Записки наблюдателя

[Resod]

С высоты десятого этажа я наблюдаю окружающие дома, укутанные декабрьским вечером. Глядя в светящиеся окна домов, я наблюдаю жизнь людей. Если глаза – зеркало души, то окна – зеркало квартиры.
Но что-то я задержался на краю балкона. Шагаю вперед…и повисаю на веревках. Подтягиваю веревки через кольца спусковых устройств, поудобнее укладываю пятую точку на деревянном сидении. Правила работы промальпа категорически запрещают работу в темное время суток, однако дуракам закон не писан. Кровь из носу, а выполнить запланированную на сегодня работу необходимо.
И вот здесь на высоте 30 метров от самой нижней точки моего тела я встретил себя – под внешней маской уверенности и спокойствия, демонстрируемой более для напарника, затаился банальный страх. Движения тут же утратили свободу, руки так и тянутся к подоконнику. Под воздействием усталости страх еще более усиливается, но обращать на него внимание уже становится некогда – напарник подает лист пенопласта, щедро вымазанный раствором. Кладу его (лист вестимо, а не напарника) на плиту балкона и сильно прихлопываю замерзшими ладонями, да так, что каркас балкона дрожит. Мгновение полюбовался белым квадратом на сером фоне, отдающим в холодный вечер последние остатки квартирного тепла и подтянул привязанный к себе перфоратор.
Сидящие в теплых квартирах перед ЖК-мониторами цените эти комфортные часы и не никогда не думайте повторить то, что является обыденным делом для высотника! Подвешенный на веревках как марионетка, лишенный точки опоры, я борюсь с перфоратором решительно настроенным отбросить меня прочь от балкона.
Но упорство и труд все перетрут и спустя несколько минут я вбиваю в свежие отверстия пластиковые дюбеля – «грибы», «зонты», «гвозди» на слэнге высотников.
К счастью у напарника закончился раствор и у меня есть несколько минут побыть наедине с собой и …высотой. Я разглядываю окна соседних домов и мое внимание привлекает окно с деревянной рамой забранной антикомариной сеткой, грязной от старости. За этой преградой ничего не разглядеть, только тусклый свет пробивается едва. Я пытаюсь представить себе облик живущего там, и мое воображение рисует образ позабытой старушки, сгорбленной, с узловатыми, крючковатыми руками. В бетонной клети, именуемой квартирой, она доживает свои дни, готовит скудные трапезы. Интересно заглянуть в прошлое этой старушки – как она росла, училась, работала, в кого была влюблена? Эта мысль меня увлекла.
Однако мое внимание привлекает вспыхнувшее окно соседствующей от старушки квартиры – современное пластиковое окно, стекло которого украшено вырезанными из цветной бумаги снежинками, изнутри стекло прикрыто опрятной тюлью. Я понимаю, что это детская комната – наверняка там живут веселые дети, окруженные родительской заботой. Честно говоря, от этого окна повеяло такой жизнерадостностью и теплом, что я позабыл о высоте, веревках, которым доверил свою жизнь, болтающемся перфораторе, сражение с которым еще впереди.
Внезапно я осознал, между двумя этими окнами пролегала пропасть – в первом доживало в одиночестве свой век прошлое, во втором росло будущее…
Сеанс философии прекратился также внезапно, как и начался - из окна балкона на котором я работал, уже показался очередной лист пенопласта. И все закрутилось вновь – сверление, вбивание дюбелей, сверление, вбивание дюбелей.
Рабочий вечер высотника продолжался….

[Resod]

О будущем
Мы с надеждой ждём будущего, мол, в нём всё будет иначе, безусловно, лучше и светлее. И оно приходит, «будет» становится «есть», а ничего не меняется. Всё так же вновь происходит «трагикомизм истории» по выражению Николая Бердяева. Мы забываем, что точно также ждали будущего и сотни лет назад поколения людей, возлагая на него красочные надежды, рисуя его в праздничных тонах.
А это будущее - наше мрачное настоящее, которого мы боимся и опять как встарь ждём «прекрасное далёко».

[Люсьяночка]

Судьбу свою рисем сами.Кто словми,кто делами."Нарисуем -будем жить!"

