Литературный конкурс «Одесские рассказы» памяти Исаака Бабеля

[Intellekt-forum]

Общественная организация Интеллектуальный форум г. Одесса и Публичное акционерное общество Акционерный банк «Пивденный» объявляют о начале литературного конкурса «Одесские рассказы» памяти Исаака Бабеля.

Условия конкурса:
- позитив (как всегда)
- соответствие тематике "Рассказы о жизни современных одесситов"
- от одного участника конкурса не более 3 работ
- объём: одна работа не более 15 тысяч знаков с учётом пробелов
.

Председатель жюри:
Галина Георгиевна Владимирская – главный редактор журнала «Фаворит»

Члены жюри:
Анна Костенко
Игорь Потоцкий
Александр Дорошенко


1 премия - 1500 гривен
2 премия - 1000 гривен
3 премия - 500 гривен

Работа победителя конкурса будет опубликована в журнале "Фаворит".

Работы принимаются до 18.00. 25 августа 2013 года в данной теме, или на электронный адрес
e-mail: [email protected]

Награждение победителей конкурса состоится 30 августа 2013 года в 18.00.
О месте подведения итогов конкурса будет сообщено дополнительно.

[Intellekt-forum]

Краткая биография
Бабель Исаак Эммануилович (1894—1940), писатель.

Родился 13 июля 1894 г. в Одессе в семье коммерсанта.
Окончил Одесское коммерческое училище, где овладел несколькими европейскими языками (свои первые рассказы Бабель писал по-французски).
В 1911—1916 гг. учился на экономическом отделении коммерческого института в Киеве и параллельно поступил на четвёртый курс юридического факультета Петроградского психоневрологического института. В Петрограде будущий писатель познакомился с М. Горьким. «Я всем обязан этой встрече», — писал он позднее. В журнале «Летопись» (1916 г.) Горький опубликовал два бабелевских рассказа, которые были благожелательно встречены критикой.
Публицистические статьи и репортёрские заметки Бабеля, появлявшиеся в прессе в 1918 г., свидетельствуют о его неприятии жестокости и насилия, порождённых революцией. Весной 1920 г. с журналистским удостоверением на имя Кирилла Васильевича Лютова он отправился в Первую конную армию С. М. Будённого, вместе с ней прошёл по Украине и Галиции.
После перенесённого тифа в ноябре 1920 г. Бабель вернулся в Одессу, а затем жил в Москве. В журналах и газетах регулярно печатались его новеллы, составившие впоследствии два знаменитых цикла — «Конармия» (1926 г.) и «Одесские рассказы» (1931 г.).
«Конармия», в которой парадоксально соединились романтическая патетика и грубый натурализм, «низкие» темы и изысканность стиля, — одно из самых бесстрашных и правдивых произведений о революции и Гражданской войне. Характерная для прозы этого времени «заворожённость» автора происходящими на его глазах эпохальными событиями совмещается с трезвой и жёсткой их оценкой. «Конармия», переведённая вскоре на многие языки, принесла автору широкую известность — в середине 20-х гг. XX в. Бабель стал одним из самых читаемых советских писателей и в СССР, и за рубежом.
Критик В. Б. Шкловский в 1924 г. отмечал: «Вряд ли сейчас у нас кто-нибудь пишет лучше». Заметным явлением в литературе 20-х гг. явились и «Одесские рассказы» — отмеченные лиризмом и тонкой иронией зарисовки одесского быта.
20—30-е годы были в жизни Бабеля периодом постоянных разъездов. Он много путешествовал по стране, часто выезжал в Европу, куда эмигрировала его семья. Неспособный к конформизму в творчестве, писатель всё хуже «вписывался» в советскую действительность.
15 мая 1939 г. Бабеля арестовали. Подвергнутый серии допросов, он «сознался» в том, что готовил террористические акты, являлся шпионом французской и австрийской разведки.
Расстрелян 27 января 1940 г. в Москве.

[Intellekt-forum]

Дополнительные три подарка (книги) для участников конкурса "Одесские рассказы" предоставляет матушка Серафима и желает всем творческих успехов.

[Intellekt-forum]

Друг и бизнесмен Интеллектуального форума предоставляет три подарка для участников конкурса.

[Intellekt-forum]

Увидеть Одессу и жить дальше

Рассказики

Они уехали, а мы остались. Они написали книги, в которых поведали миру о том, как им сначала было плохо, а потом стало хорошо. Они страдали, боролись, мучились от ностальгии.
А мы? Мы, которые пили с ними шампанское на перроне, разбивали бокалы и плакали, глядя вслед уходящему поезду? Мы точно знали, что расстаемся навсегда.
Впереди были девяностые. Нам тоже было плохо. Нам стало хорошо?
Потом они стали возвращаться. Дня на три. Максимум на неделю. Заглянут в родной двор, договорятся об уборке могил на кладбище, выпьют рюмку водки или стакан чаю. И через слово повторяют, как они скучают по дому.
Ладно, мы не в обиде. Они не виноваты, что уехали. Мы не виноваты, что остались.
Главное, мы живы.

[Intellekt-forum]

Дядя Шура

Рассказик первый

Дядя Шура – это мой родной дядечка. С маминой стороны. Фима - старший, мамуля - средняя, а Шурик – младший. Был еще самый младший братик – Чалик, но он умер еще до войны.
Дяди Шурина жена – тетя Мара, пышнотелая кудрявая красавица с очаровательной улыбкой, много лет болела гипертонией. Ей становилось все хуже и хуже, но она продолжала работать библиотекарем в художественном училище, только сняла сережки и обручальное кольцо на случай, если упадет на улице.
Дядя Шура ее обычно встречал, но в один из дней не встретил, и кто же удивится, узнав, что именно в тот день она и упала на улице. Он ждал ее допоздна, потом начал искать по больницам и нашел совсем рядом с домом - в Еврейской.
Тетя Мара умерла через пять дней, не приходя в сознание. Мамуля, которая просидела возле нее все эти пять дней, с какой-то странной, врезавшейся мне в память улыбкой, как-то обмолвилась, что, наверное, Марочка вообразила себя младенцем, потому что все время сосала палец. Похоже, что маме было стыдно, как будто она подсмотрела что-то запретное.
Дядя Шура, которого мучило чувство вины, поставил жене памятник из белого мрамора, за которым ехал куда-то, где его добывают. Он и площадку вымостил мраморными плитами, и скамейку мраморную поставил, чтобы лить слезы не стоя, а сидя.
Семнадцать лет он делал это регулярно, сначала один, а потом с интересной женщиной Тамарой, которая без памяти дядечку полюбила. Он ее тоже полюбил, хотя скорее с памятью, чем без памяти, сделать это без оной помешал великовозрастный, высокоинтеллектуальный и страшно нудный Тамарин сынок. Делить маму с посторонним дядькой ему было западло.
Через семнадцать лет после смерти законной жены дядя Шура с единственной дочкой Таней, зятем Илюшей (по сравнению с которым Обломов просто живчик) и внуками Марочкой и Кирюшей отбыли на историческую родину, а его гражданская жена отвалила в Штаты. Естественно с ненаглядным чадом, которое перед отъездом популярно объяснило мне, что города не живут вечно, вот Троя умерла и Одесса умерла, и делать здесь абсолютно нечего. В Америке он долго не мог найти применение своим гениальным мозгам, и я очень надеюсь, что выражение снисходительно-высокомерной жалости навсегда покинуло его холеную мордуленцию. Хотя, в конце концов он очень даже неплохо устроился. И, пожалуйста. Мне что, жалко? Не такая уж я вредная.
Дядечка в Израиле тоже совсем неплохо устроился. Поселился в Акко, каждое утро купался в море и кушал жареную скумбрию, которая тоже эмигрировала в Израиль. Впрочем, нет, это она оттуда в Черное море мигрировала, пока турки не перекрыли Босфор с Дарданеллами. А может турки и не причем, а мы сами, гады, родное море так испаскудили, что любимая наша скумбриечка к нам ни ногой. В смысле, ни хвостом. А вы помните, как пахнет скумбрия, когда ее свеженькую жаришь на постном масле? А соленую помните? А холодного копчения? А горячего? Ой, вэй, не будем о грустном.
Будем о веселом. Дядя Шура тут же вошел в совет ветеранов войны и при всех орденах вышагивал на день Победы по улицам Акко во главе колонны наших старичков-фронтовичков, которым в Израиле и почет, и уважение, и пенсия человеческая. Что–то я опять о грустном. Тем более, что у дядечки отказали почки.
Правда, до этого он успел побывать в Одессе, жил у меня и сказал, что я ухаживаю за ним не хуже его Танечки. Танечка, между прочим, поселилась не в Акко, а в Беер-Шеве. К приезду дяди Шуры мой собственный муж по просьбе моей собственной мамы собственноручно выдраил и тети Марин памятник, и площадку, и скамейку, превратившиеся вновь из серомраморных в беломраморные.
Дядечка на чистоту территории внимания не обратил, поднял на память лакированный каштан и уехал, предварительно прикупив фантастически дешевые, на его взгляд, сандалии и одарив меня двумя долларами одной купюрой. Эта счастливая банкнота должна была принести значительно более крупные суммы, но почему-то не сработала, и я ее потратила. Уже не помню на что. Теперь жалею. Терпения мне не хватает, терпения.
Новые сандалии верой и правдой прослужили деде Шуре лет шесть или даже семь. Он в них ежедневно ездил на диализ. Во время которого, в конце концов, и умер. У нас эти лет шесть или даже семь он бы не прожил.
Тамара позвонила на 9-ое Мая из Сан-Диего, спросила, почему это Шурик не поднимает трубку. Пришлось ей сказать.
Таня в Одессу пока что не приезжала. Зато приезжал Илюша, продавивший в Израиле не один диван. Предложение нанять человека убирать тети Марину могилу он проигнорировал, но все же собственноручно навел буквы на памятнике. Черной краской, а не бронзовой, или, не дай Бог, золотой.
Не знаю, есть ли золотая краска, а вот тончайшие золотые листочки я у дяди Шуры видела. Он был лучшим в Одессе альфрейщиком и обклеивал этими листочками всяких там нимф и купидонов с амурами в Оперном театре.
Золотой был дядечка. Вечная ему память.

