высчитали, что допустимо заменять добавками подобного рода до 30% муки. Но и сами не заметили, как совсем скоро их доля выросла до 50%. А что оставалось делать? Муки оставалось все меньше и меньше, голод мучил все больше и больше…

По воспоминаниям блокадников, хозяева, скрепя сердце, убивали четвероногих домашних любимцев – все равно их нечем было кормить. Из кошек и собак варили супы, стараясь растянуть приготовленное на несколько дней. В одном из сборников методик народной медицины мне как-то попался совет для больных туберкулезом: есть каждый день по куску собачатины. Не помню, на каких свойствах «продукта» он основывался, но быть может, именно собачьи похлебки и помогли части ленинградцев сохранить здоровье – пускай не в полной мере, и тем не менее. Хотя для нас сейчас это выглядит дикостью.

Другая, совсем уже вопиющая от безысходности, традиция блокадной «кухни» – [B]столярный клей[/B]. За баночку с ним готовы были отдать даже самые ценные вещи. Клей разводили с водой в большой кастрюле, получалась мутная жидкость. Затем разливали ее в миски, она застывала и внешне напоминала студень или холодец. Основным компонентом столярного клея является казеин – сложный белок, образующийся при створаживании молока.

Выдающемуся ученому Рене Декарту принадлежит фраза: «Мы живем не для того, чтобы есть, – мы едим для того, чтобы жить». Пища ведь не только источник удовольствия. Пища – необходимое условие самой жизни. Те, кто прошел изнурительной дорогой войны и дошел до Победы, знают об этом гораздо больше, чем мы с вами.


взято с [url]http://shkolazhizni.ru/[/url]

[YOUTUBE]<object width="445" height="364"><param name="movie" value="http://www.youtube.com/v/n7rfuoV6-ck&hl=ru&fs=1&border=1"></param><param name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src="http://www.youtube.com/v/n7rfuoV6-ck&hl=ru&fs=1&border=1" type="application/x-shockwave-flash" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true" width="445" height="364"></embed></object>[/YOUTUBE]

[URL=http://www.radikal.ru][IMG]http://s56.radikal.ru/i152/0905/f1/fd65121378a1.jpg[/IMG][/URL]Г.И. Ханская (Герасимова), 1928 г. р., жительница д. Остров

Наша семья — мама с папой, братья Миша, Коля и я — жила до войны в Ленинграде. Я родилась в 1928 году в деревне Остров, в дедовском доме, где семья проводила каждое лето.

Эта небольшая, в 50 дворов, деревня располагалась на сухом пригорке среди болот. Отсюда и название. В соседние деревни — Лыссово, Никулкино, Заручье — вели проселочные дороги, на которых в низинах были проложены деревянные мостки («кладки»). Добраться до деревни можно было лишь в сухую погоду.

До революции многие семьи в деревнях жили зажиточно. У моего деда Григория Герасимова были собственные соляные разработки. Когда в 1935 году началась коллективизация, отец почти все сдал в колхоз. Иначе было нельзя - уклоняющихся ссылали. При мне отправили в ссылку семью Егоровых.

Наш дом считался лучшим в Острове: просторный пятистенок с мезонином, украшенным цветными стеклами. Бабушка Дарья держала корову, кур, огород в пятнадцать соток.

В начале войны, когда пал Лужский рубеж и части Красной Армии отступили за реку Оредеж, в окрестных лесах оказалось много отставших бойцов. Некоторые из них прятались в деревне.

Когда 18 августа немцы вошли в Остров, они обнаружили в домах красноармейцев. Жителей согнали на площадь. Мы стояли испуганной толпой и уже прощались с жизнью. Но нам лишь пригрозили и отпустили по домам, а красноармейцев взяли в плен.

В Острове немцы, однако, не задержались. Боялись партизан. Стояли в Бору и Никулкине, изредка наведываясь к нам.

Мы зажили двойной жизнью. Днем ждали немцев, ночью — партизан. Обшивали и обстирывали партизан, пекли им хлеб. Старостой стал бывший колхозный председатель Иван Федорович Гусаров. Предателей в деревне не нашлось. Никто никого не выдал.

Однажды трое немцев заночевали у Гусаровых. Нагрянули партизаны, застрелили всех троих. Но немцы так и не дознались, куда исчезли их разведчики.