[Resod]

Погода - бархат, ласкающий кожу! Осень - искусный художник, создает уникальную палитру красок. Удивительное, не оставляющее равнодушным сочетание цветов - серость асфальта преходящая в зелено-желтую волну деревьев венчается голубизной неба. Вечером городские дороги, обрамленные частоколом испускающих свет окон, украшаются сотнями красных огоньков - то стальные звери автомобили уносят в своем чреве заложников мегаполиса...

[Stella Artios]

А помнишь запах опавших листьев, оттуда, из детства?... Я помню... Тротуаров видно не было, всё было укрыто жёлто-золотым ковром. Темнела только окраплённая моросящим дождиком проезжая часть. Из-за высокой влажности воздуха запах был очень ощутим, и он был - изумителен! А меня вечно ругали, что я "шаркаю ногами" (туфелек моих им что-ли было жалко?). Они же не понимали, что когда листья поддеваешь, они пахнут ещё сильнее... А ребёнок из-за своего маленького роста лучше взрослых это ощущает.
Ещё я "венички" собирала - тонкие веточки акации, без листьев и таскала их домой, помогать маме "убирать" )))))))... А если порвать пополам вдоль стручок акации, то там внутри, где семечки, можно было "съесть" сладкий сок.

[Batareyka]

Вот уже который день смотрю на это окно и на надпись: "Добавить заметку", и у меня словно ступор..!
Я не знаю что писать. В голове мыслей много и все совершенно разные, на разные темы, но это каша... А ведь ещё вчера я сказала незнакомцу, что голова не чердак, чтоб её захламлять и её надо чистить!
Да... И почему для других голова работает практичнее, чем для себя?
Холодный вечер, а я ещё на работе. Начальник предложил подвезти, но я глянув на "тучу" бумаг тактично отказала. И тем не менее, я сделала паузу в работе: чашечка горячего кофе и блинчик с курочкой и грибами. Этот славный ужин сопровождает шум колёс за окном и уже виднеющиеся звёзды. Тихая музыка прорезается из динамиков. Сделав глоток кофе и закрыв глаза, я мысленно погрузилась в прошлое... Мы были маленькими, беззаботными и совершенно беспредельными и счастливыми детьми! Золотая осень дарила нам кучи листьев, которые, как казалось, были мягче любой перины. Мы прыгали в них с деревьев как в бассейн! А лужи! Это же был просто подарок природы! И чем шире она и глубже, тем веселее!
Улыбка на лице и за ней вопрос: "Что же изменилось? А главное - зачем? Что мешает после той же работы упасть в эту кучу или надеть резиновые сапоги и попрыгать по лужам?"
Благо, не все такие серые офисные крыски, как я и есть человеки, которые умеют расслабляться
Кофеёк допит, блинчик удачно съеден, настроение бодренькие. Смотрю и думаю: "А ведь мои кучи бумаг особо не отличается от осенней листвы ",- и ныряю, как в детстве... )))

[Resod]

За что я люблю выезды в темное время суток? За то, что это удивительная возможность увидеть иной облик города. Например, поздней осенью в час пик, дороги заполняются многочисленным транспортом, стоп-сигналы которых словно горящие угли украшают узкие улицы. В такие мгновения вспоминаешь хайку :
«Весенних дождей пора.
Словно море усеяно огоньками-
Фонари ночных сторожей»
Вот и улицы Одессы усеяны огоньками : красными - предупреждающих стоп-сигналов; оранжевыми – подмигивающих поворотников; желтыми – фар встречных машин. А если повезет занять место у окна автомобиля, то сможешь насладится и парадом светящихся окон, которые в светлое время суток непрозрачны для взора и только вечером растапливаемые изнутри светом ламп, раскрывают свои тайны всякому желающему; получишь возможность усладить взор сиянием витрин многочисленных витрин магазинов, которые нарядившись яркими вывесками, наперебой соревнуются за внимание прохожих.
И когда вырвешься из центра города, оккупированного пробками, оставишь позади железнодорожный вокзал и войдешь в стремительный поток автомобилей на скоростной трассе, то через несколько мгновений по левой стороне за полем ипподрома встанут плечом к плечу приземистые многоквартирные дома, на едва видном в темноте фасаде которых горят квадратики окон – десятки светящихся разными цветами огней. А из-за широких плеч этих домов, с Фонтанской дороги заглядывают на скоростную высокие новострои…

[Resod]