[Intellekt-forum]

Дополнительные три подарка предоставляет директор Альянс франсез г. Одесса, Представитель Посольства Франции в г.Одесса
г-н Сильвен Бано

[Intellekt-forum]

Настоящее Одессы моими глазами

Что о современной Одессе я сказать могу? Что осталось в ней от той, которой её помнят ещё советские умы? Музыка, литература, немного архитектуры и люди... Люди? Да, люди... Ведь ген Одессы не в людях, а в самом месте. Сужу по себе, по своим близким. Мы переехали из Херсонской области, но после десятка лет, прожитых здесь, наши родственники стали замечать в нас необратимые процессы. Да, это мутация. Человек, заражённый одесским геном, перестаёт видеть серый цвет. Он делит его как минимум на тёмно-белый или светло-чёрный. По каждому поводу образовывается своё мнение, особенно по тем, в которых совершенно не разбираешься. Свои пять копеек, гривну или две вставляешь везде, даже где принимают только доллары. Ты отличаешься от остального населения Украины резко, чётко и бесповоротно. Мы, заражённые и безнадёжно мутировавшие, понимаем друг друга и ставим себя немного выше других. Возможно, причины этого кроятся в истории? Например, Одесса первый в СССР город-герой, её блокада длилась дольше блокады Киева. Каждый из этих и многих других фактов как кусочки собираются в единый пазл нашей гордости: наш фольклор, маринисты и, конечно, юмор. Наша речь, мягкая и плавная, резкой границей отделяет нас от остального русскоязычного населения. Как я рада что не поступала в театральный, где бы сломали мою речь правильностью. Зачастую кажется, что мы все знакомы между собой, о чём красноречиво говорит отсутствие излишней вежливости при начале разговора с незнакомцем. Одесситы ощущают поддержку и взаимопонимание, которые просто витают в воздухе. Мы похожи на одну большую семью, где каждый выполняет свои функции, всем даются роли при рождении и у нас одна мама - Одесса.

[Intellekt-forum]

Моё простое еврейское счастье

Живу на улице Еврейской и шо*? Имею шо сказать, не имею кого слушать. Душа в Израиле, тело в Одессе, так что на равных. Что характерно - люблю свою Родину, правда не пойму за шо. Да и понимать тут нечего - любовь, как и зима в Одессе, непредсказуема и необъяснима. Так вот за любовь. О ней надо только точные, проверенные факты, потому я промолчу. А так, живу размеренно: от кота до работы и обратно. Что хотелось бы добавить - счастья только не хватает. Простого, еврейского. А ведь шо, много надо? Лишь бы ценили как есть, уважали время и чуть-чуть, ну хотя бы капельку, любили. Вроде не много, а ведь не совпадает. По крайней мере сейчас. Совпало только у моего кота. Наглый. рыжий, зато любимый. Пока пишу всё это, чувствую себя не менее как Михаил Жванецкий в молодости. Может так же прославит меня эта зарисовка и я с концертами исколесю половину бывшего Советского Союза, вернусь на Родину знаменитой, гордой и навсегда покорённой только одним городом - моей Одессой.

Так в чём же оно - счастье? Пускай не простое еврейское, а сложное славянское. Невозможно быть несчастным всё время, начинаешь биться о лёд непонимания и равнодушия, как рыба. Искать надо повод для радости в мелочах и Одесса их всегда предоставляет. Подкидывает, как игрушки, чтобы не заскучать. Вот так за шагом шаг и сложиться из кусочков сначала маленькое, потом побольше и в конце самое большое счастье - не зря прожитая жизнь!

*шо - не ошибка автора и не его безграмотность. Автор считает что этим он подчёркивает народность данной зарисовки.

[Intellekt-forum]

Что на всё это сказал бы Исаак Бабель

Примечание автора

Узнав, что сам Исаак Бабель шёл в разрез с советской действительностью, осуждал жестокость и насилие, я поняла, что его личность и моральные устои мне близки. Его позиция нашла отголосок в моей душе. Искренне надеюсь правильно, с моей точки зрения, предугадать его мнение по поводу происходящего на его Родине в настоящем.

Чем наше настоящее по сути отличается от ситуации в Стране Советов 30-х годов? Да всем. У нас нет высшей степени наказания - расстрела. Официально. У нас свобода слова. Официально. Свобода выбора. Опять таки. У нас не ведутся преследования и допросы с особой жестокостью. Хотя новости гласят... Я считаю, что основное отличие в масштабах. И дело не в размерах страны. Подобные прецеденты измерялись тогда тысячами, а стали - десятками. В остальном не вижу резкой разницы. Её и не может быть - люди ведь остались те же. Изменилось название, а не суть. Всё меняется, ничто не исчезает - ведь правда! Конечно и положительные тенденции наблюдаем - общая образованность населения возросла, рождаемость стала увеличиваться, а значит люди стали во что-то верить! В своё личное завтра.

В нашей сложной и неоднозначной действительности главное постараться быть не только суровым наблюдателем, но и посильным участником. Я против жестокости и принуждения во всём. Именно это не позволяет мне трезво оценивать происходящее. Я закрываю глаза, когда вижу собачьи бои, детскую жестокость, безграничную власть чиновников и многое другое, потому какой из меня комментатор событий? У меня лучше получается быть участником прекрасных событий. Ведь они происходят! Это и возрождение украинской самобытной культуры, и книжные ярмарки, и литературные вечера и многое другое. Это происходит, но люди хотят знать и слышать больше негативного. Я не пытаюсь уйти от действительности, я только хочу сделать ей добрее.

[Intellekt-forum]

Генеральный консул Румынии в г. Одесса г-н Эмил Рапча учреждает дополнительные денежные премии:
- 500 грн.
- 400 грн.
- 300 грн.

[синяя птица]

Инна Ищук


Поселившись в самом ядре Молдаванке, бандитском райончике, где в свое время Бабель снимал комнату, мне только оставалось записывать увиденное. Не спорю, времена изменились, как и сам район. Лет 50 назад в дворике было три наливайки. Тетя Лора держала даже кафе «Минутка», куда шли со всех окрестных домов пропустить шкалик. Сейчас же клиенты грохочут по вибрирующей железной лестнице за более крепким зельем. Его везут пароходами из Латинской Америки в Одессу, скрывая в тайниках, например в печах, пущенных на металлолом или в брикетах, запрятанных в кафеле. Раскрытой контрабанды наркотиков тонны. Но еще больше того, что не нашли. Через агентуру белый порошок распространяется по Одессе, мелкими партиями поступая на Молдаванку.
- Боже как тяжело без дозы, - вздыхает женщина с подбитым глазом у порога магазина. - Тебе то хорошо, - обращается она ко мне. Не надо ничего искать. А я вот день за прилавком отстояла. И половину выручки отдай. – Она затягивается дешевой сигаретой.
Чуть поодаль под деревом сидит маленький грязный сгорбленный человечек. Утром, когда я проходила мимо него, он еще стоял. Одет был в трусы и майку. К полудню устал и уже сидит, облокотившись о ствол. Кто-то принес ему штаны, рубашку, в которых еще сильнее видна его худоба. Рядом сумка с хлебом и консервами. Добрый одесский народ. Сердобольная женщина хлопочет возле него. Пытается расспросить, что с ним.
- Тут болит, - говорит он, показывая на грудь.
- Я звонила в милицию, - говорит женщина, - там сказали, что ничего сделать не могут. А ведь ему плохо. Его, наверно ударили по голове и обокрали.
Начинаем расспрашивать. По слову выуживаем историю. Жил в городе Изюм, были жена, дочка. Возвращался с работы, предложили подвезти на машине. Очнулся, разут, раздет, без денег. Пытался идти домой. Но больше не может. Нет сил.
Как человек, неопытный в таких делах, вызываю скорую. Вежливо объясняю ситуацию. Машина приезжает через 15 минут, как положено.
- Спасибо вам девочки, - укоризненно говорят санитары, выходя из машины и оглядывая «больного». – Мы этого клиента уже два года знаем. Привезем в больницу, он все равно сбежит. Из приюта сбегал. Таких ничего не берет. А нам только работа.
Но мы все равно следим, как «дедушку» усаживают в машину вместе с дарами одесситов.
Больше этот бомж на нашей улице не появляется. Может в самом деле отправили в Изюм. Ведь приют для таких особ закрыли. Содержать их негде.
По дороге на Привоз замечаю еще несколько сущностей. Благо тепло. Растянувшись, спят на асфальте. Другой занял скамейку на остановке. Никто теперь сесть не может, пока не проспится уличный постоялец. Женщина с ребенком на руках, бабушка с костылем ждут трамвая. Но вагоновожатая при всем желании проехать к остановке не может. На рельсах припарковалась Тайота Камри. Сигналы, зов никакого действа не оказывают.
- Мужики есть? – взывает водитель.
Все мужское население без лишних слов и возражений выходит из трамвая и переносит автомобиль с рельсов. Ехать то всем надо. В набитый салон протискиваются люди.
- Если вы двери сломаете, ждать придется еще час, - обещает водитель, - нежнее пожалуйста. Девушка, станьте на верхнюю ступеньку. Вот умница. Ну, поехали.
Два метра едем, 5 минут стоим. Пробка от Привоза до вокзала. Каждый норовит проехать и никого не пропускать. Пешеходы мечутся перед автомобилями. На Привозе о красном светофора почему то забывают, потому что «Мне надо туда, а все остальные подождут».
На рынке на прилавках надписи «очень свежая рыба» и даже «живая рыба».
- А шож вы хотите, шобы она еще шевелилась за такие деньги, - возмущается продавщица. – Даром же отдаю.
Даром пробую капусту из огромных бочек. Возле меня парень с девушкой делают то же самое с огромным наслаждением на лицах.
- Гоните их, это студенты, - слышится возглас.
Но все равно молодые люди голодными не останутся. Впереди молочный корпус с жирным творожком, упругой коровьей брынзочкой, сметанкой намазанной на кисть руки, домашней колбаской с изюминками сала и сладкими медовыми мгновениями.
С огромными сумками добредаю до остановки трамвая. Правда, указателей, что здесь нужно его ждать, нет. Вокруг море цветов, астр, георгинов, роз. Сторонюсь покупателей, которые с удовольствием выбирают дешевые букеты.
- Не загораживайте мне прилавок, - угрожает мне продавщица мелкой утвари.
- Так вы же на остановке устроились! – удивляюсь в ответ.
- А ты не хами! Мы тут все время стоим, - гонит меня торговка.
Благо подъезжает трамвай, куда с напором влетает толпа, унося меня внутрь вагона.


