Чужие Фермопилы. Наша война.

[Wicked_CAT]

От себя.

Знаете... я всегда относился к той войне, как к своей войне, к своей личной войне. И у меня есть на это причины. Много причин... Очень много причин...

Мой дед, Серёга, умерший в 79-м, прошёл 3 войны. Кавалерист. Я мало знаю о нём.
Но я помню, как хоронили его всем селом (мне было 9 лет).
Помню, как впереди гроба несли огромное количество красных подушечек с наградами.
Помню, как говорили, что дед мой - герой.
Я помню, что ходил он хромая, на одной ноге, подставляя под культю, второй, отрезанной по колено ноги - деревянный костыль, со свисающими с него кожанными ремнями. Костыль, которого я очень боялся тогда...
Помню как женщины, ночью, готовили еду для поминального стола.
Помню январский мороз и поразившее меня горе. Горе весельчака - дяди Вани, брата моего отца, что уехал от своего умирающего отца в город, за мной, и привёз проститься с дедом.

Всю дорогу, все 205 километров он пытался меня веселить. Мы дружно находили общие темы для разговора, добродушно ржали над ними, обсуждали нехитрое школьное моё бытиё...

А когда, поздно ночью, мы вьехали во двор деревенского дома, где стояли люди, я, сразу выйдя из машины - обернулся назад и увидел как Ваня, наскоро переговорив с кем-то через стекло, вдруг опустил голову на руль, закрыв сверху руками и мелко затрясся. И я понял,что мы не успели. Поспешив за мной, он не успел попрощаться со своим отцом.

Мой дед был строгим человеком. Я почти ничего не знаю о его жизни. Мы мало общались. Я просто не успел вырости.

После его похорон, военкомат вернул в дом все его награды и перебирая, в детстве, их все, я до сих пор чувствую как тяжело лежит на руках груз 3-х непосильно тяжёлых войн.

Светлая тебе память дед. Спасибо за всё. Прости, что не успел сказать это раньше.


P.S. Сегодня, зайдя на один из своих любимых ресурсов, я буквально сразу наткнулся на яркую статью, которая поразила и зацепила меня до глубины души. И не сколько о своём деде я хотел написать, сколько о собирательном образе того неизвестного солдата, что на руках своих, жизни своею ценой, вынес наше будущее.




=========================////===========================


Чужие Фермопилы

Из рассказа Глеба Боброва



Донские степи, душное лето сорок второго. Силы Степного и Воронежского фронтов откатывают к Сталинграду. Сплошное отступление. Бегство. Отец — командир саперного взвода, вместе со своей частью идет в хвосте войск. Минируют отход. Мимо проходят отставшие, самые обессиленные. Того мужичка, как рассказывал, он тогда запомнил.
Сидит у завалинки загнанный дядька, курит. Взгляд — под ноги. Пилотки нет, ремня — тоже. Рядом "Максим". Второго номера — тоже нет. Покурил, встал, подцепил пулемет, покатил дальше. Вещмешок на белой спине, до земли клонит. Отец говорил, что еще тогда подумал, что не дойти солдатику. Старый уже — за сорок. Сломался, говорит, человек. Сразу видно...
----------------------<cut>----------------------

Отступили и саперы. Отойти не успели, слышат — бой в станице. Части арьергарда встали. Приказ — назад. Немцы станицу сдают без боя. Входят. На центральной площади лежит пехотный батальон. Как шли фрицы строем, так и легли — в ряд. Человек полтораста. Что-то небывалое. Тогда, в 42-м, еще не было оружия массового поражения. Многие еще подают признаки жизни. Тут же добили...
Вычислили ситуацию по сектору обстрела. Нашли через пару минут. Лежит тот самый — сломавшийся. Немцы его штыками в фаршмак порубили. "Максимка" ствол в небо задрал, парит. Брезентовая лента — пустая. Всего-то один короб у мужичка и был. А больше и не понадобилось — не успел бы.

Победители шли себе, охреневшие, как на параде — маршевой колонной по пять, или по шесть, как у них там по уставу положено. Дозор протарахтел на мотоциклетке — станица свободна! Типа, "рюсськие пидарасы" драпают. Но не все...

Один устал бежать. Решил Мужик постоять до последней за Русь, за Матушку... Лег в палисадничек меж сирени, приложился в рамку прицела на дорогу, повел стволом направо-налево. Хорошо... Теперь — ждать.
Да и ждал, наверное, не долго. Идут красавцы. Ну он и дал — с тридцати-то метров! Налево-направо, по строю. Пулеметная пуля в упор человек пять навылет прошьет и не поперхнется. Потом опять взад-вперед, по тем, кто с колена, да залег озираючись. Потом по земле, по родимой, чтобы не ложились на нее без спросу. Вот так и водил из стороны в сторону, пока все двести семьдесят патрончиков в них не выплюхал.

Не знаю, это какое-то озарение, наверное, но я просто видел тогда, как он умер. Как в кино. Более того, наверняка знал, что тот Мужик тогда чувствовал и ощущал.
Он потом, отстрелявшись, не вскочил и не побежал... Он перевернулся на спину и смотрел в небо. И когда убивали его, не заметил. И боли не чувствовал. Он ушел в ослепительную высь над степью... Душа ушла, а тело осталось. И как там фрицы над ним глумились, он и не знает.
Мужик свое — отстоял. На посошок... Не знаю, как по канонам, по мне это — Святость...

[NikoZa]

Красиво,трогательно. Но маложивуще для данного раздела.
P.S.:R.I.P. майн грендперенс

[Wicked_CAT]

Красиво,трогательно. Но маложивуще для данного раздела.
P.S.:R.I.P. майн грендперенс

Я не против перенести. Давайте перенесём. Пусть живёт, как памятник воинам. Я написал сюда, ибо не нашёл подходящего раздела. Жаль, что его нет. Форум города-героя, а раздела о войне нет. Жаль. Хотите перенести - переносите. В любой раздел. Просто - пусть тема живёт.

