Любимые стихи

[cote d'Ivoire]

В жизни по-разному можно жить.
В горе можно. И в радости.
Вовремя есть. Вовремя пить.
Вовремя делать гадости.

А можно и так: на рассвете встать
И, помышляя о чуде,
Рукой обожженною солнце достать
И подарить его людям.

СЕРГЕЙ ОСТРОВОЙ

[IreneF]

Быть нелюбимым! Боже мой!
Какое счастье быть несчастным!
Идти под дождиком домой
С лицом потерянным и красным.

Какая мука, благодать
Сидеть с закушенной губою,
Раз десять на день умирать
И говорить с самим собою.

Какая жизнь - сходить с ума!
Как тень, по комнате шататься!
Какое счастье - ждать письма
По месяцам - и не дождаться.

Кто нам сказал, что мир у ног
Лежит в слезах, на все согласен?
Он равнодушен и жесток.
Зато воистину прекрасен.

Что с горем делать мне моим?
Спи. С головой в ночи укройся.
Когда б я не был счастлив им,
Я б разлюбил тебя. Не бойся!

Александр Кушнер

[LOVELENA]

Раб, который стал царём
Редьярд Киплинг

Три вещи в дрожь приводят нас,
Четвёртой — не снести.
В великой Kниге сам Агур
Их список поместил.

Все четверо — проклятье нам,
Но всё же в списке том
Агур поставил раньше всех
Раба, что стал царём.

Коль шлюха выйдет замуж, то
Родит, и грех забыт.
Дурак нажрётся и заснёт,
Пока он спит — молчит.

Служанка стала госпожой,
Так не ходи к ней в дом!
Но нет спасенья от раба,
Который стал царём!

Он в созиданьи бестолков,
А в разрушеньи скор,
Он глух к рассудку — криком он
Выигрывает спор.

Для власти власть ему нужна,
И силой дух поправ,
Он славит мудрецом того,
Кто лжёт ему: «Ты прав!»

Он был рабом и он привык,
Что коль беда пришла,
Всегда хозяин отвечал
За все его дела.

Когда ж он глупостью теперь
В прах превратил страну,
Он снова ищет на кого
Свалить свою вину.

Он обещает так легко,
Но всё забыть готов.
Он всех боится — и друзей,
И близких, и врагов.

Когда не надо — он упрям,
Когда не надо — слаб,
О раб, который стал царём,
Всё раб, всё тот же раб.

[Шарки]

Сергей Иншаков

Крыши Одессы



Куда ведёте в чаще труб?
Антенны, тощие модели,
Надменно мимо глаз глядели,
На небе краски пламенели,
А сумрак сумеркам был люб.

Листы неряшливых пластов,
Следы спонтанного ремонта
Шли в угловатость горизонта,
Навеяв древность мастодонта
Клыками порчеными ртов.

Чернели пропасти дворов,
Кипела зелень переулков,
И голос улиц окал гулко,
Цвела высотная шкатулка
На перекрёстке всех ветров.

Во сне застыло море крыш,
Неслышно падали карнизы
На ложь глумливой экспертизы,
И лепки женские капризы
Встречали жёсткое: шалишь!

Куда несёт меня волна
На гребне каменного дома?
Она в паденье невесома,
Известна эта аксиома,
Но только не асфальту дна.

Коньки и башенки легки
И обгоняют стрелы взора,
Настой вечернего простора
Пьянит огнистой смесью вздора
Необъяснимости тоски.

Одесса милая моя!
Во глубине твоих кварталов
Гигантских нет уже финвалов,
Очаровательных нахалов,
Умом хватавших за края…

[Мэри_Поппинс]

***
Когда я уйду, -
Я оставлю мой голос
На черном кружке.
Заведи патефон,
И вот,
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.
<...>
Лицо твое
Тронет волненья румянец.
Забывшись,
Ты тихо шепнешь:
"Покажись!"

Пластинка хрипнет
И окончит свой танец -
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.

Кедрин Дмитрий Борисович

[Маринка.87]

Несёт нас поезд жизни в никуда
А в общем то и даже не откуда
Летят недели, месяцы, года
И не узнать доедем мы до куда

Промчались остановку "Детский сад"
И где-то в прошлом, остановка "Школы"
Когда конфетке и морожену был рад
И лимонад был лучше Пепси-колы.

