Любимые стихи

[Парусник]

Монолог первой женщины.

Когда тебя я вижу,
Бежит мороз по коже,
И, вспомнив, что ты тоже,
Как я, жена и мать,
Тебя я ненавижу
За то, что мы похожи.
Зачем тебе, о Боже,
Я говорю опять:


Мой сын рисует солнце,
Твой сын рисует мины,
Мой сын рисует птицу,
Твой – острую стрелу,
Мой сын рисует город,
Твой – пепел и руины,
Мой – сядет в скорый поезд,
Твой – сядет на иглу.


Мой сын цветы сажает,
Твой – их ногами топчет,
Твой – ищет лабиринты,
Мой – ищет путь прямой,
Мой сын девчонок любит,
А твой – их только хочет,
Твой сын всегда хохочет
Там, где рыдает мой.


Мой сын играет Баха,
Твой – в «дурака» играет,
Мой сын собак всех кормит,
Твой – травит всех собак,
Мой – открывает сердце,
Твой – душу запирает,
Мой – верит в милосердье,
Твой – в деньги и в кулак.


Мой сын костелы строит,
Твой – строит казематы,
Мой – яблони сажает,
Твой – яблоки лишь ест,
Твой – объявляет войны,
А мой – идет в солдаты,
Твой сын получит орден,
А мой – могильный крест.


Так, сидя перед зеркалом,
Я говорю с собою
О сыновьях столь разных,
Как влага и огонь.
К несчастью, я та женщина,
Что родила обоих,
Один зовется Авелем,
И Каином - другой.

Юрий Рыбчинский

[cote d'Ivoire]

Я растяну сентябрь
на триста тридцать строк,
чтоб тридцать дней спустя
все длилось бабье лето.
Я буду жить шутя,
свободно, вольно, впрок,
как малое дитя,
как следует поэту.
Пусть юности моей
трамвайные пути
разобраны и пусть
булыжник весь украден —
в хмельной колодец дней
лети, бадья, лети,
зачеркивая грусть
исписанных тетрадей.

ВЛАДИМИР КАЦ

[Шарки]

Александр Бирштейн


Я живу себе, болею
Жизнь пошла наоборот.
Из домашней бакалеи
Мне доступен лишь компот.

За окном не бабье лето.
Бабья осень — так верней.
Золотистый свет, но это
Не для радости моей

Надвигается досада,
Злые мысли как всегда
Друг звонил. Ему вдруг надо
Знать — четверг или среда

Ходят улицей собаки
Бродят крышами коты
Жизнь проходит как в овраге
Средь бинтов и темноты.

[belka=)]

Влюбляются не в лица, не в фигуры,
И дело, как ни странно, не в ногах.
Влюбляются в тончайшие натуры
И трещинки на розовых губах.

Влюбляются в шероховатость кожи,
В изгибы плеч и легкий холод рук,
В глаза, что на другие не похожи,
И в пулеметно-быстрый сердца стук.

Влюбляются во взмах ресниц недлинных
И родинки на худеньких плечах,
В созвездие веснушек чьих-то дивных
И ямочки на бархатных щеках.

Влюбляются не в лица, не в фигуры -
Они всего лишь маски, миражи.
Влюбляются надолго лишь в натуры,
Влюбляются в мелодии души.

Анна Шаркунова

[cote d'Ivoire]

КОЛЯ +ОЛЯ

Паутинки летали. Июль. И каникулы в школе.
Старый парк, а сквозь листья струился иголками свет.
И смеется девчонка на лавке семнадцати лет,
А мальчишка царапает буковки «Коля плюс Оля».

Спит осенний причал, только лодки грустят на приколе,
Пожелтела листва, пятернёю кленовой кружа,
Старый парк ощетинился и превратился в ежа,
А на лавке остались на память лишь «Коля плюс Оля».

Пробегают года, и, казалось бы всё на контроле,
Седина на висках- это иней нежданной зимы,
Год на убыль идёт, удаляемся в прошлое мы,
Только лавочка в парке вздыхает о «Коле плюс Оле».

