Рассказы

НЕПРАВИЛЬНЫЕ НЕМЦЫ

Впервые услышав эту историю, автор поверил в её существование. Однако с самого начала факт повествования, идущего от первого лица, заставил усомниться в том, что рассказчик может помнить о случившемся – ведь ему на тот момент было всего три года.
Поспорив с героем рассказа (иначе не могло быть: мы – братья), автор пришёл к выводу: детская память, обострённая голодной жизнью в оккупации, выделила этот случай изо всех остальных, рассказанных матерью, наделив твёрдым убеждением: «Я – помню!».

Виктор, проснувшись, прошёлся к двери – закрыто.
- Опять мама ушла. Она всегда закрывает меня, когда уходит.
Действительно, мать, идя по делам, часто, на всякий случай, забирала с собой старшую семилетнюю дочку, а двери в дом закрывала на замок, вернее, на имитацию замка. Так случилось и сегодня. Виктор толкнул дверь – она не поддалась. Подошёл к столу, служившему для хранения посуды и продуктов – пусто. Посмотрел вдоль поверхности стола (благо, нагибаться не нужно), может быть, какая-то крошка осталась – еще чище, чем в столе. Походив по комнате, скучая, и, не находя нужного для себя дела, остановился возле окна. Толкая, пододвинул к нему табурет, открыл створку. В комнату ворвался сухой горячий воздух июня 1943 года.

В принципе, он мог бы спокойно выйти на улицу через окно, и гулять во дворе дома, чему способствовали низкие окна домика на «стареньких», в центре Северного рудника, но подобное самовольство, однажды уже закончилось трёпкой. Поэтому Виктор не стал рисковать, а, усевшись на подоконник, и свесив ноги, начал рассматривать редких прохожих и ждать маму.
Люди не обращали внимания на дитя, постигающего мир с единственного безопасного места – окна родительского дома. Вдали показался высокий человек в серой одежде. Когда он подошёл поближе, мальчик узнал его – это был один из немецких фашистов, живущих в городе. Откуда они появились – он не ведал. Мама их очень не любит, и почему-то боится этих людей. А ещё она про них говорила, что эти суки, моего папу забрали. Когда он спросил про сук, то незаслуженно получил по губам, вместе с запретом произносить это немецкое «имя». А соседский Прохор, правда, он старше на два года, рассказывал, что немцы – не все плохие, он недавно с одним поговорил на их языке, и тот дал ему хлеба. У Виктора, вспомнившего недавний разговор с соседом о еде, подаренной фашистом, рот наполнился слюной.

Расстояние между ним и приближающимся военным сократилось до десяти метров. Прохор, жадно жующий горбушку, не выходил у Вити из головы.
- А что, если попробовать заговорить с ним по-немецки? – мелькнула шальная мысль. – Мама не узнает, ведь её нет дома, тем более я хорошо выговариваю несколько чужих слов.
Проходивший мимо мужчина равнодушно глянул на малыша, оставленного нерадивой матерью в окне, и отвернулся.
- Гитлер капут! – раздался пронзительный детский возглас.

Мгновенно остановившись, незнакомец медленно повернул голову в сторону, откуда раздался голос, в его движениях чувствовалась некая заторможенность, словно его ударило током. Он несколько раз моргнул, обернулся вокруг – никого. Сомнений быть не могло – эти кощунственные слова произнёс мальчишка. Виктор, увидев его реакцию, улыбнулся – значит, подействовало. Фантастическая картинка заслонила Прошку огромным человеком, наполнявшимся добротой, и раздумывающим, каким бы великолепным ломтем хлеба наградить хорошего и умного мальчика.

- Гитлер капут! – ещё звонче разнеслось по округе радостное восклицание.
В окне квартиры Прохора, живущего с ними через стенку, закрывшись, хлопнула форточка. Военный неторопливо направился к окну. Остановившись в паре метров от него, снял ранец. Не спеша, отточенными движениями начал открывать защёлки…

- Дяденька, Гитлер капут! – малышу показалось, что немец сейчас достанет из своего ящика такой большой кусок, что он даже не пролезет в окошко.
Человек в серой одежде достал полотенце, и начал скручивать его в жгут, наблюдая за маленьким подлецом, осмелившимся оскорбить великого фюрера, и одновременно оценивал возможность мальчишки убежать от справедливого наказания.

Ребёнок спокойно смотрел на подошедшего дяденьку, и улыбался, но тот почему-то вместо дара, взял его за шиворот рубашки, снял с окна, и замахнулся полотенцем, превратившемся в толстую бечёвку, сложенную вдвое.
- Дело пахнет керосином, - промелькнула в голове фраза, недавно услышанная от сестры. - За один разговор не по-нашему полагается кусок хлеба, я же три раза разговаривал, а он меня – пороть. Неправильный фашист.
Что-то сильное, и в то же время знакомое, схватило Виктора, вырвав из чужих рук, и… он ощутил тепло материнского тела. Оказалось, Мария, вернувшаяся домой, и, подойдя к открытому окну, при виде этой сцены, тигрицей метнулась к своему чаду, тем более причину, побудившую проходившего мимо оккупанта к таким действиям, она услышала ещё во дворе.

Прижав к себе ребёнка, мать с укором посмотрела в глаза немцу, и сделала несколько шагов назад. Тот подошёл к ней с твёрдым намерением наказать подрастающего врага, чтобы тому наперёд была наука – нельзя, даже словом, обижать солдат великого рейха. Мария развернулась и торопливо пошла, часто оглядываясь. «Герой» застегнул ранец, надел его; и кинулся догонять врагов германского народа, размахивая полотенцем, обратившемся в орудие мести.
У Марии, родившейся в многодетной крестьянской семье, весь смысл жизни заключался в её детях.
- Не себя, его спасти.

Сердце готово было выскочить из груди, но единственная цель придавала ей силы. Видя, что гитлеровец не отстанет от неё, она свернула с дороги в переулок и побежала по направлению к немецкому штабу, расположенному в двух километрах от её дома. Другого спасения она не видела.

Молча, преследовавший её немец, время от времени, размахивал в воздухе своим «орудием». Расстояние между ними не сокращалось. Врагу мешал ранец, но снять, и оставить его на земле – он не отважился: в этой варварской стране ничего нельзя оставить без присмотра – люди не подойдут, а вещь… растает в воздухе. Он гнался, и злоба, переполнявшая его, нашёптывала:

- Отто, ты – идиот, потому, что не взял с собой оружие.
- Действительно, - соглашался Отто сам с собой, - я бы выстрелил в воздух, и эта… остановилась бы.
- Отто, я повторяю: ты – идиот, поэтому и оказался на Восточном фронте. А сегодня ты связался с типом женщины, которую легче убить, чем забрать у неё этого… безумца. Убей её! И «позаботься» о её потомстве – обязательно избавься от него. Из него не получится хорошего работника. Русские работают мало, но едят много. Догони, и убей их обоих!

Марии казалось, что неугомонный преследователь почти дышит в ее затылок. Вот уже показался дом, в котором располагался штаб. Из последних сил, она влетела во двор, и проскочила мимо часового, пытавшегося остановить её.
В комнате, два военных чина, пившие чай, изумлённо уставились на запыхавшуюся молодую блондинку, ворвавшуюся без приглашения. Малыш, которого она держала на руках, испуганно таращил глазёнки. Вслед за ними, грохоча сапогами, вломился часовой, схватил женщину, и начал ее выволакивать из комнаты. Та отчаянно сопротивлялась.

Один из офицеров, специалист по работе с местным населением, умевший худо-бедно объясняться по-русски, кстати, благодаря этой способности, он оказался не на передовой, а здесь, в тылу, пытаясь заставить местное население работать на шахтах.
- Что это за визит? – недовольно спросил он, пытаясь тщательно выговаривать русские слова.
- Ваш солдат хочет побить моего сына.

Услышав переведенный ответ, старший по званию удивленно вскинул брови, и махнул рукой часовому – иди на пост. В открытую дверь, мимо выходящего солдата, протиснулся Отто, дышавший не менее тяжело, чем Мария. Он выкинул руку в приветствии, и начал докладывать командиру причину его погони за этой женщиной. Маша, естественно, поняла смысл его речи и бесцеремонно вмешалась в разговор, пытаясь разжалобить вражеское начальство:
- Герр офицер, киндер. Ребёнок же. Киндер, – произнесла скороговоркой, и, гладя сына по голове, поставила его на пол, чтобы выглядело убедительнее – насколько ещё мал этот человечек.

Солдат, с жаром, пытался что-то доказать. Услышав дважды произнесённое: «Гитлер капут», женщина, сжавшись от испуга, посмотрела на бесстрастные лица мужчин – они внимательно слушали своего подчинённого. Окончив говорить, тот вытянулся в струнку, отвечая на вопросы командиров. Из всего сказанного, она, естественно, разобрала только два слова: «Отто, и идиот», после чего, ревностный служака рявкнул: «Хайль Гитлер!», и направился к выходу, злобно косясь на русскую бабу.

Офицеры переглянулись между собой, усмехнулись, перекинулись короткими фразами, и нагло, в упор, рассматривая прибежавшую просительницу, принялись за чай. Попробовав – отодвинули, видно господа привыкли пить его горячим.
- Как звать?
Мария ответила, не задумываясь, солгав: «Катя», потому, что от её настоящего имени немцам становилось плохо, и они тут же задавали наводящий вопрос: «Юден?».

- Муж где? Наверное, воюет против доблестных солдат фюрера?
- Год, как в Германию увезли, можете проверить.
Знаток русского языка добросовестно переводил разговор своему командиру.
- На работу ходишь?
- Нет.
- Почему?
- Дома ещё девочка маленькая, кто за ними смотреть будет? Детских садиков у нас, в городе, нет.

- Пусть будет так. Кто учит ребёнка таким гадостям – ты?
Быстро закрутив головой, молодая мать твердо произнесла:
- Нет!
- А кто?
- Наверное, на улице услышал от чужих людей, или какой-нибудь хулиган научил.

На их лицах расплылись улыбки, подтверждающие, что они не верят ни одному её слову. Старший офицер, взяв кусочек сахара, протянул его мальчишке. Виктор вопросительно посмотрел на маму, словно прося разрешения, но она стыдливо отвела взгляд в сторону, а малыш, уткнулся лицом в материнский подол, отказываясь, или стесняясь брать угощение из чужих рук. Наступившую паузу нарушил звук от удара кусочка сахара, брошенного назад в сахарницу. Затем он произнес: «Barbaren, und die Erziehung gut. Wenn auch mit der Welt gehen*», и, взяв звоночек, позвонил. Вошёл солдат. Мария инстинктивно прижала к себе сынишку. Но это оказался денщик, которому приказали убрать остывший чай и принести свежий.

Второй офицер добавил по-русски:
- Иди домой, вы свободны, но помни – детей нельзя учить плохим вещам.
- А солдат? - кивнула на дверь, имея в виду того, кто гнался за ней.
- Отто – хороший солдат. Он больше не подойдёт к тебе.
Взяв сына за руку, направилась к выходу. Дотронувшись до дверной ручки, обернулась, сделала судорожное движение ртом, словно проглотив кусок чего-то большого и не съедобного, и через силу произнесла:
- Спасибо, герр офицер…

Путь назад был слишком долог. Ноги, после нервного перенапряжения, отказывались слушаться. Первым делом, возвратившись домой, мать вымыла ребёнка, умылась сама, а потом, упав лицом вниз на кровать, дала волю чувствам – расплакалась. Но и поплакать, погоревать не удалось – вернулась дочка, бегавшая где-то на улице с подружками, и дети начали успокаивать свою родненькую.

На следующий день, Прохор поучал Виктора:
- Ты неправильно говорил. Нужно было сказать: «Хайль Гитлер!».
- Дурак ты, Прошка! Тогда меня мама точно выпорола бы! - и немного погодя добавил, рассуждая. - Да и папа тоже, когда вернётся из Германии. Дурак ты…

* Варвары, а воспитание хорошее. Пусть идут с миром.

Николай Гринев.

09.04.2010 г.

"-не себя,его спасти..."
Тронуло до слез, с удовольствием почитала бы еще что-нибудь.

Всегда любила рассказы о войне :) а ваш действительно очень трогательный, пишите еще.

Небольшого роста женщина, сосредоточенно возившаяся возле печки над кастрюлей, вздрогнула от неожиданного стука в окно и, последовавшего за ним, крика:
- Мария, ты пойдешь на суд?!
Женщина молнией метнулась из кухни к входной двери. Выглянула во двор – пришла соседка, приодевшаяся, словно на праздник.
- Тише, Зинаида!
- Ты пойдешь на суд?!

- Совесть-то имей – дети только заснули. Какой суд?
- Говорят – это первый суд в городе. Специально приехали в наш поселок, решив, для того чтобы другим не было повадно, устроить показательный, - она запнулась, вспоминая нужное слово, - процесс. Да-да. Процесс. Дочку Кривихи будут судить за аборт.
- А как же узнали?
- Она с соседкой, старой Гамардиншей, повздорила, и та ее сдала. Так болтают, а подробностей я не знаю. Ну, пойдешь, или нет?
- Во сколько начало?
- В четырнадцать часов.

Мария, скорая на ногу, вернулась в дом, посмотрела на старые «ходики», и тут же вышла в коридор.
- Заходи вовнутрь. Время – только без двадцати два, а мне еще три-четыре минутки потребуется – супчик доварить.
Супчиком она называла первое блюдо, приготовляемое из чудом добытого пшена, и Бог его знает, каких еще составляющих. Оладьи из картофельной шелухи уже были изжарены – месяцы, проведенные в оккупации с двумя (1936 и 1940 гг. рожд.) детьми, научили многому. Сейчас стало гораздо легче жить: Мария оформилась на работу, и получала паек – худо-бедно, но Советская власть не даст им умереть от голода на территории, освобожденной от немцев.

Закончив «колдовать» над кастрюлей, и, закрыв детей на замок, она отправилась с соседкой. Идти было не далеко – всего три минуты ходу. Подойдя к зданию, выбранному для первого заседания суда в городе, Мария остановилась возле вывешенного объявления, читая его.
- Зина, ты же говорила: начало в четырнадцать, однако здесь написано – в тринадцать часов?
Соседка без особого энтузиазма выслушала вопрос, который походил более на укор; в ответ только вздохнула, и развела руками.
- Я сама не читала…

Подойдя к двери зала, где шло заседание, они услышали гул, подобный летящему пчелиному рою. Войдя внутрь, удивились, как говорится, народа присутствовало столько, что яблоку некуда было упасть. Неудивительное дело – соскучились люди за годы оккупации по своим мероприятиям; пусть суд, но наш – советский.
Протискиваясь между мужчинами и женщинами, стоящими возле дверей, и одновременно подталкивая Марию впереди себя, Зинаида скороговоркой произнесла:
- А ну, народ, дай вперед пройти. Не видишь, какая она маленькая – ей ничего не будет видно.

Народ недовольно поворчал, но, тем не менее, пропустил опоздавших женщин в первый ряд. Соседка, освоившись, быстро пробежала глазами по залу, и шепнула Марии на ухо:
- А той мерзавки, донесшей на абортичку, здесь нет.
Судья поднял руку, требуя тишины:
- Это немецкое командование приветствовало аборты на восточных оккупированных территориях, потому как не было заинтересованно в росте негерманского населения. И во всех захваченных европейских странах, фашистами* применялись меры, способствующие ограничению рождаемости; однако на Востоке аборты не только поощрялись, а к ним даже принуждали беззащитных женщин.

[I]* Термин, пользовавшийся, в основном, в советской литературе и историографии, является неточным, так как между фашистским Бенито Муссолини в Италии и режимом Гитлера есть существенные различия, как в политическом устройстве, так и в идеологии; в частности, - в так называемом «еврейском вопросе», поскольку, в отличие от нацизма, фашизм в его природном значении не знал антисемитизма – одного из столпов идеологии, официально принятой немецким государством.
«Итальянцы не выдали немцам ни одного еврея вплоть до падения фашистского режима Муссолини и капитуляции Италии 8 сентября 1943 года. После падения фашистского режима и капитуляции Италии для итальянских евреев наступили черные дни. Только тогда Эйхман и его подручные получили возможность схватить и вывезти в лагеря смерти евреев из Рима и других городов Италии. Когда осенью 1943 года эсэсовцы вошли в концлагеря во Франции, где итальянцы должны были охранять евреев, то почти никого из евреев там не нашли. Как и в Хорватии, итальянские военные, рискуя жизнью, позволили заключенным скрыться. Тысячи евреев через Ниццу и Марсель смогли отплыть в Америку или Палестину. Многие бежали в горы северной Италии или примкнули к отрядам французского Сопротивления» (За Израиль! Христианский Сионистский Проект. «Банальность добра, или как итальянские фашисты спасали евреев»).[/I]

Мы могли бы допустить – подсудимая специально забеременела, чтобы не быть угнанной трудиться в Германию. Если бы дело обстояло именно так, тогда отчасти эта уловка похвальна. Но, судя по сроку беременности, подобная версия не может рассматриваться смягчающим фактором, в виду приближающегося скорого освобождения – этого она не могла не знать. И если немцы пропагандировали прерывание беременности для уничтожения нас, как расы, то нашему обществу дорог каждый родившийся советский человек. А вы, подсудимая, лишили страну будущего защитника, возможно, великого физика, или нового Чкалова. И никому, вы слышите – никому, не предоставлено право безнаказанно убивать не родившихся малышей – будущих граждан нашей великой и могучей Родины.
Кто вы по нации?