Промчались остановку "Институт"
Любовные интриги, стройотряды
Хоть не у всех через неё маршрут
Но возрасту тому, все были рады

Доехали до станции "Любовь"
Проехали и станцию "Разлука"
Кипит адреналин, играет кровь
Но были станции "Отчаянье" и "Скука"

На станции "Семья" на тормозах
Остановился поезд наш на долго
У многих слёзы счастья на глазах
А у кого-то просто чувство долга

Одни судьбу свою благодарят
И не желают в жизни перемены
Другие, о свободе говорят
Сойдут они на станции "Измены"

А поезд не меняет свой маршрут
Всю жизнь свою из окон его видим
Кто дальше едет Кто-то сходит тут
Но в результате все из него выйдем

Посадим мы в него своих детей
У поезда нет станции "конечной"
Его маршрут, от самых первых дней
Наверное, до полустанка "Вечный"

© Copyright: Сергей Грачёв

[Парусник]

Одиночество.

Как стыдно одному ходить в кинотеатры
без друга, без подруги, без жены,
где так сеансы все коротковаты
и так их ожидания длинны!
Как стыдно —
в нервной замкнутой войне
с насмешливостью парочек в фойе
жевать, краснея, в уголке пирожное,
как будто что-то в этом есть порочное…
Мы,
одиночества стесняясь,
от тоски
бросаемся в какие-то компании,
и дружб никчемных обязательства кабальные
преследуют до гробовой доски.
Компании нелепо образуются —
в одних все пьют да пьют,
не образумятся.
В других все заняты лишь тряпками и девками,
а в третьих —
вроде спорами идейными,
но приглядишься —
те же в них черты…
Разнообразные формы суеты!
То та,
то эта шумная компания…
Из скольких я успел удрать —
не счесть!
Уже как будто в новом был капкане я,
но вырвался,
на нем оставив шерсть.
Я вырвался!
Ты спереди, пустынная
свобода…
А на черта ты нужна!
Ты милая,
но ты же и постылая,
как нелюбимая и верная жена.
А ты, любимая?
Как поживаешь ты?
Избавилась ли ты от суеты;
И чьи сейчас глаза твои раскосые
и плечи твои белые роскошные?
Ты думаешь, что я, наверно, мщу,
что я сейчас в такси куда-то мчу,
но если я и мчу,
то где мне высадиться?
Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!
Со мною женщины в себя уходят,
чувствуя,
что мне они сейчас такие чуждые.
На их коленях головой лежу,
но я не им —
тебе принадлежу…
А вот недавно был я у одной
в невзрачном домике на улице Сенной.
Пальто повесил я на жалкие рога.
Под однобокой елкой
с лампочками тускленькими,
посвечивая беленькими туфельками,
сидела женщина,
как девочка, строга.
Мне было так легко разрешено
приехать,
что я был самоуверен
и слишком упоенно современен —
я не цветы привез ей,
а вино.
Но оказалось все —
куда сложней…
Она молчала,
и совсем сиротски
две капельки прозрачных —
две сережки
мерцали в мочках розовых у ней.
И, как больная, глядя так невнятно
И, поднявши тело детское свое,
сказала глухо:
«Уходи…
Не надо…
Я вижу —
ты не мой,
а ты — ее…»
Меня любила девочка одна
с повадками мальчишескими дикими,
с летящей челкой
и глазами-льдинками,
от страха
и от нежности бледна.
В Крыму мы были.
Ночью шла гроза,
и девочка
под молниею магнийной
шептала мне:
«Мой маленький!
Мой маленький!» —
ладонью закрывая мне глаза.
Вокруг все было жутко
и торжественно,
и гром,
и моря стон глухонемой,
и вдруг она,
полна прозренья женского,
мне закричала:
«Ты не мой!
Не мой!»
Прощай, любимая!
Я твой
угрюмо,
верно,
и одиночество —
всех верностей верней.
Пусть на губах моих не тает вечно
прощальный снег от варежки твоей.
Спасибо женщинам,
прекрасным и неверным,
за то,
что это было все мгновенным,
за то,
что их «прощай!» —
не «до свиданья!»,
за то,
что, в лживости так царственно горды,
даруют нам блаженные страданья
и одиночества прекрасные плоды.

Евгений Евтушенко

[file]

ЗАТИШШЯ
Загорнувся апельсин в золоту хустину,
прокотився бадьористо голубим шатром.
Гей, сумливі думи, вигрівайте спини,
поки дядько вересень ділиться теплом!
Влігся на осонні напівсонний песик -
промінці намотує на холодний ніс.
Приміряє жовте молода принцеса,
зрідка виставляючи ніжку з-за куліс.
Відголоски літа у жаркім повітрі,
сльози хмаровинню утира Творець,
а в маестро вітру тиша на пюпітрі
і прямує радість в душу навпростець...