Так мы прожили до конца января 1942 года, когда после наступления на Волхове к нам пришла 2-я ударная армия. Бойцы в полушубках, валенках, вроде бы кавалеристы, но коней вели на поводу: болота у нас и зимой не замерзают. Расселились по домам. В нашем доме установили рацию, в соседнем разместился штаб. Помню, как за раненым командиром — немолодым, полным, с забинтованной головой — прилетал самолет. Его отправили в тыл.

Остров оказался на переднем крае обороны. В семи километрах, в Лыссове, стояли немцы. В соседних Филипповичах наши были всего два дня. 15 февраля эту деревню снова заняли немцы.

На краю нашей деревни, за гумнами, были вырыты траншеи и установлены НП. Подростки вроде меня назначались при них связными. Заметит наблюдатель немцев, показавшихся из леса, посылает сообщение в штаб. Как-то немцы наступали ночью, и в темноте ярко вспыхивали огоньки трассирующих пуль. Я побежала в штаб, но загляделась на огоньки, а боец кричит: «Пригнись, а то убьет!»

Наши встречали противника пулеметным огнем. Пушек мы в деревне не видели. Не появлялись и наши самолеты. Немецкие летали низко и обстреливали из пулеметов.

Зиму мы прожили благополучно. Еще была картошка, и мы не голодали. В середине мая поступил приказ об отходе наших войск к Волхову. Жителям было приказано уходить с войсками. Отступая, наши подожгли деревню.

Мы уже посадили огород, и бабушка ни за что не хотела эвакуироваться. Тогда ее вместе с другими стариками повезли на телеге.

Лесными дорогами мы добрались до станции Кересть. Отсюда к Мясному Бору была проложена узкоколейка. Помню вагонетки, груженные боеприпасами. Мы, дети, уселись прямо на снаряды. Солдаты прогнали нас. Пришлось идти пешком, кое-где по пояс в воде. Четырехлетнего Колю мама несла на руках, он ослаб и совсем перестал ходить. Продукты у нас кончились, пришлось питаться травой и липовыми листьями. Если находили копыта павших лошадей, палили их на костре и ели. Воду для питья брали прямо из болота, правда, кипятили. Не было возможности ни помыться, ни сменить белье, и мы окончательно завшивели.

Летние дни в наших краях очень длинные. Немецкие самолеты летали и обстреливали нас постоянно. Однажды во время налета мы спрятались в блиндаже. Пуля проскользнула между бревнами и угодила в мамину подругу, от ранения в шею она тотчас умерла. В другой раз мы, девчонки, стояли группой возле женщины, которая сидела под деревом и искала в наших головах вшей. Только одна девочка успела положить голову к ней на колени, как раздалась пулеметная очередь с самолета, и пуля попала девочке прямо в затылок... Мне повезло — Бог миловал, уцелела. Но с тех пор и на мирные самолеты не могу смотреть без страха.

Мы подошли уже близко к Мясному Бору, когда немцы перекрыли выход. На «пятачке» километров в девять оказались тысячи людей — военных и гражданских. Мокрые, голодные, облепленные комарьем, многие раненные, мы не знали, куда приткнуться. Много горького еще пришлось вынести до конца войны, но худшего, чем окружение под Мясным Бором, не припомню...

Все ждали, когда наши снова пробьют «коридор». Но шли дни, и надежды почти не оставалось. Многие офицеры переодевались в солдатскую форму. Нас прогоняли:

— Вы-то зачем здесь? Отправляйтесь по домам.

Пришлось возвращаться. Нацепили на палки белые тряпки и побрели назад. Некоторые женщины совсем обессилели и вынуждены были оставить своих детей в лесу. В Глухой Керести нас остановили немцы. Мы подняли руки...

Наша деревня сгорела полностью, и картошку уже кто-то выкопал. Единственное, что спасло нашу семью от голодной смерти, — это двухведерный бачок с рожью, закопанный бабушкой под печкой. От нашего дома осталась одна печь, но бачок уцелел. Жить нам было негде, и мы отправились в Кремено, где жили мамины брат и сестра. Нас поселили в водогрейке. Положили доски на котел — это была моя кровать. Зима 1942/1943 года выдалась очень холодной. Бывало, что и волосы к подушке примерзали...