Подсудимая пожала плечами, покачала головой. По ее виду нельзя было определить – понятен ли ей вопрос.
Судья медленно по слогам переспросил:
- Гражданка Кривихина, кто вы по национальности?
- Русская я.
- Никому не дано право истреблять русский народ. Россия для нас – превыше всего; и ради ее, матушки, мы не пощадим ни себя самого, ни своих близких.
Раздались голоса возмущения. Кто-то пронзительно выкрикнул:
- Сумела сотворить жизнь – обязана сохранить!

Зал зааплодировал. У подсудимой на глазах навернулись слезы.
Судья вновь поднял руку, успокаивая возмущенную публику.
- Если все подряд начнут делать аборты, тогда теряет смысл защита завоеваний Октября и построение социализма. Кому это будет нужно, если большинство женщин начнет вести безнравственный образ жизни, не рожая будущих строителей коммунизма?
Сидевший справа от председателя, народный заседатель, бывший фронтовик, в отличие от своего коллеги, был одет в гражданский костюм, пустой левый рукав которого, заправленный в карман, казался некой нелепостью. Здесь стоит заметить – с первых дней изгнания оккупантов началось не только восстановление городского хозяйства, но и медленное возрождение институтов гражданского законодательства; что замещало военные трибуналы на освобожденных территориях, хотя в населенных пунктах, где стояли военные части, таковые еще действовали (больше город – соответственно, больше работы). Именно поэтому в Дзержинске был воскрешен народный суд для рассмотрения гражданских дел.

Склонившись к судье, первый народный заседатель шепнул: «Я хочу добавить». – «Пожалуйста».
- Лично у меня в голове не укладывается причина данного преступления. На фронте, вне всякого сомнения, легче; там врага видишь перед собой, а вы, вы, - тут он проворно достал из кармана носовой платок, и заходился в кашле. – А вы здесь ведете себя, словно пятая колонна. Ну, не могу я понять – как может женщина решиться на убийство своего будущего ребенка! Не за горами тот день, когда закончится война, отступит материальная нужда; и мы снова будем продолжать строить наше светлое завтра. Гражданка Кривихина, - он захлопал ладонью по столу, обращаясь к ней. Женщина подняла голову. – Не смотря на то, что Закон рассматривает вас в качестве преступницы, вы, очевидно, себя таковой не считаете?

- Конечно, - подтвердила подсудимая, поднимаясь со скамьи.
- А вам не приходило в голову – вы могли умереть?
- Да уж лучше умереть.
- Даже так? - удивленно протянул судья.
- Да, - тихо подтвердила женщина, и опустилась на свое место.

- Попытайтесь нам объяснить причину аборта; ведь за преступление все-таки должен кто-то ответить. Мы не уподобляемся фашистским зверям, но сегодня, когда идут бои за освобождение столицы Советской Украины, даже в нашем городе не может нарушаться принцип неотвратимости ответственности. Если бы мы могли установить лицо, прервавшее вашу беременность, тогда оно обязательно понесло бы наказание в виде тюремного заключения на срок не менее трех лет. Таким образом, часть вины с вас была бы автоматически снята, и, возможно, суд смог обойтись лишь общественным порицанием. Но так, как вы утверждаете – обошлись без медицинского вмешательства, а именно – народными средствами, тогда в последний раз спрашиваю: какая необходимость побудила вас совершить античеловеческий поступок? Высокий суд согласен закрыть глаза на вашу провинность, но только при предъявлении ему веских аргументов.

В зале повисла тишина. Взоры присутствующих устремились на подсудимую. Второй народный заседатель посмотрел на своих коллег, задержал взгляд на груди судьи, где красовались две медали Солдатской Славы, а три нашивки свидетельствовали о ранениях; и, вздохнув, обратился к подсудимой торжественным голосом:
- Суд сможет положительно рассмотреть данное дело, если найдет приемлемым ваше оправдание в виде неоспоримых социальных показаний для аборта.
Судья подозвал помощников жестом к себе, и прошептал:
- Вы оба – члены партии. Что вы плетете? Нам поручено наказывать зло. Другой задачи у нас нет, и быть не может.

- Лучше бы я где-нибудь в обозе пристроился, но не оставили, - с грустью произнес однорукий заседатель.
- Мне нечего добавить, - вторил ему коллега.
Председатель развел ладонями перед собой, над столом, словно отодвигая помощников на свои места, и посмотрел на подсудимую.
- У вас есть, что-либо сказать в свое оправдание? Ведь вам удалось все-таки скрыть помощников в этом гнусном деле.

Женщина встала, тяжело вздыхая. Хорошо видно – ей нелегко начать последнее слово на Родине, смотря в глаза землякам, из которых многие – соседи. По всей вероятности, осудят. Каким бы легким, не казалось наказание, но все равно обрекут, тем более судьи настроены крайне воинственно. А где небольшой срок – там и еще несколько лет сможет заработать. Как сложится потом, после лагерей, ее дальнейшая жизнь – вернется ли домой? И если возвратится живой и невредимой – кто будет здесь ждать ее, постаревшую и надломленную?

Подсудимая была особой рослой, крепкой, краснощекой. Ее испуганное лицо вдруг преобразилось: печаль исчезла, уступив место серьезности, скулы заострились, брови нахмурены; безучастные глаза зажглись неистребимым огнем, и, казалось, уже ничто не сможет поколебать дух этой шаловливой плодовитой женщины.
Члены суда, удивленные неожиданной переменой в поведении подсудимой, переглянулись, и, навалившись на стол, потянулись к скамье подсудимых, будто бы боясь не расслышать ее слов.

Подняв вверх правый кулак, она внезапно обмякла, и в предобморочном состоянии еле выдохнула:
- Смерть немецким оккупантам.
Зал на мгновение замер; но, поняв истинную причину аборта, взорвался смехом; и затем начал аплодировать.
У подсудимой, сдавалось, лицо лопнет от притока крови; в изнеможении она опустилась на скамью, не смея от стыда поднять, залитые слезами, глаза, на людей, которые, словно сбесились; и теперь их лица смеялись, кривлялись, а воздух сотрясался от гомерического хохота.

Около десяти минут длилось всеобщее веселье.
Отдышавшись, после вынужденного смеха, председатель взял молоточек, похожий скорее на небольшую киянку, и, ударив им по столу, объявил:
- Суд удаляется на совещание по вопросу приговора.
Шум мгновенно стих, кировчане** вскочили со своих мест, отдавая дань уважения Закону.

[I]**1 Суд происходил в поселке Кирово Дзержинского района.[/I]

В отсутствие суда, вновь поднялось оживление в помещении. Группа мужчин, сидевшая в центре зала, залихватски смеялась, а один из них, явный балагур, требовал для Кривихи двадцать пять лет лагерей, и при этом издевательски хихикал. Сидящие рядом, женщины вроде наигранно, но ощутимо накостыляли ему. Он тут же умолк, даже не пытаясь вступить с ними в пререкания.
Недолго решалась судьба абортички, потому как, спустя пять минут, дверца совещательной комнаты отворилась; и судебный исполнитель, резво поднявшись со своего места, торжественно произнес:
- Встать, суд идет!

В наступившей тишине судья зачитал в обязательном порядке материалы судебного дела, включая описание уголовного действия, в совершении которого обвинялась подсудимая, и огласил решение:
- Именем Украинской Советской Социалистической Республики суд постановил: невиновна! Немцы, даже маленькие, в нашем городе не нужны! Мы не сомневаемся, что гражданка Кривихина Анастасия Пелагеевна, благодаря приобретенному печальному опыту, пересмотрит свои взгляды на жизнь в советском обществе, и сделает все мыслимое для исправления своего легкомысленного поведения. Народный суд беспощаден к явным врагам Советской власти, но вам он дает последний шанс.

Раздался сухой звук от удара судейского молотка, и в воздухе повисла последняя фраза:
- Суд окончен!
На принятое решение, присутствующая публика отозвалась шумом одобрительных голосов.
Последней покинула зал бывшая подсудимая, до этого, неподвижно сидевшая на скамье, и прячущая лицо в ладонях, не смея от стыда смотреть: ни на судей, ни на своих земляков.

10.01.2010 г.

Фронт уже ушел за пределы Советской Украины. В Дзержинске, как и в любом другом оккупированном населенном пункте, располагалась военная комендатура; в его центре, в здании средней школы, расположился лазарет, где поправлялись от ран солдаты немецкой армии. Ну и, конечно, новая власть в городе, занимающем немалую площадь, не могла обойтись без особого боевого подразделения, именуемого полицией, к сожалению, состоящего из местных добровольцев и пришлых соотечественников, до времени скрывавших свою «любовь» к Родине; и теперь, под покровительством оккупантов, давших волю своим истинным чувствам.

Однажды, в начале осени 1942 г., поблизости от города, в районе Дылеевских прудов, в небе разгорелся воздушный бой. Одиночный истребитель Красной Армии отчаянно отбивался от трех-четырех «Мессершмиттов». В годы Отечественной войны, такой бой, как правило, считался вынужденным и велся исключительно в случае сложившихся обстоятельств. Наверное, «ястребок» уже все-таки побывал в бою, или возвращался с особого задания, потому как у него быстро закончился боезапас, и он перестал вести огонь, а самолеты противника, перестроившись, попытались взять его в своеобразную «коробочку», вынуждая лететь с ними на аэродром. Видя, что русские летчики не желают добровольно сдаваться, надеясь спасти самолет, немцы практически в упор расстреляли его. Самолет, одновременно задымив в нескольких местах, а затем, воспламенившись, начал заваливаться на крыло. Из объятой пламенем кабины пилоты сумели выпрыгнуть, оттолкнувшись ногами от корпуса. После недолгого затяжного прыжка, раскрылись белые купола парашютов. Приземлились они почти рядом. «Мессершмитты» еще некоторое время покружили над местом приземления парашютистов, поливая новые цели свинцом пулеметов, и, убедившись в их неподвижности, улетели.

Жители близлежащих улиц, а также две подводы с полицаями, во главе с немецким офицером, помчались наперегонки к месту приземления парашютистов. Первой прибыла подвода, на которой находился немец. Остатки самолета догорали всего в паре километров от них. Несколько ребят, посмотрев на ближайшего бездыханного летчика, направились бегом в сторону столба дыма; но один из полицаев выстрелил из винтовки в воздух, таким образом, заставив их отказаться от предпринятой попытки.

Старший полицай, возвышавшийся над толпой на целую голову, подошел к первому телу, обшарил карманы, достал из кобуры пистолет, и, пощупав пульс, крикнул: «Один – готов!». Затем, пройдя два десятка метров, склонился над вторым летчиком. Улыбнувшись, повернулся к обер-лейтенанту1, поднял кверху большой палец правой руки, и громогласно доложил:
- Живой! Шпала в петлице – капитан; только при нем ни планшета, ни документов нет. Очевидно, гад оставил в кабине!

[I]1 Соответствует советскому званию «старший лейтенант».[/I]

Офицер, видимо, не понимающий русского языка, и поэтому довольствующийся только жестами, кивнув головой, произнес: «Gut2», затем показал стеком: второму отделению полицаев отправляться в сторону упавшего самолета, на обратном пути забрать труп, а пленного и парашюты грузить на первую подводу. Команды незамедлительно были исполнены, и процессия, молча, тронулась в обратный путь, лишь изредка раздавался протяжный женский вздох, да мерное постукивание офицерского стека по голенищу сапога звучало в унисон со звуком конского шага.

[I]2 Хорошо.[/I]

Женщина, шедшая сзади подводы, ойкнула, увидев, как голова летчика резко качнулась на ухабе, ударившись об стенку. Шагавший рядом с ней старик, снял с себя телогрейку: «Возьми, молодушка, подложи ему под голову, а то не довезут. Крови-то много, небось, потерял». Она долго не заставила себя ждать – тут же сложила вещь вчетверо, и на ходу подложила под голову капитана.

Командир пособников оккупантов, идущий сбоку толпы, и постоянно оглядывающийся, увидев женские хлопоты, направился к подводе, при этом его толстый багровый нос странно дёрнулся, глаза расширились. Сам он был широкоплечий, плотный; сквозь не застёгнутую, добротную, новенькую фуфайку выглядывало брюшко; до неприличия покрыт густой растительностью – пучки волос лезли из носа и ушей; огромные и толстые пальцы, были чем-то похожи на конечности древнего человека. Из-под нависших рыжих бровей, стреляли по сторонам жёсткие с прищуром глаза, словно пытаясь выхватить из толпы очередную жертву. Криво усмехнувшись, он поправил на плече ремень карабина; резко вырвал подобие подушки из-под раненного, и швырнул его поверх толпы в сторону. Летчик безвольно дернулся, раздался стон. По лицам людей, сопровождающих конвой, пробежала тревога, а в воздухе повис глухой ропот. Офицер, шедший во главе небольшой колонны, проворно обернулся на шум; проводив взглядом вещь, улетевшую за край дороги, кисло поморщился, и поднял левую руку:
- Halt3!

[I]3 Стой![/I]

По мере того, как немец подходил к своему улыбающемуся помощнику, народ расступался перед ним. Офицер посмотрел на тихо застонавшего капитана, и вдруг, молча, наотмашь стеком ударил полицая по лицу. От неожиданности тот оцепенел, на щеке мгновенно образовался косой багровый след, на скуле лопнула кожа, и кровь, тоненькой струйкой, начала стекать на одежду.
- За что, господин обер-лейтенант?!

Рука со стеком вновь поднялась, но не для удара, а указала в сторону улетевшей телогрейки, и все стало понятно без слов. Верзила, мгновенно осунувшийся в лице, безропотно пошел за ней. По лицам людей, уступающих ему дорогу, сменяя уныние, поползли улыбки, но они быстро исчезли – ведь эти германские прихвостни слишком злопамятны. Спустя несколько минут, процессия продолжила свой путь в том же порядке, что и до остановки.

Показались первые дома. Перед въездом в город, немец оглянулся, задержал взор на обиженном полицае, бредущем позади толпы; сел на подводу, и необычное шествие направилось к лазарету. Вскоре от толпы остался один старик, в душе которого теперь укрепилась надежда вернуть вещь – все равно ее, окровавленную, выбросят. Горожане же разошлись по домам, разнося по знакомым и соседям новость о сбитом летчике и довольно странном поступке обер-лейтенанта.

Раненного определили в палату, и принялись интенсивно его лечить. Охраны к нему приставлено не было. Зачем она неподвижному человеку, если, в первые дни, он приходит в сознание, лишь на недолгое время? Весть о плененном капитане распространилась по зданию со скоростью молнии. Все раненые, кто мог ходить, приходили полюбопытствовать – какие они, советские офицеры, сражающиеся до последнего патрона, и предпочитающие гибель плену?

По истечении двух недель, лекарства и добротный немецкий паек сделали свое дело – раненный выжил, и уже начал садиться на кровать, а затем самостоятельно вставать на ноги, делая первые шаги после ранения. Можно только догадываться, что творилось на душе безымянного героя, оказавшегося во вражеском стане.

Прошли еще сутки, или двое, и утром к госпиталю подъехала подвода, запряженная парой лошадей. С нее слезли четыре человека, одетых в форму полевой жандармерии и вооруженных «шмайсерами». Деловито осмотревшись, походив взад-вперед для разминки после дороги, двое из них прошли к коменданту. Старший, в чине фельдфебеля, предъявил казенный бланк с печатью, согласно которого они должны доставить пленного в штаб, располагающийся в городе Славянске. Заработала хваленная немецкая аккуратность: летчика одели в его же выстиранную одежду, сделали перевязку, и передали в руки жандармов. Санитарка, из обслуживающего персонала (местная жительница), проходя мимо, сунула в руки раненному небольшой узелок с продуктами. Фельдфебель сначала кинул равнодушный взор на передачу, но затем выхватил узелок, развернул, придирчиво проверил; вернул ему со словами: «Halten Sie, Russisch Maulkorb4». Офицеру нетрудно было догадаться, зачем забирают в штаб, и с чем предстоит столкнуться в недалеком будущем – это пытки.

