Любимые стихи

[november_witch]

Вероника Тушнова

Быть хорошим другом обещался,
звезды мне дарил и города.
И уехал,
и не попрощался.
И не возвратится никогда.
Я о нем потосковала в меру,
в меру слез горючих пролила.
Прижилась обида,
присмирела,
люди обступили
и дела...
Снова поднимаюсь на рассвете,
пью с друзьями, к случаю, вино,
и никто не знает,
что на свете
нет меня уже давным-давно.[COLOR="Silver"]

[meine ehre -Treue]

Вечер

Под небом мертвым и бесстрастным,
Холодно-черным, как металл,
Усталый молот замолчал,
И ночь встает полно и властно.
Усталый молот, замолчал,
Усталый молот, что кораллы
Дробил в огнистые опалы.

Там только глыба ледяная,
Бескрайно-мертвая луна,
Совсем бессветная, — она
Обнажена плывет, мерцая.
Бескрайно-мертвая луна,
Являя золотые круги,
Восходит ступенями вьюги.

Она, как девственные сны,
Дорогой звездных излучений
В зеркальном лоне отражений
Едва мерцающей страны,
Дорогой звездных излучений
Бредет на кладбище теней
Из храма факельных огней.

Под этим небом без движенья,
Где черный факел зло горит,
В забвении могильных плит
Луны вершится погребенье.

Эмиль Верхарн

[november_witch]

Декабрьская сказка

Мы слишком молоды, чтобы простить
Тому, кто в нас развеял чары.
Но, чтоб о нем, ушедшем, не грустить,
Мы слишком стары!
Был замок розовый, как зимняя заря,
Как мир — большой, как ветер — древний.
Мы были дочери почти царя,
Почти царевны.
Отец — волшебник был, седой и злой;
Мы, рассердясь, его сковали;
По вечерам, склоняясь над золой,
Мы колдовали;
Оленя быстрого из рога пили кровь,
Сердца разглядывали в лупы…
А тот, кто верить мог, что есть любовь,
Казался глупый.
Однажды вечером пришел из тьмы
Печальный принц в одежде серой.
Он говорил без веры, ах, а мы
Внимали с верой.
Рассвет декабрьский глядел в окно,
Алели робким светом дали…
Ему спалось и было все равно,
Что мы страдали!
Мы слишком молоды, чтобы забыть
Того, кто в нас развеял чары.
Но, чтоб опять так нежно полюбить -
Мы слишком стары!

Марина Цветаева

[Шарки]

Неясным замыслом томим
Или от скуки, но художник
Холста коснулся осторожно,
И вот уж линии, как дым,
Струятся, вьются и текут,
Переходя одна в другую.
Художник женщину нагую
От лишних линий, как от пут,
Освобождает — грудь, рука.
Еще последний штрих умелый,
И оживут душа и тело.
Пока не ожили, пока
Она еще нема, тиха
В небытии глухом и плоском,
Творец, оставь ее наброском,
Не делай дерзкого штриха,
Не обрекай ее на блажь
Земной судьбы и на страданье.
Зачем ей непомерной данью
Платить за твой внезапный раж?
Но поздно. Тщетная мольба.
Художник одержим до дрожи:
Она вся светится и, Боже,
Рукой отводит прядь со лба.

Лариса Миллер

[meine ehre -Treue]

Я б там заснуть хотел

Я б там заснуть хотел,
В тени высоких елей,
Найти мечтам предел,
Не знать бесплодных целей,
Сквозь сеть густых вершин
Лишь раз один
На синий свод взглянуть
И там навек уснуть.

О! там бы я забыл
Легко печаль земную
И жадной грудью пил
В траве росу лесную:
Листва со всех сторон -
Последний сон -
И дух бы отлетел:
Я б так заснуть хотел.

Довольно наяву
Изведал я страданий:
Сошли в немую тьму
Все звезды упований;
Я долго не роптал,
Но все б желал,
Закончив трудный путь,
Под елями заснуть.

Фердинанд Дранмор

[Мария]

В гибельном фолианте
Нету соблазна для
Женщины. — Ars Amandi*
Женщине — вся земля.