Просто...если не мы, то - кто будет помнить?

[NikoZa]

Я не против перенести. Давайте перенесём. Пусть живёт, как памятник воинам. Я написал сюда, ибо не нашёл подходящего раздела. Жаль, что его нет. Форум города-героя, а раздела о войне нет. Жаль. Хотите перенести - переносите. В любой раздел. Просто - пусть тема живёт.

Просто...если не мы, то - кто будет помнить?

Это не в моих силах)Обратитесь к модераторам

[Wicked_CAT]

Это не в моих силах)Обратитесь к модераторам

Мне кажется - это бесполезно. Пусть уже будет хоть так...

[Wicked_CAT]

Один устал бежать. Решил Мужик постоять до последней за Русь, за Матушку... Лег в палисадничек меж сирени, приложился в рамку прицела на дорогу, повел стволом направо-налево. Хорошо... Теперь — ждать.
Да и ждал, наверное, не долго. Идут красавцы. Ну он и дал — с тридцати-то метров! Налево-направо, по строю.

[Wicked_CAT]

Последний бой

Приближается 65-я годовщина Великой Победы. Все меньше становится ветеранов войны, отстоявших для нас жизнь и свободу. Уходят ветераны… И настанет ЭТОТ ДЕНЬ…



----------------------<cut>----------------------

Под утро Старику приснился сон. Всю ночь Старик ворочался, его мучила бессонница, заснул только-только и сразу этот сон.

Скорчившись, он сидел на дне стрелковой ячейки и немецкий танк крутился на одном месте, прямо над его головой, стараясь засыпать его, задавить, растереть в земле. Зажав винтовку между колен, сжавшись в комок, стараясь занимать как можно меньше места, он ждал когда кончится эта мУка.

Земля уже накрыла его с головой, ему было очень трудно дышать – не хватало воздуха, еще и потому, что дышал он через пилотку. Танк не уходил, прессовал, уплотнял. Грохот мотора стоял в ушах заглушая все звуки идущего на верху боя. Он мысленно, истово повторял одни и те же слова: «Господи! Спаси и сохрани! Господи! Спаси и сохрани!»

Земля чудовищно давила на грудь, он задыхался, сердце стучало грохочуще, ударяло в уши своим биением…И вдруг мотор танка стих. Это могло означать одно из двух – или танк ушел, или стоит над его головой. Выжидает, караулит.

Он стал проталкивать винтовку вверх, одновременно ворочаясь в ячейке, стараясь освободиться от сковывающего земляного плена. Винтовка шла вверх с трудом, но он долбил и долбил ею, до тех пор, пока не почувствовал, что ствол вышел наружу. Он открыл затвор, приник ртом к входу в ствол и, собрав сколько мог воздуха в легких, дунул. Этого воздушного заряда хватило, чтобы вытолкать засыпавшуюся в ствол землю.

Он вдыхал ртом из ствола воздух, отдающий пороховой гарью, пил его глотками, выдыхая носом. Теперь он попробовал встать. Преодолевая тяжесть земли, он ворочался, бился телом влево-вправо, чувствовал, как она поддается, осыпается вниз, по мере того, как он поднимался. Изнемогая, он делал передышку, снова дышал через ствол, снова упорно пробивался вверх.

И наконец голова его вырвалась наружу. Танк стоял над ним. Двигатель его молчал. Осторожно он повел головой в одну сторону, затем в другую и…

Много страшного он повидал воюя, но ткнуться лицом в лицо немца, мертвого немца, свесившегося из нижнего люка танка, не доводилось. От ужаса он дернулся, судорожно замычал : «Ы-ы-ы-ы!», и проснулся…

Сердце бухало в груди, как паровой молот. Старика трясло мелкой дрожью. Он нашарил на тумбочке облатку валидола, выковырнул одну штуку и сунул под язык. Откинувшись на подушку, он ждал, рассасывая таблетку. Успокоение наступало постепенно. Мысли, ранее скованные ужасом, приобретали отчетливость.

Успокоившись, он лежал некоторое время и думал. Не будучи суеверным, он пытался понять, с чего приснилось ему это, случившееся так давно, что казалось нереальным. Тогда немецкие танкисты стали жертвой своей охоты на него. Его расстреляли наши артиллеристы – слишком долго он крутился на одном месте. Такую мишень грешно было пропустить.
Старик вспомнил, как долго он выбирался из под танка, как полз к линии окопов, к своим. За этот бой его наградили медалью «За отвагу». Он смущался этой награды – ведь он ничего не совершил. Однако командир роты, пославший представление на награду, считал как-то по-своему. Танк был подбит благодаря нему и точка!

Старик сел на кровати и свесил ногу на пол. Культя второй ноги не доставала до пола. Он лишился ноги уже после войны. Неожиданно открылась рана и нога стала гнить. Врачи ничего не могли сделать. Так он стал «Стойким оловянным солдатиком», называя себя так в шутку.

-А какое сегодня число? – подумал Старик. И вспомнив понял, что именно в этот день, много лет назад в Берлине, он получил осколочное ранение в ногу и конец войны встречал уже на больничной койке. Что-то было необычное в том, что именно сегодня ему приснился этот сон, именно сегодня…Уж не настало ли время? Время уходить в землю?

Подтянув к себе костыли, он встал. Шагнул к стулу, сел на него и стал одеваться. Одевшись он отправился на кухню, налил из термоса крепкий чай и позавтракал бутербродом с сыром. Пока он завтракал, решение зрело в нем. Он должен сегодня непременно это сделать! Сегодня непременно!