Всё кончается в мире, кораблик размокнет бумажный.
Где ты, Коля, мальчишка, и где перочинный твой нож?
Где ты, Оля? Твой сын на тебя так ужасно похож…
Ждут на лавочке буквы. Что в принципе, больше не важно.

Александр Гутин

[Тузик]

На пустыре, где в ночи горят
два фонаря и гниют вагоны,
наполовину с себя наряд
сняв шутовской и сорвав погоны,
я застываю, встречая взгляд
камеры Лейц или глаз Горгоны.

Ночь. Мои мысли полны одной
женщиной, чудной внутри и в профиль.
То, что творится сейчас со мной,
ниже небес, но превыше кровель.
То, что творится со мной сейчас,
не оскорбляет вас.

Бродский

[Шарки]

С морем говорить...

Молчать у моря –
с морем говорить,
сорить словами,
рифмами сорить,
все планы отменив и перепутав,
счёт потеряв секундам и минутам,
стоять у самой кромки – на песке.

Пускай весь мир висит на волоске…

Пускай покой давным-давно потерян…
Мой вечный черновик – мой вечный берег
меня зовёт,
и ходики стучат,
и новый день касается плеча,
вчерашнюю беду в стихи сшивая;
спешу, пока дышу,
пока жива я,
с утра из дома выйдя налегке,
оставить след на девственном песке:
слова ли одинокие,
стихи ли…
чтобы коснуться дремлющей стихии,
пера обломок сохранив в руке.

Пускай судьба висит на волоске…

Но для души отрада есть иная:
молчать у моря,
небо вспоминая,
сорить словами,
рифмами сорить,
молчать у моря –
с морем говорить.

Людмила Шарга

[belka=)]

Когда теряет равновесие
твое сознание усталое,
когда ступеньки этой лестницы
уходят из под ног,
как палуба,
когда плюет на человечество
твое ночное одиночество, —

ты можешь
размышлять о вечности
и сомневаться в непорочности
идей, гипотез, восприятия
произведения искусства,
и — кстати — самого зачатия
Мадонной сына Иисуса.

Но лучше поклоняться данности
с глубокими ее могилами,
которые потом,
за давностью,
покажутся такими милыми.
Да.
Лучше поклоняться данности
с короткими ее дорогами,
которые потом
до странности
покажутся тебе
широкими,
покажутся большими,
пыльными,
усеянными компромиссами,
покажутся большими крыльями,
покажутся большими птицами.

Да. Лучше поклоняться данности
с убогими ее мерилами,
которые потом до крайности,
послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
удерживающими в равновесии
твои хромающие истины
на этой выщербленной лестнице.

Иосиф Бродский

[Шарки]

Людмила Шарга

Будь осторожна у зеркала старого,
Где-то в глубинах его переменчивых
Время своё отраженье оставило
В виде усталой стареющей женщины.

Это случается утром, как правило,
Ты вдруг поймешь, что твоё отражение
Вовсе не то, что вчера ещё нравилось
Всем окружающим без исключения.

Это доводит до слёз, до отчаянья,
Тонут глаза твои в тенях усталости.
Время, такая вот штука печальная,
Ни исключений не знает, ни жалости.

Время играет по собственным правилам,
Но для тебя есть одно утешение -
Ты улыбнёшься, и зеркало старое
Сразу изменит к тебе отношение.

[belka=)]

я опять взяла в дорогу
маленький рюкзак.
мама шепчет осторожно:
- дочка, не спеши.
ты большая, путь осилишь,
но известен факт:
путешествия опасны
для твоей души.

люди разные на свете
- сердце украдут!
за горами, за лесами
потеряешь сон.
в нашем доме все спокойно:
хлеб, тепло, уют..
не ищи любви и счастья
у чужих сторон!

долго я стояла молча
у своих ворот.
улыбнувшись, я сказала,
вслед махнув рукой:
- не любви ищу я, мама,
а наоборот:
помогают сердцу горы
обрести покой.