Сердце — любовных зелий
Зелье — вернее всех.
Женщина с колыбели
Чей-нибудь смертный грех.

Ах, далеко до неба!
Губы — близки во мгле...
— Бог, не суди! — Ты не был
Женщиной на земле!

Марина Цветаева,29 сентября 1915

* Ars Amandi - Искусство любви (лат.).

[Neiron]

У волка сложная судьба,
боясь все бродят мимо,
а зверю, нужно лишь немножечко тепла,
душа его незрима...

Глухая ночь и тишина...
когда всё замирает,
и в небе полная луна,
волчонок оживает

Приходит радость и покой,
сердечко бьётся тихо,
не бойтесь люди...он такой,
но ждёт его волчица...

Проходит ночь...и страх идёт,
и выступают слёзы,
он средь ветвей один бредёт,
все чувства заморозив...

От шорохов кидается в испуге...
всё тело раздирая в кровь,
поверьте люди...
и у волка... не камень в сердце, а любовь..

Алу

[Шарки]

СУМРАЧНЫЕ СЛОВА

Иннокентий Анненский

За ветхой сторою мы рано затаились,
И полночь нас мечтой немножко подразнила,
Но утру мы глазами повинились,
И утро хмурое простило...

А небо дымное так низко нависало,
Всё мельче сеял дождь, но глуше и туманней,
И чья-то бледная рука уже писала
Святую ложь воспоминаний.

Всё, всё с собой возьмем. Гляди, как стали четки
И путь меж елями, бегущий и тоскливый,
И глянцевитый верх манящей нас пролетки,
И финн измокший, терпеливый.

Но ты, о жаркий луч! Ты опоздал. Ошибкой
Ты заглянул сюда,— иным златися людям!
Лишь сумрачным словам отныне мы улыбкой
Одною улыбаться будем!

[Anton Lemishko]

ГІМН

Вічний революціонер
Дух, що тіло рве до бою,
Рве за поступ, щастя й волю,—Він живе, він ще не вмер.
Ні попівськії тортури,
Ні тюремні царські мури,
Ані війська муштровані,
Ні гармати лаштовані,
Ні шпіонське ремесло
В гріб його ще не звело.

Він не вмер, він ще живе!
Хоч від тисяч літ родився,
То аж вчора розповився
І о власній силі йде.
І простується, міцніє,
І спішить туди, де дніє:Словом сильним, мов трубою,Міліони зве з собою,
—Міліони радо йдуть,
Бо се голос духа чуть.

Голос духа чути скрізь:
По курних хатах мужицьких,По верстатах ремісницьких,По місцях недолі й сліз.
І де тільки він роздасться,Щезнуть сльози, сум, нещастя,
Сила родиться й завзяття
Не ридать, а добувати
Хоч синам, як не собі,
Кращу долю в боротьбі.

Вічний революціонер
Дух, наука, думка, воля
Не уступить пітьмі поля,
Не дасть спутатись тепер.Розвалилась зла руїна,Покотилася лавіна,
І де в світі тая сила,
Щоб в бігу її спинила,
Щоб згасила, мов огень,Розвидняющийся день?

[Замок]

Порою так немного надо,
Для исцеления тоски,
Тепло участливого взгляда
Прикосновение руки.

И слову доброму внимая,
Уже весь мир вокруг любя,
Ты отхлебнёшь крутого чая
Заваренного для Тебя.

И, вдруг поймёшь,
Что в мире бренном
Где все надежды хороши,
Дороже всех прикосновений
Прикосновение ДУШИ...!!!


Григорий Гольдштейн

[meine ehre -Treue]

«Бедлам»

Свирепое море гудит в непогоду
И, голову тяжко подняв к небосводу,
То падает, то, накалясь добела,
Бросает на скалы людские тела.
Пожар завывает грозней и жесточе,
Когда в безнадежности пасмурной ночи
Он топчет, как дикий табун, города.
Но злые стихии — огонь и вода,
В их похоти грубой, с их яростью краткой, —
Ничто по сравненью с иной лихорадкой.
Она леденит наше сердце навек.
Смотрите: душевнобольной человек —
Лишь тень человека — томится годами
Под мрачными сводами в страшном Бедламе.