Порой так надоест скука дежурки – бормотание телевизора, напряженно изогнутые трубки оперативных телефонов, готовых дернуться от входящего звонка и разораться пронзительной трелью, подмигивание заряжающихся радиостанций, мерный бег стрелок настенных часов, и едва слышное в ночной тишине поскрипывание старенького компа – что взмолишься неизвестным богам и краешком сознания отмечая кощунственность этих мыслей, возжелаешь выезда. Любого, пусть даже самого безобидного, но чтобы оставив позади хрупкий мир дежурки мчаться под сиреной по улицам ночного города, игнорируя педантичные светофоры, подрезая редкие автомобили. Чтобы краем глаза отмечать красоту городских улиц, бъющих светом сквозь паранджу ночи и слушать сжатые инструкции старшего смены, что вполоборота повернувшись на переднем сидении наставляет нас на соблюдение техники безопасности. И на месте ЧП, вываливаясь из тесной «газели», отрешиться от личностных переживаний и тоски по несбывшемуся и работать – пилить упавшее на проезжую часть дороги дерево, засыпая мягкими стружками грязный асфальт или скользить по веревке с крыши многоэтажки чтобы войдя в окно открыть двери неосторожному жильцу, или быть может, орудуя тяжеленной махиной гидроразжима грызть искореженный метал автомобиля, скрывающего водителя…
И в эти моменты так понятно и ясно звучат слова Экзюпери: «Быть может, потому-то все в мире сейчас трещит и шатается. Каждый страстно ищет веры, которая сулила бы ему полноту души. Мы яростно спорим,слова у нас разные, но за ними - те же порывы и стремления. На разделяют методы - плод рассуждений, но цели у нас одни. Так чему же тогда удивляться. Кто в Барселоне, в подвале анархистов, встретясь с этой готовностью пожертвовать собой, выручить товарища, с этой суровой справедливостью, ощутил однажды, как в нем пробуждается некто совсем новый, незнакомый, для того отныне существует лишь одна истина - истина анархистов. А кому довелось однажды стоять на часах в испанском монастыре, охраняя перепуганных коленопреклоненных монахинь, тот умрет за церковь»

[Resod]

Лучшее время для небесных наблюдений – вечер, когда уходящее солнце снизу-сбоку освещает облака, странствующие из края в край. В такие минуты душа успокаивается, и ты спокойным взглядом следишь за работой небесного архитектора, возводящего воздушные замки из облаков. Солнце, с ловкостью опытного художника, мазками лучей украшает холст неба разнообразными красками, но уже близок момент, когда неведомая красавица зацепится звездным ожерельем за растущий месяц и мерцающие бусинки расплескаются по темно-синему полотну…

[Resod]

Облачное февральское утро. Типичная одесская зима – бесснежная, теплая.
За окном старый орех, весь покрытый пятнами и рубцами. Он по обыкновению привлекает птиц.
Вот жизнерадостной трелью оглашает серый городской двор синица. Какие у нее заботы – порхает с ветви на ветвь. Где-то вдали, со стороны шоссе послышался вой сирен. Пульс города бешено выплясывает некий аритмичный и сумасшедший аккорд.
А за окном – птичьи трели, воркование голубей, кормящихся выброшенной кем-то буханкой хлеба, карканье ворон.
Мое внимание привлекает дятел, который стремительно занял ветвь ореха. Ни секунды не отдыхая после перелета, трудолюбивая птица принимается за работу. Я поневоле залюбовался этим зрелищем – зависая подчас в самых неудобных положениях, дятел методично обстукивает ветку, словно механизм, ритмично, без отдыха. Разносящийся окрест стук сравнимый человеческим разумом разве что с пулеметным стаккато, привлекает внимание двух празднолетающих воробьев.
С жизнеутверждающей трелью они садятся вблизи работающего трудяги дятла и словно говорят ему: «Эй! Бросай работу! Хватит трудиться! Глянь какое утро!» Воробьи скачут вокруг, удивляясь ему, беспрестанно разговаривая на своем языке: «Ну, нельзя же столько работать! Вот чудак!»
С укоризной взглянув на повес, дятел продолжал трудиться. В его движениях мне ясно виделся укор. Дятел словно пел гимн труду, в каждом его движении виделось радостное чувство тяжелого, но нужного труда. Воробьи продолжали посмеиваться над неутомимым дятлом.
Городской шум постепенно достигал нашего тихого района, навязывая властно свой ритм. Город призывал жителей к напряжению нервов, к обезличивающей суете. Вдали набирал силу мерный шум потока машин. Сквозь этот шум я слышал птичьи трели. За окном покоился старый орех, привлекающий по обыкновению птиц…