Олег Мучник

[Вениамин Зорин]

Ліна Костенко:

[Alisa-od]

Bcя наша жизнь – лишь дoлгaя дopoгa ...
B дaлeкий кpaй, гдe aнгeлы живyт...
И Дaй нaм Бог, чтoб нe ycтaли нoги...
Чтoб дo кoнцa преодолеть мapшpyт...

Тaк дaй нaм Бoг, чтoб наши pyки-кpылья
- Дepжaли нac нa выcoтe мечты...
He oпycкaлиcь нaзeмь oт бeccилия ...
кaк жёлтыe, oceнниe лиcты...

Тaк дaй нaм Бoг, Любви большой и чиcтoй...
И вepный дpyг, чтoб вepным был всегда...
И днeй побольше coлнeчныx, лyчиcтыx...
И мyдpocти нa дoлгиe года...

Bcя нaшa жизнь – лишь две кopoткиx дaты...
Иx выceкyт, чтoб миp нac, не зaбыл...
Тaк дaй нaм Бoг, нe пoжaлeть кoгдa-тo...
O тoм пyти, что пpoйдeн нaми был...

Haтaлия Бyдaнoвa

[lucaCarati]

[Козадереза]

Еще не осень — так, едва-едва.
Ни опыта еще, ни мастерства.
Она еще разучивает гаммы.
Не вставлены еще вторые рамы,
и тополя бульвара за окном
еще монументальны, как скульптура.
Еще упруга их мускулатура,
но день-другой —
и все пойдет на спад,
проявится осенняя натура,
и, предваряя близкий листопад,
листва зашелестит, как партитура,
и дождь забарабанит невпопад
по клавишам,
и вся клавиатура
пойдет плясать под музыку дождя.
Но стихнет,
и немного погодя,
наклонностей опасных не скрывая,
бегом-бегом
по линии трамвая
помчится лист опавший,
отрывая
тройное сальто,
словно акробат.
И надпись «Осторожно, листопад!»,
неясную тревогу вызывая,
раскачиваться будет,
как набат,
внезапно загудевший на пожаре.
И тут мы впрямь увидим на бульваре
столбы огня.
Там будут листья жечь.
А листья будут падать, будут падать,
и ровный звук,
таящийся в листве,
напомнит о прямом своем родстве
с известною шопеновской сонатой.
И тем не мене,
листья будут жечь.
Но дождик уже реже будет течь,
и листья будут медленней кружиться,
пока бульвар и вовсе обнажится,
и мы за ним увидим в глубине
фонарь у театрального подъезда
на противоположной стороне,
и белый лист афиши на стене,
и профиль музыканта на афише.
И мы особо выделим слова,
где речь идет о нынешнем концерте
фортепианной музыки,
и в центре
стоит - ШОПЕН, СОНАТА № 2.
И словно бы сквозь сон,
едва-едва
коснутся нас начальные аккорды
шопеновского траурного марша
и станут отдаляться,
повторяясь
вдали,
как позывные декабря.
И матовая лампа фонаря
затеплится свечением несмелым
и высветит афишу на стене.
Но тут уже повалит белым-белым,
повалит густо-густо
белым-белым,
но это уже — в полной тишине.

Юрий Левитанский

[Шарки]

Капитаны
Николай Гумилев



На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.

Быстрокрылых ведут капитаны —
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.

Чья не пылью затерянных хартий —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь

И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,

Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.

Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса —
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.

Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,

Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?

[cote d'Ivoire]

Я растяну сентябрь
на триста тридцать строк,
чтоб тридцать дней спустя
все длилось бабье лето.
Я буду жить шутя,
свободно, вольно, впрок,
как малое дитя,
как следует поэту.
Пусть юности моей
трамвайные пути
разобраны и пусть
булыжник весь украден —
в хмельной колодец дней
лети, бадья, лети,
зачеркивая грусть
исписанных тетрадей.

ВЛАДИМИР КАЦ

[Nadgie]

В судьбе людей так много «Почему»
Но стоит ли искать на всё ответы?
Проводит август сказочное лето
И я его решение приму…

А в жизни слишком много злых «За что»,
Но стоит ли с судьбою разбираться?
Простить в душе сложнее, чем кусаться.
Но жизнь – не выступленье в «Шапито»…

В судьбе людей так много «Не сейчас»…
А после мы жалеем, только поздно…
Мы о любви подумаем серьёзно,
Когда уже не вспомнить «первый раз»…

А в жизни слишком много «Не ко мне»
Земля от безразличия седеет…
К беде других сознание немеет
И в душах лёд не тает по весне…

В судьбе людей так много «Наливай»,
Но только правды нет на дне стакана…
И отрезвевши от самообмана,
Рассветный ад затмит вечерний рай…