В Кремено стояли власовцы. Они носили немецкую форму с эмблемой «РОА» на рукаве и отличались редкой жестокостью. Их главарь Юрий Тоболов был просто отъявленным бандитом. Он гонял жителей в лес на работу и, упиваясь своей властью над людьми, за малейшую провинность порол плетьми. Однажды досталось и мне.

У нас совсем не осталось продуктов. Мама ходила по людям перешивать старые телогрейки и шить рубахи из парашютов. Ее за это кормили, но домой она принести ничего не могла. Мы с Колей стали побираться по деревням. Подавали кто что мог — чаще всего картошку. За один такой уход из деревни Тоболов меня и выпорол.

Не разрешалось и просто гулять по деревенским улицам. По вечерам мы собирались у кого-нибудь дома и тихонько пели любимые довоенные песни.

В окрестностях действовал партизанский отряд Болознева, и кое-кто из молодежи уходил в партизаны. Из наших ушла Лида Иванова.

Как-то случился большой бой, после которого Тоболов хвастал, что партизаны разбиты. Наверное, так оно и было, потому что Тоболов подарил Лидино платье девушке, за которой ухаживал...

И все же партизаны продолжали действовать. Рассказывали, что оредежский отряд пустил под откос 24 эшелона. Кременовский парень Виктор Шитов ходил в форме «РОА». Но однажды, сопровождая пленных партизан, он убил остальных конвойных и ушел с партизанами в лес.

Пришло лето. Снова собирали клевер, липовые листья. Какая-никакая, а еда. Жителей гоняли на работу — скирдовать сено. Однажды я уколола руку гвоздем, образовалась флегмона. Меня отвели к немецкому врачу. Он вскрыл флегмону. Несколько раз я ходила к нему на перевязки и поправилась.

В октябре 1943 года нас отправили в Латвию. Привезли в Сигулду, загнали в сараи. Пришли хозяева — богатые латыши, стали выбирать работников. Меня взял на свой хутор заместитель старшины волости Сея, а мама с Колей попали на сельскохозяйственную плантацию в Яунмуйне.

Хозяйство, в котором я очутилась, было большим: 75 гектаров земли, 7 коров, утки, куры, поросята. Я ухаживала за скотом. Всему научилась: и коров доить, и лошадей запрягать. Хозяин оказался злым и жадным. Обедаем, к примеру, им — щи со сметаной и с хлебом, а мне — пустые. «Тебе хлеб и сметану пусть Сталин даст!» — говорил хозяин. Но хозяйка была доброй женщиной, всегда накормит и даст про запас. У меня была широкая кофта с напуском. Спрячу, бывало, под ней продукты и своим отнесу. На плантации кормили плохо, и мама с Колей голодали.

Моя подруга Нина Мурьянова попала на хутор Генчикалн. Ее хозяйка тоже оказалась доброй. Называла Моникой, относилась ласково, и, хотя хозяйство было большим (35 коров), Нина не жаловалась. Не раз встречались они и после войны. Уже с собственной семьей Нина ездила к своей бывшей хозяйке в гости.

Осенью 1944 года немцы стали отправлять русских батраков в Германию. Отвезли в Ригу, посадили на пароход. На ночь загоняли в трюм, где мы спали рядом с лошадьми, а утром выводили на верхнюю палубу. Вероятно, мы служили живым прикрытием: в это время наша авиация вовсю бомбила немецкие транспорты. Дорогой случился шторм, пароход сильно качало, и мы с братом очень страдали от морской болезни.

Привезли в Бранденбург, оттуда - в город Форст, район Добери. Одних оставили в Форсте для работы в шахтах, мы же попали на стекольный завод в Доберне. Меня поставили подручной к немцу-стеклодуву — доброму человеку с изуродованными пальцами. Он выдувал огромные бутыли, которые я относила в печь на закаливание. Однажды, когда я вынимала бутыль палкой из печи, она упала мне на ногу. Получился ожог. Стеклодув очень расстроился и вызвал из дома свою жену, врача по профессии. Она обработала обожженную ногу и потом регулярно приходила в лагерь делать перевязки.

О стеклодуве и его жене у меня сохранились самые хорошие воспоминания. А вот надзиратель-поляк оказался злым и жестоким. Постоянно ходил с рези*новой плеткой, то и дело пуская ее в ход.