[Resod]

Природа – эталон цвета. Самые яркие, самые полные цвета только в явлениях природы. Я лежу на ковре из живой травы, в котором целый мир, невидимый взору, двигается как отлаженный механизм – то черные до жути муравьи деловито передвигаются по скрученным судорогой, засохшим листьям каштана и тополя, часть из которых изъедена до похожести на дамскую вуалетку, то другие, неизвестные мне насекомые устремленно прокладывают маршруты через буреломы растительности. И ощущая под собой теплоту земли, я гляжу вверх - на скользящую над землей, едва видимую паутину, на танцы бабочек и выше, в небо идеальной голубизны, где белоснежные, густые облака по воле небесного архитектора выстраиваются в замысловатые конструкции. А сбоку от меня тянутся к небу, словно желая сорваться ввысь к облакам, тополя - их остроконечные листья по воле дирижера ветра двигаются мельтешащей рябью, издали похожей на рой зеленоватых насекомых. Низкорослые каштаны, потеряв надежду прикоснуться к небу, печально опустили листья, покрытые ржавыми пятнами...

[Resod]

Все, хватит! Я выключаю телевизор, ошеломляющий меня сплетнями, слухами, водопадами компроматов и реками лжи, соблазнительными образами красивой, но искусственной жизни. Я освобождаю свой ум от власти дирижера, прячущегося в плоском экране телевизора.
И тут же ко мне возвращается способность видеть и слышать ту настоящую жизнь, которая каждый миг разворачивается вокруг нас удивительным действом – потрепанный орех за окном, что раскинул ветви, балансируя, чтобы не упасть на землю от старости; едва видные глазу паутинки, пульсирующие спрятанными в себя частичками солнца; жизнерадостная трель птиц…
Наконец, заваренный чай, сдобренный щепотью мускатного ореха, возвращает мне обоняние, и я начинаю чувствовать запахи, они живут своей жизнью и каждый из них пытается что-то сказать мне, открыть тайну своего происхождения…
Только теперь, когда ум свободен от шума, когда волны страстей на время поутихли можно приниматься за работу и воплощать собравшиеся строем мысли в точные и звонкие слова.

[Resod]

Никогда не перестану удивляться тому, что какой-нибудь пустяк вроде прилетевшего черт знает откуда запаха, или оброненного кем-то слова, или просто забытого действия вдруг может отослать нас в прошлое так легко как машина времени из фантастического рассказа. И это прошлое предстает так явно, так зримо, вовлекая все чувства в глубокое переживание некогда свершившегося, что теряешь ощущение реальности и полностью отдаешься потоку воспоминаний.
И даже нерегулярно совершаемая уборка в квартире, наполняющая помещение запахом разогретого пластика пылесоса может услужливо предоставить мне возможность совершить вояж в прошлое - в канун нового года, дни которого наполнены предпраздничной суетой, ожиданием чего-то веселого и доброго, что навсегда войдет в жизнь и озарит светом повторяющиеся будни. Именно в эти дни и был куплен и опробован новый пылесос и теперь его запах надолго будет проводником в мир ярких впечатлений...
Или крем после бритья, которым последний раз я пользовался несколько лет назад, как раз во время событий, томившими мое сердце сладкими надеждами и ожиданиями, но которые закончились так, как и должны были, когда в пряжу человеческих отношений вплетается нить расчета и холодной игры одного из участников. Но разочарование не довлеет надо мной так, как очаровывают разбуженные, забытые сердечные звуки в ритме светлого адажио. И поэтому, втягивая в себя запах, исходящий от крема, я отдаюсь увлекающим меня переживаниям...