***

Моя остановка предпоследняя - Алексеевская площадь. От ее былой славы, рынка, оживленной улицы осталась хлебная будка, уже закрытая по причине банкротства. В ней продавались вкусные бублики с маком и кунжутом. Рядом строится Алексеевская церковь. Выкупив земли, оборудованные под стоянку, силами настоятеля и богобоязненных спонсоров готовы уже стены и золотые купола. Дело за малым. А пока приход помещается в одноэтажном здании напротив.
- Все удивлялись зачем мне это надо, - разоткровенничался раз со мной священник, - а мне по душе церковная жизнь. Вот в Иерусалим за святым огнем еду. Благодать.
С прошлого в Алексеевском местечке осталась булыжная мостовая. Трамвай гремит, катится по ней. Ее практически не ремонтируют. А автомобилисты предпочитают ехать по булыжнику, чем по просевшему асфальту с ямами и канавами.
Осенью и весной асфальт, словно корова слизала, исчезает с Алексеевской дороги. Не зная броду, не будет ходу. Новички-водители застревают колесами в ямах, которые скорее всего ведут в катакомбы. Вовремя не выберешься, можно и под землей оказаться.
Но яму засыпают постоянно. То щебнем, то гравием, то песочком. Булыжниками закидывали. Все в нее уходит. Вообщем, рот Земли.
На остальные прилежащие дороги и тротуары, понятно уже не сил, ни денег не остается. С плохим зрением обязательно подвернешь ногу. В темноте нужно ступать, нащупывая ногой ровную поверхность. Это тренирует внимательность и не дает расслабляться, так сказать держит в тонусе, когда идешь, усталый с работы. Но тем не менее успеваешь замечать, как переливаются золотом листья кленов в парке, кружатся и падают на землю. Воздух пряный, наполненный ароматами осени, но еще теплый.
- Все бегаешь? – замечает соседка, направляясь в парк, неуклюже переваливаясь, словно утка. – Вот я свое отбегала. Была поварихой. Таскала огромные канны. Грыжу заработала. Слава богу, сейчас на пенсии. Дотянула. Теперь готовлю, стираю, детям помогаю. И еще время есть в парке посидеть.
На воротах во двор снова новый код. Недавно вселившийся хозяин одноэтажного дома в нашем дворе опасается за сохранность своей иномарки. Правда заветные цифры через несколько дней знает вся улица. Раньше приходили за семечками, которыми торговала Бабушка Роза. Сидела у ворот на скамеечке. И насыпала всем тыквенной и подсолнечной радости. Сейчас продают в пакетиках Но семечки в них не такие вкусные и отдают пластмассой. А Роза так жарила, что ароматом пропитывались карманы и долго пахли даже после стирки.
Открываю дверь и сталкиваюсь с орущим малышом. Он хочет выехать на велосипеде на улицу. Но мама не пускает. Мчится навстречу мне, чтобы пресечь попытку ребенка выйти в окружающий мир. Во дворе царит детская идиллия: девочки и мальчики, мал мала меньше играют, бегают, катают машинки. Три мамаши зорко стерегут их, как наседки, пока остальные родители работают или ходят по базарам. Что-что, а традиции двора, как большой семьи свято сохраняются. Никакие баталии и перипетии не могут разрушить устоявшееся мировоззрение одесского дворика. Любимое место посиделок – большая скамейка никогда не пустует вечером. Одно время она поломалась. И соседи дружно собрались деньгами, установив новую и даже покрасив. Дерево, торчащее над ней, начало сохнуть и ронять ветви. Опять собрались и срезали его.
Скамейка – священное место, где вечером устраиваются посиделки. Бутылка и два стаканчика, соленый огурчик, тарелочка с колбаской, и скоро дуэт становится квартетом, секстетом и шумной компанией. Выносится стол и все съестное из кухонных уголков и холодильников перебазируется на улицу. Водки никогда не хватает, ее запивают самогонкой вчерашнего приготовления. Лица красные, добрые, разговор течет рекой. Все тайны навыворот, все двери открываются, и глаза на этот мир тоже….Соседская девочка, на вид лет 9 оказывается 16-летней. Из-за того, что отец наркоман, у нее страшная неизлечимая болезнь. Первому старшему ребенку посчастливилось. Родился нормальным. А вот дочка расплачивается за грехи отца. Именно к ним и ходят по гремящей расшатанной лестнице клиенты, кореша, поставщики.
На первом этаже под ними пожилая мать Любка и взрослая дочка Ольга. Каждое утро Любка отправляется с коляской на поиски съестного в альфатерах - мусорниках. У Ольги двое детей от разных ухажеров. Но из-за ее постоянной пьянки их забрали в Интернат. Однажды вечером, взбешенная парами самогонки Ольга проломила матери голову. Но после пребывания в милиции и принудительного лечения, в ее голове что-то перещелкнуло. Она устроилась дворником в ЖЭК, и ей аннулировали долги за коммунальные услуги. По вечерам из их квартиры подымается нестерпимый тошнотворный запах. Любка разбирает найденные в альфаторе сокровища. И готовит еду из этих объедков.
На самом верху живут поп с попадьей. «Священника», так он именует себя, в свое время выгнали из церкви за чрезмерное употребление спиртного. Он организовал собственный бизнес. Взял лицензию, и как частный батюшка ходит крестить, молить, отпевать. Так что на хлеб с маслом на старости и автомобиль Мерседес он уже себе заработал. Попадья, как все книжные прототипы, имеет вреднющий характер. И пишет кляузы на всех соседей. И всегда всем недовольна. Ее никогда не увидишь на дворовой скамейке. А только выглядывающую с заостренным любопытным курносым носом из окна веранды. Услышав недоброе слово где-нибудь в отдаленном конце двора, она пытается выяснить отношения, впрочем, не спускаясь со своего наблюдательного пункта. А метая едкие фразы врагам через пространство двора. Потому так часто разгораются дикие скандалы, иногда с метанием тарелок и прочих нужных и не очень вещей.
Такую атмосферу двора соседи считают весьма дружелюбной и умиротворяющей.
Несмотря на драки и ссоры, все друг другу доверяют. Не то, что 30 лет назад, когда квартиру нельзя было оставить открытой. Никто не знал, что тихоня Дунька ворует все, что ей попадется на глаза. Как-то тетя Дора, редкая хозяйка и умница нажарила на день рождение толстолобика. Получилась большая кастрюля. Вынесла на веранду. А через 15 минут, посудина исчезла. Где искать, никто не знал. Видеокамер в ту пору не устанавливали. Зато Дунька так наелась рыбы, что аж в больницу попала с отравлением. В следующий раз она ограбила квартиру толстозадой Сары. Дома была только ее семилетняя дочка Мила. Незнакомая женщина попросила девочку дать ей золото для матери, чтобы почистить. Это была подруга Дуньки, с которой они разделили награбленное. После этого она хвасталась соседям, что теперь самая богатая невеста. Но выйти замуж ей так и не пришлось. Когда Дуньку выселили из квартиры за долги и прописали на окраине Одессы, кражи резко прекратились.
- Скажите, а почему вы с нами не пьете? – вопрошает меня полная, как бочка пива соседка с красным, изъеденным морщинами лицом. Мужа ее недавно не стало. Две дочки неофициально выходили замуж, оставшись матерями-одиночками . И теперь вместе участвуют в посиделках.
- Потому что уже не могу, - отшучиваюсь.
- Я 9 месяцев так не могла, - признается старшая дочь Таня, еле проговаривая слова заплетающимся языком. – А сейчас могу.
- Так ты ж кормишь? – спрашиваю.
- Сынок быстрее засыпает, - делится секретом Таня и начинает выть мелодию.
- Сегодня праздник, а где флаги! – вторит ей мать.
- Дура ты, Дуська, - наливает стопку Николай, с соседнего двора. Он всегда не прочь задарма выпить.
- Дура, да! – вспыхивает мамаша, - а чью водку пьешь, мерзавец! Ты мне холодильник починил? Сгорел после того, как ты руку приложил к нему. А в нем как в шкафу теперь крупы храню, ни на что другое не годен.
- А мне обещал мешок сахара привезти! – включается Дора. – Где, спрашиваю.
- А ну уходи, давай, - поднимается на защиту дворничиха, размахивая полотенцем.
- Ша, бабы, разошлись, – Николай пытается найти поддержку у соседа Толика. Но осоловевший парень только зевает, обнимая девушку Наташу.
Все это сопровождается выражениями. Потому как они не матюкаются, а на нем разговаривают.
Крик перерастает в драку. Летят стаканы, тарелки. И наконец, побежденный Николай, в мокрой, пропитанной самогонке одежде, уходит.
На миг настает тишина. Никто не понимает, почему все так быстро кончилось. И снова берутся за стаканы.
На небе рассыпаются звезды крупным горохом. Светит луна, словно просит выключит слепящий ее фонарь. Но он горит всю ночь. И только на рассвете завсегдатаи двора расходятся, чтобы спать мертвецким сном, не слыша будильников, зовущих кого на работу на базар, не отзываясь на крик ребенка. Управляться с делами домашними приходится дежурным во дворе по этому дню. Мало ли что с кем может произойти.