Наступил апрель 1945 года. К Форсту приближались части Красной Армии. Чтобы мы не достались своим, нас погнали этапом к Лейпцигу. Гнали колонной множество людей разных национальностей. Ночевали в поле или в лесу. Однажды остановились возле буртов с картошкой. Помню, как пекли ее на костре. Лейпциг сильно бомбили. Во время одного из налетов погибла моя двоюродная сестра.

Освободили нас в Австрии. Домой возвратились не все. Две наши землячки — девушки из Кремено — познакомились в пути с бельгийцами и после освобождения вышли за них замуж. С той поры живут в Бельгии, и все у них хорошо, только очень скучают по Родине и иногда приезжают.

А мы добрались до Вырицы и здесь узнали, что брат Миша погиб на фронте, а отец, не надеясь, что мы живы, женился повторно. Мачеха не возражала, чтобы я жила с ними, но меня, как побывавшую в плену, в Ленинграде не прописывали и отправили на лесосплав в Медвежьегорск. Труд был очень тяжелым, совсем не женским, но мне говорили: «Ничего, на немцев работала — и здесь поработаешь!» После лесосплава удалось устроиться на работу в «Ленгаз». Два с половиной года рыла траншеи. Потом поступила в техникум лесной промышленности. Во втором семестре мне, как бывшей пленной, отказали в стипендии и из техникума пришлось уйти. Окончила бухгалтерские курсы и всю жизнь проработала бухгалтером. У меня хорошая семья: муж, дети, внуки.[B] Чего еще желать? Только одного — чтобы дети и внуки никогда не узнали, что такое война...[/B]

[QUOTE]любимая песня моего школьного детства[/QUOTE]
... От этой песни страна плакала

[YOUTUBE]6zL4H6YpSTo[/YOUTUBE]

Смотрю я что в теме пишут в основном девушки. Тогда о девушках войны...

[B]Карельская "радистка Кэт"[/B]

[IMG]http://pobeda.karelia.ru/photos/paaso2s.jpg[/IMG] [IMG]http://pobeda.karelia.ru/photos/paaso1s.jpg[/IMG]

В Петрозаводске и в Карелии Сильва Карловна Удальцова-Паасо - человек известный. Героиня нашумевшей в своё время книги Олега Тихонова "Операция в зоне "вакуум", бывшая радистка Шелтозерского подполья, она сегодня в свои 80 лет активна и деятельна.

До сих пор поет в городском хоре ветеранов, является Почетным председателем школьного музея радистов третьей школы. Ребята поискового клуба "Север" и сегодня выходят в жизнь с напутствием именно этой отважной женщины, а её слова: "Оставайтесь всегда самими собой. Не давайте сломить себя обстоятельствам. Всегда будьте в любых условиях людьми!"- оставались в их памяти.

Своему жизненному кредо она оставалась верна всегда. "В жизни моей можно выделить два главных момента: страшные тридцатые годы и Великую Отечественную войну, - говорит она.

Сильва родилась в Финляндии, в городе Кеми, 29 мая 1924 года в семье рабочего. Отец её - Карло Эрикович Паасо - финский коммунист, вёл физкультурную работу в клубе. В 1929 году, с приходом к власти в Финляндии сил реакции, ушёл в подполье, скрывался в Швеции и Норвегии. В 1931 году бежал в Советский Союз, работал воспитателем в финской девятилетке. Скоро к нему приехала и семья: жена Сайми Ивановна и дочь. Сильва поступила в школу. Жизнь, казалось, стала налаживаться. Глава семьи с большим воодушевлением занимался любимой физкультурной работой, очень хотел стать полезным новой, обретенной родине. Но в 1937 году его, как и многих других "красных финнов", арестовали. Больше они отца не видели. И Сильве нужно было учиться жить с клеймом -дочь "врага народа". Только спустя многие годы она узнала место гибели отца - это печально известное в Карелии местечко под Медвежьегорском - Сандармох. В часовне, в списках убиенных значится и фамилия К.Э.Паасо, финского коммуниста, приехавшего в социалистическую Россию строить коммунизм и нашедшего здесь, как и многие другие, свою гибель...

...А тогда и мать, и дочь сразу почувствовали, как к ним изменилось отношение окружающих. Но, тем не менее, когда началась война, Сильву направили для обучения в спецшколу, где готовили подпольщиков для работы в тылу врага. За время обучения за ней все время следили, а однажды чуть не застрелили во время зимнего похода.

До сих пор она удивляется, что ее все-таки отправили на задание. Может, решающую роль сыграло великолепное знание языка и виртуозное владение рацией. Ведь не зря ее называли настоящим снайпером эфира.