Плачевное зрелище! Вот он бредет,
Низвергнутый в дикую тьму идиот,
До пояса голый, согбенный тупица,
Бредет он, шатаясь, боясь оступиться,
С опущенным взглядом, с бескостной спиной,
С руками, повисшими мертвой лозой,
С глазами, что смотрят бессмысленно тускло.
И рот, и глаза, и любой его мускул,
И низкий, изрытый морщинами лоб —
Все, кажется, быть стариковским могло б.
Он молод годами. Но, взявши за горло,
Безумье к земле человека приперло.
И черепом лысым увенчан скелет.
И мнится: бедняге под семьдесят лет.
Машина оглохшей души бесполезна,
Но все-таки вертится в сцепке железной.
И днем его небо окутано тьмой,
И летом он темен и мрачен зимой,
Уснет, и во сне ничего не приснится,
И, дня не заметив, откроет ресницы,
Живет он, бесчувственный к бою часов,
Он брошен во Время, как в чащу лесов.
Слюна набегает, пузырится пеной.
Он никнет на ложе свое постепенно.
Навеки вокруг темнота, тишина.
Когда же он ляжет для вечного сна
И в землю вернется, не вызвав участья, —
Материя вновь распадется на части.

Смотрите: другой за решеткой не спит,
Постель его смята. Он скачет, вопит.
Молчания нет в одиночной палате.
Он роет солому и рвет свое платье,
Как будто в ожогах вся кожа его.
Глядит, и белки стекленеют мертво,
Зубами скрипит, кулаком потрясает,
Крозавая оргия в нем воскресает...
Не будь он в цепях, — берегитесь тогда!
Попасться в могучие лапы — беда.
Двойная дана сумасшедшему сила!
Дай только ей волю, — рвала бы, крушила
Могильные плиты в столетней пыли.
Прошла бы по дальным дорогам земли,
Неслась бы в горах грохотаньем обвала,
Овраги бы рыла, дубы корчевала.
И вот он простерт на земле, и, хоть плачь,
Бессилен и наг этот дикий силач.
И вертит его колесо вихревое,
Сверкая нагими ножами и воя.
Парит разрушенье над бешеным лбом,
Как в небе стервятник парит голубом.
И только рычанье да смех беспричинный
Внезапно, как молнии, спорят с пучиной.
И если он крикнет, то здесь глубина
Нечленораздельного, страшного сна:
Горячка справляет победу лихую,
Сквозь бедную глотку трубя и ликуя.
А смерть не добила страдальца еще
И сзади стоит и трясет за плечо.

Вот так и стоишь пред столбами Геракла:
Отвага слабеет, и воля иссякла,
Но наглухо вбиты, не дрогнут столбы.
И снова о них расшибаются лбы.
Загадка для всех мудрецов это зданье.
Здесь гибель назначила многим свиданье:
Тот явится после утраты души,
Внезапно лишенный покоя в глуши.
Другой — заглядевшийся слишком упорно
В сознанье бездонное, в ад его черный.
И грязный преступник и честный герой
Подвержены общей болезни порой.
Любого гнетет одинаковой властью
Проклятый недуг, роковое несчастье.
И лорд, и король, и священник, и нищий —
Все легче соломинки в бренном жилище.
Постой у широко распахнутых врат.
Здесь гордость и алчность незримо царят.
Да, гордость и алчность одни! Их призыву
Послушны все твари, кто мыслят, кто живы.
Во тьму слабоумья влечет их поток...

Прощай же, Бедлам, безутешный чертог!
Я глубже проникнуть в тебя не рискую,
Я только смотрю на толпу городскую
И вижу, что яростный гомон и гам
Звучат как молитва безумным богам,
А небо английское в тучах косматых
Похоже на сумрак в больничных палатах.