Тайный шкаф

Жители Молдаванки народ свободный, несмотря на то, что именно эти районы считались всегда рабочими. Но никакая работа не закабалит их вольного духа. И всегда находился часок для проявления творчества. У деятельной тети Лоры было свое весьма прибыльное дело. После рабочей смены кладовщицы она уединялась в своей квартире на третьем этаже, устанавливала бидон на умывальник и начинала процесс. Скоро из ее окон выходил манящий запах самогонки, на который сбегались не только жители двора, но и близлежащих домов и улиц. 3 кило сахара, 3 литра самогонки. У тети Лоры она получалась непревзойденная. От нее не болела голова, а тем более желудок, и ссор между соседями было меньше. Такая легкая была рука. Тетя Лора старалась помочь всем, кому делом, кому советом. Встретив меня, женщина очень попросила, чтобы я осветила купленную квартиру. И, правда. По ночам нас мучили кошмары. И даже казалось, что кто-то хочет выгнать нас.
- Там нехорошие люди жили, - раскрыла мне карты тетя Лора, - пили, много бились. Женщину оттуда вынесли. Много всего было. Обязательно позови священника.
После того, как батюшка Алексеевской церкви освятил комнаты, словно светлее стало и все страхи ушли. И стало жить легко и просто.
Жизнь на третьем этаже преуспевающей тети Лоры и дяди Жоржа привлекала взгляды соседей. После того, как супруги обзавелись четырехколесным транспортом, попадья, у которой дела в ту пору шли неважно, решила прекратить процветание успешной предпринимательницы. И позвонила в милицию.
На следующий день к тете Лоре пришли с обыском. Но так как во дворах Молдованки есть всевидящее око и уши, за два часа до их прихода женщину предупредили. Однако вынести огромное количество напитка, бутылок, бидоны и прочие приспособления уже не хватило бы времени.
На этот случай у тети Лоры было свое спасение. Но свою тайну она не открывала никому. И только однажды в разговоре, почему-то поделилась со мной.
Милиционеры, как и предполагалось, ввалились в ее небольшую 25-метровую квартирку, обследовали все углы с пола до потолка. Но ни единой улики не нашли. Все, как будто исчезло по мановению волшебной палочки.
- Ну как же так, - который круг описывал по комнате старший лейтенант, оглядывая себя в зеркало. До этого он вообразил себя автором раскрытого дела с лаврами победителя. Свидетели есть. А улик нет.
- Наговоры все это, злые языка, - только качала головой тетя Лора.
Впрочем, свидетельствовать против нее никто, кроме попадьи, не хотел, потому что самогонка в самом деле у нее была хорошая. Так ни с чем стражи порядка ушли. А уже через полчаса продолжилась бойкая торговля стопочкой. Причем пьяным тетя Лора не наливала. Все должно было быть благородно.
- Вот протрезвеешь, тогда приходи. И тем, кто уходил в долгие запои, отказывала. Это действовала отрезвляюще. И многие брали себя в руки.
За несколько лет до смерти тетя Лора поменялась на первый этаж и там уже открыла свое знаменитое кафе «Минутка» рядом с дворовой скамейкой. Новым жильцам третьего этажа от нее досталась квартира с двухметровыми стенами, теплая, уютная, оборудованная каминном. В стенах были вырублены огромные ниши, в которых можно было складывать вещи, как в гардеробе, кухонную утварь и даже библиотеку. Это значительно экономило место и без того крохотных комнатушек.
- Мы вырубили нишу, - рассказала мне свою тайну тетя Лора, сняли несколько кирпичей, укрепили стену. И там я хранила бутылки, спирт, бидоны. Ну а почему не нашли. Да все очень просто. Вместо дверцы в мой потаенный шкафчик я приделала большое зеркало. И когда надо было что-то достать или положить, снимала его. Но кто же мог додуматься, что там мое зазеркалье.

[синяя птица]

Инна Ищук

Самый цимис

Утром, ни свет, ни заря, Соню Абрамовну разбудил звук стиральной машинки. Через тонкие перегородки хорошо было слышно, как она заскрежетала, набирая обороты и пошла вращать белье соседей.
- Какого беса так рано стирать! – поворочалась под одеялом женщина. Но сна уже ни в одном глазу. Тем более, что сверху сосед Степан снова начал прибивать паркет, мелодично постукивая молоточком. Именно в выходные дни он «заканчивал» ремонт. Но, как известно ремонт – это состояние души, в котором некоторые пребывают всю жизнь.
Чтобы не быть белой вороной, которая ничего не делает и только отлеживает себе бока, Соня Абрамовна начала отбивать мясо. Вчера верная подруга Сара Львовна, работающая в мясном корпусе Привоза, подкинула на отбивные хороший кусочек свинины. На обед должны были прийти дочка с внуками. Усердно отбивая куски, она выстукивала веселую мелодию. Однако сосед стучал громче. Не выдержав состязания, женщина решила пожаловаться подруге на нарушителя тишины. Она вышла на веранду, и обомлела. Общая веревка, протянутая от дома до дома со второго этажа, была полностью завешена простынями и полотенцами. Подруга, подкручивая роликом веревку, пододвинула последний свободный кусок и заняла его своей ночной рубашкой.
- Ты что вздумала! – крикнула Соня Абрамовна, - а мне где вешать?
- Так ты даже не замочила свои простыни, - ответила Сара Львовна, - а мне время не терпит.
- Откуда такая торопь! – поставила руки в боки Соня Абрамовна, - а где уговор: мою половину не занимать? Я зачем половину денег на веревку и ролики давала.
- Ему ж всего полдня сохнуть, - не унималась подруга. Солнце вишь, какое жаркое.
- А я вот сейчас машинку запущу, - пригрозила соседка. – Сымай с моей стороны.
- Не сыму.
- Тогда я сама! – Соня Абрамовна потянулась за простыней.
- Не смей! – крикнула Сара Львовна, - все перепачкаешь своими грязными руками.
- Шо у меня грязные?
- И рот черный!
Соня Абрамовна задохнулась от возмущения и скрылась в комнате. Через минуту она вернулась с ножницами.
- Вот тебе черноротая, - перерезала она веревку. Белье плавно спланировало на крышу пристройки первого этажа.
- Ах ты подлая! – скинула с себя косынку Сара Львовна, - это за все, что я тебе сделала. Вот я Облэнерго расскажу, как ты счетчик скручиваешь.
- А ты самогонку гонишь и всю улицу вдрызг спаиваешь, - кричала в ответ довольная содеянным Соня Абрамовна, - я ментам доложу, где ты бутылки прячешь.
- А ты незаконно веранду пристроила! Я в ЖЭК пойду, вот тебя оштрафуют.
- А ты плиту газовую перенесла.
Соседи с интересом стали выглядывать из окон. Зойка с нижнего этажа выбежала и тоже включилась в спор:
- Да закройте вы свои хлеборезки, у меня ребенка разбудили.
- Ты своим басом его разбудила, - переключилась Соня Абрамовна, - хоть бы пеленки стирала. А то вешает, - вонь идет.
- А ты из мусорки вчера апельсины собирала, – ответила Зойка.
- Да я тебя! – рассвирепела Соня Абрамовна, что раскрыли ее тайну. Пенсии, чтобы полакомиться фруктами не хватало. А тут со склада ящик полугнилых апельсинов выбросили. Как не взять.
Щупленькая Зойка встала в стойку, приготовившись к атаке.
- Не трожь ее, - выдвинула артиллерию Сара Львовна, - я тебе всю харю поломаю.
- Мине? – тыкнула себя в грудь Соня Абрамовна, - да я все патлы тебе повырываю. – И запустила руку в крашенные рыжие волосы, собранные в хвост. Та в ответ стала молотить подругу по голове.
- Давай ее Сонька, - скандировал сверху плотник Степа, отвлекшись от паркета.
- Задай Сара, нечя наших трогать, - поддерживал сосед Петька с противоположного дома.
Сара Львовна схватила чугунную трубу, валявшуюся у двери, и двинула обидчицу. Та как подкошенная упала на земь.
- Сделала ее! – только и сказал Петька и побежал вызывать милицию.
- Убийца, - зарыдала Зойка, выбежав с орущим ребенком на руках, - что стоите, скорую вызывайте.
Милиция и скорая приехали одновременно. К тому времени Сара Львовна обнаружила, что не может пошевельнуть рукой, так ей больно.

Утром Соня Абрамовна пришла в себя в палате. Голова ее была обмотана бинтами, глаз заклеен, как у пирата. Рядом на табурете сидела с рукой на перевязи Сара Львовна.
- Возьми апельсинку, - протянула она, - силы восстанавливает. – Как ты?
- Башка трещит. И не пили же вчера. Че это было?
- Петька со Степаном веревку восстановили. И еще одну сделали. Теперь у нас личные, - поделилась соседка.
- Да ну тебя, - махнула рукой пострадавшая.
- Я тебе еще окна выкрашу, мне краску дармовую подкинули, - продолжала тараторить Сара Львовна, - Самый цимис будет.
- Только ты трубу эту от двери убери, а то в другой раз еще под руку подвернется,- ощупала свою забинтованную голову женщина, простив подругу, как делала это уже много раз.
- Уже убрала, - согласилась подруга, - а твоих внуков я борщом накормила и пирожков своих дала. Отбивные твои пожарила. Мяско то ничего. Я ж плохого не дам. Дочка к тебе в 10 утра придет. Я еще варенье сварю, мне малины принесли.
- А что ментов вызывали? – наконец сообразила Соня Абрамовна, почему соседка так вокруг нее хлопочет. Она приподнялась и внимательно оглядела пришедшую с забинтованной рукой, – донесли значит, - проговорила она - На тебя протокол составили? – посмотрела она испытывающее, и тут же добавила - Узнаю кто, харю намылю.
- И я тоже, - поддакнула Сара Львовна, - мы ж вместе сила!
- Сила! – повторила Соня Абрамовна и запихала в рот дольку апельсина, - самый цимис!