И решившись, он стал собираться. Тщательно выбрился, пристегнул к ноге протез, достал единственный, не новый уже костюм, надел брюки, свою старую гимнастерку с наградами и нашивками за ранения, сверху надел пиджак. Кепка и вещмешок завершили его сборы. Опираясь на костыли, он вышел из дома, прошел через двор и вышел на соседнюю улицу, на остановку автобуса. Ждать пришлось недолго. Пришел автобус и Старик вскарабкался в него. Время было раннее, всего шесть утра. В автобусе было пусто. Сонная кондуктор обилетила его, села на свое место и стала клевать носом, борясь со сном.

Автобус мчался по пустым улицам. Старик очень давно не выходивший из дома, вглядывался в улицы, замечая перемены, которые на них произошли. Он поразился тому, что на отдельных улицах, все первые этажи сплошь состояли из магазинов.

Проехав окраину города, его частный сектор, автобус вырвался за город. Через несколько минут, справа и слева от дороги, потянулись глухие трехметровые заборы «Долины нищих». Из-за стен выглядывали замки, башни, шпили и прочие архитектурные выкрутасы домов богатеев, обживших это место. Старик увидел, как разрослось это поселение, превратилось в целый город, от того времени, когда он в последний раз ехал этим маршрутом.

Проехав еще немного автобус въехал на площадку перед кладбищем. Кондуктор клюнула носом, проснулась и объявила: « Конечная остановка!»

«Действительно, конечная!» — невесело подумал Старик и неуклюже выбрался из дверей автобуса.

Переставляя костыли, Старик шагал по аллее, стараясь как можно меньше наступать на протез. Он так и не привык к нему, культя начинала сильно болеть, потому дома он предпочитал передвигаться на костылях.

Поплутав среди могил, он остановился у ограды, открыл калитку и вошел внутрь.
Он сел на скамеечку и долго молча смотрел на фотографию жены на могильной плите.
Кряхтя он снял с плеч вещмешок, достал из него большую бутылку с водой, тщательно вымыл стакан, который стоял у плиты. Достал початую бутылку водки, плеснул в стакан, поставил его на место и накрыл скибкой черного хлеба.

-Ну, здравствуй, Катюша! Я пришел! – сказал Старик.

Давайте уйдем отсюда, давайте оставим их одних…Не будем слушать их разговор. Пусть даже разговор этот мысленный, пусть он даже не слышен никому…

Старик был один-одинешенек на белом свете. Все уже умерли. Где-то за океаном жили правнуки, которые никогда не видели своего прадеда, говорили на чужом языке и считали Родиной ту землю, на которой жили. Старик не раз думал, за что ему это дано – пережить и детей своих и внуков? И что это – награда или тяжкая многолетняя казнь?

Старик вышел из оградки, затворил калитку и трижды поклонился могиле. По лицу его текли слезы. Он вытер рукавом лицо и огляделся. Когда хоронили его жену, могила ее была самая последняя, теперь же ряды могил уходили далеко вдаль.

Старик шагал по аллеям, останавливался у некоторых могил, кланялся им, говорил слова прощания. Здесь лежали его боевые друзья, те, кто прошел войну вместе с ним и умер, не дождавшись заслуженной лучшей доли. В этом сражении, с пришедшей в конце прошлого века новой жизнью, они не победили и молча уходили в землю, унося с собой что-то такое, что не дано познать и понять никому, из ныне живущих.

Май в этом году выдался очень теплым. Старику стало жарко в пиджаке. Он присел на лавочку, снял пиджак. Аккуратно свернул его и положил в вещмешок. Туда же он положил снятый с ноги протез – культя опять сильно разболелась. Теперь торопиться было некуда.

Он сказал последнее «прости» всем, кого помнил и кто был ему дорог.

И силы оставили его… Медленно передвигался он по направлению к воротам кладбища, часто присаживаясь и переводя дыхание.

Уже около самых ворот, сквозь решетки забора и растущий кустарник, он увидел как тронулся и ушел автобус. Старик очень огорчился. Теперь придется ждать полтора часа до прихода следующего рейса. Старик опять надел протез и вышел на площадку перед воротами. Ничего не оставалось делать, как ждать.

Откуда-то послышалась громыхающая лающая музыка и на площадку вылетели три открытых лимузина с парнями и визжащими размалеванными девицами. Лимузины стали ездить по кругу, в центре которого оказался старик. Девчонки визжали и показывали на него пальцами. Машины остановились. Из одной из них с трудом вылез мужчина лет тридцати. Теперь Старик заметил, что вся компания была изрядно навеселе.

Мужчина пошатнулся на месте и направился к Старику. Из под футболки его выпирал наружу толстый живот, блестевший от пота. В руке мужчина держал бутылку пива, к которой поминутно прикладывался. Старик молча смотрел на приближавшегося обрюзглого бугая.

-Ну, чё уставился, старый пердун? – осведомился толстяк.
Старик молчал. Каким-то неведомым чутьем он почувствовал, что это не кончится добром.

-Ба! Какие цацки у него! Слушай, дед! Продай, а? Давно ищу собаке на ошейник!
На кой хрен они тебе?

Толстяк протянул руку и зацепил рукой три ордена Славы, на груди Старика.
-Не тронь! – глухо сказал Старик. – Не ты повесил, не тебе снимать! Не тронь!
Толстяк был страшно удивлен. Он отхлебнул пива и снова протянул руку к орденам.
-Да, ладно тебе! Тебе эти железки зачем? А мне нужно! И где ты их взял? Спёр, небось?

Огонь опалил мозг Старика. Он выпростал из подмышки костыль и верхней частью его отбил руку толстяка, попав ему в локтевой сустав. Толстяк заверещал от боли и замахнулся на Старика бутылкой. Старик успел отклониться и бутылка пролетела мимо его головы. Он отбросил один костыль, перехватил второй, держа его, как винтовку, изготовившись для боя.