в мире много стран прекрасных,
сел и городов,
и я рада возвращаться,
если дом зовет,
но чужой язык милее
всех знакомых слов,
от того что он мне душу
смыслом не дерет.

оттого, что там, у моря
тихо и легко.
оттого, что все проблемы
кажутся - песком.
если я проснусь от дома
очень далеко -
не сиди в печали, мама:
в моем сердце дом.

я иду на встречу ветру,
свежестью дышу.
да! в моем пути хватает
спусков и вершин,
но в письме тебе
лишь фразу я пишу:
"путешествия полезны
для любой души."

Ах Астахова

[Тузик]

Что за блаженство вновь в груди моей
Зажглось при этом виде, сердцу милом!
Как будто счастье жизни юных дней
Вновь заструилось пламенно по жилам!
Начертан этот знак не бога ли рукой?
Он душу бурную смиряет,
Он сердце бедное весельем озаряет,
Он таинства природы раскрывает
Пред изумленною душой!
Не бог ли я? Светло и благодатно
Всё вкруг меня! Здесь с дивной глубиной
Всё творчество природы предо мной!
Теперь мне слово мудреца понятно:
В мир духов нам доступен путь,
Но ум твой спит, изнемогая,
О ученик! восстань, купая
В лучах зари земную грудь!

ГЁТЕ

[Парусник]

Моя. Любимая. Книга.

Меня читает книга, над которой
Склонился я при лампе и луне,
Как женщина, клейменная позором,
Мужчин читает, лежа на спине.

Как девку с прокаженного бульвара,
Где процветает мелкое жулье,
Ее купил я в лавке антиквара,
Чтоб насладиться прелестью ее.

Я лег в постель с ней. И суперобложку
Без предисловий снял с нее. Она
Казалась мне вульгарною немножко,
Пьянила и сама была пьяна.

Страничек было в ней немноговато,
И мне порой казалось, что я сам
Ее, такую тонкую, когда-то
В минуты вдохновенья написал.

Передо мной, исчадье полумрака,
Она лежала, белизной слепя.
Я думал, что раскрыл ее. Однако
Раскрылся сам, впустил ее в себя.

И это было роковой ошибкой,
Началом, не имеющим конца,
Совокупленьем скрипача со скрипкой,
Преступной связью дочки и отца.

Она была обнажена, как правда,
Она была прекрасна, как вранье,
И мне казалось, что она – мой автор,
И я лежал – как рукопись ее.

Она была во мне. Беды не чуя,
Не ведая в экстазе, что творю,
Я думал: с ней разок переночую
И другу, прочитавши, подарю.

Не тут-то было. Утро вдруг исчезло.
И день пропал. Седьмые сутки тьма
Стояла за окном. Признаюсь честно,
Я потихоньку стал сходить с ума

От чтения, которое не знало
Ни сна, ни отдыха, поскольку, повторюсь,
Не я ее – она меня читала,
Закрыв глаза, безмолвно, наизусть.

Все закоулки, тупики, задворки
Моей судьбы, все дни и все года
Она прочла от корки и до корки
И, усыпив, исчезла навсегда,

Исчезла, испарилась, ни страницы
Своей мне не оставив… Друг-посол
Мне говорил, что кто-то за границей
Ее на итальянский перевел.

Все может быть. Зову ее любимой.
Хочу делить досуг с ней и жилье,
Но, как тавро, в душе ношу я имя
Безумного создателя ее.

Юрий Рыбчинский

[Вениамин Зорин]

[Шарки]

Людмила Шарга


Март начинался воскресеньем –
туманным, серым и дождливым.
Март начинался с потрясения,
с людей смурных и говорливых.
Одни – хулу и злобу сеяли,
другие – горестно молчали.
И воскресение весеннее
текло печалью…

Март начинался с воскресения
и обретения покоя,
и звон в долину дня весеннего
летел с окрестных колоколен.
«…Пусть каждому – да по делам его…» –
молитва вспомнилась простая…
И опадал туман,
и ангелы
на землю грешную слетали.

