Тема: 
Страх Божий и страх человеческий
Страх Божий и страх человеческий
Часто от разных людей приходится встречать недоумения по типу следующего, как написала однажды одна православная:
Объясните, пожалуйста, почему нужно бояться Бога, Его наказания, Судного дня? Ведь во всех молитвах звучат одни и те же слова: "Яко Благ и Человеколюбец", "…да не одолеет моя злоба Твоей неизглаголанней благости и милосердия". В Законе Божием написано: "Только Бог любит нас всех и в высшей степени любит, как никто из людей". Т.е. любовь Господа к нам безгранична. Понятно, что бояться должен тот, кто не покаялся в своих грехах и не исправил жизни своей. Но если я искренне раскаиваюсь в чем-то и намереваюсь исправить свою жизнь, то почему мне нужно бояться? Чего нужно бояться? Могу ли я надеяться в таком случае на спасение своей души? Почему нужно со страхом ходить в храм? Зачем бояться Бога, если я хочу научиться ЛЮБИТЬ Его всем сердцем и душою? Например, разве может мать бояться свое новорожденное чадо, которое она любит всем сердцем? Бояться того, кого любишь нельзя, по-моему. Или может я что-то не понимаю. Разъясните мне, пожалуйста. Давно этот вопрос меня мучает. Заранее спасибо!
Проблема вся в том, что в нашей церковной среде давно уже страх Божий подменен чисто человеческим страхом, который не духовный, а самый что ни на есть приземленный, плотский. В течение последних не только десятилетий, но и многих предыдущих столетий этот страх объективировали в определенных целях, очевидно, чтобы как-то воздействовать на образ жизни людей, предающихся различным порокам. Приводились разные цитаты из Евангелий, апостольских посланий, из которых следовало, что за временные прегрешения в будущей жизни неотвратимы вечные муки грешников, если только те не будут каяться и прибегать в том числе к необходимым церковным таинствам.
Этот взгляд, весьма схематичный и грубо-упрощенный, страдает к тому же явным утилитаризмом. От современных вполне просвещенных христиан приходилось слышать: «Ну как же! Если мы будем говорить только про любовь Бога, игнорируя предупреждения Писания о будущих мучениях, то люди спокойно будут продолжать предаваться своим порокам, не заботясь об изменении своей жизни». Это весьма спорное утверждение, поскольку часто в реальности оказывается, что страх совершения греха вовсе не спасает от очередного впадения в него. При этом, когда таким просвещенным православным задают вопросы, как благость и любовь Божия совмещается с вечными будущими страданиями грешников, они отвечают, что в этом свободная воля человека, его собственный выбор, который может случиться не в пользу Бога. И этими общими фразами на самом деле почти ничего не объясняется. Поскольку многие в этой жизни отнюдь не чувствуют себя свободными, а, наоборот, видят себя весьма порабощенными разными обстоятельствами и внутренними страстями, от которых рады были бы избавиться, но нет собственных сил, а Бог не вмешивается. А с другой стороны, почему в будущей загробной жизни у души эту самую свободу отрицать тем утверждением, что там уже нет покаяния? Если быть последовательными в утверждении свободы для твари, то надо признать, что и в будущем веке есть возможность выбора, а не только в этом. Причем эта степень свободы должна быть по идее гораздо большей именно там! Поскольку здесь мы ограничены законами природы, собственной физиологией, а там, где действует природа, там как раз нет свободы, но многое детерминировано. Подлинно свободным может быть только человеческий дух, выбор которого в духовном же мире будет еще более непредсказуем, чем здесь. Впрочем, мы очень мало что знаем о той будущей жизни, и эта неизвестность поневоле на многих может наводить дополнительный страх.
Но вернемся к этому утилитарному взгляду о вечных муках и страхе, который чаще всего приводит к формализованной индивидуалистичной бытовой церковности. Где, например, прибегая к исповеди раз в установленный промежуток времени (раз в году в дореволюционную синодальную эпоху, раз в месяц-два при современной усредненной церковной практике, раз в неделю или даже чаще при повышенной религиозной ревности), создается или даже подчас культивируется ощущение облегченной совести, при которой «не согрешишь – не покаешься», и так до следующего очередного раза. О качественном изменении своей жизни, понятное дело, вопрос в подобных ситуациях даже и не ставится. При этом у некоторых щепетильно настроенных верующих, особенно впечатлительных по своей натуре, Бог в их восприятии оказывается похожим на какого-то мелочного и придирчивого бухгалтера, который то и делает, что подстерегает каждого за каждый невольный промах. Встречаются также преимущественно женщины, которые, прочтя повествование о мытарствах блаж. Феодоры, приходят на исповедь с многими исписанными листами своих прегрешений, начиная с раннего детства, притом, что ранее уже исповедовались неоднократно (верный признак, если вдруг прихожанка начала озабочиваться своими грехами детства или юности, это значит, мытарств Феодоры начиталась!).
