Если о Суворове поэт далее говорит, что он превзошел Чингизхана и
Тамерлана своими кровавыми аппетитами, а значит хотя бы поэтому достоин
быть великим, то о Потемкине, который был главнокомандующим армии в русско-
турецкой войне 1787 – 1791 гг., ничего подобного мы не услышим: «Он славой
лишь хотел упиться, проблистав». Не трудно догадаться здесь, что военные
успехи Потемкина автор оценивает ниже, чем его личные заслуги перед
императрицей. Подробную характеристику Екатерины II мы встречаем уже в девятой песни,
когда Жуан прибыл к императорскому двору с депешей от Суворова. Об этой
женщине Байрон отзывается еще менее лестно, чем о русских военных деятелях,
которые вынуждены ей подчиняться, убивать и грабить ради нее одной.
Но сначала поэт приводит некоторые характерные описания той страны, в
которую направляется его герой:
Герой мой (он и ваш, - вполне уверен в том!)
Мной брошен на пути, несущимся, как лава,
В столицу мужиков, отесанных Петром,
Но смелых более, чем умных. Их держава
Теперь весьма в чести, ей все кадят кругом,
Ей сам Вольтер польстил, что мне досадно, право…
(Песнь девятая, строфа 23)
Байрон пренебрежительно-ироническим тоном говорит о России, в которой
люди, «отесанные», как бревна, больше приспособлены к бою, к владению
оружием, чем к мыслительной деятельности. В этих строках чувствуется
скептическое отношение поэта к русской культуре, которая не может
развиваться полноценно в стране, где человек имеет «прикладное» значение,
где для него отсутствует не только свобода слова, но и свобода мысли.
Байрон хорошо знает цену последней, и в качестве главного ее врага видит
деспотию. Тиран порождает лизоблюда, подхалима («Но худшие враги – тиран и
подхалим…»), который под страхом насилия вынужден обманом прикрывать свои
мысли.
Намек на переписку Екатерины II с известным просветителем и досада автора
по этому поводу свидетельствуют о том, что просветительская идеология,
несмотря на отрицание ее романтиками, была близка Байрону. Советы Вольтера
и его единомышленников для России оказались напрасными, так как после
французской революции «просвещенный» абсолютизм Екатерины II, грозивший
свержением самодержавия, резко обернулся реакционной внутренней политикой.
Понимание главных идей просвещения – «свободы, равенства и братства» не
пошло дальше закрепления прав и привилегий каждого сословия в рамках
самодержавной монархии.
Деспотическая Россия, где миллионы людей – рабы, где прихоть императрицы
– уже закон, не заслуживает никаких авторских похвал. Видя беспредельность
власти и бесправие народа, поэт превращает свое «свободное» слово в оружие
против любой формы человеческой зависимости:
Я и народу льстить не стану никогда;
………………………………………..
Мне нужен человек, кого бы не могли
Давить ни вы, ни я, ни чернь, ни короли.
(Песнь девятая, строфа 25)
В песнях поэмы, где говорится о взятии Измаила, Байрон, называя русский
народ великим, противопоставляет его царице-крепостнице, «глядевшей на
войну, как на петуший бой». Но ни в выдающемся полководце Суворове, ни в
выдающемся фаворите Потемкине, целиком зависимых от настроения императрицы,
Байрон не видит несчастных жертв абсолютистского режима. Рабство,
подчинение – это такие же пороки, как и деспотизм, которые достойны
«шакала», а не человека. Поэт призывает к борьбе за свободу, он сравнивает
сети рабства с сетями паука, которые при желании можно легко порвать:
Взмахни скорей рукой, смахни тенета эти!
Без них паучий яд и жала нестрашны.
Народ! Любой народ, какой лишь есть на свете,
Не медли! Выпрямись, сорви их со стены!
(Песнь девятая, строфа 28)
Социальные закладки