[Intellekt-forum]

НАТАША

Наташа была красотка. Она и сейчас красотка. В этом году ей стукнуло пятьдесят, но больше тридцати пяти не дашь, хоть зашибись.
Первым Наташиным мужем было лицо мелкой кавказской национальности, не то аварец, не то лезгин, короче, горец. Горя с ним она хлебнула немало, и последними её словами, выкрикнутыми при окончательном и бесповоротном расставании, были следующие: «Сдохнешь под забором!». И что вы думаете? Сдох под забором. Не фигурально, а буквально. От передоза.
Вторым Наташиным мужем было лицо армянской национальности, но если горец был таки да с гор, то армянин был с Мечникова. Звали его Витя, он же Витечка, он же Витторио. Двенадцать лет он благополучно просидел на шее любимой супруги, главным его занятием была глажка и выкладывание аккуратными стопочками собственных маечек, трусиков и носочков. Жизнь аккуратиста была омрачена лишь бешеной ревностью роскошного кота Персика, систематически забиравшегося в шкаф с целью обоссать и разодрать в клочья нижнее белье соперника.
Негодующим подругам Наташа объясняла, что она Дева, а у Дев планида такая – нести свой крест.
В конце концов, они развелись, вскоре после развода Витечка воспользовался отсутствием бывшей жены, а также собственным ключом, проник в квартиру и изъял все многолетние семейные накопления. В качестве компенсации за понесенный моральный урон.
Легко автору язвить, но, видимо, кой-какой урон Вите был все-таки нанесен и отнюдь не котом. Во время пребывания на стажировке в Австралии, Наташа познакомилась с мужчиной значительно старше себя, но чрезвычайно интеллигентным, веселым, остроумным и щедрым. Осыпанная комплиментами, шутками и презентами, непривычная ко всяким таким фиглям-миглям, она, похоже, не устояла.
Австралиец, удивительно похожий на панду-переростка, оказался настойчив, пять лет подряд звонил Наташе и слал ей электронные письма. Счета за еженедельные переговоры и распечатки ежедневных e-mail’ов он складировал не менее аккуратными стопками, чем Витторио свои носки. Вся эта документация послужила доказательством долгосрочности и серьезности отношений, и вскоре после развода Наташа сочеталась законным браком с пупсиком Джоном.
«Блин налево, - сокрушалась Ноннка, - все мои подруги свалили, завела себе новую - блондинку с безупречно ровным носиком, из колхоза «Заветы Ильича», и та підманула-підвела! Что же это за страна такая, в которой нормальная баба не может найти себе нормального мужика?!
Да, с нормальными мужиками нынче туго. Был у Наташи ухажер, известный на всем постсовковом пространстве эрудит, который, как только она разрывала узы Гименея, сразу же делал ей предложение, а, между прочим, участвуя в многочисленных шоу, уверял народ в твердом намерении оставаться девственником до конца своих дней.
Когда Наташа разбежалась с Витечкой, отчаявшиеся еврейские родители эрудита срочно вызвали его из столицы нашей бывшей родины с воплем: «Опять упустишь!». И он опять упустил.
В Австралии Наташе достался старый дом – логово холостяка, с восемнадцатью окнами, которые немедленно были вымыты до зеркального блеска, и маленький садик, превращенный её очумелыми ручками в райский уголок. Сосед слева – китаец и сосед справа - португалец только восхищенно цокали языками, когда Наташа волокла с соседней стройки красные кирпичи, чтобы огородить клумбу.
Не думайте, что Наташа ограничилась домашним хозяйством (а также чтением Рубиной с Улицкой и просмотром последних киношных шедевров), она пошла учиться, получила ихний диплом, который присовокупила к тутошнему инязовскому, и работает координатором в организации, состоящей сплошь из добровольцев (как комсомольцев, так и пенсионеров), которые обучают многочисленных эмигрантов австралийскому варианту английского языка.
В её отделе трудится также замотанная по самые брови девушка из Эмиратов, на свадьбу которой летали в эти самые Эмираты всем коллективом, индийская красавица в сари и малайка в чем-то малайском, автор не имеет представления в чем.
В Одессу, невзирая на безумную дороговизну билетов, а также изнурительную длительность пути, Наташа уже несколько раз прилетала. В предпоследний приезд у ее мамы случился инсульт, и Наташа месяц провела в областной больнице на полу у маминой койки. Получила свое удовольствие от нашей медицины.
В этом году она приехала, когда цвела акация, а уехала, когда цвела липа. Ноннка отметила заметно возросшую любовь к Австралии, а также заметно возросшую частоту критических замечаний относительно выщербленности и заминированности одесских улиц, ненавязчивости сервиса и общей неулыбчивости населения.
Вернувшись домой, Наташа сразу же прислала e-mail, озаглавленный «Home, sweet home».
Между прочим, пупсик Джон засадил всю их маленькую улочку акацией. Нюхай себе на здоровье. Только в ноябре. А может в декабре.

[Intellekt-forum]

Рыжая кошка
(Быль)

Светлой памяти моего отца посвящается.

Эта история не выдумана. Она произошла в годы оккупации Одессы в 1941-1943 годах. Мне её часто рассказывал мой отец, Борис Владимирович, в то время 16-летний Борька, остававшийся в оккупированном городе со своей матерью, тётей и бабушкой. Последний раз я услышал её за день до его смерти – мы сидели в гостиной, разговор почему-то зашёл о кошках. Папе тогда стало легче, тяжкая болезнь вроде бы отступила, я радовался улучшению. Потом уехал домой, на другой день не звонил: показалось, что всё плохое позади. А следующей ночью его не стало…
Я почему-то не запомнил, какого цвета была та кошка. Папа и сам, по-моему, плохо это помнил, так как кошки у них в то время были разные, приходили и уходили, сменяя друг друга Однажды он обмолвился, что вроде была она серой, но обмолвился как-то неуверенно. У меня почему-то сложился образ рыжей, точнее – рыже-белой кисы, небольшой, юркой, желтоглазой. А, может, и в самом деле она была такой? Не запомнил я и её имени. Ну, ладно, пусть будет просто Муськой… Ещё я додумал некоторые детали, второстепенных персонажей, диалоги. Но это – право автора.
Была осень 1943 года. Два года Одесса жила «под румынами». Немцев в городе почти не было, румыны заправляли всеми делами. Сейчас много пишут о том, что при них одесситам жилось хорошо и вольготно: еды было вдоволь, оккупанты не сильно зверствовали, мирное население почти не трогали. Не знаю, не знаю… Конечно, когда я слушал рассказы отца об оккупации, были семидесятые-восьмидесятые годы, точка зрения на всё была согласованной и единственно верной. Тогда невозможно было представить «хорошую жизнь при оккупантах». Но… Ведь в те времена люди на кухнях часто говорили совсем неподобающие вещи, иногда даже с малознакомыми людьми. А у нас с папой отношения были доверительными. Уж я бы запомнил, если бы услыхал от него какую-либо крамолу… А так – нет. Были рассказы и про голод, и про то, как румынские солдаты расстреляли возле их ворот какого-то человека; и о выселении их из дома. Вот с этого места, как говорил известный персонаж, поподробнее. А то совсем непонятно пока, причём здесь кошка?
Год назад в их просторную квартиру на третьем, последнем этаже добротного старинного дома в центре города вселился румынский офицер. «Полковник!» - доверительно сообщил юркий сосед. Был этот полковник высок ростом, щеголеват, смугл лицом. Носил маленькие ухоженные усики, благоухал дорогим одеколоном. Ходил всегда в окружении шумной свиты – всяких там денщиков, писарей и прочих лакеев. В тот день он брезгливо осмотрел квартиру, что-то сказал своей свите и уехал. Переводчик из местных разъяснил, что господин полковник будет жить здесь, а вон там и вот тут – он указал на соседние квартиры - будет жить его свита. Всем приказано немедленно освободить свои жилища, разрешено взять с собой личные вещи.
К вечеру Борина семья переселилась в маленькую каморку в подвале этого же дома. С собой взяли вещи, кое-что из мебели.
Прихватили и рыжую кошку. Ну, как прихватили… Кошки гуляют сами по себе, ей просто показали новое «жильё», да и всё. Жили довольно спокойно: во дворе, где обитало высокое начальство, солдаты не дебоширили, не безчинствовали. Конечно, всех повыселяли, позабирали хорошие вещи, посуду; мебель получше перетащили в апартаменты «господина полковника». Было голодно: пайки маленькие, на базаре всё дорого.
И вот, однажды вечером в форточку просочилась Муська, прыгнула на табуретку и бросила на неё кусок мяса, который тащила в зубах. Добротный такой кусище свиной вырезки, вид и запах которой они уже давно позабыли. Посмотрела на всех, явно наслаждаясь произведенным эффектом, довольно муркнула и … выскользнула в вечернюю темноту. Первой сориентировалась бабушка. Она быстро подняла вырезку с табуретки, промыла водой из кувшина, отрезала небольшой кусок, остальное завернула в чистую тряпку, спрятала в буфет.
- Завтра отнесу на рынок, обменяю на крупу и масло, - заявила она, - из маленького кусочка сварим бульон, вот и получится вкусный суп. Соседям, если что, скажем, что обменяли на вещи.
Боре не сильно понравилась такая перспектива: лучше бы нажарить хороших отбивных! Бабушка, словно читая его мысли, строго сказала:
- Жарить мясо нельзя! Холуи господина полковника сразу на запах сбегутся, а не учуют сами, найдётся добрая душа, подскажет. Доказывай потом в сигуранце (румынская контрразведка – авт.), что это не ты стащил мясо с кухни господина полковника!
- А почему ты думаешь, что это с его кухни?
- А кто ещё у нас во дворе жрёт свиную вырезку?
Бабушка, как всегда, была права. Назавтра все с наслаждением ели мясной суп, а потом ещё несколько дней каши, заправленные маслом. Муська появлялась дома редко, и только тогда, когда не было дома полковника со свитой. Приходила днём, отсыпалась, но стоило появиться во дворе автомобилю с румынским офицером, тут же исчезала. Умудрялась выскользнуть так, что даже соседи её почти не видели.
Кошка явно устроила себе охотничьи угодья на барской кухне: ещё несколько раз приносила хозяевам куски мяса, которые бабушка также осторожно расходовала. Но и себя тоже не забывала: стала гладкой, сытой, шерсть лоснилась. Самое главное, что Муська неизменно уходила с добычей на соседний чердак, в сторону от дома, пряталась где-то в одной ей известных закутках, а если приносила мясо хозяевам, всегда появлялась и исчезала совершенно незаметно – словно понимала всю опасность этой «охоты» и для себя и для своих хозяев. Пока что всё было тихо: очевидно, повара и денщики полковника сами хорошо приворовывали барское мясцо и сваливали пропажи друг на друга.
Осень 1943-го стала для оккупантов началом конца, советские войска наступали. Количество продуктов резко уменьшилось, они сильно подорожали, а румыны стали суетливее и растеряннее. Муська всё реже приносила добычу в дом, наоборот, чаще приходила подкормиться к хозяевам. Ей не отказывали, всегда хоть жидким супчиком, но делились.
…Одним удивительно солнечным ноябрьским днём во дворе раздались крики, громкая ругань, а затем и выстрелы. Выбежавшие во двор обитатели дома, в том числе и Боря, увидели как по узкому карнизу пробирается рыжая кошка с огромным куском мяса в зубах. Охотничья удача в этот раз изменила Муське. То ли кусок оказался слишком большим, то ли повар появился на кухне не вовремя, но незаметно уйти кошка не успела. С карниза убежать можно было только на соседнюю крышу, но до неё было ещё далеко. Румынские солдаты безтолково суетились во дворе, изредка стреляли, но довольно вяло – боялись попасть в окна полковничьей квартиры.
Вдруг среди них появился высокий худой солдат с винтовкой в руке. По тому, как он вскинул её к плечу, прицеливаясь, все поняли, что этот не промажет. Грянул выстрел, и прямо перед Муськиным носом взвился фонтанчик выбитой штукатурки. Кошка слегка присела, а потом снова стала пробираться по узкому карнизу, не выпуская кусок из зубов. Румын ругнулся вполголоса и снова прицелился, но выстрелить не успел. Во двор с шумом вкатился полковничий автомобиль. Все бросились встречать хозяина, вытягиваться «смирно», докладывать, из-за чего стрельба. Подскочил высокий с винтовкой, начал что-то быстро говорить, показывая на карниз; очевидно прося разрешения покончить с кошкой.
Полковник сделал отрицательный жест, вышел из машины. Достал свой пистолет и выстрелил четыре раза подряд. Очевидно, он был неплохим стрелком, так как держался уверенно, стрелял быстро и вроде бы небрежно, но это была небрежность профессионала. Однако в Муську он не попал. Пули легли выше, осыпали кошку каменной пылью, но не причинили ей вреда. Полковник выстрелил ещё три раза, и снова неудачно: теперь все пули ушли ниже, раздался звон разбитого стекла. Офицер в ярости крикнул высокому, указав на карниз, где кошка преодолевала последние сантиметры перед соседней крышей со спасительным окном на чердак. Тот успел выстрелить в тот момент, когда рыжая уже переваливалась в заветное окно. Полковник что-то ещё крикнул, но как-то быстро успокоился, махнул рукой и, пошатываясь, побрёл к дому.
Только теперь стала понятна причина его неудачной стрельбы – румын был вдребезги пьян. Зрители быстро расползлись по каморкам, солдаты кинулись к своему командиру, повели в дом. Всю ночь из барской квартиры раздавались звуки какого-то тоскливого веселья: громкая музыка, женские вскрики, звон разбитой посуды.
Кошка появилась через неделю, живая и почти здоровая – только кусочек хвоста оказался отстреленным. Больше она не делала набеги на полковничью кухню, сам полковник стал появляться всё реже, а потом и вовсе съехал, не забыв прихватить все наворованные вещи. В начале апреля город освободили советские войска; наводили порядок, проверяли жителей, как они жили при оккупантах, не сотрудничал ли кто с ними?
В этой суете не сразу заметили, что Муська перестала появляться дома. Её ждали, но тщетно. Так и не пришла больше домой рыжая кошка, кормившая хозяев в годы оккупации. Кто знает, что с ней случилось… Мутное было время, опасное. Тогда не то, что кошки, люди часто пропадали…