Группа, в которую она вошла, действовала в Шелтозерском районе. Сильве было совсем не просто среди семерых мужчин. Разведгруппа добывала информацию, устанавливала связи с местным населением. Критический момент наступил тогда, когда они поняли, что обнаружены врагом.. Спасло смелое решение старосты Д.Тучина, помогавшего подпольщикам, который поселил их у себя в хлеву, прямо под носом у финнов. Когда власти поняли, что где-то в районе работает разведгруппа, начались обыски и проверки. Не раз жизнь подпольщиков висела на волоске...

Сама же "Сима" (ее подпольное имя) старалась профессионально выполнять свою работу радиста. Связь она держала хорошо и работала на своем "Северке" и в хлеву, и в лесу - в любых условиях. Шелтозерская группа продержалась в тылу врага рекордный для Карелии срок - восемь месяцев! За это время разведчики проделали немалую работу: собрали и передали большой объем разведывательной и другой информации, которая очень нужна была нашему командолванию, привлекли к подпольной работе десятки людей, многих приняли в в партию и комсомол.
Именно благодаря им, добровольным помощникам, были добыты важнейшие разведданные. За участие в этой операции Сильву Паасо наградили (правда, уже после войны и после смерти Сталина) медалью "За отвагу".

Личная жизнь бывшей радистки после войны сложилась счастливо: ее любовь с мужем, родившаяся в военные годы, станет залогом крепкой и дружной семьи. В 50-е годы реабилитировали отца Сильвы. "Твое участие в войне смыло вину за отца, ты очистилась", - говорили ей. Но вот ее мужа и других подпольщиков еще будут вызывать в органы госбезапасности и допрашивать: до Карелии докатилось "ленинградское дело". Вот тогда Сильва по-настоящему испугалась - не за себя, за своих малышей. Ее мужу Павлу Удальцову пришлось уйти с любимой комсомольской работы, а в 1967 г. из-за несчастного случая его не стало ...

И только спустя многие годы Сильва Карловна расскажет своим детям правду об истории отца, мужа и о себе...

Вот такая личность, такая судьба, в которой отразилась, горькая история нашей страны. Судьба яркая и неординарная.

А не так давно кинодокументалисты Финляндии сняли о Сильве Карловне фильм, о той Сильве, для которой Карелия давно родная и ради которой она когда-то не жалела своей жизни.

[url]http://pobeda.karelia.ru/destiny.html[/url]

Опубликовано в газете "Уральский музей"
за июль-август 2007 года

В Музее радио им. А.С. Попова есть немало удивительных экспонатов. Среди них знаменитая партизанская радиостанция «[B]Север»[/B].

[B]ЛЕГЕНДАРНЫЙ «СЕВЕРОК»[/B]