Ему стало все ясно. Перед ним были враги и предстоял бой. Бой неравный, потому что подбежали еще двое, таких же бугаев.

Ах, как он был благодарен капитану Неустроеву, бывшему чемпиону Московского военного округа по фехтованию на карабинах с эластичным штыком! Его мышечная память вспомнила все, весь опыт этого искусства, который капитан передал ему, когда их отвели в тыл на формирование. Только легкими тычками штыка в определенные точки, капитан обезноживал и обездвиживал несколько нападавших на него. Сейчас эта наука пригодилась Старику, как не раз пригождалась раньше.

Бугаи были пьяны и не так чувствовали боль, да и резиновый наконечник костыля плохая замена штыку, иначе они бы уже лежали и не двигались. Но получив удар наконечником костыля, каждый вскрикивал и снова бросался на Старика, которого уже оставляли силы.

В какой-то момент Старику показалось, что все происходящее с ним снова сон, что сейчас он проснется и откроет глаза.

Бугаи зверели, один из них уже держал в руках бейсбольную биту. Он парировал удар биты костылем, и перехватив его нанес прикладом удар в лицо, которое сразу залилось кровью. И в этот момент на него обрушили удар сзади. Старик умер мгновенно, упав лицом вниз. Он не чувствовал, как его еще долго били ногами, сладострастно хекая при этом, как отрывали от его гимнастерки ордена. Ничего этого он не чувствовал, потому что уже умер.

Звенели во властных кабинетах звонки, поднимаясь все выше и выше по вертикали власти. После каждого доклада раздавалось изумленное: «Не может быть!!! Неужели еще кто-то был жив?"

Так страна узнала, что пьяными подонками из «Долины нищих» был забит насмерть ПОСЛЕДНИЙ СОЛДАТ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ!

Его хоронили 8 мая, в день, когда фашистская Германия пописала акт о капитуляции.
Хоронили торопливо, опасливо поглядывая на небо, которое затягивалось иссиня-черными тучами. Торопливо произносили по бумажке речи, торопливо опускали гроб в могилу, торопливо бросали горсти земли на красный гроб, торопливо салютовали оружейными залпами. Рота солдат, приведенных на похороны, представители власти и немного неизвестных гражданских. Вот и всё!

А через час после похорон разразилась буря! Это была чудовищная, зверская буря.
Она началась с того, что ударил гром невиданной силы. Ветер вырывал с корнем деревья, которые падая разлетались в щепки. Буря ревела, чудовищной силы электрические разряды били в «Долину нищих», с домов срывало крыши, падали вниз шпили и башенки дворцов, вспыхивали пожары. Никто не знает почему у всех остановились часы. Животные умирали с разорванными легкими. Это было неистовство природы, кошмарная буря, словно весь мир встал на дыбы! А когда она затихла, все увидели над кладбищем радугу…

Когда власти собрались поставить соответствующий памятник, на могиле нашли скромный обелиск с красной звездой и надписью: «Прости нас, солдат!». Кто поставил его, осталось неизвестным…

© Геннадий Лагутин

[Koska]

Хотя известными становятся имена полководцев, Победа завоёвывается судьбами простых людей, как на фронте, так и в тылу. Вечная им светлая память.

Михаил Исаковский

Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.

Стоит солдат - и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: "Встречай, Прасковья,
Героя - мужа своего.

Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,-
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел..."

Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.

"Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам..."
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.

Он пил - солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
"Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил..."

Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.

1945

[Wicked_CAT]

Это стихи Юлии Друниной.

Печально и очень красиво.

ЕЛКА


На втором Белорусском еще продолжалось затишье,
Шел к закату короткий последний декабрьский день.
Сухарями в землянке хрустели голодные мыши,
Прибежавшие к нам из сожженных дотла деревень.

Новогоднюю ночь третий раз я на фронте встречала.
Показалось - конца не предвидится этой войне.
Захотелось домой, поняла, что смертельно устала.
(Виновато затишье - совсем не до грусти в огне!)

Показалась могилой землянка в четыре наката.
Умирала печурка. Под ватник забрался мороз...
Тут влетели со смехом из ротной разведки ребята:
- Почему ты одна? И чего ты повесила нос?

Вышла с ними на волю, на злой ветерок из землянки.
Посмотрела на небо - ракета ль сгорела, звезда?
Прогревая моторы, ревели немецкие танки,
Иногда минометы палили незнамо куда.

А когда с полутьмой я освоилась мало-помалу,
То застыла не веря: пожарами освещена
Горделиво и скромно красавица елка стояла!
И откуда взялась среди чистого поля она?

Не игрушки на ней, а натертые гильзы блестели,
Между банок с тушенкой трофейный висел шоколад...
Рукавицею трогая лапы замерзшие ели,
Я сквозь слезы смотрела на сразу притихших ребят.

Дорогие мои д`артаньяны из ротной разведки!
Я люблю вас! И буду любить вас до смерти,
всю жизнь!
Я зарылась лицом в эти детством пропахшие ветки...
Вдруг обвал артналета и чья-то команда: "Ложись!"

Контратака! Пробил санитарную сумку осколок,
Я бинтую ребят на взбесившемся черном снегу...

Сколько было потом новогодних сверкающих елок!
Их забыла, а эту забыть не могу...

[Wicked_CAT]

Почему я привёл тут стихи Друниной... Знаете, увидел в них большую войну, зажатую в нежных, женских ладошках.

[нанка]

Последний бой

Приближается 65-я годовщина Великой Победы. Все меньше становится ветеранов войны, отстоявших для нас жизнь и свободу. Уходят ветераны… И настанет ЭТОТ ДЕНЬ…



----------------------<cut>----------------------

Под утро Старику приснился сон. Всю ночь Старик ворочался, его мучила бессонница, заснул только-только и сразу этот сон.