Огюст Барбье

[ЛАТОНА]

Саша Черный

Диета

Каждый месяц к сроку надо
Подписаться на газеты.
В них подробные ответы
На любую немощь стада.

Боговздорец иль политик,
Радикал иль черный рак,
Гениальный иль дурак,
Оптимист иль кислый нытик -
На газетной простыне
Все найдут свое вполне.

Получая аккуратно
Каждый день листы газет,
Я с улыбкой благодатной,
Бандероли не вскрывая,
Аккуратно, не читая,
Их бросаю за буфет.

Целый месяц эту пробу
Я проделал. Оживаю!
Потерял слепую злобу,
Сам себя не истязаю;
Появился аппетит,
Даже мысли появились...
Снова щеки округлились...
И печенка не болит.

В безвозмездное владенье
Отдаю я средство это
Всем, кто чахнет без просвета
Над унылым отраженьем
Жизни мерзкой и гнилой,
Дикой, глупой, скучной, злой.

Получая аккуратно
Каждый день листы газет,
Бандероли не вскрывая,
Вы спокойно, не читая,
Их бросайте за буфет.

1910

[november_witch]

Белла Ахмадулина

А напоследок я скажу:
прощай, любить не обязуйся.
С ума схожу. Иль восхожу
к высокой степени безумства.

Как ты любил? - ты пригубил
погибели. Не в этом дело.
Как ты любил? - ты погубил,
но погубил так неумело.

Жестокость промаха... О, нет
тебе прощенья. Живо тело
и бродит, видит белый свет,
но тело мое опустело.

Работу малую висок
еще вершит. Но пали руки,
и стайкою, наискосок,
уходят запахи и звуки.

[Сотис]

  Показать скрытый текст

Снова не мы

ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чем таком
лучше вот о том, как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком
в пятницу народу всегда битком
и красивые, пьяные и не мы выбегают курить, он в ботинках, она на цыпочках, босиком
у нее в руке босоножка со сломанным каблуком
он хохочет так, что едва не давится кадыком

черт с ним, с мироустройством, все это бессилие и гнилье
расскажи мне о том, как красивые и не мы приезжают на юг, снимают себе жилье,
как старухи передают ему миски с фруктами для нее
и какое таксисты бессовестное жулье
и как тетка снимает у них во дворе с веревки свое негнущееся белье,
деревянное от крахмала
как немного им нужно, счастье мое
как мало

расскажи мне о том, как постигший важное – одинок
как у загорелых улыбки белые, как чеснок,
и про то, как первая сигарета сбивает с ног,
если ее выкурить натощак
говори со мной о простых вещах

как пропитывают влюбленных густым мерцающим веществом
и как старики хотят продышать себе пятачок в одиночестве,
как в заиндевевшем стекле автобуса,
протереть его рукавом,
говоря о мертвом как о живом

как красивые и не мы в первый раз целуют друг друга в мочки, несмелы, робки
как они подпевают радио, стоя в пробке
как несут хоронить кота в обувной коробке
как холодную куклу, в тряпке
как на юге у них звонит, а они не снимают трубки,
чтобы не говорить, тяжело дыша, «мама, все в порядке»;
как они называют будущих сыновей всякими идиотскими именами
слишком чудесные и простые,
чтоб оказаться нами

расскажи мне, мой свет, как она забирается прямо в туфлях к нему в кровать
и читает «терезу батисту, уставшую воевать»
и закатывает глаза, чтоб не зареветь
и как люди любят себя по-всякому убивать,
чтобы не мертветь

расскажи мне о том, как он носит очки без диоптрий, чтобы казаться старше,
чтобы нравиться билетёрше,
вахтёрше,
папиной секретарше,
но когда садится обедать с друзьями и предается сплетням,
он снимает их, становясь почти семнадцатилетним

расскажи мне о том, как летние фейерверки над морем вспыхивают, потрескивая
почему та одна фотография, где вы вместе, всегда нерезкая
как одна смс делается эпиграфом
долгих лет унижения; как от злости челюсти стискиваются так, словно ты алмазы в мелкую пыль дробишь ими
почему мы всегда чудовищно переигрываем,
когда нужно казаться всем остальным счастливыми,
разлюбившими