[Resod]

...еще менее получаса назад на жестких солдатских койках мы созерцали обрывки неясных снов, а сейчас мокрая от утреннего тумана действительность вобрала нас в себя без остатка. Сейчас центральным стержнем нашей действительности есть изувеченный труп женщины средних лет, расколотой надвое парапетом козырька в результате падения на него с высоты девятого этажа. И странное дело - размещая останки самоубийцы в черном полиэтиленовом мешке, сдержанно напоминающем нам о скоротечности всего земного, я не испытываю того ужаса, который охватывал меня в подобных ситуациях еще некоторое время назад. Странным образом виденное тогда и сейчас суммируется в ясном и глубоком понимании необходимости принимать такие вещи трезвым умом, не давая спящему в недрах подсознания страху смерти овладеть мной. Ко мне приходит четкое понимание - смерть неизбежна, это данность, которую мы не в силах изменить, ибо человек хрупок, его тело подвержено разрушению, а значит нечего рефлексировать по этому поводу. Остается лишь дать волю зрелому восприятию действительности, что подсказывает мне - именно по причине конечности жизни следует переживать каждое мгновение полно, глубоко, ярко, не позволяя себе злобы, зависти, страха, уныния...
Я внезапно вспоминаю слова Александра Грина и гляжу на них иначе, чем в подростковом возрасте, когда впервые прочитал их: "Мы не знаем, и никогда не узнаем, что нас ждет за последним вздохом. Так или иначе - ты живешь. Так или иначе - неизбежно умрешь. Есть ли смысл бояться неизбежного? Hаоборот, именно поэтому следует жить разумно, смело и весело, как то подобает человеку. Hа удар отвечай ударом, на улыбку - улыбкой. В любви и в дружбе иди до конца и все, что не оскорбляет других людей, позволяй себе в полной мере. Гордо живи и бестрепетно умирай!»
Это внезапное осознание, словно ожидаемое буддистами сатори, переворачивает мое видение мира, и теперь вид разрушенного человеческого тела напоминает мне о необходимости полноценной жизни....

[Resod]

Нет ничего лучше, чем проснутся задолго до пробуждения большого города, в самом его сердце. С чашкой свежезаваренного чая, украшенного солнцем лимона, выйти во двор Старой Одессы, где все дышит историей – и старый фонтан, давно онемевший, ныне служащий барной стойкой пивнующей молодежи, и постамент памятника вождю мирового пролетариата, покинутый, брошенный, ибо гипсовый вождь уж давно пылится в подвале соседнего дома, и старые дома, сонно смотрящие во двор непрозрачными окнами – и если успокоить сумятицу в мыслях, достичь равновесия, то все-таки можно поймать тот неуловимый миг, когда городские дороги еще молчат, но в невесомую долю секунды пробуждаются и наполняются шумом снующих автомобилей.

И спустя пол-часа сидя на переднем сидении оперативного автомобиля обозревать проплывающий за стеклом просыпающийся город. Катится по широкой Успенской, и пересекая одну за другой улицы, подниматься вслед за дорогой задирающейся вверх.

И напоследок по Пушкинской, под низко нависающими платанами в сторону Думской, где совсем неслучайно Пушкин стоит спиной к властному дому. И чем ближе к Думской, тем ниже нависают платаны, склонившись подобострастно к курсирующим автомобилям обитателей властного дома.

[Resod]

В профессиональной терминологии системы коммунального электротранспорта существует такое понятие как «граница нулевого рейса». Сейчас не суть важно, что оно обозначает у водителей троллейбусов. Важно, что под это понятие вполне подходит и та грань, которая отделяет жизнь от смерти – «нулевой рейс» как рейс в никуда, в смерть…

Эта пресловутая «граница нулевого рейса» так часто незримо проходит близко, что рукой подать. Порой мы даже и не догадываемся как близка она…

Сотрудникам служб спасения часто приходится вытаскивать людей с этой грани. Однако чтобы вытащить человека «оттуда» нужно самому встать на эту грань. Но это не столь важно. Более всего важно другое – еще пару мгновений человек носил имя, был любим и любил сам, строил планы, мечтал, думал, курил, разговаривал по мобильному телефону и в одно мгновение, пересекая равнодушную к нему «границу нулевого рейса», оказывается обезличенным. Теперь он не более чем цифра в оперативной сводке, теперь он «труп» – ужасное и жесткое слово, режущее слух своей мертвостью.