[Intellekt-forum]

Тетя Женя

Тетя Женя – двоюродная сестра Ноннкиной мамы. Только мама у Ноннки была красавица, а тетя Женя… ну, не уродка, просто так себе. Причем в молодости – ближе к уродке, а в старости перепрыгнула через так себе и стала вполне ничего.
Ее очень выручал характер – боевой и пробивной. Первое качество пригодилось, когда началась война. Женя заявила своей рыдающей маме, что раз отец старенький, а брат маленький, то Родину пойдет защищать она. И проплавала на «Абхазии» старшиной первой статьи, пока ту «Абхазию» немцы не потопили. Только Женя оказалась непотопляемой и потом много лет ездила в Сухуми на встречи со своими боевыми товарищами.
Пробивная сила пошла в ход, когда тетя Женя приняла решение покинуть Родину, которую так героически защищала. Она работала инженером-конструктором в Черноморниипроекте и, видимо, была посвящена в какую-то страшную военную тайну, потому что ее не выпускали. Тетя Женя забросала Брежнева письмами с изложением своих боевых заслуг, которые дорогой Леонид Ильич не счел необходимым и достаточным условием для выезда.
Впрочем, военной тайной владела, возможно, не она, а ее тишайший супруг Давид, радистом ходивший в загранку. А может даже и не он, а их сын Шурик – судостроитель из Николаева. Боже, неужели всем троим Родина доверила свою великую тайну?
Не дождавшись ответа от Брежнева, тетя Женя уволилась сама, заставила уволиться Давида и Шурика, а также невестку Аню и увезла всю кодлу в Тбилиси. Ходили слухи, что оттуда легче выпускают.
Воспользовавшись временным привалом родственников в Тбилиси, Ноннка с мужем посетила этот прекрасный город. Тетя Женя поселила их не у себя, а у Шурика, где они спали в застекленной лоджии с видом на новый микрорайон.
И не то чтобы тетка попалась негостеприимная, просто как раз во время их визита тети Жениной дочке Сусанне местный кудесник менял историческую форму носа на классическую. Тетя Женя сочла, что с новым носом у Сусанны, уже дважды ею разведенной с предыдущими мужьями, будет больше шансов найти последующего.
Ноннка с мужем даже были допущены к телу выписавшейся из клиники Сусанны. Объект пластической хирургии скрывала марлевая повязка, и увидеть его удалось только через десять лет в Лос-Анжелесе.
Самое смешное, что нынешний муж Сусанны, пакистанец, узрев фотографию супруги с носом, еще не подвергшимся идеологической обработке, очень кричал, топал ногами и взывал к Аллаху. Шнобель в виде румпеля понравился ему гораздо больше переделанного.
Младшая внучка тети Жени от зятя-пакистанца учится в школе для одаренных детей, средняя – от зятя – русского, не хотевшего уезжать, учится на лоера, старшая – от зятя–еврея, отлынивавшего от исполнения супружеского долга, играет на саксофоне в баре для лесбиянок.
Внук от Шурика неоригинален в выборе профессии - он программист.
В конце девяностых Давид умер, и тетя Женя перебралась в дом престарелых. Возникающее в воображении читателя-совка жуткое заведение с санитарами-садистами и какающими-писающими под себя божьими одуванчиками не имеет никакого отношения к месту, где нашла предпоследний приют тетя Женя. На самом деле – это городок с парком, бассейном, концертным залом и прочими радостями капитализма.
Неугомонная тетка внезапно откопала в себе талант художника-примитивиста и выдает на гора один пейзаж за другим. Она пишет исключительно маслом яркие радостные полотна: незакатное солнце, тенистые рощи, пряничные домики, влюбленные пары, пухлые дети, мордатые кошки, добрые песики-барбосики… Холстом и красками ее бесперебойно снабжает родной дом престарелых.
А на границе у нее отобрали ее боевые награды. Бог на одну тарелку не кладет.
Хотя причем тут Бог? Куда делись отнятые у нас ордена и медали?
Вопрос, конечно, интересный.

[Intellekt-forum]

Записки Интуриста

День 8 Любовь

4 утра... 5 утра...
Попытки уснуть посредствам переучета овец, теплого молока и прочих известных мне трюков не увенчались успехом. Терять один солнечный день отпуска на сон – было бы неизмеримым расточительством, и я решила продолжить свои попытки уснуть на пляже.
Быстро собравшись, я вышла на улицу.
Воскресенье. Город спал. Изредка мимо меня проносились машины, пожалела о том, что где-то потеряла визитку такси.
Улицы были совершенно безлюдны. Постояв попеременно на всех углах перекрестка, в попытках остановить машину, я уже было отчаялась, как вдруг, где-то из-за будки с арбузами, улыбаясь и плавно покачиваясь, прямо на меня, выплыла веселая дама неопределенного возраста. То, что прикрывало ее тело, одеждой назвать было уже нельзя. Я догадалась, что сегодняшнее воскресенье началось для нее (судя по ее лохмотьям) много недель назад.
"Ну и шо мы тут гуляем?" - весело спросила дама. Я очень обрадовалась ее появлению, так как жутковатая тишина и безлюдность улиц были похожи на какой-то кошмарный сон.
"Да вот... на море пытаюсь попасть... думаю теперь только пешком. Хотите, пойдем вместе? Помоемся там..." - ответила я.
Дама не утратила чувства юмора: придирчиво оглядев грязь на своем "костюме", она выбрала одно из пятен, бережено потерла его рукавом и, поняв, что попытка не удалась, расхохоталась в ответ, бесстыдно обнажив то, что осталось у нее во рту от зубов.
Было по-прежнему безлюдно, а мы стояли и смеялись.
Насмеявшись вдоволь, дама вздохнула, затем безутешно покачала головой и, сочувственно улыбаясь, глядя мне в глаза, покрутила пальцем у виска.
Я ткнула указательным пальцем себе в грудь и, захлебнувшись на вдохе воздухом, спросила:
"Я? Разве?" – затем, давясь от смеха, продолжила, – "Так и шо? Уже сильно заметно?"
Дама смеялась и, глядя на меня покровительственно, как на несмышленого ребенка, продолжала безутешно качать головой.
Мне совсем не хотелось вновь оказаться в объятиях тишины безлюдной улицы. До конца моего отпуска оставалось еще целых 22 дня, и я, разбираемая любопытством и мысленно воображая "чем это кончится", предложила даме сигарету.
С удовольствием затянувшись сигаретой, дама опустила голову и погрузилась в свои мысли. Какое-то время мы стояли молча... "Валерка..." – вдруг сказала она, не поднимая головы. Мне почему-то стало грустно: очень захотелось достать салфетку и смыть хотя бы пару пятен с ее лица, но я боялась ее обидеть.
"Валерка... а кто это?" - спросила я. Короткий рассказ, рассказанный женщиной с горящими глазами, был бессвязным, но одно было понятно - моя веселая знакомая этим утром влюблена и счастлива.
Я шла на море, с удовольствием вспоминая, как это было, когда я в "последний" раз была влюблена. От этих мыслей даже деревья становились зеленее, чем обычно. И только одно чувство омрачало это утро - моя женская зависть.
Продолжение следует...