[I]4 Держи, русская морда.[/I]

Стоит заметить, что отъезд конвоя выглядел, словно театрализованное зрелище – большинство пациентов лазарета наблюдали за происходящим: часть курила на улице, радуясь погожему дню, кто-то стоял у окон.
Спустя ровно один час, вновь подкатила бричка. Оказалось – приехала полевая жандармерия за русским капитаном, чтобы доставить его по месту назначения. После словесной перепалки, звонков в штаб и сверки документов прибывших солдат Великого Рейха, стало понятно – раненного летчика выкрали советские подпольщики. Погоня, посланная на машине, результата не дала.

Уныние окутало лечащихся воинов вермахта – ведь попрана хваленая скрупулезность исполнения любой работы – сути особенности немецкого национального характера. Невероятный по дерзости случай дал пищу для откровенных разговоров в палатах:
- Славянский варвар готов последнюю рубаху отдать чужому человеку. Не будет нам радости от этой победы.
М-да-а. А русские женщины?.. Бывает, что на их лицах отчаяние резко меняется на мрачную решительность. А это плохо! Очень плохо! Такие женщины всегда способны на неправильные действия.

Русские люди живут душой. Сердечности много у них. Кто с широким чистым сердцем живёт, того нелегко будет победить. А нам говорили другое…
Земли много, народа много… Плохая страна! Все здесь неправильно!.. И не поможет даже мерзость запустения этого огромного края.
А разве на войне есть место жалости? Кто проливает кровь, тот обязательно должен поплатиться. Это жестоко, но это закон Природы.

P. S. Кто эти отчаянные храбрецы, выкравшие летчика – партизаны отряда им. Щорса, или из краснолиманских лесов, где только одних жителей поселка Кирово было сто человек? К сожалению, история не донесла до нас имен настоящих героев этой дерзкой операции по спасению советского капитана. Безусловно, действиями одних подпольщиков, отправивших спасенного летчика в леса к партизанам, тут дело не обошлось. Налицо явная работа советской контрразведки в небольшом шахтерском городке.

11.01.2010 г.

Наступил очередной день, когда не знаешь, чем же будешь завтра кормить детей. Они кушать не просят – понимают, но в глаза им хоть не смотри. Самой-то можно и перебиться. Мария подошла к кухонному столу, присела, открыла дверцы и заглянула вовнутрь – кроме посуды и пустых банок, ничего больше не увидела. Встала, вздохнула и направилась в кладовую. Но эти поиски съестных припасов были излишни. Она и так отлично помнила – в доме ничего нет, за исключением: трёх картофелин, пары сухарей, да килограмма соли. Правда, ещё существует НЗ, состоящий из пяти-шести стаканов табака, но он пойдёт на мену только лишь в исключительном случае, вроде болезни детей.
- Всё, завтра – зубы на полку, - вздохнула она, и направилась в комнату, где находились оставшиеся вещи…

Около года тому назад, их семья перебралась жить из Горловки в соседний городок Дзержинск. В назначенный день эвакуироваться на Восток с маленькими детьми не получилось, а утром следующего дня по улицам уже расхаживали итальянцы. Муж Марии ушёл на разведку, через час примчалась запыхавшаяся соседка с новостью:
- Мария, твоему мужику глаза выкололи!
У Марии потемнело в глазах, она, где стояла, там и рухнула наземь, потеряв сознание, пришла в себя от водички, которой её сбрызнула соседка.
- Ой, Машенька, извини! Я не так выразилась – не твоему настоящему…

Оказалось – благодарные земляки выкололи ему, бывшему беспризорнику, глаза на рисованном портрете, вывешенном на городской Аллее Славы шахтёров-стахановцев.
Вскоре пришёл муж с ещё более безрадостными новостями.
- Только фашисты заняли город, до сих пор слышны на востоке разрывы снарядов, а уже вывесили объявление: «Всем бывшим шахтёрам, такого-то числа возле городской управы собраться на регистрацию».

Стоит заметить – советские люди, оказавшиеся на временно оккупированной территории, свято верили, что это «временно», действительно скоро закончится. Пройдёт совсем немного часу, и Красная Армия погонит врага назад, в его логово, по ещё не успевшим остыть его же следам. Народ ложился и вставал с единственной мыслью о своей спасительнице.

Мария с мужем посовещались, и пришли к выводу – здесь дожидаться освобождения – значит, осознанно остаться на верную гибель. Беспартийный стахановец всё равно приравнивался к коммунисту, и путь при новом порядке у него был один – к стенке. А тут ещё произошла история с портретом, поэтому решили не откладывать дело в долгий ящик, и следующим днём перебраться в соседний городок, где жил старший брат мужа. Утром, погрузив самые необходимые вещи и детей на коляску, отправились в путь, предварительно запрятав под половицы то, что не смогли взять, и что держать при себе было опасно.

Прошёл год. Мужа угнали в Германию. Благо брошенных квартир было предостаточно, поэтому Мария жила недалеко от шахты, в центре посёлка, в домах барачного типа – их потом называли «Старенькие». Так и повелось в народе: «Где живёшь?» - «На Стареньких».

Каждая семья по-своему приспосабливалась к новому тяжелому существованию в условиях вражеской оккупации. Огорода, естественно, у Марии не было. Можно, конечно, на шахте трудиться у немцев, пытающихся наладить добычу угля, и получать хоть какой-никакой кусок хлеба. Но подобный шаг не для нее, с детских лет, отвергавшей человеческую продажность собственной души; поэтому решила для себя: «Пусть лучше убьют, чем я буду работать на них. У меня отец с первой мировой войны пришёл полным Георгием, а я буду перед немчурой пресмыкаться. Ни за что! А детей кто-нибудь к деверю отведёт; в крайнем случае, вырастут сиротами – не они будут первыми, не они – последними. Зато никто никогда не скажет вслед, что меня «фрицы» сломали».

Однажды, на территории шахты выстроили женщин в ряд; и новые хозяева стали прогрессивными методами принуждать их вручную грузить уголь в вагоны; потом много лет в сарае хранилась лопата – реликвия с двумя пулевыми отверстиями. В этот день, не заставив помогать германскому фронту, ее прогнали, и больше не привлекали к подобной работе.

Мария собирала куски угля на отвалах, по железной дороге; потом его колясочкой отвозила за 30 километров, в Артёмовск, где меняла на соль, которую, в свою очередь, уже у себя, обменивала на продукты. Постепенно на толкучий рынок уходили личные носильные вещи, посуда. Не так давно отправились на мену модные туфли из рыбьей шкуры. Эта обувь считалась шиком, но жена стахановца могла себе позволить изящную вещь. Расставалась с любимой парой без жалости; до моды ли сегодня, если в доме подрастают два малыша! А какая мать не хочет, чтобы ее чада росли здоровыми и счастливыми!

Недавно с углём «лавочка» закрылась: о приближающейся зиме приходится думать – вдруг опять придётся под немецкой властью зимовать? Да и полицейские патрули зачастили по просёлочным дорогам шнырять; и в засадах сидят – подпольщиков ищут. Раньше, при редких встречах с ними, она предъявляла детские метрики1 вместо пропуска, мотивируя тем, что ей нужно кормить детей, а в комендатуре приходится стоять в длинной очереди. А недавно для себя решила: без разрешения – это точно последний раз, тем более со стражами нового порядка сейчас лучше не встречаться – совсем озверели. С начала оккупации не прошло ни одной недели, чтобы кого-то не арестовали, и не отправили в гестапо Горловки, или в жандармерию Артемовска, откуда нет возврата. С началом весны, в городе появились полицаи с желто-голубыми нарукавными повязками, местные жители о них говорят, мол, свои – злыдни, а эти – пришлые, вообще, словно бешеные псы. Первого апреля, на рынке, паренька, семнадцати лет отроду, застрелили только за то, что якобы он сплюнул в сторону чужака-полицая. Когда Мария впервые услышала фамилию убитого юноши, воспоминания довоенной жизни захлестнули ее, потому что звали его Павел Изотов2…

[I]1 Принятое в обиходе название свидетельства о рождении.
2 По документам Донецкого обл. госархива и СБУ по Донецкой области.[/I]

Мария не стала дожидаться завтрашнего дня; погрузила два ковра (даром, что ли муж угольной пылью давился в машинном забое) на коляску, оставив сына одного дома, с собой взяла шестилетнюю дочку; и отправилась в город, на центральный рынок. По правде сказать, у Марии еле теплилась надежда на продажу ковров. Тут бы освобождения дождаться, чтобы ноги не протянуть раньше времени; а роскошь – кому она сейчас нужна?
Придя на толчок, она стала в рядок продавцов, развернула на коляске ковры. Прошёл час, другой. Подходили перекупщики, предлагая такую цену (разумеется, продуктами), что Мария в ответ категорически заявляла:
- Я лучше их спалю!..
По истечении третьего часа, к ней подошёл щеголеватого вида немецкий офицер с переводчицей. Был он примерно её возраста, около 30 лет; форма на нём сидела ладно, на погонах было по одной звезде3, то ли ещё какой-то финтифлюшке. Мария их издали заприметила. Офицер шёл вдоль рядов не спеша, постукивая тонкой длиной палочкой по сапогу. Впоследствии Мария узнала – палочка называется стеком. Внутри всё оборвалось… Неоднократно очевидцы рассказывали, мол, иногда гитлеровцы с полицаями, прогуливаясь по рынку, подходили к людям и обирали их, при этом хохоча, словно гогочущие гуси:
- На нужды фронта…

[I]3 Обер-лейтенант.[/I]

Немец изучающе взглянул на Марию, задержал взгляд на ее густых русых волосах, затем нагнулся и пощупал верхний ковёр, следом – нижний; удовлетворённо хмыкнул. Равнодушно посмотрел на белокурую девочку, которая от удивления таращила глазёнки на живого врага. Одно говорят на улице соседки по дому, и совершенно другое дело здесь, вот он – можно даже прикоснуться, но страшно.
Офицер, выпрямившись, что-то сказал переводчице. Незамедлительно последовал перевод:
- Что вы хотите за оба ковра?

Вопрос ввёл Марию в замешательство, отогнав тревогу о возможной конфискации товара на нужды фронта. Именно в этом ряду обычно не спрашивают, а предлагают. Идёт мена, никто не хочет брать рейхсмарки, тем более оккупационные карбованцы, а о рублях даже никто не заикается – люди живут в другом мире, хотя советскими червонцами платили зарплату коллаборационистам и прочим приспособленцам. И цель жизни основной массы населения в этом городе одна – выжить любой ценой, дождаться освобождения; и чем скорее наступит этот день, тем быстрее люди заживут своей жизнью.

- Что я хочу? – растерянно переспросила Мария. - А что вы можете мне дать за них?
Офицер, смотря ей в глаза, начал расспрашивать через переводчицу:
- Ещё дети есть?
- Да. Дома сидит двухлетний сын.
Немец недоумевающе покачал головой.
- Муж есть?
- В Германии, - Мария справилась с комком в горле.
- Кем работал?
- Шахтёром.
- Хорошо работал? – офицер постучал стеком по коврам, давая понять – спустя рукава, такие вещи в шахте не заработаешь.

Марии захотелось ответить с вызовом, дерзко, но переборов себя, ровно сказала:
- Стахановец.
- Очень хорошо. И работает, и двое детей…, - улыбнулся немец, явно не закончив мысль. – Всё-таки, что ты хочешь?
- Хорошо бы муки, да к муке чего-нибудь.
Покупатель отвёл взгляд от Марии и начал беседовать с переводчицей. Через минуту было сделано предложение:
- Господин офицер предлагает вам почти полный мешок муки, три литра подсолнечного масла, комбижир и немного картошки.

Мария, растерявшись, не знала, что им ответить. Если бы они в этот момент улыбались, она подумала – издеваются. За два несчастных ковра – столько продовольствия. Неимоверно много. И мука – один из самых главных продуктов. Если есть мука в доме – женская фантазия много сможет приготовить блюд, в зависимости от сезона: и болтушку, и дранники из лебеды, или крапивы…
- Так вы согласны?
- Да-да, конечно.
- Тогда стойте здесь, сейчас придут солдаты – привезут мену и заберут ковры.
- Хорошо.

Немец посмотрел на Марию в последний раз, и уголки его губ тронула улыбка. Они направились в конец рядка, затем двинулись в обратный путь.
В ожидании обещанной мены, Мария начала (уже в который раз!) вспоминать, до мельчайших подробностей, недавний разговор с необычными покупателями.

- То, что его помощница – русская, сомнений не вызывало. В ее чистой речи отсутствовал малейший намёк на акцент. Сама – красивая, и он – не плох. Симпатичная вообще-то пара. Но офицер – какой-то не настоящий. Разговаривает через переводчицу, а по глазам заметно – каждое моё слово понимает. Я же вижу. Женское сердце не обманешь. И такая неожиданная щедрость – к чему бы это?

Через полчаса подкатила машина. Из неё солдаты, молча, выгрузили продукты и забрали ковры. Шофёр посигналил, вынуждая людей освободить место для разворота автомобиля, развернулся и повез ковры… на нужды фронта.
Удачливая торговка стала объектом зависти – в мешке муки не хватает лишь 3-5 килограммов, полмешка картошки, и жир с маслом. Дочка стояла, держась за материн подол, и, глотая слюни, представляла свою мамочку, хлопотавшую возле печки.
Хорошо-то, хорошо, да вот беда – на колясочку всё не помещается. Вскоре она наняла мужчину с подводой, и он довёз их до самого дома за пару килограммов муки и стакан подсолнечного масла.

С годами, у Марии укрепилась вера в тот факт, что офицер с одной звёздочкой на погоне, и со стеком в руке, не был немцем, потому как все детали того далекого дня свидетельствовали об этом; тем более так смотреть на нее и улыбаться – мог лишь русский человек.

P. S. Только Красная Армия вышла на западный рубеж г. Дзержинска – Мария, закрыв детей, и, по привычке, попросив соседку присмотреть за ними, если, что-то с ней случится, отправилась на старую квартиру в Горловку. Пошла, сокращая путь и время, прямиком: через балку, по степи. На входе в первую улицу ее задержал армейский патруль. Естественно, были заданы вопросы:
- Кто, откуда, какой дорогой прибыла?
Не поверив ей на слово, привели в штаб. Причина недоверия оказалась несколько фантастической – она прошла через минное поле.
- Да, я видела, - оправдывалась она, - вдоль земли тянутся какие-то проводки. Я еще подумала, мол, сейчас возиться не буду – некогда, а на обратном пути обязательно подберу – в хозяйстве, может быть, пригодятся.

Подойдя к бывшему месту жительства, Мария не поверила своим глазам – вокруг все здания стоят целые, а их дом разрушен от прямого попадания: то ли снаряда, то ли бомбы. Пропал оставшийся нехитрый скарб, запрятанные документы, фотографии, грамоты мужа, и прочие милые сердцу безделушки.
- Что ни случится – все к лучшему, - подумала она, сокрушаясь; одновременно представив – осталось ли что-нибудь от ее семьи, если бы они не переехали в соседний город.
Назад Мария возвращалась по главной дороге.

13.01.2010 г.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ ЗАМЕР, Ч. III.

- Куда ушли?
- Знамо куда – защищать свою…
- Ты еще поговори, старая колода, - гневно прошипел полицай, не давая договорить Силантию. И уже без единой нотки доброжелательности, махнув рукой в сторону копра, спросил:
- Видели?
Ему никто не ответил.
- Все видели?!

Несколько стариков, стоящих с краю, утвердительно кивнули, и лишь Силантий угрюмо произнес:
- Да, благодетель. Воевать с бабой, а, в особенности, на печи – нетрудное дело.
Уловив иронию, полицай, изменившись в лице, довольно улыбнулся.
- Вот, и хорошо. И передайте остальным жителям: с вами будет то же самое, если начнете отлынивать от работы на великую Германию. Запомните раз и навсегда: саботаж – это прямая дорога туда, - при этих словах, он поднял указательный палец на небо, развернулся и пошел по направлению к подводе.

- А сам еще там не был? – переспросил Силантий, но бравый полицай с пистолетом, смотря на офицера в ожидании команды, уже никого не слушал.
Витке махнул своим помощникам – уезжайте. Они запрыгнули на подводу, но Сливин, прежде чем отдать приказ трогаться в город, подошел к офицеру:
- Господин гауптман, куда нам ее отвезти?
- Где брали – туда и доставьте.

Сливин по-молодецки запрыгнул на воз, хлопнул по плечу возницу:
- Пошел. В полицейскую управу…
Возница, вздохнув, тронул вожжи:
- А ну трогай.
Послушная лошадь, не спеша, потянула поскрипывающую подводу вгору, через небольшой парк, с тоской посматривая на голые деревья. Недавно почувствовала – завтра выпадет первый снег, но ничего страшного в этом нет – она еще задолго до ночи довезет эту несерьезную поклажу, из человеческих тел, а в конюшне ее ждет охапка соломы, вода и чистое стойло.