Когда власти собрались поставить соответствующий памятник, на могиле нашли скромный обелиск с красной звездой и надписью: «Прости нас, солдат!». Кто поставил его, осталось неизвестным…

© Геннадий Лагутин

Напоминает недавнюю историю в Липецке, где подонки побили 90-летнего старика за его медали, который впоследствие умер.

Наше общество деградирует, на ветеранов никто не обращает внимания

[Патлатик]

А некоторых даже не причислили к ветеранам, хотя те воевали заУкраину, а не Сталина

[Koska]

А некоторых даже не причислили к ветеранам, хотя те воевали заУкраину, а не Сталина

За Сталина никто не воевал. Все шли на фронт за свои семьи. В призывные пункты буквально очереди стояли, толпами шли, такой наплыв людей был. Даже обманывали комиссию, прибавляя себе год-два.
В бой шли с криками "ура", с матюками.
"За Родину, за Сталина" - это из фильмов.

[Wicked_CAT]

Напоминает недавнюю историю в Липецке, где подонки побили 90-летнего старика за его медали, который впоследствие умер.

Наше общество деградирует, на ветеранов никто не обращает внимания

Вот таких точно к стенке.

[Wicked_CAT]

Один в поле воин.

17 июля 1941 года, Сокольничи, близ Кричева, немцы вечером хоронили русского неизвестного солдата. Да, этого советского воина хоронил противник. С почестями. Гораздо позже выяснилось, что это был командир орудия 137-й стрелковой дивизии 13-й армии старший сержант Николай Сиротинин.
----------------------<cut>----------------------

Летом 1941 года к белорусскому городку Кричеву прорывалась 4-я танковая дивизия Хайнца Гудериана, одного из самых талантливых немецких генералов-танкистов. Части 13-й советской армии отступали. Не отступал только наводчик Коля Сиротинин — совсем мальчишка, невысокий, тихий, щупленький. Ему тогда только-только исполнилось 19 лет.

«Здесь останутся два человека с пушкой», — сказал командир батареи. Николай вызвался добровольцем. Вторым остался сам командир. Коля занял позицию на холме прямо на колхозном поле. Пушка тонула в высокой ржи, зато ему хорошо видны были шоссе и мост через речушку Добрость. Когда головной танк вышел на мост, Коля первым же выстрелом подбил его. Вторым снарядом поджег бронетранспортер, замыкавший колонну, создав затор.

Не совсем ясно до сих пор, почему Коля остался в поле один. Но версии есть. У него, видимо, как раз и была задача — создать на мосту «пробку», подбив головную машину гитлеровцев. Лейтенант у моста и корректировал огонь, а потом, видимо, вызвал на затор из немецких танков огонь другой нашей артиллерии. Из-за реки. Достоверно известно, что лейтенанта ранили и потом он ушел в сторону наших позиций. Есть предположение, что и Коля должен был отойти к своим, выполнив задачу. Но… у него было 60 снарядов. И он остался!

Два танка попытались стащить головной танк с моста, но тоже были подбиты. Бронированная машина попыталась преодолеть речку Добрость не по мосту. Но увязла в болотистом береге, где и её нашел очередной снаряд. Коля стрелял и стрелял, вышибая танк за танком…

Танки Гудериана уперлись в Колю Сиротинина, как в Брестскую крепость. Уже горели 11 танков и 7 бронетранспортеров! То, что больше половины из них сжег один Сиротинин, — точно (какие-то достала и артиллерия из-за реки). Почти два часа этого странного боя немцы не могли понять, где окопалась русская батарея. А когда вышли на Колину позицию, были очень удивлены, что стоит только одно орудие. У Николай оставалось всего три снаряда. Предлагали сдаться. Коля ответил пальбой по ним из карабина.

После боя обер-лейтенант 4-й танковой дивизии Хенфельд записал в дневнике:
«17 июля 1941 года. Сокольничи, близ Кричева. Вечером хоронили неизвестного русского солдата. Он один стоял у пушки, долго расстреливал колонну танков и пехоту, так и погиб. Все удивлялись его храбрости… Оберст (полковник) перед могилой говорил, что если бы все солдаты фюрера дрались, как этот русский, то завоевали бы весь мир. Три раза стреляли залпами из винтовок. Все-таки он русский, нужно ли такое преклонение?»
Во второй половине дня немцы собрались у места, где стояла пушка. Туда же заставили прийти и нас, местных жителей, — вспоминает Вержбицкая. — Мне, как знающей немецкий язык, главный немец с орденами приказал переводить. Он сказал, что так должен солдат защищать свою родину — фатерлянд. Потом из кармана гимнастерки нашего убитого солдата достали медальон с запиской, кто да откуда. Главный немец сказал мне: «Возьми и напиши родным. Пусть мать знает, каким героем был её сын и как он погиб». Я побоялась это сделать… Тогда стоявший в могиле и накрывавший советской плащ-палаткой тело Сиротинина немецкий молодой офицер вырвал у меня бумажку и медальон и что-то грубо сказал.

Гитлеровцы ещё долго после похорон стояли у пушки и могилы посреди колхозного поля, не без восхищения подсчитывая выстрелы и попадания.

Сегодня в селе Сокольничи могилы, в которой немцы похоронили Колю, нет. Через три года после войны останки Коли перенесли в братскую могилу, поле распахали и засеяли, пушку сдали в утильсырье. Да и героем его назвали лишь через 19 лет после подвига. Причем даже не Героем Советского Союза — он посмертно награжден орденом Отечественной войны I степени.