И жизнь казалась наваждением,
и смерть была неумолима,
и пролетали дни рождения,
как сны несбыточные – мимо.
И чувства становились узами,
и вожделенною свобода,
и приближался он – неузнанный –
момент ухода.

Слова молитвы о спасении
в свечном угаре растворялись.
Март начинался воскресением.
Мы умирали и рождались,
любви просили и терпения –
лампада теплилась резная…
и проживали день успения,
о том не зная…

[ядя]

Он стоит со своими удавами,
Со своими волками кровавыми.
Вкруг него павианы поганые
На траве развалилися пьяные.
Он стоит над весёлыми сёлами,
Над полями стоит он весёлыми
И бормочет бессмысленным голосом:
«Истребить! Погубить!
Уничтожить! Убить!
Погубить! Разбомбить!
Ни людей,
Ни детей —
Никого не щадить!»
А за ним крокодилы с гориллами,
С кабанами его тупорылыми
Повторяют и ночью и днём:
«Загрызём! Искалечим! Убьём!»
***
Но бой не стихает. И вот поутру
На тихой поляне в сосновом бору
Весёлое слышится радио:
«Мы сегодня взяли в плен
Сто четырнадцать гиен,
Захватили десять дотов,
Восемнадцать самолётов,
Сто один мотоциклет,
Сто один велосипед,
Нам досталися трофеи:
Сто четыре батареи,
Триста ящиков гранат,
Полевой аэростат
И сто двадцать миллионов
Нерасстрелянных патронов.
А когда врага мы гнали
До исходных рубежей,
К нам тайком перебежали
Триста семьдесят моржей:
«Не хотим служить бандиту,
А послужим Айболиту!»
***
Правда, враг еще силён,
Так и прёт со всех сторон.
У него на левом фланге —
Лютые орангутанги,
А на правом — сто полков
Бешеных волков.
Но уже близка победа
Над ордою людоеда.
«Скоро, скоро будет он
Побеждён и сокрушён
Окончательно!»

Корней Чуковский, "Одолеем Бармалея", 1943

[Шарки]

Линия фронта

Людмила Шарга

Тону в бесконечных синонимах слова Отчизна,
черчу пресловутую линию мнимого счастья.
Но линия фронта проходит по линии жизни
и рвёт и кромсает, и режет…
И режет на части.
Как будто свои – не чужие – вокруг иноверцы,
и не отогреться во взглядах
и не отмолчаться.
А линия фронта проходит по линии сердца,
и сердце от боли вот-вот разорвётся на части.
Я так далеко,
я у самого синего моря.
Волхвую,
зову государыню-барыню-рыбку…
Но море давно почернело от пепла и горя,
и умер старик,
а старуха горюет не шибко,
и ходит в х у м а н у,
и тешит себя дешевизной,
и стала свободной,
и стала такой х у м а н и с т к о й…

А линия смерти тождественна линии жизни,
а я и не знала,
как всё неминуемо близко.

Язычница…
Мавка
с нательным крестом под рубахой,
я линию жизни из линии горя скроила…
В ней пепел Одессы,
застывшая кровь Волновахи,
Донецка и Киева,
Славянска…
Кровь Украины.
Туманы январские
и тяжелы и капризны.
Уходит зима,
и Земля продолжает вращаться.
И линия фронта проходит по линии жизни,
и линия горя проходит по линии счастья.

[belka=)]

Я тебя предпочту среди всех остальных
Без сомнения и проволочек.
В диком шуме толпы и вдоль улиц пустых,
По сплошной череде многоточий.

Мой счастливый билет, как единственный нерв,
Моя тайна за всеми печатями -
Твой пронзительный взгляд, эта речь нараспев -
Половина моей биографии.

Так бывает: над чувством не властны года,
Ведь над памятью время не властно.
Не напрасно, что с нами случилось вчера.
Я скажу: ничего не напрасно.

Кто-то с неба сегодня похитил звезду
И любуется ей этой ночью.

Я не помню причин,
Да и знать не хочу.
Я тебя предпочту среди прочих.