- Отто, - Карл обратился к шоферу, - проезжай немного вперед, но так, чтобы медленно развернуться напротив толпы.
Никогда не предающийся печали, и удивительно верный своей Родине, Витке, характеризующийся командованием, как простой и открытый человек, окинул взором собравшуюся толпу, стараясь посмотреть в глаза бывшим шахтерам, затем отвернулся, и приказал шоферу:

- На Центральный рудник, - и, задумавшись, откинулся на сидении. - Правильно сделал главнокомандующий, издав приказ: «Моряков и шахтеров в плен не брать». Вероятно, трудно будет найти добытчиков угля в этом проклятом городе. Придется пленных привлекать. А с их квалификацией, думаю, тоже проблем не будет – работать научим, а парочку дармоедов, не выполняющих норму, для острастки расстреляем…

14.02.2010 г.

Здесь ч. I: [URL="https://forumodua.com/showthread.php?t=1680266"]https://forumodua.com/showthread.php?t=1680266[/URL]
Здесь ч. II: [URL="https://forumodua.com/showthread.php?t=1680263"]https://forumodua.com/showthread.php?t=1680263[/URL]

РАССКАЗЫ О ВОЙНЕ. ПОЛИЦЕЙСКИЙ ЗАМЕР, ч. II.

Сидевший на диване Витке, был слегка шокирован. «Довольно изощренная выдумка, - размышлял он, сомневаясь в положительном результате предлагаемого эксперимента. - Для него так все просто? Знали бы мои однополчане, перед каким выбором сейчас меня поставили эти варвары. Грубые животные, которые своей покорностью заслужили право служить великой Германии».

- Учись, - бургомистр обратился к бывшему начальнику участка, кивая на Задорожнюка, - всего три месяца шахтерского стажа. – Я же вам говорил, что он никогда не подведет, - обратился к гауптману, до сих пор не проронившему ни слова. – Нужно тебя срочно перевести из рядовых полицейских, - но, вспомнив, что тот уже находится в непосредственном подчинении Витке, переключился на Сливина. – Как же ты не догадался?
Сливин опустил глаза:
- Виноват – не подумал о возможностях человеческого ресурса.

Полицай подал голос:
- Господин бургомистр, позвоните полицмейстеру за человечка. Мы сходим, здесь-то рукой подать.
Колонист из Нью-Йорка взялся за телефон…
- Чертов язык, - Карл вспомнил веселый вечер, из-за которого он попал в этот Богом забытый край, населенный варварами. – Ах, Фландрия! Ах, знаменитое «анжуйское» вино, а вкус «Мюскаде6» вообще невозможно забыть!

[I]6 Французское белое вино.[/I]

- Господин гауптман, кофе будете? – вкрадчивый голос бургомистра вернул Карла из далекой теплой Франции в Дзержинск. – Настоящий.
Вздохнув Карл, молча, покачал головой, отказываясь от угощения. Посмотрел время на своих ручных часах – прошло двадцать минут, как его помощники отправились за арестованным. В душе он смирился с таким диким способом проверки содержания газа. Сроки поджимают, Рейх требует огромного количества угля, и если он не успеет в срок наладить его добычу – ему могут вспомнить причину, из-за которой он попал в эту несусветную глушь. Витке встал с дивана и подошел к окну. Внизу к дверям управы подходили четыре человека. Одна из них была женщина. Вскоре в кабинет почти влетел Задорожнюк.

- Разрешите обратиться, господин гауптман?
- Да. Но почему женщина?
- Все арестованные на работах. Вот сопроводительный листок, - не встретив заинтересованности со стороны Витке, он отдал бумажку бургомистру. Тот начал читать:
- Азимова Роза Семеновна, еврейка, - дальше пробежал глазами по тексту, - думаю – то, что нужно. Удачи вам.

Карл не обращая внимания на суетившегося бургомистра, молча, направился к выходу. На улице, перед тем как сесть в машину, сказал Сливину всего два слова, но произнес их, словно улан махнул палашом:
- Не задерживайтесь!!
Вдогонку отъезжающей подводе раздался заботливый голос, выбежавшего на улицу, бургомистра:
- Веревок достаточно взяли?
Кольчевский помахал над головой внушительным мотком веревки. Набожный немец перекрестился, и пошел назад в здание.

По дороге Роза Семеновна пробовала расспросить конвоиров, куда ее везут, но все попытки оказались безуспешны.
- То, что не на расстрел – это точно, - печальные думы начали ее обуревать. – В горловское гестапо пробираются короткой дорогой? А за что?
Сегодня в камере Роза проснулась со странным чувством – в ее жизни должна появиться новизна, и не обязательно ужасная. Она тронула за локоть молодого человека с повязкой на руке, и сквозь начавшие ее душить рыдания, решила еще раз спросить за свою судьбу:
- Скажите, пожалуйста, куда вы меня везете?

Задорожнюк спрыгнул с подводы, грязно ругаясь, крикнул вознице: «Стой!». Невозмутимое его лицо преобразилось: глаза расширились и источали неудержимую ярость, сжатые губы, казалось, сейчас выплюнут заряд злости. Достав пистолет, быстро приставил его к голове Розы:
- Хоть один раз вякнешь – пристрелю, как собаку! На место приедем, и если я там от тебя услышу одно-единственное слово, тогда тебя не застрелю, а брошу, как кошку, в шахтный ствол! Ты поняла?!

Роза смогла только согласно кивнуть головой. Ехали недолго, но пока добрались – туман рассеялся. Машина Витке стояла в двадцати метрах от копра, а сам он нервно прохаживался возле входа в надшахтное здание. Подвода подъехала к копру. Задорожнюк взял на себя осуществление своей идеи.
- Заходи вовнутрь, - приказал он пленнице, смирившейся с судьбой. – А ты найди крепкую доску, или пару обыкновенной толщины, длиной около полуметра, - обратился к Кольчевскому.

Гауптман, не вмешиваясь, молча, наблюдал за приготовлениями. Задорожнюк поискал взглядом рукоятчика – тот был на месте. Затем открыл настежь створки ворот, и подпер их камнями.
Подошли два пожилых, давно не призывного возраста, мужчины. Поздоровались с офицером, и каково же было их удивление, когда он ответил им по-русски.
- А позвольте полюбопытствовать, пан офицер, никак скоро начнете уголь добывать?
- Да, старики. Приводите народ, не нужно бояться. Новая власть без причины никого не обидит, а от большевиков – защитит.
Подошедший Сливин хотел их прогнать, но Витке остановил его:
- Пусть привыкают.

В проеме ворот возник улыбающийся Кольчевский, принесший две небольшие доски. Задорожнюк сложил их вместе, попробовал на крепость, наступив на один край ногами, а за другой взялся руками, и попытался поломать. Удовлетворенно произнес: «Даже двоих выдержит». Конец троса привязал посередине досок. Подтянули трос, женщину поставили на импровизированную подножку, спиной к тросу, и накрепко примотали ее веревками, оставив руки свободными.
- Запомни – начнешь раскачиваться – разобьешься о расстрелы. Ничего не бойся. Мы тебя опустим, а потом сразу поднимем.

Роза Семеновна стойко молчала, потому как поняла – от этого бешеного полицая можно ожидать, что угодно.
Деды уселись в стороне на остаток каменной кладки, подослав под себя кусочки досточек. Они, расположившись напротив входа в копер, и, наблюдавшие за приготовлениями полицаев, уже поняли, что ждет женщину. Косясь на представителей «нового порядка», тихо заспорили:

- Пропадет баба.
- Где сатана не сможет, туда бабу пошлет. Ничего с ней не станется.
- Ты, Силантий, не прав. Сгинуть под землей проще простого.
- А чего ей гибнуть-то? Опустят, подержат пяток минут, и подымут на-гора. Мы с тобой в каких только переделках не бывали – и ничего – живы остались. Даст Бог – Советская власть скоро возвратится, и прогонит пришлых псов.
- Так ведь – баба! Мы с тобой спускались под землю ради счастья народа, и, выходит, ради этих выродков тоже. Сталин, что говорил? Уголь – это хлеб промышленности. Или не Сталин это сказал?

Силантий ткнул собеседника локтем под бок.
- Тише, Прохор, вон тот, с повязкой на руке, зыркает нехорошо в нашу сторону, если услышит – пропадем.
Необычный «груз» приподняли над стволом. Кольчевский придерживая его веревкой, медленно отпускал, не давая раскачиваться. Привязанная к канату, Роза Семеновна стояла лицом к истязателям, и смотрела них расширенными от ужаса глазами. Она не знала, что ждет ее в конце пути.

- «Майна», - крикнул Задорожнюк рукоятчику, давая команду на опуск женщины, начавшей причитать. Поняв, что кричать и взывать к милосердию – это бесполезная трата сил, она умокла. Раздававшиеся наверху звуки ослабли, а затем вовсе угасли. С каждым метром опуска, дневной свет становился все блеклее. Вскоре Азимова совсем перестала различать дубовые шпалы сруба – крепления ствола; перед ней открылся незнакомый сумеречный мир: кругом сплошная темень, только ощущение скованности и скольжения, куда-то в преисподнюю. Подняв голову вверх, она увидела вдали еле видимое пятно света.

Роза неожиданно поймала себя на мысли: мол, мужа забрали и отправили в Горловку – это хорошо; иначе его сердце не выдержало, и взорвалось, если бы он узнал о таком чудовищном издевательстве над его Розочкой. Комок подкатил к горлу от мысли – возможно, мужа уже нет в живых, а «полицаи», таким образом, прячут следы своих преступлений. Готовая заплакать, женщина, не зная почему, но не смогла даже выдавить слезу.

За два месяца расстреляны и отправлены в гестапо десятки горожан. Некоторые ее родственники и знакомые, узнав из докатившихся вестей о массовых уничтожениях евреев, попытались рассеяться по соседним хуторам; вскоре малая часть их все же сумела затаиться, а остальных привезли полицаи, прочесавшие с сельскими старостами каждый дом в округе. Но потом отпустили под обязательство больше не скрываться, настрого предупредив о наказании, в случае выезда из города.

Роза Семеновна относилась к большинству евреев, которые не верили подобным слухам и были убеждены – цивилизованная немецкая нация не способна так легко и бездумно уничтожать ее народ. Споря с мужем, о целесообразности отъезда, куда-нибудь в глушь, подальше от людских глаз, она во главу своих доказательств приводила железный аргумент: «Мы же не коммунисты». И все-таки однажды, поддавшись уговорам друзей, Роза решилась войти в число соплеменников, попытавшихся исчезнуть из поля зрения оккупационной власти. Прошел день-два, и вдруг оказалось, что на территории страны Советской существует множество доносчиков, помимо полицаев, поэтому чужаку, тем более еврею, укрыться среди местных жителей было невозможно. Полицаям их выдала Явдоха, соседка знакомых, приютивших ее с мужем. Только почему-то с освобождением не торопились, и она уже третьи сутки находилась под арестом.
Канат резко остановился. Пленницу слегка раскачало, но вскоре колебания прекратились. Роза не смогла даже примерно определить – сколь долго ее опускали. Для нее время перестало существовать, в связи с тем, что она, наверное, теряла сознание. По крайней мере, так показалось.

В ее голове не укладывалось – почему с ней так поступили. Хотели просто лишить жизни – расстреляли бы или бросили в старый заброшенный шурф в районе шахты 1-1 бис, где фашисты устроили братскую могилу для горожан, которую, видно, не скоро еще заполнят. В городке слухи об изуверских казнях распространялись быстро. Узнав про очередную казнь, Роза со страхом думала о шурфе: «Глубже не бывает могилы». Оказывается, ошибалась – бывает. И сегодня она убедилась в ошибочности своих тревожных мыслей. Словно беду накаркала на свою голову.

Представилось: сердце остановилось. Азимова приложила руку к груди – где-то далеко, даже не у нее, слышалась слабая пульсация. После этого тело забилось мелкой дрожью. Стало тяжело дышать – чувствовалась нехватка свежего воздуха. Незаметно подкралась странная мысль в сложившейся ситуации: «А как же шахтеры тут работают?»; скользнула рядом, и растаяла, уступив место глубокой безнадежности. Хотя кругом была сплошная тьма, Роза старалась не смотреть вниз. Ей сдавалось: если она посмотрит вниз, то именно в этот момент, кто-то неведомый подойдет, и, где-то там, включит освещение, а она, увидев пустоту под ногами, закричит от неожиданности.

- Нет, я не закричу. Я – смелая женщина, правда, беззащитная.
Роза прекрасно понимала – это плод воспаленного воображения, из-за стресса, полученного таким неожиданным глумлением над ее личностью. До войны она была директором школы, а сегодня оккупанты не считают ее даже за человека. Пот начал заливать глаза. Ноги онемели. Роза попробовала пошевелить пальцами ног – получилось, но она их не чувствовала.

- Я точно знаю: шевелила, я уверена в этом, но почему-то не слышу своих пальчиков. Я все вытерплю. Я – сильная женщина. Пусть веревки сдавили грудь, сжали мое сердце, зато мысли освободились от страха, потому что вокруг ничего противоестественного не происходит. Я перестала ощущать боль, ведь я – сильная женщина.
Роза набрала воздуха в грудь, насколько позволяли путы, врезавшиеся в тело, склонила голову и с силой крикнула:
- Эй! Вы скоро там?! Мне долго еще вас ждать?!

Затем повернула голову правым ухом вниз, и прислушалась. Ее крик отдалялся, куда-то падал вниз, не спеша, растворялся в щелях среди многочисленных дубовых шпал, прячась и умирая, не смея отозваться чужим звуком.
- Эй! Знай – я – смелая женщина!
Канат дернулся и медленно пополз вверх.
- Вверх, или вниз? – Роза развела руки в стороны. – У меня появились крылья. Я лечу! Я умею летать!

Женщина, неожиданно ощутив в себе силы летать, прищурила глаза, пытаясь что-то рассмотреть, затем подняла голову – но кругом была кромешная тьма.
- Твоя ночь – совершенна, у нее свои преимущества, - кто-то чужой прошептал в ее мозгу, - и не только под землей. Ты очень смелая женщина.
После длительного полета Роза испытала неимоверную усталость. Невидимый чужак прошептал ей на ухо:
- Поспи немного, отдохни. Нам еще долго лететь.
- Но мне некогда спать. Мне нужно спешить.
- Спи, иначе не долетишь.
- Хорошо. Но ты же знаешь: я – сильная женщина.
- Я не сомневаюсь. Спи, а потом мы вместе полетим.

Карл подошел к стволу, заглянул вниз, но ничего, кроме медленно поднимающегося каната, не увидел.
- Господин гауптман, еще десять минут, и она будет на-гора. Вы шли бы в машину. Я думаю – здесь скоро будет не очень приятное зрелище, - посоветовал Задорожнюк, стараясь не смотреть на него. Дождавшись, когда Витке вышел из здания, полицай жестом подозвал к себе Сливина.
- Начальник, иди к гауптману – расскажи ему о шахте, газах. Вобщем подготовь его к выезду Розочки, - тут он криво улыбнулся, - а то наш шеф ходит с Железным Крестом, однако, на вид слабоват.

Подойдя к ограждению возле ствола, Задорожнюк, взявшись рукой за металлическую скобу, начал всматриваться вниз. Вскоре он поднял руку с оттопыренным вверх большим пальцем, давая понять – дело идет к завершению. Через минуту «груз» показался на поверхности. Лебедка остановилась, но Роза продолжала висеть над шахтным стволом, потому как к ней невозможно было дотянуться. Вдобавок нельзя было понять: жива она, или без сознания.
- Я искал доски – запрятанный багор обнаружил. Сейчас его принесу, - Кольчевский нашел выход из сложившейся ситуации.
Аккуратно зацепив багром за трос, Кольчевский и Задорожнюк начали подтягивать к себе женщину в тот момент, когда лебедка давала слабину. Положив Розу на пол, полицай проверил пульс.

- Жива. Значит, газа нет. Это хорошо. Бери ее за плечи…
- А развязать? – удивленно спросил бывший десятник, не дослушав напарника.
- На улице светлее, там и развяжем, - повернулся в сторону рукоятчика. – Давай слабину, мы вынесем ее на улицу. Потом подтянешь канат, все здесь выключишь, и можешь быть свободен до особого распоряжения...

Вывернутый наизнанку, и во всех возможных смыслах искаженный слух о том, что немцы приехали начинать восстановление шахты, неожиданной вестью, быстро прокатился по близлежащим улицам. Вскоре возле Силантия и Прохора стояла толпа из двух десятков, таких же, как они, бывших шахтеров и их жен. Очевидцам приходилось, в который раз уже, рассказывать об эксперименте приезжего немца. Собравшиеся жители, доверяя друг другу, шепотом делились крупицами последних новостей о жизни в городе и положении на фронте. Точно нельзя утверждать – откуда мог народ безошибочно знать, где проходит линия боев.