Лишь в 1960 году сотрудники Центрального архива Советской армии разведали все подробности подвига. Памятник герою тоже поставили, но нескладный, с фальшивой пушкой и просто где-то в стороне. В 61-м году, когда кричевские краеведы отыскали могилу Коли. Съездили в Белоруссию всей семьей. Кричевцы хлопотали, чтобы представить Колю к званию Героя Советского Союза. Только напрасно: для оформления документов обязательно была нужна его фотография, хоть какая-то. А у нас же её нет! Так и не дали Коле Героя. В Белоруссии его подвиг известен. И очень обидно, что в родном Орле о нем мало кто знает. Даже маленького переулка его именем не назвали.

На вопрос, почему именно Коля вызвался прикрывать отступление нашей армии, Таисия Владимировна отвечает: «Мой брат не мог поступить иначе». 11 танков и 7 бронемашин, 57 солдат и офицеров недосчитались гитлеровцы после боя на берегу реки Добрость, где стоял в заслоне русский солдат Николай Сиротинин.

Надпись на памятнике:
«Здесь на рассвете 17 июля 1941 г. вступил в единоборство с колонной фашистских танков и в двухчасовом бою отбил все атаки врага старший сержант-артиллерист Николай Владимирович Сиротинин отдавший свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины»

[Wicked_CAT]

Бывшие враги в многочисленных свидетельствах военного и послевоенного времени отмечали необычайные мужество и храбрость русского солдата, - качества, которые до Отечественной войны они приписывали только себе. Легкость побед в Западной Европе приучила их к этому. Даже начальник Генерального Штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер с удивлением отмечал в своем военном дневнике 24 июня 1941 г.: "Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен". Или запись от 29 июня: "Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека".




Было и такое, что в пелену безвестности уходили подвиги целых частей и подразделений, сражавшихся до последнего в окружениях, но не сдавшихся врагу. Некому было о них рассказать. Более двадцати лет потребовалось для того, чтобы мир узнал о героизме защитников Брестской крепости. "Погибаю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!" Такие слова проймут любого, даже самого ярого скептика, не верящего в то, что люди сражались и били противника без всякой надежды на спасение. Тридцать лет потребовалось на то, чтобы люди услышали правду о неизвестных героях Аджимушкайских каменоломен под Керчью, где под землей полгода оборонялись около 10 тысяч воинов бывшего Крымского фронта, так и не сдавшихся немцам. Беспримерная оборона сталинградских кварталов, кровопролитные гибельные бои на многочисленных плацдармах по берегам рек и морей, восстание наших офицеров в бараке смертников в лагере военнопленных Маутхаузен в феврале 1945-го, героический штурм площади Минутка в Грозном в 1995-м, последний бой в горах 6-й роты псковских десантников, вставших на пути орды бандитов в 2000-м, - эти и многие другие примеры свидетельствуют о том, что в минуты смертельной опасности наш солдат являет лучшие образцы самоотверженности и героизма, не думая о том, что будет в случае гибели, - узнают ли о его последних минутах родные, близкие, командование, но думая о чести! Жизнь - Родине, честь - никому. Тем и победили.

Ниже рассказано об одном из удивительных примеров величия человеческого духа, когда подвиг пятерых простых солдат в преддверии близкой победы стал известным - и неизвестным в действительности. Связан он с именем воина-северянина Героя Советского Союза Петра Михайловича Норицына.

Дело было так. Во время Сталинградской битвы в боях по уничтожению в кольце 6-й немецкой армии 21 января 1943 г. танк "КВ-1" 91-й танковой бригады полковника И.И.Якубовского, будущего Маршала Советского Союза, в экипаже которого служил призывник Архангельской области Петр Норицын, в своей пятой атаке в тот день оторвался от пехоты и был подбит немцами недалеко от окраины хутора Новая Надежда, что в 15 км северо-западнее Сталинграда. "КВ" отстреливался до конца, пока не кончились боеприпасы. Немцы из 76-й пехотной дивизии окружили его. На предложение сдаться бойцы ответили отказом: "Мы - русские! И пока живы, в плен фашистам не сдаемся!".

Гансы подтащили пару бочек с бензином и облили машину. На повторное предложение сдаться также последовал отказ. Машина вспыхнула факелом. По рации командование бригады слышало, как бойцы, погибая, пели "Интернационал". После освобождения хутора весь экипаж похоронили рядом с местом гибели. Соорудили над могилой временный обелиск, который после Победы заменили на каменный монумент в исполнении скульптора А.В.Голованова. На плите высекли фамилии и барельефы четверых танкистов: ярославца Алексея Наумова, орловчанина Николая Вялых, астраханца Павла Смирнова и архангелогородца Петра Норицына. Им по личному представлению командующего Донским фронтом генерала армии К.К.Рокоссовского 23 сентября 1943 г. было присвоено звание Героев Советского Союза. В их честь названы улицы и школы в местах уроженства.

Но в том-то вся беда и соль описываемого случая: их было ПЯТЕРО! Пятеро шли в атаку, пятеро отстреливались в танке, пятеро горели, пятеро погибли и впятером же они были захоронены под обелиском. Пятеро их там и лежит ныне. Сержант Феодосий Григорьевич Ганус, пятый член экипажа "КВ-1" из г.Липецка, был вычеркнут из представления на награду, а фактически до поры до времени и из исторической памяти, и все потому, что был немцем по происхождению и по записи в довоенном паспорте! С пропагандистской точки зрения, вероятно, политработникам показалось зазорным во всеуслышание говорить о том, что в бою с немцами геройской смертью погиб немец наравне с русскими. До 1996 г. даже его имени не было на обелиске, словно его - не было.