Ваня Якимов

[Шарки]

Мы дошли почти что до предела
Эмоционального кипения…
Кто не прав, уже – не в этом дело…
Нас терзают смутные сомненья:

Может, мы с тобою – сада-маза
И не можем больше жить без боли?..
А Любовь – отрава, а Любовь – зараза
Нас лишает, разума и воли…

Мы дошли до точки не возврата,
Будущее – призрачно, туманно…
Может, это – наша горькая расплата,
Что приходит поздно или рано?..

Может, мы расстанемся на пике
Чувств, что нас с тобой когда-то грели?..
А Любовь уйдёт в предсмертном крике,
Чтоб сердца от страсти не сгорели…

Ник Наумов

[cote d'Ivoire]

Едва ли время боль излечит.
Не превратится память в дым.
Мы выживем. Мы победим.
Но, Бог мой, как поступишь с ним,
С тем, кто страну мою калечит?

…Он шёл, он выл, он бил, он жёг,
Марал огнём дома и храмы.
Ребенка на глазах у мамы
Расстреливал (на куче хлама
Слетевший с ножки башмачок).

Сжирал, растаптывал, хрустел,
Насиловал, смеясь при этом.
Он счёт ни бомбам, ни ракетам
Не вёл. В канавах и кюветах
Лежали груды мертвых тел…

Мы выживем. Мы победим.
Построим вёсны на руинах.
Из пепла встанет Украина.
Но проклятой россии сына,
Мой Боже, Ты оставь живым.

Ни мукой казни страшной самой,
Ни тысячей своих смертей
Он не искупит кровь детей.
Ты лики мёртвых матерей
Веди перед его глазами.

Вели страданиям людским
Впиваться острыми ростками
В его бездушие веками,
И просит гибели пускай он,
Но не дождётся, словно Каин,
Из всех углов земли гоним.

Ты небеса закрой над нами
Своими Теплыми Руками.
Весна прольется ручейками,
И мы — с Тобою — победим!

Эмилия ПЕСОЧИНА

[Вениамин Зорин]

Кисычев
@Kisychev


— отец, а есть ли в городе пивная?
— да всё тут есть, сынок, вон, за углом.
— я тут у вас проездом и не знаю,
где оставляют трезвость и бабло.
пойдём, я угощаю!
— что за повод?
— с войны вернулся целый и живой.
— ну, за тебя, здорового, живого!
ну как там нынче на передовой?
— по-разному
— а с кем теперь воюют?
— ты телевизор смотришь?
— нет
— а зря!
— да что же ты кричишь на всю пивную
— прости, меня несёт от вискаря!
— так кто враги?
— фашисты и укропы
— фашисты?
— натуральные, отец!
— так мы освободили всю Европу от них
— а мы добили наконец!
— кого?
— ты чо комедию ломаешь?
хохлов добили сраных, говорю.
— сынок, мы в сорок пятом вместе в мае...
— погодь, давай ещё по пузырю!
— довольно.
— дед, ты гонишь? эй, на баре!
— ты оглянись, тут нету кабака,
тут город, захлебнувшийся в кошмаре,
тут крови человеческой река
тут боль. тут время соткано из боли.
здесь чёрные могильные кресты,
здесь чёрное обугленное поле,
вот этот камень — я, а этот — ты
— мне просто снятся лютые кошмары,
я просто где-то сплю без задних ног.
ведь это просто сон, скажи мне, старый?!
— мы дома. тут чистилище, сынок
— а что за звук?
— стиральные машины,
сожжённых мариупольских квартир.
они ревут, они неустрашимы
стирать бесчеловечный русский мир.
— а что за крик?
— так это плачут души
моих детей и внуков, и моя,
всех тех, чьи жизни ты, смеясь, разрушил,
но впрочем, я, конечно, не судья
— да ты бухой!
— ты умер.
— ты же в стельку!
— ты умер.
— точно деда понесло,
а я спокойно сплю себе в постельке...

Харон крепил в уключине весло.
.