Вынося Азимову из здания, Задорожнюк озлобленно глянул на собравшуюся толпу, и сказал своему коллеге:
- Не стоило разрешать им глазеть на нашу работу. Долго придется развязывать. Давай для удобства поставим ее на ноги, прислонив к половинке ворот. Нужно нашу Розу разбудить, - предложил он, а затем прошипел ей в ухо. – Никак ты спать надумала?

Страх сковал невольных свидетелей. Видавшие виды старики, при взгляде на мокрую бесчувственную Розу, обомлели от страха: случайно могут оказаться следующими замерщиками метана – врага шахтера. Гнетущая тревога охватила толпу – прошло лишь два месяца оккупации. То ли еще будет? Люди, убеленные сединой, вдруг засмущались, почувствовав косвенную вину в отношении варварского случая, происшедшего с совершенно незнакомой им женщиной.

Будто бы очнувшись от глубокого, безмятежного сна, женщина повела глазами вокруг. Но тут же осмысленный взгляд пропал, зрачки несколько расширились, подернулись подозрительной поволокой, словно оконное стекло инеем в мороз. Затем она обмякла, безвольно повиснув на веревках. Рот приоткрылся, и нижняя челюсть отвисла. Задорожнюк пальцем оттянул ей губу, и удивленно хмыкнул, увидев во рту золотой зуб:

- Да, у нее – «рыжье». Как чувствовал, захватил с собой, - удивленно проговорил он, и, оглянувшись на гауптмана – не смотрит ли, достал из кармана небольшие щипцы. Придержав одной рукой челюсть, второй, со сноровкой зубного врача, быстро дернул зуб. Раздался легкий хруст, и зуб оказался у него в руке. Обтерев его о платье Розы, и довольно улыбнувшись, он спрятал находку в карман. Еще раз оглянулся на офицера, которому Сливин рассказывал о допустимых нормах метана в шахте, и, что теперь их команду уже ничто не может остановить. Потом Задорожнюк приподнял верхнюю губу Розы – убедился: больше выдирать нечего.

- Странно, что один, - пробормотал он, и, подмигнув Кольчевскому, спрятал щипцы в карман. Потом кивнул в сторону Витке, и приложил палец к губам. Коллега согласно кивнул головой, не преминув шепнуть: «Чекушка с тебя».
- Gut! – с силой вырвалось у него.
Капитан обернулся на знакомое восклицание, развернулся и подошел к своим помощникам.
- Почему не отвязываете?
- Да мы, господин гауптман, думаем, может быть, не мешало бы ее сначала в чувство привести, а затем отвязать.

- Долго думаете. Делайте… Делайте, что-нибудь, в конце концов, не сидите!
Задорожнюк опять положил Розу на землю, и начал приводить ее в чувство, слегка похлестав по щекам, но этот метод не помог. Тогда он сказал Кольчевскому:
- За воротами, в левом углу, стоит огрызок деревянной бочки, за ней кадка. Принеси воды. Только не споткнись, а то нырнешь прямо в воду.
Через пару минут он плеснул на нее ведро ржавой воды. Азимова вздрогнула, будто от удара электрическим током, открыла глаза, и первое, что она увидела – были смеющиеся глаза человека, обещавшего бросить ее в ствол.

- Ну, как, директриса, умирать не больно? – улыбаясь, но с интонацией сочувствия, спросил полицай, одновременно поправляя желто-голубую повязку на рукаве. Затем достал нож, и так, чтобы Роза видела блестящее лезвие, начал нарочито медленно разрезать веревку.
Азимова окинула безучастным взглядом своих мучителей, облизала губы, и заговорила пересохшим голосом:
- Долго лететь в ночи может только смелая женщина…

С трудом, перевернувшись на бок, попыталась встать, при этом ее голова начала безвольно запрокидываться назад; боясь потерять равновесие, выбросила руки перед собой, оперлась о брусчатку шахтного двора. Стоя на четвереньках, бессознательно поводя головой по сторонам, она вдруг сделала несколько быстрых шажков в сторону собравшейся толпы, подняла правую руку, и собралась крикнуть, но сумела лишь через силу прохрипеть: «Я – смелая жен…» – и тут же рухнула наземь, потеряв сознание. Сливин и Кольчевский подхватили Розу под руки и поволокли к подводе.
Женщины, из сторонних наблюдателей, охнули, увидев такое безжалостное надругательство над директором школы. А одна молодушка, видимо, очень впечатлительная, было начала еле слышно голосить.

- А ну-ка, цыц! Не на похоронах! - одернул ее Прохор, затем обратился к Силантию. – Что я говорил? Сгинула ни за что, ни про что. Умом тронулась, бедняжка.
Услышав возмущенный ропот собравшихся жителей, Задорожнюк, не торопясь, подошел к людям, наигранно держа руку на кобуре, и обратился к ним, словно старым знакомым:
- Ну-ка, деды, как на духу, отвечайте: незарегистрированные коммунисты еще остались на поселке?

- Ась? Кто?! – Силантий приложил трубочкой ладонь, изображая глухоту, и собираясь ответить так, чтобы «и волки были сыты, и овцы – целы».
- Коммунистов много на поселке?! – выкрикнул Задорожнюк, подойдя вплотную к сидевшим дедам, и добавил про себя. – Глухомань ходячая.
- Так, ты, господин полицай – молодой, ноги у тебя здоровые, пойди по дворам – поспрашивай. Отколь нам знать: кто ушел, кого уже новая власть определила, а у тебя точно получится.

(Окончание второй части).

Здесь ч. I: [URL="https://forumodua.com/showthread.php?t=1680266"]https://forumodua.com/showthread.php?t=1680266[/URL]
Здесь ч. III: [URL="https://forumodua.com/showthread.php?t=1680261"]https://forumodua.com/showthread.php?t=1680261[/URL]

РАССКАЗЫ О ВОЙНЕ. ПОЛИЦЕЙСКИЙ ЗАМЕР, ч. I.
Симпатичный светловолосый мужчина лет сорока, среднего роста, с чеканным профилем и редкого цвета зелеными глазами, неторопливо перебирал на столе тонкие папки с бумагами; иногда вставал из-за стола, и не спеша, ходил по небольшой комнате, сосредоточенно над чем-то размышляя; во всех его движениях чувствовалась отменная командирская выправка, из-за чего безобидное канцелярское занятие казалось несколько неприемлемым для офицера.

Гауптман Карл Витке1 посмотрел в окно своего кабинета – погода радовала в последнее время. Но скоро придет конец погожим дням – бургомистр рассказывал: «В наших местах ориентируются по погоде Москвы, какая там, значит, такая же будет у нас через три дня».
- Странный прогноз, связывающий два города, расположенных в разных широтах, за тысячу километров друг от друга. Тем более бургомистр не знает, что вчера, 7 ноября, в Москве шел снег, - подумал он, вспоминая недавний разговор.

[I]1 Кроме гауптмана Витке и Азимовой Р. С. (по документам Донецкого обл. госархива и СБУ по Донецкой области), все фамилии вымышленные.[/I]

У Витке был радиоприемник, поэтому он вечерами слушал новости со своей далекой Родины. Представил, что будет, через пару дней, здесь, в небольшом шахтерском городке, когда завьюжит знаменитая русская зима. От одной только мысли о приближающейся непогоде, его пробил озноб. Он передернул плечами, поднялся, взял шинель и, накинув ее на плечи, вновь уселся на свое место, снова уткнувшись в техническую документацию, которая могла бы натолкнуть его на мысль – с чего же начинать восстановление шахт в этом городе.

Карл прибыл сюда несколько дней тому назад в качестве руководителя административно-хозяйственного управления, в подчинении которого находились шахты и профильные предприятия Дзержинского района вместе с оставшимся имуществом, и рабочими, не сумевшими или не успевшими эвакуироваться. Это военизированное учреждение входило в так называемый дирекцион № 9, являющийся одним из бесчисленных разделов «Восточного общества по эксплуатации угольных и металлургических предприятий». Правление общества, само собой разумеется, находилось в областном центре, переименованном в Юзовск. Хорошо спланированное восстановление советского Донбасса не оставляло сомнений – недалек тот день, когда отдастся приказ, чтобы все рабочие, служащие и прочие работники бывшего треста «Дзержинскуголь» приступили к работе.

По образованию Карл был механик. Благодаря учебе на специализированных курсах русского языка, и году, проведенному здесь, в середине 30-хх, в рамках военно-технического сотрудничества Германии и России, он может сносно объясняться на местном диалекте. Этот фактор оказался решающим при определении его дальнейшей судьбы, забросившей в тыл Восточного фронта. Участвуя в боевых действиях во Франции в 1940 году, получил пулевое ранение навылет, но жизненно важные органы задеты не были. После лечения и отпуска, возвратившемуся в свою часть, Витке было предложено вступить в НСДАП2. Вскоре он был принят в кандидаты, и его форму украсила соответствующая нашивка. И буквально следом пришло известие о награждении Карла Железным Крестом, что вызвало нездоровую зависть у одного из его боевых товарищей.

[I] 2 Национал-социалистическая немецкая рабочая партия.[/I]

По случаю высокой награды, орденоносец устроил скромную вечеринку, и основательно набравшись шнапса, шутя, изрек: «Бог подтвердит даже с закрытыми глазами: Карл – есть самое достойное имя для германца». Ничего крамольного вроде не сказал, но утром вызвали в отдел штаба, на дверь которого офицеры, проходящие мимо, старались не смотреть. Там потребовали объяснить, что он имел в виду, восхваляя Карла, и какого именно Карла. Дело в том, что это имя неожиданно оказалось утраченным для немцев после путча 1933 года. Встречалось оно все реже, и лишь в редком случае – в семье коммуниста давали его новорожденному. В ходе скорого следствия выяснилось – покойный отец Витке был другом Германа Раушнинга3. На допросе, среди череды вопросов, возник один довольно нелицеприятный, мол, почему при вступлении в партию, утаил столь объективный факт дружбы семейства Витке с врагом народа? Ответ Карла был прям и лаконичен:
- Знакомствами нашего рода никто не интересовался, но лично для меня, как и для всех моих родственников, любой враг Германии – враг вдвойне. Никто из нас, и отец, в том числе, не мог даже подозревать, что Раушнинг сможет оказаться предателем нации. Я никогда не забываю об этом, неся такой нелегкий груз в своей душе. Если мой проступок действительно так серьезен, тогда я готов его искупить в качестве рядового на Восточном фронте. В течение трех веков мужчины, носящие фамилию Витке, с честью защищали великую Германию!

[I]3 Герман Раушнинг (7.8.1887, Торн, Западная Пруссия – 1982, Гастон, Орегон, США), бывший глава Данцигского сената. Отказавшись от идей национал-социализма, в 1936 покинул пост президента сената, вышел из НСДАП, и эмигрировал сначала в Швейцарию, а затем в Англию. Его имя было занесено в Sonderfahndungsliste - особый розыскной «черный список» Генриха Гиммлера по Великобритании, куда входили имена не только англичан, но и лиц других национальностей, подлежавших немедленному аресту гестапо. Перу Г. Раушнинга принадлежат книги: «Зверь из бездны» (1940), «Говорит Гитлер» (1941), и др.[/I]

Командование не дало ход скандалу, списав нечаянный разговор на качественный отечественный шнапс и радость от врученной награды; а, учитывая ратные заслуги, не стало наказывать, но ему пришлось все-таки поменять благоприятный климат Франции на захолустный город Дзержинск. Донбасс – уже неотделимая часть великого рейха. И теперь Витке во главе десятка младших чинов, техников горнорудного батальона, обязан с помощью, как в России говорят: кнута и пряника, заставить местное население добывать уголь. Чем быстрее они восстановят, правильнее – воскресят, здешние затопленные шахты, тем крепче будет броня немецких танков. Недавно, прибыв на новое место, их группа в первый день занималась своим обустройством, расположившись в большом четырехквартирном доме, в центре города, недалеко от комендатуры и городской управы. А все последующие дни, согласно распоряжениям Карла, делала полную инвентаризацию оборудования шахт, состояния компрессоров, подъездных путей, транспорта, и того громадного количества мелочей, без которых невозможно добыть ни одной тонны угля. Состояние шахт, после первого беглого осмотра, показалось совсем удручающим: часть жизненно важных объектов разрушены; в противоположность им, мастерские, пребывавшие в целости и сохранности, стояли, с настежь открытыми дверями; на лесных складах – шаром покати. Сегодня вечером ему на стол ляжет объективная информация, и тогда, возможно, скоро дзержинский уголь послужит победе Германии в этой войне.

Витке раскрыл папку с надписью «Kohlengrube Chigari4», и начал внимательно изучать ее содержимое. Прошло десять минут. Карл вздохнул: «Пора начинать», крутанул ручку военного полевого телефона, и, дождавшись ответа телефонистки, приказал соединить его с бургомистром.

[I]4 Шахта «Чигари», нем.[/I]

- Здравствуйте, господин гауптман! Чем могу помочь?
- Разобравшись в документах, предоставленных вами, я понял – шахта «Чигари» – самая неглубокая среди крупных шахт в районе. Так ли это?
- Так точно!
- Население полностью прошло регистрацию?
- Да. Благодаря полицейской управе, составлены отдельные списки всех коммунистов и евреев. Мы свою работу делаем добросовестно.- Ими есть, кем заниматься. Меня, прежде всего, интересуют: шахтеры, компрессорщики, кузнецы и работники инженерно-технической службы. Сейчас мне нужно два-три человека, имеющих прямое отношение к «Чигари», «Чигарью», - Витке начал склонять труднопроизносимое слово, пытаясь правильно произнести, - «Чигарям».

- Да, господин гауптман, у меня как раз есть для вас три человека – очень подходящие кандидатуры. Они, одними из первых, пришли ко мне до объявления о регистрации, испытывая верноподданнические чувства к нашему фюреру…

На другом конце провода Витке недовольно поморщился. Ему была знакома история этого немца-колониста из близлежащего города со странным, режущим слух, названием Нью-Йорк. Прибыв к коменданту Дзержинска, майору Карлу Краусу с докладом о прибытии их группы и задачах поставленных перед ними, он, имеющий особые полномочия, ознакомился с личными делами, как бургомистра и полицмейстера5, так и остальных руководителей полицейских управ населенных пунктов района. От Витке не ускользнуло удивление, мелькнувшее в глазах коменданта, при упоминании своего имени. «Почетная ссылка. Карлы всей Германии соединяйтесь в Дзержинске, - с грустью подумал он, но эту тему не стал развивать. – Когда-нибудь потом, если только появится возможность для откровенной беседы».

[I]5 Начальник полицейского управления.[/I]

- Они посчитают за счастье служить на любом месте, чтобы претворить в жизнь историческую миссию германского народа, предопределенной ему Провидением. Я считаю – мое положение позволяет просить вас об удовлетворении одной просьбы: выделить этих троих непримиримых борцов за «новый порядок» на их Родине, освобожденной от большевиков, среди общей массы наших верных помощников…
- Хорошо, если вы выступаете гарантом, - гауптман прервал адвокатскую речь словоохотливого градоначальника, - тогда мне необходимо уже сегодня ознакомиться с этими добровольцами.
- Господин гауптман, они давно готовы к встрече, и через пять минут будут у вас.
Но Витке, ранее уже подавший команду своему шоферу готовить машину, возразил:
- Не стоит, я скоро подъеду.

Витке дал несколько указаний денщику, сел в машину и приказал шоферу ехать в управу. От дома, где расквартировался Карл со своей командой, до резиденции бургомистра было недалеко, около двухсот метров. Распорядившись двигаться не спеша, он рассматривал пустынные улицы центра города – город затаился, и люди без нужды не выходили из домов, присматриваясь к оккупантам. Никто не мог точно сказать, куда повернет русло жизни при «новом порядке», но во всех окрестных селах и хуторах старосты и начальники полиции уже позаботились, чтобы немцы вплотную занялись бывшими председателями сельсоветов и парторгами, которые вскоре были расстреляны. До города волна арестов еще пока не докатилась. Дзержинск ничем не отличался от сотен других оккупированных советских городов. Бросались в глаза, брошенные своими хозяевами, дома, казавшиеся Карлу неестественно унылыми громадными обелисками.

Машина повернула на перекрестке, и в поле зрения Витке попали четыре человека, ожидающие его. Завидев машину, они немедля выстроились в шеренгу. После общего приветствия прибывшего офицера, одетого в форму Вермахта, но с неизвестными знаками различия, бургомистр начал представлять своих протеже, как специалистов в горном деле.
- Сливин – бывший начальник участка на «Чигарях».