почему у всех, кто указывает нам место, пальцы вечно в слюне и сале
почему с нами говорят на любые темы,
кроме самых насущных тем
почему никакая боль все равно не оправдывается тем,
как мы точно о ней когда-нибудь написали

расскажи мне, как те, кому нечего сообщить, любят вечеринки, где много прессы
все эти актрисы
метрессы
праздные мудотрясы
жаловаться на стрессы,
решать вопросы,
наблюдать за тем, как твои кумиры обращаются в человеческую труху
расскажи мне как на духу
почему к красивым когда-то нам приросла презрительная гримаса
почему мы куски бессонного злого мяса
или лучше о тех, у мыса

вот они сидят у самого моря в обнимку,
ладони у них в песке,
и они решают, кому идти руки мыть и спускаться вниз
просить ножик у рыбаков, чтоб порезать дыню и ананас
даже пахнут они – гвоздика или анис –
совершенно не нами
значительно лучше нас

[Лиса Алиса]

Белая магия


Знаете, как начинается магия?
Где-то в пространстве над белой бумагою
словно сгущается нечто неясное,
то ли чудесное, то ли опасное;
и – не по радио и не по видео,
будто бы издали, – некто невидимый,
от pianissimo к forte: «Андрей!
Эй!
Знаешь ли в памяти пыльную полку?
там апельсины, конфеты и ёлка,
старые сказки с картинками в книжках,
заячий хвостик на белых штанишках…
Ныне ты взрослый, и в Деда Мороза
можешь не верить, – но это же проза!
Хочешь ли встретиться с магией белой?
Брось нажимать на шифты и пробелы!
Ну-ка, немедленно из-за стола!
Выйди на воздух, пройдись до угла,
глянь поскорей в переулок, туда:
видишь, клубится е г о борода?
Слышишь, как дует, как весело свищет?
Э! Не тебя ли он по свету ищет?
Ишь ведь, какую затеял метель!
Крепкий, холодный взбивает коктейль.
В старом сарае найдутся коньки,
старый трамвай довезёт до реки –
сможешь ли вспомнить, когда же и где
в прошлых веках ты ходил по воде?!
Речка сверкает – куда изумруду!
В это минуты равняются чуду
даже шуршание старых покрышек,
даже сияние всяких мормышек,
даже сухой стебелёк тростника,
ну, а уж если подарит река
рыбку из лунки – хотя бы плотвичку
величиной с обгоревшую спичку,
если…» – и смолкло.
Я в то же мгновение,
без размышления, без рассуждения,
всё, что услышал, с готовностью делаю.
Вот она, магия зимняя, белая!
Магия солнца, мороза и ветра,
снегом осыпанных ёлочных веток,
белого берега звонкой реки,
белого поля в начале строки
и – где-то там, у дощатого мостика… –
нет, не почудилось! – белого хвостика.


© Андрей Данкеев
http://grafomanam.net/works/351947

[Шарки]

СТАРЫЕ ЭСТОНКИ

(Из стихов кошмарной совести)

Иннокентий Анненский

Если ночи тюремны и глухи,
Если сны паутинны и тонки,
Так и знай, что уж близко старухи,
Из-под Ревеля близко эстонки.

Вот вошли,- приседают так строго,
Не уйти мне от долгого плена,
Их одежда темна и убога,
И в котомке у каждой полено.

Знаю, завтра от тягостной жути
Буду сам на себя непохожим...
Сколько раз я просил их: "Забудьте..."
И читал их немое: "Не можем".

Как земля, эти лица не скажут,
Что в сердцах похоронено веры...
Не глядят на меня - только вяжут
Свой чулок бесконечный и серый.

Но учтивы - столпились в сторонке...
Да не бойся: присядь на кровати...
Только тут не ошибка ль, эстонки?
Есть куда же меня виноватей.

Но пришли, так давайте калякать,
Не часы ж, не умеем мы тикать.
Может быть, вы хотели б поплакать?
Так тихонько, неслышно... похныкать?