Слушая своего товарища, с профессиональной безразличностью рассказывающего о недавнем выезде на ДТП – о том, как ему пришлось разрезать искореженный автомобиль, чтобы облегчить доступ судмедэкспертам к «трупу», я невольно вспоминаю слова героя одного фильма: "Со мной исчезнет целый мир, а миры не исчезают так, между прочим!"

[Truly]

Высота, ночной город, окна, огни, будущее... Просторные у тебя виды на работе!)) Складно пишешь, Володя. И книги правильные читаешь, что хорошо известно из других тем. Наверное, поэтому, даже среди опасных трудов, тебя хватает на то, чтобы успевать замечать красоту и подумать о многом - не суетном. Могу подбросить историю.

  Показать скрытый текст

Записки наблюдателя :)

Один мальчик с детства хотел строить высокие здания. Непонятно, откуда возникла такая тяга у малыша из дворика в кольце малоэтажек. Но, казалось, он совсем не боялся высоты, чем пугал и удивлял маму. Юрко и быстро лазил по пожарным лестницам и голубятням, и отчаянно спрыгивал с крыш в поисках сквозных ходов через проходные дворы старого города. А когда он подрос, то стал вычитывать о первых небоскрёбах Америки всё, что только мог найти в ту древнюю эпоху, когда интернет ещё не пробрался в каждый дом.

Над ним подшучивал дядя-строитель: "Не всё так просто, малый! Проблема высоких домов – не метры в небо, а ветер на верхних этажах. Вот придумаешь, как бороться со сквозняками, тогда поговорим". И мальчик увлёкся физикой, математикой. Полюбил ветер и английский язык. А потом - девочку.

Они гуляли по ночному городу, играя в "ни слова на русском". Часто в конце прогулок залазили на крышу редких в низкорослом центре девятиэтажек и целовались на ветру, глядя в ночь, на море. А утром приходили в школу с обветренными губами и ломотой в ногах.

Когда мальчик стал студентом, пришлось выбирать, оставаться ли в родном городе или уезжать с семьёй в заграничный мегаполис. Мегаполис был давней семейной мечтой о счастливом будущем. Там ждали университет и широкие возможности. Он позвал девочку замуж, хотел соединить две мечты - из прошлого в будущее. Но девочка была ещё школьницей. Оставалось выбрать свободу в порыве к высотному миру. Это казалось верным всем, даже девочке. Свобода ведь тоже - как ветер! Трепетное ожидание небывалых перемен. Зовущий простор, до горизонта наполненный вибрирующим воздухом.

Семья мальчика эмигрировала почти сразу, как отпраздновали новый год. Перед отъездом они с девочкой жгли бенгальские огни на крыше новой высотки. Она была самой высокой из всех, где они бывали. Девять этажей остались в прошлом. С новой крыши не было видно моря. Всего лишь густо заселённый спальный район. Он смотрелся сказочно, как и вся будущая жизнь: чужие окна, и непреодолимо влекущий свет множества альтернатив…

Через 9 месяцев после отъезда мальчик погиб. Вылетел с высокой автострады, будучи пассажиром в машине. В его провинциальном городе до сих пор нет таких дорог.

Прошло много лет. Мальчика помнит мама. Она изредка пишет и звонит девочке, которая с тех пор позврослела и, наверняка, изменилась. Но любовь к высоте и ветру по-прежнему с ней. Они иногда молчат, втроём... О мальчике, который с детства хотел строить высокие здания.

[Resod]

Замечательная история и написана красиво
Спасибо, Труля

[Resod]

Как жаль, что я не художник, ибо только созвучие красок на холсте способно передать очарование осени: ковер из опавшей листвы, что день за днем покрывает истертый колесами и подошвами асфальт; почти облысевшие деревья, что льнут к сгорбившимся под грузом вечера фонарям, словно намереваясь согреться...
Как жаль, что я не музыкант, ибо слова бессильны передать едва слышный звук падающих листьев - они скользят вниз, а остающиеся до поры на ветках их собратья пытаются их схватить, удержать от падения на мертвый асфальт - и возникающий при этом звук примешивается к шепоту редкого ветра...

[Resod]

Прыгать в открытое море, полагаясь на волю своенравных волн, страшно - выплывешь аль нет? Но если под тобой палуба идущего ко дну корабля, то выбора не остается. Остается лишь положиться на свою способность держаться на воде, надеяться на удачу и верить в благость посылаемых Господом испытаний...