[Лиса Алиса]

Одесская коммунальная песня


Мягкий шелест листвы сливался с монотонным шумом близкого города, а веселые солнечные зайчики безнаказанно скакали по оградкам и памятникам одного из самых старых кладбищ Одессы. Были слышны только редкие позвякивания трамвая и жизнерадостное чириканье воробьев. Много лет назад я стоял на главной кладбищенской аллее и с интересом смотрел на старую Одессу. Одессу, которой уже не было, Одессу, заслужившую почти всемирную славу, но отзвуки этой славы дошли до нас только в обрывках остроумных шуток, своеобразных фразах и вечной музыке морского прибоя. В поле моего зрения и слуха попала пара очень преклонного возраста. По крайней мере, так мне казалось. Женщина вырывала сорняки с древней могилки и что-то нескончаемо говорила. Во всех фразах и выражениях угадывалась коренная жительница Одессы.
- Как тебе понравилась вчера эта мерзавка с Привоза?
- Из рыбного?
- Ты что, смеешься? Из мясного. На мои слова, что надо быть дурной, чтобы думать обвесить меня и сунуть тот комок фляк за мясо, она ответила, что, если бы я мыла голову почаще, то тоже была бы такой дурной.
Ее супруг взял ведерко и направился к колонке:
- Зоя, и что я здесь стою? Схожу за водой.
- Фима, куда ты идешь? У тебя же печень!
«Вот оно!» - подумал я тогда. Вот эта Одесса, которую мы уже почти не замечаем, летя сломя голову по этой жизни и боясь что-то не успеть. Без вульгарности и натянутости, без нарочито выпирающего акцента и игры на публику. Да и перед кем им тут играть на кладбище? Перед родственниками, нашедшими свое последнее пристанище под акациями и липами? Перед этим мальчиком, стоящим как тень, и думающем о чем-то своем? Или друг перед другом? Так они уже наигрались за пятьдесят лет жизни. Так наигрались, что вырастили двоих детей и даже выучили их. Одного на стоматолога, другого тоже хотели на стоматолога, но он был умный мальчик, пошел на мехмат, теперь в Америке, иногда пишет, а дома на стене висит фотокарточка с его детьми, которых никогда не встретишь, никогда не прижмешь к сердцу и не накормишь биточками из тюльки и жареными бычками. Да и вообще, оно им в Америке нужно те бычки? У них фрукты круглый год и даже нет парткомов.
Ах, Одесса! Приятно жить в таком месте, имя которого на устах у каждого. Даже если судьба занесет тебя в самую глухомань, куда два часа самолетом, сутки на поезде и еще три дня лесом, то и там при произнесении этого магического слова твои собеседники начинают непроизвольно улыбаться и неловко пытаться что-нибудь «сказать за Одессу». Одесский юмор и остроумие - категории вне обсуждения и критики. Как минимум для одесситов. Это благодаря творчеству лучших из них самым узнаваемым брендом нашего южного города является специфическая одесская «рэчь». К ней можно относиться по-разному. Можно гордиться южным диалектом и сразу включаться в игру «исковеркай язык посмешней», можно просто улыбнуться в ответ или же внутренне скривиться от режущих слух «где идешь?», «слушай сюда», «ой, не морочьте мне голову» и прочих фразеологизмов. И, я вас умоляю, отбросьте в сторону случайные представления об Одессе, что вы почерпнули из монологов типа тети Сони или фильмов про Беню Крика. Передать колорит знаменитого южного города дано далеко не каждому. И дело не только в характерном растягивании фраз и несоблюдении падежей. Во всем обязательно должна присутствовать едва осязаемая поэзия, вычурная мысль и плавный ритм, которым не учат в театральных училищах и на актерских мастер-классах, не описывают в учебниках или монографиях. Конечно, желательно здесь родиться. Неплохо бы иметь немножечко еврейской, греческой, русской, украинской и молдавской крови одновременно. Но самое главное - попасть в душевный резонанс красочного действа, называемого одесская жизнь.
В детстве я очень часто гостил у своей бабушки в коммуне в центре города и радости общения по-одесски впитал с самых юных лет. Спустя годы можно, конечно, описать любые события смешно и забавно, но действительность была более прозаичной и зачастую была лишена даже налета комичности. Сам воздух был пропитан недомолвками, тонкими намеками, поисками скрытого смысла там, где его нет, и прочими составляющими коммунальной жизни. Каждое слово воспринималось достаточно извращенно и тихо обсуждалось в тишине своих комнат. Слава богу, что все соседи были интеллигентные люди, без жлобских замашек Молдаванки или Пересыпи, без брутальных «люди, держите меня за пиджак, сейчас здесь будут убивать» и прочих скандальных подробностей.
Из ближайших соседей четко запомнилась одна семья - Лев Янкелевич, его жена с народническим именем Вера Павловна и Чарлик. Не знаю, как в других городах, но по каким-то неведомым причинам в Одессе Чарликами называли мелких животных, похожих на собак, но, по моему скромному мнению, не имеющих никакого отношения к благородным предкам диких волков. Еще у соседей жила сиамская кошка, все время прятавшаяся на шкафу от суровых мальчишеских ласк, но она отошла в мир иной очень давно, оставив после себя в детских воспоминаниях только неясное кофейно-коричневое пятно с голубыми недобрыми глазами.
Так вот, Чарлик был достойным представителем рода домашних мутантов, имел злобный характер, тоненькие, вечно трясущиеся лапки, клетчатое пальто на холодное время года и отвратительный писклявый голос. Если бы Чарлик был певцом, выступал на сцене и пел разудалые собачьи песни, то его голос группа фанатов тактично бы причисляла к типу «фальцет». После прогулок Лев Янкелевич привязывал Чарлика в общем коридоре к ручке комода и пес в ожидании мытья лап злобно рычал на всех проходящих мимо жителей коммуны. Потом хозяин, раздевшись, брал его на руки и мыл в специальной мисочке этому чудовищу, весом и размером с небольшую исхудавшую кошку, лапы - и на всю квартиру раздавались его (не хозяина, а собачки) стоны и повизгивания, на что Лев Янкелевич с легким одесским акцентом замечал: «Чарлик, замолчи, а то сейчас пойдем на кухню, и я буду кормить тебя маслом!» В те застойные годы кормление дефицитным маслом милого домашнего зверька наверняка воспринималось как изощренное издевательство над соседями, а не над псом. Я уже молчу про нескончаемые: «Чарлик, где тебя воспитывали?», «Чарлик, успокойся, это плохая собака - она тебя не тому научит!», «Ты разве не смотрел в окно? Куда в такую слякоть без пальто?» и тому подобные фразочки, которые легко и непринужденно витали в воздухе рядовой одесской коммуны.
Как-то раз на очередной прогулке морду уже старого пса прищемило железными тяжелыми дверьми в одном из гастрономов Одессы. В результате челюсть Чарлика была свернута набок, зубы торчали в одну сторону, язык немного свешивался в другую, а рык приобрел непередаваемый булькающий тембр. К тому времени я уже вырос из возраста, когда подразнить Чарлика доставляло мне радость, но новые обстоятельства внесли свежую струю в наши с ним отношения. Без смеха пройти мимо собаки, привязанной на тот же кожаный поводок, как и много лет назад, было невозможно, и я не отказывал себе в удовольствии завести разговор с подозрительно порыкивающим Чарликом и послушать его шамкающую дикцию. Если бы Чарлику прищемило голову лет на пять-шесть раньше, году этак в восемьдесят первом, то его хозяев можно было бы обвинить в глумлении в особо изысканной форме над высшим руководством КПСС и страны в целом в лице генерального секретаря правящей тогда одной шестой частью суши (не нигири-суши, а земли) партии путем нанесения характерных увечий домашним животным…
Бабушка моя была актриса во всех смыслах этого слова. Играла и на сцене театра, и в жизни до самой своей смерти. Готовя на общей кухне на газе или у себя наверху в каморке на примусе, она очень любила петь и, так как она была актриса украинского театра оперетты, а не какая-нибудь там драматическая слезливая лицедейка, то репертуар ее был полон песен на украинском языке, а радиоточка не умолкала с утра до поздней ночи, транслируя арии и партии из различных спектаклей. Я, к сожалению, далек от того славного искусства оперетты и не могу привести ни одного примера из звучавших произведений, но соседи имели возможность за долгие годы коммунальной жизни выучить их наизусть. Как-то после очередной ссоры между соседями бабушка была не в настроении, и песни смолкли. Лев Янкелевич, подкравшись к ней, угрюмо возившейся на общей кухне и яростно кидавшей ни в чем не повинные сковородку и кастрюли на плиту, вежливо поздоровался и «между прочим» участливым голосом спросил: «А что вы уже не поете?» Негодованию бабушки не было предела! Эту историю она мне пересказывала с обидой в голосе раз десять, и этот вопрос соседа, пересказываемый ею с нарочитыми одесскими интонациями, громко звучал в нашей комнате.
«Не, ну каков наглец! И это после того случая с уборной!» - возмущалась бабушка. «Теперь придется петь! Пусть не думает, что их жалкие интриги могут вывести меня из себя!»
А в историю с уборной, по-современному с туалетом, был замешан я. Чтобы посетить это, не побоюсь этого слова, жизненно необходимое заведение, нужно было спуститься по гулкой деревянной лестнице с наших антресолей в темный общий коридор и нащупать на стене именно свой выключатель. После щелчка где-то высоко под потолком (четыре с половиной метра!) загоралась обычная лампочка в сорок свечей, не больше. Далее через дверь шел коридор поменьше, и там проделывались те же действия, но уже с другим набором выключателей, чтобы дать свет в сам туалет. Выполнив все вышеописанные манипуляции, вы попадали в вожделенную комнату с унитазом, а там жизнь ставила перед вами следующую задачу, как будто взятую из народной сказки. Слева на стене на обычных гвоздях висело три сидения. Нет, не так! Сначала, из гигиенических и, вероятно, политических соображений на гвозди были нанизаны развернутые газеты, как сейчас помню - «Труд», «Правда» и «Красная звезда». Под нашим же сиденьем была подложена космополитическая «Реклама». Так вот, стоя перед классическим выбором из трех вариантов, я, тогда еще шестилетний мальчишка, всегда почему-то выбирал соседское сиденье. Уже не помню, была ли на это какая-то причина или тайный умысел. Я с родителями жил в отдельной квартире с отдельным туалетом и был достаточно далек от подобных коммунальных переживаний на сортирную тему. Нравилось мне, наверное, то сиденье, привлекало неожиданностью формы и изгиба, выразительностью и яркостью фактуры, не знаю. Однажды сосед то ли увидел невидимое человеческому глазу смещение своего личного санитарного предмета относительно второго ордена Ленина на первой странице «Правды», то ли почувствовал неожиданное тепло, идущее от обычно леденящего сиденья, однако он пошел к бабушке и выдвинул обвинение в использовании чужих средств гигиены. Бабушка же посчитала улики смехотворными и, в свою очередь, обвинила соседа в злонамеренном нагнетании обстановки. И отметила легкие признаки паранойи в его поведении. Лев Янкелевич тоже не захотел оставаться в долгу, и в результате состоялся милый душевный разговор, после которого соседи не разговаривали несколько недель…
Сначала умерла кошка. Потом Вера Павловна. Затем незаметно исчез Чарлик. Льва Янкелевича, уже старого и немощного, дети увезли то ли в Канаду, то ли в Австралию. А современная жизнь продолжала неумело разбавлять двухсотлетний одесский бальзам чужой кровью и чуждой культурой. Вот нас уже миллион. А вот и немного больше. Улицы города в поисках лучшей жизни и хлеба насущного заполонили десятки тысяч людей из разных мест, а старая Одесса тихо перебиралась или на кладбище, или за океан. И вот южная речь уже не звучит так часто, как хотелось бы, ее зачастую вытесняет грубый славянский мат и пьяная брань. Но жгучее солнце, теплое море и пьянящий степной воздух постепенно делают свое. Характеры смягчаются, и хочется шутить, а не ругаться; дети так же, как раньше, учатся «на скрипке» и ходят на английский; художники без конца рисуют Приморский бульвар, уже восстановленную Соборку и Дерибасовскую, а толпы отдыхающих с горящими глазами и красными боками прогуливаются по одесским мостовым в надежде приобщиться к легендарной одесской культуре, вкусить остроумного слова и сытной южной кухни. И наша Одесса хочет сказать, что она таки жива! И она цветет и пахнет назло и вопреки столицам (ой, сколько их было на ее веку!) и всегда рада гостям из любых стран и городов, и всегда ждет своих детей, разбросанных по всему миру, чтобы заключить их всех в свои знойные объятья…


