– По-моему, мы далеко ушли от цели нашего собрания, – вмешалась Барбара, одна из двух женщин – участниц группы. – Насколько я помню, оно задумывалось как семинар по контрпереносу.
Она посмотрела на доктора Вернера.
– У меня замечание по происходящему процессу. Эрнест делает именно то, для чего мы здесь собрались, – рассказывает о своих самых сокровенных чувствах к пациенту, – а его за это сравнивают с землей. Что это вдруг?
– Верно, верно! – отозвался доктор Вернер. Его серо-голубые глаза блестели, он явно наслаждался этим бунтом, этим зрелищем, когда его подросшие дети, отложив соперничество,
дружно объединяются в отцеубийственном походе. По правде сказать, доктор Вернер был счастлив. «Боже мой, – думал он, – только представьте себе! Да это же прямо по Фрейду –
первобытная орда буянит здесь на Сакраменто-стрит! – На мгновение он поколебался, не предложить ли группе эту интерпретацию, но передумал. – Дети к этому еще не готовы. Может быть, позже».
Вместо этого он ответил:
– Но не забывайте: я не критиковал чувства доктора Лэша к Мерне. Какой терапевт не переживал такого по отношению к раздражающему его пациенту! Нет, я не критикую его мысли. Я критикую только его несдержанность, его неспособность держать свои чувства при себе. Это спровоцировало еще один залп протестов. Некоторые защищали решение Эрнеста – открыто выразить свои чувства. Другие критиковали доктора Вернера за то, что он не создает доверительную среду на семинаре, говорили, что хотят чувствовать себя здесь в безопасности, а не уворачиваться от ударов брани и упреков в адрес их терапевтических приемов – особенно если в основе критики лежит традиционный психоаналитический подход, неуместный в нынешних клинических условиях проведения терапии.
Наконец сам Эрнест заявил, что дискуссия стала непродуктивной, и предложил группе вернуться к теме его контрпереносных отношений. Несколько участников рассказали о похожих пациентах, которые изматывают и истощают их, но самым интересным Эрнесту показалось замечание Барбары.
– Это не похоже на обычное сопротивление пациента, – сказала она. – Ты говоришь, что она достает тебя как никто другой и ты раньше никогда так не грубил пациенту.
– Да, это правда, а почему так – я не знаю, – ответил Эрнест. – Некоторые вещи в ней просто выводят меня из себя. Я прихожу в ярость из-за ее беспрестанных напоминаний о том, что она мне платит. Она постоянно превращает наш процесс в куплю-продажу.
– А что, это не купля-продажа? – встрял доктор Вернер. – С каких это пор? Вы оказываете ей услугу, взамен она дает вам чек. По мне, чем не торговля?
– Ну, прихожане платят десятину, но это не делает церковную службу актом купли-продажи, – ответил Эрнест.
– Именно что делает! – не отступил доктор Вернер. – Только эти обстоятельства еще более рафинированные и замаскированные. Почитайте изящный мелкий шрифт в конце молитвенника: нет десятины – в итоге нет службы.
– Типичный аналитический редукционизм – все сводится к базисному уровню, – сказал Эрнест. – Я на него не покупаюсь. Терапия – не коммерция, а я не купец. Я не потому выбрал эту профессию. Если бы дело было в деньгах, я бы пошел куда-нибудь еще – в юристы, в инвестиционные банкиры или в одну из богатых медицинских специальностей типа
офтальмологии или радиологии. Я вижу в терапии нечто иное – можете называть ее проявлением caritas. Я записался в армию пожизненно. И моя служба, волей случая, оплачивается. Но моя пациентка все время бьет меня этими деньгами по лицу.
– Вы все даете и даете, – промурлыкал доктор Вернер своим самым профессионально звучным голосом, по-видимому, смягчаясь. – А она ничего не дает в ответ.
Эрнест кивнул.
– Точно! Она ничего не дает в ответ.
– Вы даете и даете, – повторил доктор Вернер. – Вы даете ей самое лучшее, что у вас есть, а она все повторяет: «Дай же мне хоть что-то, что имеет смысл».
– Именно это я и ощущаю, – уже мягче сказал Эрнест.
Этот обмен репликами прошел так гладко, что никто из присутствующих, за исключением, может быть, самого доктора Вернера, не осознал ни его перехода на завораживающий
профессиональный тембр голоса, ни, кажется, желания Эрнеста уютно укутаться в предлагаемое теплое терапевтическое одеяльце.
– Ты сказал, в ней есть что-то от твоей матери, – заметила Барбара.
– И от нее я никогда не получал много.
– Ее призрак влияет на твои чувства к Мерне?
– С матерью было по-другому. Это я избегал ее. Я ее стеснялся. Мне не нравилось думать, что это она меня родила. Когда я был маленький – в восемь или девять лет, – мне казалось, что я задыхаюсь, стоило матери подойти поближе. Помню, я как-то сказал своему психоаналитику, что моя мать «высасывает из комнаты весь кислород». Мой аналитик все время возвращался к этой фразе. Она стала девизом, главным мотивом моего анализа. Я обычно смотрел на мать и думал: я должен ее любить, потому что она моя мать, но если бы она была посторонней женщиной, мне все в ней было бы неприятно.
– Итак, – сказал доктор Вернер, – мы выяснили кое-что важное о вашем контрпереносе. Вы уговариваете пациентку подойти поближе, но одновременно непреднамеренно подаете ей сигнал «не приближайся». Если она подойдет слишком близко, то высосет весь кислород. И, без сомнения, она воспринимает второй сигнал и примиряется с ним. И позвольте мне еще раз повторить: мы не можем скрыть эти свои чувства от пациента. Скажу еще раз: мы не можем скрыть эти чувства от пациента. Это урок на сегодня. Сколько бы раз я это ни повторял, все равно будет мало. Опытный терапевт не сомневается в том, что существует бессознательная эмпатия.
– И амбивалентность тоже, – сказала Барбара...
Социальные закладки