Иль от ветру глаза ваши пухлы,
Точно почки берез на могилах...
Вы молчите, печальные куклы,
Сыновей ваших... я ж не казнил их...

Я, напротив, я очень жалел их,
Прочитав в сердобольных газетах,
Про себя я молился за смелых,
И священник был в ярких глазетах.

Затрясли головами эстонки.
"Ты жалел их... На что ж твоя жалость,
Если пальцы руки твоей тонки,
И ни разу она не сжималась?

Спите крепко, палач с палачихой!
Улыбайтесь друг другу любовней!
Ты ж, о нежный, ты кроткий, ты тихий,
В целом мире тебя нет виновней!

Добродетель... Твою добродетель
Мы ослепли вязавши, а вяжем...
Погоди - вот накопится петель,
Так словечко придумаем, скажем..."

Сон всегда отпускался мне скупо,
И мои паутины так тонки...
Но как это печально... и глупо...
Неотвязные эти чухонки...

1906

[leokadiy]

Автор стихов Алекс Сидоров

Путь домой

Напои меня водой после долгого пути
Отломи мне хлеба край и за стол свой усади
Не смотри, что лицо от пыли черно
Ноги в кровь и одежда в хлам, мне почти всё равно

Я пришёл домой вопреки всему
Вперекор судьбе и смертям назло
То, что видел я – это грусть в глазах
То, что вынес я – навсегда в моих снах

Не пущу в эти сны никого, никогда
Их нельзя смотреть, горе там и беда
Тяжело шёл домой, вспоминая тебя
Но представить не смог твоего лица

Очень долог был путь и я опоздал
Ты – чужая жена, ты устала ждать
Я тебя не виню, ибо столько не ждут
Ты не плачь родная, я уже ухожу

Несмотря ни на что, до безумия счастлив я
Пусть кошмарным был путь, но он пройден не зря
Всё у вас хорошо?! Значит мне благодать
Дай мне хлеба в дорогу, я пойду умирать

Неба синь не осудит меня
Обниму тебя крепко, родная земля
Эх, сердце моё пусть идёт в разнос
Буду губы кусать и рыдать без слёз . . .

---------- Сообщение добавлено 22.12.2013 в 10:39 ----------

[Аратама]

тестируем жизнь. на износ? не вопрос...
важнейшим условием теста
является то, что играем всерьёз,
а далее точно по тексту,

проверив наличие всех запятых,
заглавные буквы абзацев,
вчитаемся в мир ролевой пустоты
насколько возможно вчитаться,

проникнуть поглубже. приемлемо ли
штудировать этот сценарий,
свои прегрешения не замолив.
и ждать, что тебя переварит,

сожрёт, перемелет, сотрёт в порошок
какой-то безликий бессмертный
за слабую троечку... а "хорошо"
не светит тебе от эксперта.

"отлично"? забудь. мы тестируем жизнь,
листаем сценарий синхронно,
вселенский учебник обыденной лжи,
простой перепев эпигона.

Лев Либолев

[Шарки]

Ты со мной - и каждый миг мне дорог.
Может, впереди у нас года,
но придет разлука, за которой
не бывает встречи никогда.
Только звезды в чей-то час свиданья
будут так же лить свой тихий свет.
Где тогда в холодном мирозданье,
милый друг, я отыщу твой след?

1944

Степан Щипачев

[софия29]

Сергей Есенин

Я помню, любимая, помню
Сиянье твоих волос…
Не радостно и не легко мне
Покинуть тебя привелось.

Я помню осенние ночи,
Березовый шорох теней…
Пусть дни тогда были короче,
Луна нам светила длинней.

Я помню, ты мне говорила:
«Пройдут голубые года,
И ты позабудешь, мой милый,
С другою меня навсегда».

Сегодня цветущая липа
Напомнила чувствам опять,
Как нежно тогда я сыпал
Цветы на кудрявую прядь.

И сердце, остыть не готовясь
И грустно другую любя,
Как будто любимую повесть
С другой вспоминает тебя.

‹1925›