А в жизни слишком много «Жизни нет»,
И денег нет, и всё не так как надо…
Но я рассвету солнечному рада,
Ведь он приносит в новый день билет…

В судьбе людей так много «Не о том».
Мы тратим жизнь на поиски удачи
И за добро мы требуем отдачи,
Но этот жест нельзя назвать добром…

А в жизни слишком мало есть минут,
Чтоб исправлять содеянное нами…
Давайте дорожить семьёй, друзьями,
А все ответы сами нас найдут…

Ирина Самарина-Лабиринт

[Мэри_Поппинс]

Далеко-далеко
пусть ветер весенний разносит
аромат лепестков —
чтоб к цветущей сливе близ дома
соловей отыскал дорогу!..



Лишь вечер настает,
Пылаю я сильней,
Чем светлячок.
Но пламени тебе, наверное, не видно,
И оттого ты равнодушна.




Такой же аромат и цвет у вишен был...
И как тогда, в давно минувший год,
Они цветут теперь!
Но я уже другой...
Прошло немало лет, и я уже не тот...


Ки Томонори (Ki no Tomonori) - японский придворный поэт периода Хэйан.
(яп. 紀 友則, ок. 845/50 — ок. 904/7)

[Alisa-od]

Когда заходите в чужую душу –
то постарайтесь там не наследить,
и не тащите из глубин на сушу,
невидимую откровенья нить.
И не пытайтесь на себя примерить
всё то, что пережить не вам пришлось:
чужое счастье, чью-то боль потери.
Вы в этом доме мимолётный гость.
Ни чашка кофе и ни чашка чая
вам не помогут дважды два сложить,
и не покажут тот источник рая
не вам который нужно позабыть.
Душа чужая – за семью замками,
и к ней не стоит подбирать ключи.
Вам не увидеть душу ту глазами
ни днём, ни на рассвете, ни в ночи.
Не трогайте чужих воспоминаний,
не ворошите пепел прошлых лет,
не ждите покаяний и признаний,
чужой души не погасите свет.
Пришли-ушли, вас на пути так много,
зашедших просто так на огонёк,
вам не дано идти чужой дорогой,
чужой судьбы не оторвать кусок.
Спасибо, что побыли просто рядом,
развеяли собою грусть-тоску.
Порою человеку мало надо,
заполнить на мгновенье пустоту.

Лидия Фогель

[Козадереза]

Мой кругозор

Я не владею испанским, немецким, французским.
Мой кругозор остается достаточно узким —
Только любовь, только воздух и суша, и море,
Только цветы и деревья в моем кругозоре.

Я не владею английским, турецким и шведским.
Мой кругозор остается достаточно детским —
Только летучие радости, жгучее горе,
Только надежды и страхи в моем кругозоре.

Греческим я не владею, латынью, санскритом.
Мой кругозор допотопен, как прялка с корытом —
Только рожденье и смерть, только звезды и зерна
В мой кругозор проникают и дышат просторно.

Я не владею морским, деревенским, спортивным.
Мой кругозор остается почти примитивным —
Только мое и твое сокровенное дело,
Чтобы земля с человечеством вечно летела.

Только любовь, только воздух, и суша, и море,
Только надежда и страхи в моем кругозоре.
В мой кругозор проникают и дышат просторно
Только рожденье и смерть, только звезды и зерна...

Юнна Мориц

[Шарки]

О тебе

Николай Гумилев



О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне !
В человеческой темной судьбе
Ты - крылатый призыв к вышине.



Благородное сердце твое -
Словно герб отошедших времен.
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен.


Если звезды, ясны и горды,
Отвернутся от нашей земли,
У нее есть две лучших звезды :
Это смелые очи твои.


И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.


Звук замрет в задрожавшей трубе,
Серафим пропадет в вышине...
...О тебе, о тебе, о тебе...
Ничего, ничего обо мне!

[Мэри_Поппинс]

Ветры все листья давно оборвали,
Рано поблекнув, весенние дни миновали.
Лишь в рукаве моем шёлковом жив
Сладостный запах цветов моих слив.



Вот летний ветер все цветы развеял.
Он побледневшую весну похоронил,
и сладкий запах сливового цвета лишь
шёлковый рукав мой сохранил, как сон
весенний среди лета.



Киби-но Макиби, также Киби, Киби Макиби, Киби Маби и т. д. (яп. 吉備真備 Киби-но Макиби, ок. 693/695 — 3 ноября 775) — японский учёный, поэт, государственный деятель и дипломат периода Нара. Известен также как Киби Дайдзин («Министр Киби»).