Карл вопросительно посмотрел на бывшего колониста, услышав новое склонение названия шахты, и, усвоив, попытался его запомнить. Представляемый горняк стоял по стойке «Смирно», не сводя глаз со своего будущего начальника, а бургомистр неправильно поняв гауптмана, начал торопливо объяснять, что на здешних шахтах толковый начальник участка может в любое время заменить директора. Но так как Сливин – беспартийный, поэтому у него отсутствовала перспектива продвижения по служебной лестнице.

Второго он представил, как бывшего петлюровца, десятника по фамилии Кольчевский. Но Витке почему-то больше заинтересовал третий... работник. Карл остановился напротив него. Тот щелкнул каблуками и замер. Было в нем такое что-то особенное, скрытное, но в тоже время оно выдавало его, разительно отличая от остальных. Стройный и подтянутый, он стоял, пытаясь блеснуть хорошей воинской выправкой. Не мигая, смотрел перед собой, будто никого не замечая своими жесткими глазами. В отличие от своих спутников, на левом рукаве он носил желто-голубую повязку, на шапке – значок в виде ромба таких же цветов, а на поясе – кобура с пистолетом. Бургомистр хотел представить последнего кандидата, но гауптман не разрешил этого сделать, подняв ладонь, мол, я сам.

- Фамилия?
- Задорожнюк.
- Возраст?
- Тридцать четыре года.
- В шахте сколько отработал?
- Три месяца.
Витке перевел взгляд на бургомистра:
- Что это такое? Сам хочешь под землей поработать?
- Никак нет, господин гауптман. Но Задорожнюк предан фюреру, и он любого коммуниста заставит работать так, как тот не работал на Советскую власть.

- Хорошо, но учтите – вы головой отвечаете за всех троих. Они должны будут организовывать работу, а я уже стану спрашивать со всех вас. Кстати, что означает эта повязка?
- Позвольте, господин гауптман, я объясню. Задорожнюк прислан к нам из Горловки, где находится областной провод ОУН Бандеры, для разъяснительной работы среди местного населения. И теперь украинские националисты являются неотъемлемой частью «нового порядка» на просторах бывшего СССР, - бургомистр достал носовой платок, вытер вспотевший, несмотря на не жаркий осенний день, лоб, и попросил разрешения удалиться.

- Да, свободен, - проводив взглядом утиную походку соплеменника, улыбнулся, и обратился к своим помощникам.
- Я хочу напомнить – чем скорее мы начнем добывать уголь, тем быстрее вы докажете верность нашему фюреру.
При упоминании фюрера, троица выкинула руки, приветствуя своего вождя.
- Вы будете иногда меня консультировать в некоторых вопросах, пока я не отдам шахту под ваше начало. Понятно?
- Так точно, - последовал нестройный ответ.
- Господин гауптман, разрешите поинтересоваться: вы – горняк? – Гуляев с живостью в голосе спросил, понимая, что именно сейчас перед ним раскрываются неограниченные возможности.
- Механик.
- Ясно.

- Что вам может быть ясно? – Витке усмехнулся и скептически посмотрел на него.
- Ясно то, что теперь мы сможем, не жалея сил, работать на благо великой Германии и ее фюрера Адольфа Гитлера.
Карл удовлетворенно кивнул головой.
- Похвально. Если вы будете так работать, как говорите, тогда я всех вас сделаю управляющими на предприятиях города. Но опять повторяю – все будет зависеть от личного вклада каждого в восстановление шахты, - на мгновение Витке запнулся, - этой, как ее?
- «Чигари», - услужливо подсказал Сливин.
- Да.

- Хайль Гитлер! – в унисон выкрикнула троица, и, выкинув руку в приветствии, застыла перед своим непосредственным начальником, словно музейные экспонаты.
- Хорошо, я вижу – вы готовы служить. Согласно информации, опуститься в шахту сейчас невозможно, потому что клеть оставлена на горизонте, а канат обрезан. Для того чтобы начать работы по извлечению клети, что необходимо сделать в первую очередь?
- Нужно проверить наличие газа, ведь главный вентилятор еще не восстановлен, и мы можем просто потерять людей.
- Каким способом?
- Господин гауптман, нам прибор нужен.

Витке вскинул брови в недоумении. Сливин торопливо начал объяснять:
- Для этих целей, т. е. замера концентраций метана применяется бензиновая лампа «Свет Шахтера».
- Кто из вас может ею пользоваться?
Сливин посмотрел на Кольчевского. Тот обреченно кивнул:
- Я умею, господин гауптман.

- Вот и хорошо. Сейчас я вам выпишу допуск на ведение работ на шахте, - Карл на мгновение запнулся, затем, медленно выговорив, - «Чигари», - продолжил, - потому, как на эту землю пришел порядок, и шахты уже охраняются местными полицейскими. Вы сегодня подготавливаете все необходимое для опуска на горизонт, а завтра должны быть здесь в 8:00. И запомните – любое отступление от моих распоряжений наказывается назначением на черную работу. Это в лучшем случае. Объяснять не стоит, чем чревато подобное взыскание.
- Так точно, - хором ответил будущий директорат. Затем Сливин обратился к офицеру:

- Нам транспорт какой-нибудь выдали бы, в смысле, подводу с конного двора.
Гауптман указал пальцем на окна кабинета бургомистра, где находится их средство передвижения, но, вспомнив его скользкую натуру, передумал, и, махнув рукой, приказал идти за ним.
Карл постучал в дверь, и, не дожидаясь ответа, на правах хозяина, бесцеремонно резко отворил ее. Довольное лицо, с застывшими узкими глазками, мгновенно изобразило подобострастную улыбку. Вскочив, бургомистр вытянул руку в приветствии, одновременно пытаясь придать себе вид бравого вояки. Подойдя к окну, Витке оценил удобный обзор с высоты второго этажа. В голову пришла странная мысль: «Хорошо отстреливаться», – затем он отмахнулся от нее, словно от наваждения, и, показывая, на помощников, стоящих за порогом в коридоре, приказал:

- Выдать им подводу. Лошадь, чтобы была – не кляча. Ясно?
- Так точно, господин гауптман!
- Развесить по городу объявления о том, что шахтерам и инженерам шахты «Чигари» в двухдневный срок вернуться на свои рабочие места. В случае явного саботажа – расстрел. Всем остальным работникам-угольщикам пройти повторную перерегистрацию в городской управе. Срок тот же. А также о приеме на работу всех желающих.
Распорядившись, ушел в комендатуру, где, взяв двух автоматчиков для сопровождения, отправился объезжать специалистов из своей группы, составляющих реальную картину технических возможностей разрушенных шахт.

Наступило девятое ноября. Витке вышел во двор дома. Нерадостное ноябрьское утро, окутало его легким туманом. На улицах стояла непривычная удивительная тишина. Иначе быть не могло – приняв под свое руководство город, комендант отдал приказ об уничтожении всех собак. В назначенный день, три-четыре часа стояла пальба по живым мишеням – полицейские набивали руку для борьбы с партизанами и прочими врагами великой Германии.

- Теперь таким унылым будет казаться каждый день, пока не наступит весна. Интересно, а какая она здесь? - пробормотал Карл, садясь в машину.
В кабинете бургомистра, Витке выслушал сбивчивый доклад Сливина:
- Нашли канат, подключили лебедку. Отыскали на поселке рукоятчика, который будет управлять лебедкой, и сегодня он уже на рабочем месте. Но не отыскали: ни одной замерной лампы, ни специальной бадьи для аварийного опуска. Я не знаю, как выкручиваться в подобных случаях, господин гауптман.

- И что же прикажете теперь мне делать? Ехать в Юзовск – просить у руководства дирекциона лампу, которую я никогда в глаза не видел, - спросил Витке, вонзившись взором в бургомистра, сразу начавшего вытирать вспотевший лоб.
- Кажется, я знаю выход из создавшегося положения. Никуда не нужно ехать, тем более искать, - разрядил тишину Задорожнюк.
- Вот так просто – без специального оборудования определить: есть, или нет газ в шахте? – недоверчиво переспросил Карл.
- Господин гауптман, это называется шахтерская смекалка.
- Давай-давай, выкладывай свою смекалку.

- В полицейской управе находятся арестованные. Взять у них одного человечка, привязать к канату, и опустить его в шахту. Спустя некоторое время, вытащить. Если живой останется, значит, можно приступать к извлечению клети, и откачке воды. Все очень просто, тем более на канате есть отметка, значит, ниже горизонта мы его не опустим.

(Окончание первой части).

Здесь ч. II: [URL="https://forumodua.com/showthread.php?t=1680263"]https://forumodua.com/showthread.php?t=1680263[/URL]
Здесь ч. III: [URL="https://forumodua.com/showthread.php?t=1680261"]https://forumodua.com/showthread.php?t=1680261[/URL]

Добро пожаловать в мой мир... войны!

"Я не краду чужое остроумие, я умею мыслить сама", - это потому, что родились в Одессе?

моя прабабушка тоже о войне рассказывала. что немецкий солдат предупредил её, что корову нужно спрятать в лесу, а немецкий офицер, живший у них в доме, подкармливал бабушку и лечил её от бронхита. И когда маленькая бабушка порезала цветные провода телефона на бусы, солдат связист быстро и молча все исправил и никуда не доносил. А замалчивала прабабушка тот факт, что , чтобы выжить в 33 году, она собирала колоски на поле, и за эти колоски отсидела 3 года в лагере в сибири. Ей стыдно об этом рассказывать было....

"Ей стыдно об этом рассказывать было...", - Наташа, дело здесь не в стыде, в иных чувствах. У меня есть рассказ "Страх" - речь идет, как раз, о поколении вашей прабабушки, меня он только косвенно касается. Выложу потом, когда-нибудь, в другой раз...

ей было именно стыдно, что она сидела в лагере, для простого человека это было ужасно.

Очередь, ч. II.

Здесь ч. I:[URL="https://forumodua.com/showthread.php?t=1687530"]https://forumodua.com/showthread.php?t=1687530[/URL]

С другой стороны, лидер коммунистов Петр Симоненко сообщил (2009), что финансирование избирательной компании объединения «Свобода» в Тернопольский облсовет обеспечил председатель Европейского еврейского конгресса, гражданин Израиля Игорь Коломойский. А, как известно, господин Коломойский в своих связях руководствуется исключительно бизнесовыми интересами, диктующими выбор врагов или союзников. И как успешный бизнесмен, он не начал бы вкладывать средства в заведомо невыгодное предприятие…

Нет, конечно, деньги можно брать хоть у чёрта, лишь бы на благое дело, а здесь с точностью до наоборот. Что творится в чужих головах? Без понятия. Но ситуация напоминает вхождение немецких нацистов во власть, словно разыгрывается один и тот же сценарий; только европейский вариант происходил намного быстрее.
Вот теперь приходится не сбрасывать со счетов историю о бабушке вождя украинских националистов госпоже (или она тогда была товарищ?) Фротман. Неспроста все-таки она появилась на нашем политическом небосклоне…

Думается, что не только древние корни объединяют молодых украинских политиков, но и известная молодежная организация под названием Ленинский Комсомол. И если у товарища Арсения в биографических данных нет на этот случай зацепки, то, следуя логике, можно не предполагать, а смело утверждать, что в то время он просто не мог не быть комсомольцем, иначе не окончил бы с серебряной медалью школу.

Пусть доморощенные патриоты прячут свои родовые корни, пусть братаются, пусть целуются, главное дело, чтобы не расписались… Пару десятков лет тому назад народ страны облегченно вздохнул – свобода зашагала по его земле.
«Настоящая свобода! Истинная свобода! Верховенство права – грянуло!», - угодливо затрубили СМИ. И действительно – наступила свобода… И свобода спаривания тоже! Опять же, кто при власти, тому удобнее спариваться. Недавний скандал о педофилии в Артеке… Замяли? Замяли! А почему? Потому, что свобода у нас; потому, что эти дети оказались неблагодарными детенышами своих родителей; потому, что они еще не разбираются в радостях секса, в отличие от народных депутатов! Бог в лице Фемиды засмущался, на мгновение глаза прикрыл, и тут же угодливый служивый благополучно потерял документы уголовного дела, а Закон автоматически растерялся: что ж ему теперь делать с детскими насильниками? Вот незадача-то…

Я привстал и осмотрелся, чтобы убедиться – здесь ли артековские кутилы? Нет ни одного. Успели прошмыгнуть, или в первой волне пошли – на растопку? Господа бесы любят повозиться с подобной «субстанцией»…
Правда, мысли, пытавшиеся выслужиться перед своим хозяином, вовремя не успели ему изложить особое желание «от деда-прадеда»7 революционера Арсения. На Земле молчали, а здесь неожиданно разговорились. Возможно, у них есть нечто общее с Сениными прародителями, о чем я и не подозревал?.. Нет. Меня в один котел с Арсением точно не поместят. Это противоестественно. Я не хочу, я от его речей с ума сойду; или природа на Земле взбунтуется, или демоны не позволят… А вдруг я в Рай попаду? Надежда есть – я же не Кролик Сеня, я не перевоплощаюсь, родительские корни чту. В Рае, конечно, неплохо было бы оказаться, но с этими ретивыми революционерами и до Ада не добежишь…

[I]7 А. Яценюк сказал, что является украинцем «от деда-прадеда», и был бы счастлив, если бы в его роду был, хоть один еврей (по материалам: Давид Эйдельман, Седьмой канал, Новости Израиля, 05.10.2009). Непонятно, как Олег Тягнибок стерпел такую увесистую «пощечину»?[/I]

Наверно, никогда не узнаю – какой доброхот с правой руки заехал разок Сене в глазок? И все-таки было бы с чего на тот свет, то есть уже на этот, отправляться?! Судя по его фигуре, ему и этого испытания, т. е. фингала, предостаточно; хотя за его пустобрехий язык – очень мало въехали. Добавить бы? А за что? Так ведь, наконец-то, проснувшиеся мысли открыли мне истину старого анекдота: «бить нужно по морде, а не по паспорту»… Но здесь, на небесах, не принято бить политиков в глаз, тут другие методы воздействия. Однако архангел Гавриил далек от подобных предрассудков и ему не чуждо ничто земное,
поэтому он иногда балуется политиками: кому заедет в дыню, кому – под дых, а то и в пах, несмотря на пол и партийную принадлежность.

Кто-то тронул меня за плечо. Развернувшись, остолбенел, проклиная себя за язык, и одновременно удивляясь, тому факту, что на небесах вдруг ко мне проявилось странное сочувственное отношение тамошних жителей, – рядом стоял Гавриил и начал дружески похлопывать меня по плечу:
- Наконец-то, право, не ожидал такой быстрой и приятной встречи. Я уже, чуть было не начал сомневаться в том, что когда-нибудь увижу тебя. Думал – какой-нибудь наш идиот наградил тебя бессмертием, а ты к нам пожаловал – целый и невредимый, - и он рассмеялся своей удачной шутке о моей целостности и сохранности. - Как у вас, на Земле, говорят: надежда умирает последней? Правильно говорят.
У меня настолько пересохло в горле, что я не смог и слова вымолвить в ответ.


Архангел перевел взгляд на Турчинова: - И ты здесь, «Великий пастырь десятин»8, добрая душа? Сегодня просто день сюрпризов. - Он довольно улыбнулся и пошел дальше, вдоль очереди, вглядываясь в томящийся в ожидании, тот человеческий материал, в который превратились бывшие чудесные девочки и мальчики.

[I]8 В кулуарах ВР Турчинова А. наградили прозвищем – «Великий пастырь десятин». Известно, что вице-премьер обложил податями своих же однопартийцев. И сами БЮТовцы жалуются на то, что пастор Турчинов в добровольно-принудительном порядке вынуждает их переходить в баптистскую веру. Уже более 70-и народных депутатов (фракция БЮТ), обрела новую веру – стали баптистами, как и весь секретариат Блока (по материалам: «БАГНЕТ», 15.12.2009).
«…на пути «духовного совершенствования» пастор Александр Турчинов заработал как минимум $80 миллионов. Недвижимость по всей стране, записанная на подставных лиц, произведения искусства, акции компаний и прочая «мелочевка» – это только цветочки. Турчинов имеет столько, что кварталами забывает забрать зарплату в Кабмине», - пишет издание «Антирейдер».[/I]

В это время остальная очередь, естественно, кроме меня, роптала, выражая робкое возмущение поступком ангелов, потащивших гордость украинского бокса без очереди на суд Божий. Заглушая тихий шум толпы, вновь раздался крик Качановской Девы:
- А я?!
- Ты?! А я?! - возразил ей Турчинов. - Я сорок лет служил Богу, и даже книжку об этом написал!
Бывшему обладателю рабоче-крестьянских часов удобнее было промолчать…
- Я этого факта так не оставлю! - украинская Д’Арк продолжала заводить толпу. – Да эти экс-чемпионы моего мизинца не стоят! Я молчать не буду! Они налогов не платили! В смолу их!.. В смолу!