Сейчас в Липецке живут два его сына Олег и Владимир. После выяснения всех обстоятельств этой истории рабочие Новолипецкого металлургического комбината, где до призыва работал танкист, обратились с письмом к Президенту РФ о присвоении Феодосию Ганусу звания Героя, и 19 июля 1996 г., спустя более чем полвека, все-таки состоялось подписание Указа Президента РФ о присвоении ему звания Герой России. К 9 мая 2000 г. по собственной инициативе и на свои средства рабочие основного ремонтно-механического цеха ремзавода комбината самостоятельно возвели 13-тиметровую часовню в честь 58 земляков, работавших в цеху и не вернувшихся с войны, среди которых был и Феодосий Ганус. Они же разработали проект и отлили пудовый колокол в литейном цехе предприятия. Невиданное дело, чтобы на территории огромного металлургического комбината была возведена православная часовня, поминающая колокольным звоном ушедших в давнее прошлое строителей гиганта индустрии.

В описании подвига этих танкистов в литературе нигде не встретить даже упоминание о наличии пятого члена экипажа. Пример - изданная в Архангельске в 1971 г. книга "Золотые звезды северян" с описанием подвига Петра Норицына. Только благодаря усилиям энтузиастов из Липецка, Волгограда, журналистов газеты "Труд", помощи многих работников Центрального архива Министерства Обороны РФ в 1995 г. истина наконец восторжествовала и на обелиске полноправно появилось имя пятого члена легендарного "КВ".

Должен сказать, что это не единственный пример того, как бойцы немецкой национальности с честью сражались и погибали в боях с фашистами. Так, поисковиками Архангельской области среди таежных сопок Лоухского района Карелии в разное время в 90-х гг. прошлого века на поле боя среди других были найдены непогребенные останки двух воинов 88-й стрелковой дивизии, сформированной в Архангельске, у которых имелись при себе медальоны. После окончания непростого процесса прочтения размытого текста бланков выяснилось, что отрядом под руководством Андрея Васильевича Сумина были найдены немцы, - наши немцы: уроженцы Республики Немцев Поволжья Адам Франкович Мерш и Филипп Федорович Эрбис. Оба бойца погибли в бою еще в сентябре 1941 г., у подножия безвестной карельской сопки, не нарушив присяги и выполнив свой долг до конца. Сейчас их прах покоится на воинском мемориале в поселке Сосновый. Наши немцы, как и наши русские, татары, башкиры, удмурты и многие другие воины, были захоронены торжественно, с отданием воинских почестей, как и подобает при выражении гражданского долга защитникам Родины.

Героизм - понятие непреходящее. Время рано или поздно все расставляет на свои места. Хотелось бы только, чтобы Родина все-таки раньше оказывала бы почести своим отличившимся сыновьям и не забывала бы о них в череде лет.

И.Ивлев.

Сокращенный вариант статьи опубликован в газете "Независимое обозрение" №4 05.02.04 (г. Архангельск)

[Wicked_CAT]

Фамилии воинов, закрывших своим телом амбразуры вражеских дотов и дзотов.

Фамилии воинов, закрывших своим телом амбразуры вражеских дотов и дзотов, даются в алфавитном порядке. Список составлен на основе документов, хранящихся в Архиве Министерства обороны СССР. В список не включены имена героев, на которых отсутствуют точные данные. Все приведенные данные указаны согласно текста источника.


От себя: давайте просто прочитаем фамилии, подумаем об этих людях. Подумаем с теплотой и благодарностью. Пусть земля им будет пухом, Царствие Небесное каждому Герою. Спасибо Вам.

[Wicked_CAT]

Воспоминания воздушного стрелка-радиста Алексея Георгиевича Казарина





Кажется, прошло много времени, как окончилась война, а память о событиях тех долгих дней 1941-45 годов никак не хочет отпустить нас, ветеранов той страшной войны.

Все меньше и меньше нас остается, мы уходим в небытие, но мы даже в последнюю минуту, горды тем, что честь свою как обязанность защиты Родины и своего народа ставили выше своей жизни. И, если кто-то из нас случайно остался жив, не вините его за это, он остался послом той войны, который остался на поле брани.

Я до сих пор помню всех своих друзей и товарищей не только в лицо, но и по имени, которые отдали свои жизни, защищая Родину.

Почти с первых дней войны мне пришлось служить в разных авиаполках дальних бомбардировщиках в качестве воздушного стрелка-радиста на самолетах Ил-4. Первые дни войны и примерно до января 42 года дальние бомбардировщики боевые задания выполняли в дневное время, летали в разведку по заданию штаба Южного фронта, наносили боевые удары по противнику в районах Днепропетровска, Днепродзержинска, Кривого Рога.


Самолеты Ил-4, как я уже говорил, в начале войны летали на выполнение боевых заданий в основном днем, и поэтому мы несли большие потери, как людьми, так и самолетами. В 1942 году все эти авиаполки были объединены в авиацию дальнего действия, командующим которого был главный маршал авиации Голованов А.С., АДД подчинялась непосредственно ставке Верховного Главнокомандующего, по приказу которой удары наносились в основном по крупным стратегическим объектам.

За время Отечественной войны мною совершено было около 120 боевых вылетов. В числе моих полётов значатся бомбардировка стратегических объектов городов Хельсинки, Будапешта, Варшавы, Детрецена, Тильзите и многие другие.

752-й авиаполк, в котором я служил до февраля 1943, года активное участие принимал в обороне и освобождении Сталинграда, за что полку было присвоено звание гвардейский Сталинградский авиаполк АДД.

В феврале 1943 года я перешёл в 840-й авиаполк этой же авиадивизии, которому за отличные боевые действия по освобождению г.Севастополя было присвоено звание 20-й гвардейский Севастопольский авиаполк АДД.

В 1944 году наши войска приступили к освобождению Белоруссии от фашистов.