В воспоминаниях командующего группой немецких армий [B]«Север»[/B], рвавшихся к Ленинграду и блокировавших его на долгие 900 дней, генерал-фельдмаршала В.Лееба упоминается факт, ставший для немцев неприятнейшим сюрпризом и поставивший их в тупик. У русских партизан и разведчиков появились неуловимые радиостанции. Их пеленговали, брали в кольцо, но радисты неизменно уходили. Немцы были прекрасно радиовооружены, их военные радиостанции считались лучшими, но общая нагрузка на радиста доходила до 40 кг, с такой нагрузкой не побегаешь. Представить, что русские в 1941 году могли создать радиостанцию лучше немецкой, ни Лееб, ни кто-либо другой просто не могли. И только когда все-таки захватили раненого радиста, обнаружили при нем радиостанцию, легче которой не было ни в одной из воюющих армий. Но и та была вроде бы не русская.
В 1939 году студент-третьекурсник Московского электротехнического института связи Борис Михалин задумал создать самую малогабаритную по тем временам радиостанцию, которой могли бы пользоваться полярники и геологи, где бы они ни оказались – в тайге или тундре, в горах или пустыне. Но научный руководитель молодого конструктора профессор Б.П.Асеев поставил более серьёзную задачу: сделать радиостанцию пригодной для военных нужд. Работа стала вестись в лаборатории Наркомата обороны.
Для поставленной задачи лучше всего подошёл коротковолновый диапазон, но для облегчения веса сразу пришлось отказаться от телефонного режима – станция создавалась чисто телеграфной. Незадолго до начала войны станция, ставшая дипломным проектом Михалина, была готова, названа «Омегой», но перед войной был выпущен единственный опытный образец.
С началом войны и организацией партизанского движения срочно потребовалось большое количество малогабаритных и экономичных радиостанций. Войсковые радиостанции для этой цели плохо подходили из-за большого веса и габаритов, да и расстояния связи были явно недостаточны. И вот в блокадном Ленинграде, голодающем и отрезанном от страны, на остатках эвакуированного завода имени Козицкого в кратчайшие сроки было налажено производство доработанной под массовый выпуск радиостанции, названной «Север». В декабре 1941 года появился первый образец, а к концу блокады удалось наладить их выпуск до двух тысяч в месяц.
Трудности освоения и производства были огромные. Прежде всего, недоставало нужных материалов, редких металлов, химикатов для накальных и анодных батарей. Не хватало электроэнергии, она поступала на завод по кабелям от генераторов вмерзших во льды Финского залива кораблей и подводилась только к моторам станков. Освещение же осуществлялось от масляных или керосиновых «коптилок». Но более всего недоставало радиоламп.
Станция была трёхламповой, при этом в приёмнике использовались все три лампы, а при передаче использовались только две. Одна из этих трёх ламп была американская, но на складе их оказалось только 300 штук. Разработчики с электролампового завода «Светлана» все до одного оказались либо в эвакуации, либо на фронте. И вот военпред подполковник Миронов с большим трудом разыскал в окопах, на передовой нужного специалиста и привёз на предприятие. Через несколько дней была создана лампа, оказавшаяся меньших габаритов, но не уступавшая иностранной по параметрам. Имя этого инженера, сделавшего такой важный вклад для победы, не сохранилось: блокнот военпреда, где была записана его фамилия, сгорел во время бомбёжки, а память подвела.
Производство велось с соблюдением строжайшей секретности, и чтобы немцы как можно дольше не догадались о её ленинградском происхождении, все надписи на панели и ручках управления были сделаны на английском языке, с наших деталей соскабливались наименования и в схему впаивались два-три английских конденсатора.
Станция получилась действительно легкой, всего 2 кг. Тяжелее оказались батареи питания – порядка 6 кг. И все же вместе с проводами антенн и заземлений она весила менее 10 кг. Все это носилось в двух небольших холщевых сумках.
Мощность передатчика составляла всего 2 Вт. Казалось бы, что дальняя связь просто невозможна, но при выборе оптимальной частоты подготовленный радист обеспечивал надежную связь с радиоузлом, имевшим магистральный приёмник и направленную антенну, на расстояниях до 700 км. Поистине партизанская станция!
Автор радиостанции «Север» Борис Андреевич Михалин и после войны занимался созданием военной техники связи. За создание «Севера» он был награждён орденом «Красной Звезды», а в дальнейшем стал инженер-полковником и кавалером еще нескольких орденов.
Большинством радистов во время Великой отечественной были молодые девушки. Это на их плечи легли тяжелые радиостанции того времени. Одна из таких радисток, член клуба «Фронтовые радисты» при Музее радио имени А.С.Попова, как-то вспоминала, что всю войну носила радиостанцию весом 28 кг. А другая тут же ответила, что она работала на «Северке» (только так ласково её и называли), и даже сейчас ей по-хорошему позавидовали.
Дочь легендарного красногвардейца И.М.Малышева, именем которого назван один из проспектов нашего города, Нина Ивановна Малышева также была партизанской радисткой и работала на «Северке». Фотография, на которой она рассказывает курсантам радиошколы об устройстве «Северка», хранится в нашем музее рядом с самим «Северком».

С.н.с. Музея радио им. А.С. Попова
Б.М. Кошелев


[B]Н.И.Малышева рассказывает курсантам радиошколы
об устройстве «Северка»[/B]

[IMG]http://www.uole-museum.ru/images/stories/gazeta/mal_sever.jpg[/IMG]

[url]http://www.uole-museum.ru/uralsmuseum/15-2008-11-19-11-54-13/19-2008-11-23-05-37-47[/url]

песня из фильма 'Доживем до понедельника'. слова Николая Заболоцкого, музыка Кирилла Молчанова
в замечательном исполнении Вячеслава Тихонова
[YOUTUBE]przR7mS_lm0[/YOUTUBE]