Турчинов, всхлипнул, затем тяжело вздохнул, сразу как-то осунулся и уменьшился в размерах, а мелкая дрожь побежала по его спине, будто бы она почувствовала приближение раскаленного железа.
- Ага, - тут я поймал себя на мысли, что начинаю злорадствовать, - наверное, у моего соседа, несмотря на многолетние поклоны и моленья, нет шансов попасть в Рай?
При мысли о взаимозаменяемости Рая и Ада, я невольно схватился рукой за внутренний карман пиджака, где (по личной просьбе) должна была лежать колода игральных карт – пусто. При жизни мною рассматривался вариант: если с Раем пролечу, то, быть может, в картах повезет… Пробежался кончиками пальцев по остальным карманам – нигде ничего…

- Кто посмел стащить? Родственники не отважились бы не выполнить мою волю, - я оглянулся на без пяти минут новоявленного святого – тот, замерев, задумчиво смотрел в начало очереди, не обращая внимания на мою суету. - А кроме него, некому. Не могу же я грешить на апостола, стоящего на входе, и отмечающего по списку прибытие смертных на небеса; он даже не знает с какой стороны браться за даму пик. Точно Турчинов, а он еще стоит с постным лицом – роль мученика на себя примеряет.

После минутного колебания, я снова попытался всмотреться в пирующих людей на Земле, то есть в поминающих: друзья, родственники, особенно остальной народ, улыбались, словно мое горе их обошло стороной.
- Выходит, - я про себя начал рассуждать, - часы кто-то из них стырил, и, очевидно, с картами обманули. - И уже вслух возмущенно добавил: - Нельзя никому верить на Земле.
Турчинов, вздохнув, произнес: - Здесь тоже…
Не поддержав разговора, я подумал: - Ну да, тебе же виднее. Что ты, что Леня-Космос, напрямую со своими Богами общались.

Я приподнялся на цыпочках и оглядел людей, стоящих в очереди: то ли за Раем, то ли за Адом. Лучше бы я не совал свой нос, куда не нужно… Впереди и сзади стояли одни соотечественники, но увиденные лица заставили мою душу сжаться до противоестественного состояния. Меня окружали, неспеша двигающиеся навстречу своей новой жизни, личности, о которых часто писали в СМИ, как о ворах, врунах, прохиндеях и бюрократах, таких, что подобных им, трудно сыскать в какой-либо цивилизованной стране.

- Но тогда почему я среди них? Я не могу для них быть ни другом, ни примером – я из другого теста, рабоче-крестьянского; они же Мамоне молятся, - и тут я облегченно вздохнул. - Быть может, при таком скоплении негатива, Гавриил забудет обо мне? Вон сколько здесь их, заслуживающих особого трепетного внимания!
Неожиданно Турчинов теплыми нотками изменившегося голоса заискивающе спросил: - Кого ищем-с? Помочь?

Я не стал оборачиваться, так со мной они не разговаривают. Оказалось, что мимо шел архангел, возвращающийся после инспектирования очереди, и явно пребывающий не в добром настроении: - Симоненко обещался… Почему-то нет его. Отлыгал, наверное?
Пастырь соловьиной трелью пропел: - У него – снова медовый месяц.
Не знаю, что толкнуло меня на бездумный поступок, но я повернулся к Гавриилу и спросил, пытаясь унять дрожь в голосе: - Господин архангел, а почему сегодня здесь находятся лишь мои соотечественники?

- Легко и просто… У вас проводятся недели безопасности на автодорогах?
- Да, - еле произнес я.
- Вот и у нас, почти также, чтобы и не нарушать рабочего ритма, и не делать из нас трудоголиков…
В это время сквозь шум разноголосой толпы пробился крик Качановской Девы, добивающейся справедливого отношения к своей персоне: - Я требую, чтобы меня пропустили!

Архангел покачал головой:
- Как она уже всех достала! Хорошо, что сегодня заканчивается неделя Украины. Сейчас американцы потянутся. Если бы вы только знали: как приятно работать с этой тупой нацией! А вот и первая ласточка – мама Сильвестра Сталлоне. И как вам, славяне, девяностолетняя американская мечта?

Мимо нас, в начало очереди, направлялась женщина в коротенькой юбочке и до неприличия красочной блузке с глубоким декольте. Она шла, напевая какой-то веселый мотив, и непринужденно размахивала яркой сумочкой, словно беззаботная школьница.

При появлении этой силиконовой мумии, выглядящей гораздо моложе своего знаменитого сына, Турчинов преобразился: животик заметно втянул, плечи расправил, а на лице появилась маска детской непосредственности; ни на кого не обращая внимания, он прошептал: - Ах, какие ножки…
Гавриил дернулся телом, будто его, кашляющего, неожиданно ударили по спине, выровнялся, улыбнулся и, достав записную книжку, сделал в ней отметку.
- А ты, куда прешься без очереди, крашеная кукла?! Совсем обнаглели! - взвизгнула Качановская Дева на высокой ноте.

Узкие глаза миссис Сталлоне презрительно осмотрели Юлию Д’Арк, затем накачанные губы, похожие на два украинских вареника, раздвинулись, и в наступившей тишине раздался спокойный немолодой голос, с английским акцентом, - Это ты, старушка, прешься, а мне – положено.
Стало не просто тихо – наступила девственная тишина, и если бы мухи летали на небесах, то был бы слышен их полет над пораженной очередью.

Скорость реакции Качановской Девы можно было сравнить только с полетом стрелы, выпущенной из арбалета. Белые пушистые одежды, казалось, взлетели над очередью, и в то же мгновение Д’Арк вцепилась в свежевыкрашенные черные волосы миссис Сталлоне. Та в долгу не осталась, и они одновременно начали вырывать друг у друга клочья волос. Очередь, прекратив движение, начала лицезреть поединок «наглости» со «справедливостью».

- Какая скорость?! Какая гибкость?! Наверно, диета на тюремной баланде идет на пользу человеческому организму? Это же открытие века! - я искренне удивился проворству экс-заключенной. - А как же больная спина? А выводы немецких докторов? Всех врачей (и немецких тоже) лишить лицензии, если толпой не могут вылечить одного человека! Выходит, дипломы купили, юродивые! Всех уволить! Или здесь человек расстается с земными болячками? - Взялся за недавно ушибленный локоть – постреливало. - Не понял. Честно не понял? - я еще больше изумился потенциалу Качановской Девы. - А почему я должен удивляться? - Задал себе вопрос, и тут же на него ответил: - Ее возраст только перевалил через полтинник, и она совсем недавно каждое утро пробегала по 10 километров… Конечно, благодаря такой великолепной физической подготовке, она и выглядит хорошо; а если бы, после утренней пробежки, еще и Днепр переплывала разов пять (в оба конца), то могла без болячек легко преодолеть 120-летний рубеж…

Прервав мои размышления о женской физиологии, чей-то мужской грубый голос начал давать советы Качановской Деве:
- Юлия Володимировна, вы ей в ухо дайте или ткните пальцем в глаз – будет наглючка знать, как наших трогать…
Медленно обернувшись, я увидел известного горе-политика, с вилами на плече, в вышиванке и кипой, или тюбетейкой, на голове.
- Вилы – это понятно: состояние ума, - подумал я, - а головной убор – зачем? Молодую плешь скрывает, или своим убогим умишком надеется на благосклонность Творца? Так ведь все равно уже всех здесь давно подвели под единый знаменатель…

Пока я рассматривал подошедшего очередного шута, в поле зрения вновь попал товарищ Арсений. Тот равнодушно отвернулся от драки, словно это дело его не касалось, словно у его вождя никто не пытался косу оторвать; а пальцем свободной руки неторопливо ковырялся в носу. Сеня мудр не по годам. Тут уже и добавить нечего…
- Ну и сборище! - моя душа в очередной раз возмутилась. - Кого здесь только нет?! И насильники из детских лагерей, гомики и лесбиянки, превратившиеся в политиков, и пытающихся учить народ правильной жизни…
Неожиданно я поймал на себе взгляд Гавриила.
- Неужели он читает мои мысли! - догадка молнией пронзила мозг.

Архангел, совсем по-человечески плюнул под ноги, еще человечнее грязно выругался, подошел к сражающимся дамам, каждую взял за ухо и поволок в начало очереди. Народ облегченно вздохнул, а о недавних требованиях Качановской Девы напоминали лишь утихающие крики разъяренных женщин.
После увиденного представления уже ничто не отвлекало моего внимания от собственных мыслей:
- Сколько прошло времени с момента моего появления на небесах, и ожидания своей участи – я не знаю. Каким будет вердикт, оценивающий результат моей земной жизни – я даже не догадываюсь…

Вот и финиш – начало следующего этапа моей сущности: то ли – в новую плоть, то ли к чанам со смолой, следом за ратью политика нового поколения Тягнибока, ранее промаршировавшей со знаменами под барабанную дробь и грохот подкованных сапог (этой доброй новостью поделился обладатель вил, неожиданно оказавшийся впереди Качановской Девы).
И все-таки, что ж Олег Ярославович забыл в политике? Спокойно жил человек, работал…
Зачем было отказываться от своей редкой профессии? Ведь скольких людей этот добрый человек сумел бы избавить от тяжелой хвори! И не с бухты-барахты он освоил свою профессию; добровольно учился, т. е. по любви, и учился тому делу, какое было ему по душе! В обязательном порядке проходил практику… А как же без практики?! Все студенты-медики проходят врачебную практику: сначала на манекенах, потом на тех, кто завещал, или пропил, свое тело медицинскому вузу. Некому мои сомнения развеять: как, во время практики, смог Тягнибок справиться с застывшим человеческим телом (мужским иль женским?)? Ведь ему в одиночку, наверно, было не по силам разогнуть тело, чтобы добраться до своего будущего места работы. Нет, ну, что не сделаешь, ради положительной оценки в зачетке…

Симпатичный молодой проктолог9 подавал надежды – без проблем мог бы защитить кандидатскую диссертацию. По его-то специальности, легче легкого добиться ученой степени. Почему? А кто из членов диссертационного совета полезет проверять обоснованность темы диссертации будущего кандидата медицинских наук в его рабочее место? Отож! Сглупил он, подавшись в политику! Ой, сглупил! Политика – это донельзя непристойное занятие; и уж никак не сравнить ее с тихой, мирной работой проктолога, пусть даже областного: нагнул – посмотрел, рассмотрел, всмотрелся, пальчиками ощупал больное место, выписал рецепт. Все, иди доктор домой – семья ждет своего кормильца; пришел, помыл руки – садись за стол…

[I]9 В 1993-1996 годах О. Я. Тягнибок был врачом-интерном урологического и 1-го хирургического отделения Львовской городской клинической больницы скорой медицинской помощи.[/I]

Придет время – пожалеет политик элитной нации, что променял чистую спокойную работу проктолога, на буйство в Верховной Раде…
Уже с полминуты, не двигаясь, безропотно смотрю Творцу в глаза, а он, разглядывая меня, читает мою подноготную, и, очевидно, решив дальнейшую судьбу, приготовился ткнуть перстом.

Сзади никто не гомонит, а в наступившей тишине, когда-то сильное и бесстрашное, мое сердце, волнуясь, готово было вырваться из груди… В этот момент, кто-то из очереди (наверно, Турчинов!) толкнул меня кулаком в бок. Я, не сводя взора со своего судьи, охнул и присел, боясь пошевелиться. Затем некто наглый начал тормошить меня за плечо и шептать на ухо мягким женским голосом:
- Все. Конец света закончился. Тебя домой отвезти, или ты сам доберешься?..
- Ярослав Галан10 здесь?
- Какой Галан? - ласковые нотки дамского голоса сменили вопрошающий тон на удивленный.
- Забыл. Он же давно прошел…

[I]10 Ярослав Александрович Галан (27.07.1902 – 24.10.1949) укр. сов. писатель-антифашист, драматург, публицист. Родился в Дынуве (ныне в Польше). Погиб в своём рабочем кабинете в квартире на улице Гвардейской во Львове в результате покушения (11 ударов топором). Убит украинскими националистами Михаилом Стахуром и Иларием Лукашевичем, связанными с ОУН, после выхода в свет его антиклерикальной сатиры «Плюю на Папу!». Похоронен на Лычаковском кладбище Львова.[/I]

29.11.2012

Народный юмор (анекдот)…
Привозит «Скорая помощь» в урологическое отделение Львовской городской клинической больницы одного мужика. А тут, как раз, в приемном покое – пересмена; и, чтобы не возиться, ушлый дежурный доктор по телефону вызывает молодого проктолога, мол, Олег Ярославович, твой клиент прибыл.
Проктолог уложил больного на кушетку, приказал спустить штаны, послушал: «Дышите – не дышите». Потом спрашивает: - На что жалуемся?
- У меня там, что-то шуршит, доктор.
Доктор присмотрелся: - Тут ничего страшного – всего лишь газетка прилипла.
- Правда?!
- Нет, «Известия».

Очередь, ч.I.

«В очередь, сукины дети, в очередь!»
[I](М. А. Булгаков, "Собачье сердце").[/I]

- Это приключилось… кажется, вчера, когда я со своими родственниками? друзьями? вместе праздновали… То ли мы отмечали рождение чьего-то сына-внука, то ли чье-то брачное обязательство обмывали, или наоборот – освобождение от брачных уз?.. Где я, и что я?..
В голове еще шумит – хмель бродит, душа, почувствовав слабину, зовет на подвиг, чьи-то далекие крики, тени незнакомых людей, или сами обладатели этих теней – все это мешает сосредоточиться.

- Быть может, последовать совету древних врачевателей: три раза глубоко вздохнуть, и вслед за тем подумать о чем-нибудь хорошем, если нечто подобное еще смогло удержаться в этой буйной головушке?.. Ну да верно, помогает; мало-помалу оживает память: оказалось, что я, в ожидании конца света, в местном кафе «Орешек» заказал столик для встречи предсказываемой кончины всего живого на Земле… Еще вспомнить бы, как мы гибель последней земной цивилизации встречали: с достоинством ли, и сохранена ли честь – у меня хватило денег расплатиться, из-за этого индейско-бесовского наваждения?..

Мои тщетные попытки вырваться из объятий провала памяти – происходили до определенного момента, а когда я окончательно пришел в себя, то обнаружилось, что вознесся на небеса, т. е., выходит, умер в очередной раз, иль в последний – одному Творцу известно. И все мои представления о загробном мире, которые я пытался ранее изобразить, оказались настоящим блефом, придуманным мною, ради нескольких красочных картинок, уравнивающих человеческое бессилие перед неведомым малообъяснимым миром и элементарное невежество…

Однако нет худа без добра. В очереди на небесах, в которой, к прискорбию, я очутился, приметил Качановскую Деву, стоявшую всего лишь в паре-тройке метров впереди, и, что удивительно, без охраны. Да-да, нашу Юлию Д’Арк, символ духовного целомудрия украинского общества и секс-символ подросшего поколения. Конечно, это не то место, где можно было бы восхищаться правотой народной мудрости, но все равно приятно ее видеть рядом с собой в этой очереди.

- Доголодалась, - и только я подумал о тропке, приведшей самую знаменитую косоносицу в новый мир (уже наш, общий), как некто тронул меня за рукав.
- Время не подскажешь?
Меня поразил тон вопрошавшего – бесцеремонный, наглый, но одновременно в нем проскальзывали нотки умиротворенности, которой насыщены церковные проповеди. И хотя я уже давно привык ничему не удивляться, однако, наверное, здесь, на небесах, человек должен меняться. Автоматически мозг охарактеризовал вопрошавшего с единственной целью – предостеречь: - Будь бдителен в новом мире – можно нарваться и на проходимцев, а это не тот человек, чтобы ты мог ему доверять.

Повернул голову – рядом стоит Турчинов, через пару человек от него – младший Кличко держит на плече старшего брата. Можно предположить, что чемпионы сюда попали, словно мимо шли и решили заглянуть на огонек, вроде бы как с бодуна. Бодун, конечно, ни при чем. У них, поговаривают, собственный водочный заводик имеется, где-то в Черкасской области… Быть может, старший брат в чан с водкой упал и ненароком захлебнулся? Неплохая смерть, правда, редкая. А младшой тогда каким путем здесь очутился? За компанию? Странное совпадение, или родная земля уже терпеть не может лицемерие спортсменов, и платить заставила за все их… земные дела.

Отметил про себя, что очередь неправдоподобно быстро увеличивается. Но ведь никто за мной не занимал, не справлялся... Наглые или понятливые? Только что сам спрашивал крайнего, а уже за братьями приличный «хвост» пристроился…
- Я не хочу! Вы не имеете права! Я требую! - раздался властный голос украинской Д’Арк.
- Не за хлебом, - грустно кто-то пробормотал.