Разумеется, есть и другая крайность среди христиан: Бог есть только любовь, как утверждается оппонентами, но сама любовь Бога может также пониматься весьма психологически, грубо-упрощенно, примерно в том же стиле, в каком в предыдущем случае боязливыми и внутренне зажатыми прихожанами понимается страх. При этом, когда таким христианам кто-нибудь возражает от Писания или отцов Церкви, что не всё так просто с любовью, они могут показывать весьма категоричный и недружелюбный нрав, весьма далекий от той самой любви, которая «всё терпит, всё переносит» (1 Кор. 13). В общем, проблема в том, что понятия и страха, и любви Божией нуждаются в одухотворении, которое возможно в том числе при рассуждении и сопоставлении разных стихов Писания и контекстов его. Любовь, в том числе и человеческая, родительская, не всегда гладит по головке, а Божия может и огнем попалить.
Как пишет ап. Иоанн Богослов, «совершенная любовь изгоняет страх». Ни у кого из нас, разумеется, она не совершенна, особенно в начале пути. Но если, по слову того же апостола, «Бог есть любовь», то стремиться к осуществлению и приобщению этой любви необходимо на всех ступенях и стадиях христианской жизни! (А не оправдывать себя и не внушать другим то, что любовь лишь наивысшая ступень добродетели, до которой нам еще так далеко, а сначала нужно смиряться и бояться). Включая при этом самую первую, начальную ступень, при которой еще преобладает чисто человеческий страх, а прибегающий к Богу оказывается в положении раба или наемника. Здесь уместна также аналогия с ребенком, который нуждается в воспитании, в том числе внешними оградительно-запретительными мерами, и об этом весь Ветхий Завет как «детоводитель ко Христу», буквально «педагог» (Гал. 3, 24).
Страх же в более одухотворенном смысле сродни боязни оказаться тому самому негодному рабу из притчи о талантах, не умножившему вверенный ему талант, но закопавшему его в землю. Если мне как христианину больше дано, чем иноверцам или неверующим, дано прочувствовать благость и любовь Христа, то с меня и спросится соответственно, в отличие от остальных. Разумеется, мы призваны идти этим конечным сыновним путем. Другое дело, всегда ли идём этим путем любви? Если копнуть себя поглубже, то не так всё бывает просто. Поэтому даже на более одухотворенной ступени то, что называют «страхом Божиим», не совсем уж исчезает, а как раз преображается в такое вот чувство: как бы не изменить перед Богом своему сыновнему призванию, не скатившись назад до рабского уровня! Бог-то всегда верен нам, а вот мы-то сами постоянны ли перед Ним, верны ли Ему? Ведь к нашей любви нет-нет, да и примешивается иногда что-то постороннее и даже нечистое – тщеславие, гордыня по мелочам, равнодушие, бесчувствие, безответственность… И только для себя самого я могу помыслить возможность адских мук, но никак не для других! Об этом писал Н. Бердяев, но задолго до него об этом же было откровение преп. Антонию Великому от сапожника, жившего в Александрии, который считал, что все жители города достойны спасения (в то время, значит, иудеи, язычники или еретики-ариане не в последнюю очередь), и только он один его недостоин. А перед этим Антонию был голос, побуждающий найти его и встретиться с ним: «Ты еще не вошел в меру этого сапожника»…
«Страх Божий двояк. Один рождается от угроз наказанием, от которого порождается в нас по порядку воздержание, терпение, упование на Бога и бесстрастие, из коего любовь. Другой сопряжен с самой любовью, производя в душе благоговение, чтобы она от дерзновения любви не дошла до пренебрежения Бога. Первый страх любовь совершенная изгоняет вон (1 Ин. 4, 18), а второй, как сказано, она всегда имеет сопряженным с собою. Первому приличествуют слова Писания: страхом Господним уклоняется всяк от зла (Притч. 15, 27); и: начало премудрости – страх Господень (Прит. 1, 7); ко второму: страх Господень чист пребываяй в век века (Пс. 18, 10); и: несть лишения боящимся Его (Пс. 33, 10)» (преп. Максим Исповедник. О любви 1-я сотница, 81-82).
Ответить с цитированием
Сообщение от Bogdanmr7
Социальные закладки