© Дмитрий Фус

[Intellekt-forum]

Записки Интуриста

День 7 Шайтан

По дороге на море я встретила странное существо, это была большая бездомная собака с каштановыми глазами и жесткой, как у ежика серой шерстью. Шерсть на ее ушах была намного длиннее, чем на теле и смешно развивалась на ветру. Торчащие уши собаки были похожи на два сильно облезлых страусиных веера. От этого смешного существа исходило, что-то веселое и светлое.
Наше знакомство произошло случайно: я увидела ее в тот момент, когда она, лежа на траве и грациозно играла с каштаном.
Не обращая внимания на прохожих, собака подбрасывала каштан вверх, ловила его зубами и тут же опять подбрасывала.
Красивой ее, конечно, не назовешь и, если бы мне выпала честь дать кличку такому чуду, то я назвала бы ее как минимум Шайтан.
Я немедленно изменила свой маршрут, и вернувшись из магазина с колбасой, собаку уже не застала, но не забыла.
Впоследствии мы часто встречались, и я заметила, что собака имеет свой собственный распорядок дня, никому не подчиняется, ни от кого не зависит и не идет на компромисс даже за еду.
Хотелось бы встретить хоть одного человека, который мог бы позволить себе такую роскошь!
Охранник из будки, возле которой чаще всего была замечена собака, завидев меня, заулыбался. Это очень веселый человек, широко улыбаясь, он с удовольствием демонстрировал два оставшихся зуба, которые торчали у него по бокам, как у вампира. Глядя на него, улыбаешься невольно.
Кстати, то, что они там охраняли в две смены, так и осталось для меня загадкой. Их пост напоминала будку Московских постовых из старых кинолент: располагался обособленно у дороги в конце т-образного перекрестка, а рядом совершенно никаких стратегических объектов не наблюдалось. Может стратегический объект перенесли, а будку вместе с охраной просто забыли?
Шайтан я опять не застала, и мою колбасу получил бесхребетный кобель валявшийся на том же месте, что и вчера. Охранник сообщил, что Шайтан "гуляет" и возвращается поздно.
Ее не трудно понять, она не хочет гулять со всякими бесхребетными "кто попало". Почему-то я уверена, что Шайтан не составит труда найти себе достойную пару.
Я часто навещаю ее и, должна признаться, что испытываю глубочайше уважение к этому гордому созданию.
Ежедневно убеждаюсь в том, что дворовые собаки отличаются редкостным умом и глубокими познаниями в психологии.
Недавно, проходя мимо одной из них, я всего лишь ласково посмотрела ей в глаза и прошла дальше. Буквально через несколько метров, та самая собака обогнала меня, чтобы еще раз заглянуть мне в глаза. Так и было! Обогнала, обернулась и бежала рядом, глядя мне в глаза пока я не остановилась. Получив свою порцию ласки, она тут же убежала по своим делам.
Возможно ли компенсировать голод лаской ...
Одни мысли об этом причиняют мне нестерпимую боль!
Забрать с собой в Амстердам... и тем самым полностью лишить свободы?
Что я могу?!
Только погладить, однажды покормить и сказать доброе слово?
Но ведь этого так мало!

Продолжение следует...

[Intellekt-forum]

Римма

Римма – это моя университетская подруга. Я ее только увидела – сразу подумала: «Вот с ней я буду дружить». До третьего курса дружба все не проклевывалась, у меня были свои друзья, у нее свои – все сплошь из 116-ой. Умные – ховайся. Хотя эти были не самые умные, самые-самые учились в Москве. И кому надо было разогнать 116-ую?
Но на третьем курсе дружба таки проклюнулась, мощно пошла в рост, зазеленела, зацвела-запахла. Я влилась в ее развеселую компашку, в которой самая почетная роль – шута горохового принадлежала Вовке Пивню. Зимы я помню смутно, а вот два блаженных лета врезались в память навсегда. Мы валялись целыми днями на пляже, без шляпок-панамочек жарились на солнце, пихали друг дружку с волнореза, лазили на желтый камень и смеялись, не переставая. Дикой ржачкой сопровождалась «погрузка парохода» на разные буквы, особенно популярна была буква «б». А когда Вовка, кувыркаясь в море, показывал «дельфинчика», мы уже и вовсе лежали покатом.
Почему-то в этой компании никто друг в друга не влюблялся, все находили пассии на стороне. Я была первой, кому Римма сказала, что выходит замуж. Как сейчас помню: мы смотрим нечто научно-популярное в планетарии. Куда еще идти девочкам с мехмата? Ну, не на танцульки же в парк Шевченко!
Может, она первой сказала бы своей задушевной школьной подруге Люде, но та училась в знаменитом московском педине имени Ленина.
Оказалось, что жених ее художник. Точнее, заканчивает художественное. Это было так таинственно, так интересно – совсем другой мир. Я ужасно гордилась, когда Гриша попросил меня позировать. Впрочем, в роли модели побывали все члены нашей компании, слившейся с компанией начинающих художников.
Риммкина свадьба была однозначно самой веселой из всех, на которых мне довелось побывать. А уж мне довелось…
Когда Саша учился в академии художеств, я приезжала к ним в Ленинград, спала на полу их крошечной комнатушки, уставленной вдоль стен холстами. Этот запах, запах красок – как он мне нравился! Риммуля опять же мне первой сказала, что беременна.
Вернувшись в Одессу, молодые поселились у Риммы, и вдруг оказалось, что Саша не просто художник, а художник талантливый. Ну и что в этом плохого, кроме хорошего? Ничего, ничего в этом хорошего не было. Не для Саши, конечно, а для Риммы и ее родителей. Саша так глубоко погрузился в пучину творчества, что плававшие на поверхности бытовые проблемы его абсолютно не волновали. И что особо было непостижимо для Риммкиных родителей, так это совершенно недостаточное внимание зятя к своему сыну, а их бесценному и, несомненно, гениальному внуку Алику.
Ну, не получилось у Риммы быть подругой художника. Преданной и самоотверженной.
Вскоре после развода она вышла замуж за своего коллегу - учителя физики. Она математик, он физик – полное взаимопонимание.
Алик сразу же начал называть Додика папой. А биологический отец вычеркнул биологического сына из своей жизни. Начисто и навсегда. Не могу этого понять. Ладно, жену. Но сына? Вспомнить о его существовании ему все же один раз пришлось. Без Сашиного разрешения Алика не выпускали.
Алик уехал в Израиль первым – его послали учиться, а заодно разведать обстановку. Не знаю, каким он оказался разведчиком, но вскоре Римма вместе с Додиком, своей мамой Зиной, его мамой Лидией Ивановной, своим папой Зюней, своей тетей Миррой, своим братом Яшенькой, его женой Светой и опять же со своим пятилетним сыночком Сереженькой совершила восхождение в страну предков. На целых десять евреев стало ближе к постройке третьего Храма.
Хотя нет, Лидия Ивановна – чистокровная русская, она не считается. Света тоже русская, но она уже считается – сдала экзамены на еврейку. Света родом из шахтерского поселка Снежное, и на момент отъезда ее родители даже не подозревали о существовании такой страны – Израиль. Наверное, сейчас уже подозревают. Она несколько раз их навещала, интересно, что они думали, глядя, как дочка зажигает субботние свечи, делает непонятные движения и говорит непонятные слова.
Римма преподает математику в младших классах, Света – в средних, Яшенька – в старших. У Додика не пошел иврит, и он столярничает. Алик отслужил, кончил университет, женился, у него двое детей. Сережа – чемпион Израиля по фигурному катанию, но его мечте об олимпийском золоте не суждено сбыться – он поломал ногу.
Дяде Зюне на старости лет моча в голову ударила, и он с тетей Зиной развелся. Хотя, может, ничего ему в голову не ударяло, может, я погорячилась. Он с фронта вернулся в родное местечко, вышел из поезда на перрон, а там девчонка соседская сидит. Пришлось на ней жениться. Больше не на ком было. В этом местечке вообще больше евреев не было.
Саша теперь очень известный художник. Мы как-то столкнулись на улице, я ему радостно так: « Здравствуй, Саша!», а он мне холодно так: «Здравствуй, Оля». Оля? Я же Нонна.
И стало мне очень грустно.