- У меня письмо к самому… от… - косоносица продолжала аргументировать свое нежелание стоять в общей очереди.
- И от кого же на этот раз? – поинтересовался стоявший впереди мужчина, с малопривлекательными чертами лица.
- От Турчинова, наместника Бога на Земле.
- Оглянись.
Поворот головы королевы, полный грациозности и достоинства… Равнодушный взгляд, скользнувший по толпе, странным образом обжег меня, и, не задерживаясь ни на ком, побежал далее по человеческому «ручью».

- Все, - подумал я, - песец набегался по тундре.
- Этого не может быть, потому что быть этого не может! - вскрикнула она. - Хотя может! Это очень благородно с его стороны! Он пришел, чтобы лично засвидетельствовать мое появление среди вас, неблагодарных…
- Так ты время скажешь, или как? - инертный голос Турчинова заставил меня отвлечься от созерцания Д’Арк.
Я вскинул руку – подарка Кабмина, как ни бывало; закрыв глаза, сосредоточился, затем посмотрел себе под ноги – там, далеко на Земле, поднимали четвертую чарку за мой упокой и блаженство в райских кущах; прислушался – разговор шел о гастролях «Чайфа» в Донецке.

Вновь повернувшись к равнодушному соседу, помахал «осиротевшей» рукой: - Я сейчас лишен возможности подсказать Вам, который час…
- Очевидно, с моими часами такая же история приключилась. Мои 30 штук зелени стоили. А твои?
- У меня – рабоче-крестьянские.
- А-а-а, - презрительно протянул наместник Бога на Земле, и равнодушно отвернулся.

Обидел он меня до глубины души. В сущности говоря, ведь в этой очереди, мы все одинаковы… Хотелось призвать знакомых чертей по его душу, да не стал грешить; вдруг этот грех окажется последним наитяжелейшим в цепочке моих грехов. И только я обернулся по ходу очереди, как сзади, что-то с шумом упало, словно с большой высоты сбросили наземь огромный мешок с кукурузой. Любопытствуя, повернулся – оказалось, что младший Кличко, подустав стоять с нелегкой ношей, нечаянно ее уронил… Ноша приподнялась, встала, и, обретя устойчивость, открыла глаза; ее взгляд сразу вонзился в меня. Я торопливо отвернулся – причина-то есть и не одна.

- Братуха, ты вон того типа, что стоит впереди нашего святого, не узнаешь? - над толпой завис вопрос политика-невдахи.
- Впереди Пастора1? Да, похож на одного клиента… Он еще хотел книжку выпустить о наших приключениях. Интересно, успел?
- Сейчас узнаем, - очень тихо ответила бывшая ноша, что было не свойственно ей; потянулась, и, поведя плечами, высунула руки за края очереди.

[I]1 Прозвище А. В. Турчинова в Верховной Раде.[/I]

Я быстро оглянулся, оценивая неординарную ситуацию, посмотрел на братьев, чьи взгляды красноречиво поведали, что я, скорее похож на жертву, чем на клиента. Поэтому ничего странного нет в том, что после услышанного короткого разговора боксеров, я неожиданно вспомнил – есть Бог на свете:
- Господи, яви чудо – не дай второй раз умереть на небесах, в твоих владениях, где…

Не успел я полностью озвучить свою молитвенную просьбу, как сзади раздался шум: неизвестно откуда взявшиеся ангелы подхватили братьев под руки, резко взмыли, и полетели в начало очереди. Я проводил взглядом их бреющий полет, мысленно пожелав чистой трассы, чтобы, не дай Бог, не возвратились. Честно признаться, я был растерян, потому, как не знал, чему радоваться: стечению обстоятельств, или все-таки услышанной и понятой моей мольбе? Но как бы там, ни было, а реальную угрозу удалили… под белые ручки.

- Слава Богу! Да святится имя его!.. А то из-за них ничего не было видно, - раздался знакомый быстрый голос, обладатель которого, таким образом отозвался на неожиданный перелет братьев.
Обернувшись на голос, я увидел Арсения, типичного украинского революционера.

- Не знаю всех обстоятельств того часа, поставившего точку в моей земной жизни, но мне определенно не повезло, что я оказался окруженным сонмом политиканов, - мысли, рождавшиеся в моей голове, пытались превзойти друг друга, словно в последней битве слов. - Мы стоим с ним почти рядом. Вдруг я попаду в один котел с этим товарищем? Меня подобный вариант не устраивает. Вообще-то, какой он мне товарищ? В народе его кличут Кроликом Сеней2. Нужно согласиться: фольклору, независимо от географических координат, в меткости остроумия не откажешь.

[I]2 У Арсения Яценюка есть несколько прозвищ: Кролик, Сеня. «Кролик», придумала газета «Комсомольская правда в Украине». На ее страницах впервые (2009) Яценюка сравнили с Кроликом из мультика про Винни-Пуха. Но прижилось прозвище лишь после того, как его публично озвучил Юрий Луценко. Незнайка, персонаж сов. мультфильма, вдохновил народных депутатов назвать Арсения Петровича – Знайкой (потому что очень умный и всех все время поучает).[/I]

А сейчас господин революционер стоял, улыбаясь, с гордо поднятой головой, но прикрывая ладонью область левого глаза.
- А он то, что здесь забыл? Молод же… Или по привычке отслеживает путь своих коллег и однопартийцев? В принципе да, эта версия тоже имеет право на существование…

Странный он человек. Все люди, как люди, собрались на этот свет, словно на парад – строгие костюмы, галстуки… Одна только Дева, как всегда – белая и пушистая, но ей уже давно все многое прощают. А Арсений – в вышиванке. Присосался к национальной атрибутике, будто суперприсоска; будешь за руки, за ноги отдирать – бесполезно, потому что, наверное, очень ему хочется быть элитным гражданином своей страны. А может быть, здесь просматривается иное намерение, более высокое, чем желание украинца, пусть даже элитного, – посидеть в президентском кресле?
Стало быть, на небесах – больше вопросов, чем на Земле…

Во время предвыборной президентской кампании (2010) свободовцы, захлебываясь от собственной ярости, трубили о том, что господин Арсений не имеет права быть избранным Президентом Украины, потому что он является потомком древнего семитского рода. Чтобы снять накал страстей по поводу своей национальности, товарищ Арсений, публично побратался со своим бывшим политическим «врагом» Тягнибоком; и, следовательно, доказал, что он – настоящий носитель революционных идей.

Вот откуда, значит, ветер дует! Тогда действительно необходимо каждый день вышиванки менять. Игра стоит свеч! С другой стороны, а нужно ли так все усложнять? Чтобы решить вопрос о чьей-либо
национальности, достаточно показать его фото из бани… Да-да, предъявить самое весомое доказательство, к примеру, – банное фото Арсения, и сразу станет ясно: годится ли оный кандидат в Президенты Украины, или нет? Просто, и, главное дело, легко можно доказать, что он не тот, за кого его принимают свободовцы. А то развели канитель: подходит – не подходит…

Украинское общество неоднократно убеждалось в изменчивости курса многих своих политиков, но вот так диаметрально – еще, ни разу. Что-то здесь не договорено, нечто здесь настолько тщательно скрывается, что оно выходит далеко за рамки неуемного желания порулить страной!
Какие высокие цели могли заставить объединиться этих двух ньюреволюционеров?!
Сомнение вкрадывается в душу: не возвышенная цель о своей пастве движет молодыми политиками, а, очевидно, ожидание вседозволенности и безнаказанности в толпе у государственной кормушки. И что-то все-таки еще есть иное, особенное и тщательно скрываемое от непосвященных. Но что?!

Быть может, ларец прост? И стоит внимательнее присмотреться к политическому балагану, устроенному по обоюдному желанию двух молодых вождей…
Товарищ Арсений, метивший на место Качановской Девы, но не в тюремной камере, а в украинском парламенте, попал на страницы интереснейшего издания, открывшего обществу глаза на тщательно оберегаемую тайну истории рода революционера Арсения. Издание называется… «50 известных евреев Украины»3. Если историко-биографический материал об одном человеке занял бы одну страницу, то вышло 25 листов; если на каждого – по две, то – 50 листов. Это даже не книга, так… толстая брошюра. Но если статьи-персоналии написаны объективно и подробно, что, думаю, не должно подвергаться сомнению, то, действительно, книга должна быть образцом современного отечественного книгопечатания для массы бесполезных и бездушных Словарей, заполонивших книжные полки торговцев мудростью. А иначе не может быть! Ведь нет истории без людей, а львовская книга отображает взаимосвязь украинской истории и 50-ти персон, влияющих на нашу действительность.

[I]3 Составители: проф. Академии истории и культуры евреев имени Шимона Дубнова, президент Львовской областной еврейской общины Рудольф Мирский; исполнительный директор Академии истории и культуры евреев Александр Найман, (сент. 2009 г.).[/I]

И сколько еще открылось бы белых пятен из истории Украины, с помощью знаний авторов упомянутой книги, – можно только догадываться…
А сколько товарищ Арсений положил сил и средств, чтобы стать элитным украинцем; сколько он вышиванок переносил, и вдруг до такой степени оплошать! Не иначе, что это действовали враги Украины. И даже этот след отчетливо просматривается, потому, как в подобном настойчивом желании выжить, известен лишь один человек – Маресьев4. Точно, кремлевская рука...

[I]4 Алексей Петрович Маресьев (7/20/.05.1916 -18.05.2001), летчик-ас, Герой Советского Союза, прототип персонажа книги Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке».[/I]

Ничего, товарищ-господин Сеня, высокое небесное жюри разберется и оценит по максимальной шкале грех отказа от своей крови.
Братание этих молодых политиков – не есть ли зов крови? Нет-нет, только не это. Весь мир слышал и видел, как Тягнибок отзывался о москалях и жидах. Здесь тяжелый случай, и после таких заявлений, хоть и на трезвую голову, однако, было необходимо срочно применять карательную психиатрию. Но лидер «Свободы» не понаслышке знаком с медициной, поэтому с этой стороны нет лазеек. Здесь тоже, видимо, нечто иное, и тоже тщательно скрываемое…

Кто-то утку запустил, что бабушка Тягнибока носила в девичестве фамилию… Фротман. Это уже не утка, а огромная стая гусей. Гигантская! Колоссальная стая, затмившая все небо такой святотатственной ложью! А за диким информационным обманом встает исполинская тень вождя Третьего Рейха, у которого в роду, как, оказалось, тоже были греховодницы.

Грязное это дело – политика; прикоснешься – засосет, вырвешься – век не отмоешься. Нечто подобное приключилось с вождем украинских националистов, принадлежащего к распространенной категории особенных личностей: бывший комсомолец, сын коммуниста5 (иначе быть не могло, судя по папиной работе), его гуру – враги бывшего Отечества и Европы, уничтожившие десятки миллионов людей; а тут еще негодяи неожиданно извлекают бабушку Фротман из небытия. Да и прадедушкина фамилия (Лонгин Цегельський) странновато звучит для борца за идею превосходства титульной нации, поставившего своей целью «…построение мощного Украинского Государства на принципах социальной и национальной справедливости» (из программы ВО «Свобода»).

[I]5 Ярослав Васильевич Тягнибок, кандидат мед. наук, заслуженный врач УССР.[/I]

Все события, в гуще которых правдой и неправдой очутился Тягнибок, не поддаются логическому мышлению, но «у всякого безумия есть своя логика»6, и именно поэтому партайгеноссе отечественных националистов, разыграл сложную комбинацию.

[I]6 У. Шекспир.[/I]

Но вряд ли озвученное предложение является истиной. Прямо скажем, он – всего лишь пешка в игре, в которой, к сожалению, либо ничего не смыслит, или совсем запутался. Наверно, последнее предположение более соответствует истине. С одной стороны, ветераны дивизии войск СС «Галичина» наградили (2010) его Золотым крестом за заслуги перед Украиной (здесь возникает резонный вопрос: откуда у этих ветеранов появилось золотишко для своего фюрера?).

(Окончание первой части).

Здесь ч. II: [URL="https://forumodua.com/showthread.php?t=1687529"]https://forumodua.com/showthread.php?t=1687529[/URL]

Выяснилось, откуда Блок Юлии Тимошенко украл свою символику – «мохнатое сердце». У гомосексуалистов. Как случайно выяснилось, идеи Юлии Владимировны полностью разделяют голландские геи. Они даже образно изобразили свои мысли еще в 2003 году, которые без ссылки на первоисточник слизала Юлия Тимошенко (по материалам «Обкома").

Речи, сказки, пустословие на разных языках и диалектах. Эфир забит на много дней вперед – идет работа: нужно показать – кто ловчее, тот, и сможет прицельней плюнуть ядом на своих былых коллег.
Эка невидаль! Да разве этим теперь нас можно удивить? Клоунов немало нынче развелось… Армаду эту ведь просто так уже и не запомнить. Хотя недавно случай был нелепый иль прелестный, как судить – не знаю. Это, когда человеки, народом избранные, властью и Богом обласканные, стали чудеса творить: то на чело косу прицепят, то ее живую у себя отрежет особь* на виду у всех.
То ли потеха, то ли мимикрия?

[I]* В ходе предвыборной кампании 2004 г. лидер партии «зеленых» в прямом эфире ТV отрезал свои волосы. [/I]

Коса туда, коса сюда. Толще, тоньше. Одной больше, одной меньше. Ну, лишил себя косички космато-лохматый чудак. Ну и что – не все ли равно нам?
Но хорошо ведь, что только этим обошлось. А если бы косметичку достал из кармана своего вместо ножниц? Чем подобный шаг чреват? Тогда с таким умищем от косметички до космогонии рукой подать. Так это у них там, в столицах, за тридевять земель, а у нас же, на краях – ни того, ни другого. И досталось мирянам лишь косноязычие, кособочие да косоглазие из-за грехов в седьмом колене, и вдобавок каждый пятый – косолапый всё по той же причине. Поэтому и гложет постоянно мысль завидущая: почему он так посмел, и именно своей рукой… Отчаянный он парень, иль, как двум смертям не бывать, так и двум косам в Раде не висеть?

А, быть может, ларец прост, и виноват лишь прикуп подлый? Век тому назад, из-за него люди, честь свою, оберегая, лишались жизни добровольно, а тут – коса. Тьфу ты! Господи, прости молодца-храбреца!

При честном народе взять под клятву свой пучок и… чик неловко. Следом заявляя: сошедшее с небес знамение все узрели – теперь такой же, как и вы, потому, что смог я показать – на умной голове, без страха плагиата, могут волосы расти.
О, если б некто из этих мудрых лекторов, средь мрака сеющих надежду о светлой жизни, дал стоящий совет, да потом рискнул в прямом эфире, да таинство первой ночи, да на себе…
Вот это факт!
Вот это жест Жанны Д`арк любого пола!
Вот так просто и на весь мир возвести себя:
- Для вас, глупцов, честь свою блюла… блюдила!!
И мы бы за такой блюдилой, блюдилкой, блюдилищем в огонь и воду с родней, друзьями, со всей страной бегом за ней – за нашей честью, за окровавленною простыней на древке вместо флага. Вперед на штурм чего не знаем! Вперед, блаженные, с «мохнатым сердцем» на груди, пусть слегка чужим, но уже почти святым!

Как жалко, что стяга нет и веры тоже! А все оттого, что на другой стороне экрана, не совсем сошедшие с ума, ни вчера, и, вероятно, уже никогда, не найдут местечка для самого «святого» – чтоб кто-нибудь кого-нибудь за славную идею, ну хоть… Увы, лишь басни про хлеб грядущий да соль с водой.
После цирка такого одно на ум идет – любого цвета косы с глаз долой, а так же доноров любви с чужим сердечком на груди.


P. S. Обычно, во всех этих, порою, грязных и смешных историях, я ни при чём. Я только констатирую факты, т. е. беру за основу уже опубликованный кем-то материал. «Глупость…» опирается на новость из «Обкома». Не моя затея устанавливать связь между гомосексуалистами из Европы и БЮТ – оно мне надо (?). Но, проанализировав возможность плагиата бютовскими специалистами «мохнатого сердечка», я пришёл к выводу: 50 на 50. Спецы могли схалтурить – кто будет искать, и сравнивать какое-то сердечко – символ гей-клуба, затерявшегося среди многочисленных профильных заведений Амстердама. С другой стороны, журналисты «Украинской правды» произвели своё собственное расследование, и пришли к выводу, что мы имеем дело с очередной фальшивкой. После этого, можно было бы облегчённо вздохнуть, и успокоиться – честь Блока Юлии Тимошенко спасена. Да, можно было бы, если бы об этом не писала наша «Украинская правда»… А если ещё припомнить, как шутят ребята из редакции сайта «Сорока»: «…Если нас вспоминает «Украинская правда», значит, выборы уже начались», тогда мне остаётся только рукой махнуть и на нашу правду, и на европейских гомиков, и на всех остальных…

13.04.2006 г.