Самолёты нашей 3-ей Гвардейской Днепропетровской авиадивизии, выполняя приказ, приступили к нанесению ударов по стратегическим объектам обороны противника, в этом направлении 25 июня был нанесен бомбовый удар по товарной железнодорожной станции г. Минска.

С 26 на 27 июня, авиадивизия, продолжала выполнять это же задание, нашему экипажу в составе лётчика ст. лейтенанта Кузнецова Николая, штурмана лейтенанта Климова Алексея, и меня — стрелка-радиста, было дано задание выйти на цель Минск-товарный, на высоте 5500 метров и в нужное время осветить цель светящимися авиабомбами, после чего другие самолеты нанесут бомбовый удар по освещённому объекту.

Для выполнения данного задания, наш самолет вылетел чуть раньше остальных.

На подходе к цели, самолет был обнаружен и схвачен 5-6 прожекторами противника, и на него был обрушен весь удар зенитных батарей. Понимая, нас вот-вот собьют, между членами экипажа произошёл скоротечный разговор: что делать? Решение было идти на цель, ибо от выполнения нашего задания зависит успешное выполнение другими самолётами основной задачи.

Мы уже были на цели; что дальше произошло, я не успел даже осознать. Вначале услышал взрыв, потом вспышка огня и пламя в правой плоскости, всё смешалось с рёвом моторов, самолёт стал падать, и мне казалось — разваливаться. В это время откуда-то издалека я услышал голос командира Николая Кузнецова «Пры-гый!» До сих пор у меня звучит этот голос, и я не могу забыть его до конца своей жизни.

Выбравшись из горящего самолёта и раскрыв парашют, я сразу попал в луч прожектора, потом подключился другой прожектор, и я оказался в перекрёстке лучей. Машинально посмотрев вниз на землю, я увидел под собой улицы и дома Минска, город был как на ладони — освещён и хорошо просматривался.

Вместе с этим я хорошо понял и другое, что живым мне отсюда не выбраться, приземляться придётся или на крышу какого-нибудь дома, или улицу Минска. Мелькнула мысль обиды. Не потому что погибну — итог войны для меня был очевидным. Обидно было за другое, что придёт моим родителям скупое сообщение, что Ваш сын пропал без вести. Вот и думай теперь каждый, что хочет, то ли погиб… или ушёл к фашистам.

Только сейчас, в эту минуту я понял, как тяжело солдату умирать в бою за Родину и считаться без вести пропавшим. Но эта мысль пронеслась как мгновение, так как обстрел меня продолжался. Я попытался подобрать стропы парашюта, чтобы уменьшить купол и скольжением выскочить из лучей прожектора, но парашют регулировке не поддавался. Один прожектор отключился, а второй держал меня до самого приземления. После, когда я опустился ниже, стали вести огонь по мне, и ещё ниже по лучу прожектора в меня потянулась большая линия трассирующих пуль зенитных крупнокалиберных пулемётов, которая уходила в темноту, чуть выше моей головы. Единственное, что я мог предпринять, имитировать неживого парашютиста.

Примерно в 15-20 метрах от земли я отцепил от себя парашют, думая, что его отнесёт ветром далеко от моего места приземления. Но парашют чуть не накрыл меня, ветра не было.

Приземлился я, как потом оказалось, в 300-400 метрах от окраины г.Минска, в густую зеленую рожь, высота которой была выше пояса человека. Быстро собрав парашют, закрыв его чем попало, я ещё быстрее попытался убежать с этого места в противоположную сторону от приземления.

Утро 27 июня наступило в тревожном ожидании. Я знал, что меня будут разыскивать. Где-то недалеко я услышал автоматные очереди и несколько быстрых одиночных выстрелов. Выглянув изо ржи в ту сторону, примерно в 600-700 метрах увидел людей, идущих в мою сторону.

Понимая наступающую развязку, мысль моя в это время работала лихорадочно. Мне очень хотелось увидеть кого-либо из гражданского населения с единственной целью передать адрес своих родителей и попросить их передать им все то, что они сейчас увидят. С этой целью я подполз к краю ржи и, выглянув из неё, увидел недалеко от себя двоих ребят 11-12 лет; мне казалось, что они выгнали пастись корову. Я тихонько окликнул их. Услышав меня, они стали осторожно оглядываться по сторонам и подошли ко мне ближе. Я им коротко сообщил, кто я и как оказался здесь, сообщил, что наши войска близко, скоро придут, попросил их взять у меня адрес моих родителей и, всё, что они увидят, что произойдёт со мной, сообщить по адресу, который я им дал. Ещё я их просил принести мне бутылку воды, так как очень хотелось пить, во рту всё потрескалось, даже язык не ворочался.

Ребята быстро выполнили мою просьбу. Я их поблагодарил и ещё раз просил сообщить всё родителям моим, что они увидят, что будет со мною. Я знал, что живым не сдамся, и был спокоен, что теперь мои родители будут знать, где и когда их сын сложил голову, защищая Родину.

Ребята, забрав адрес, ушли от меня подальше — к корове, которую там пасли.

Ожидая неминуемой развязки, я как-то был спокоен и в это время думал об одном — чтобы, уходя в небытие, захватить с собой хотя бы одного-двух фашистов, чтобы их было на одного-двух меньше у моего народа после моей смерти. Проверив ещё раз пистолет, положив рядом запасную обойму и осторожно выглянув, я увидел примерно в 150-200 метрах от меня несколько человек. Они стояли вокруг и что-то рассматривали или обсуждали. Я снова стал ожидать; время, кажется, тянулось очень долго. Наконец ещё раз осторожно решил посмотреть, где они и что делают, а когда посмотрел, то там никого не было.

Как потом мне рассказали жители, проживающие на окраине Минска, утром немцы, прочёсывая рожь, наткнулись на лётчика, который стал отстреливаться, и был ими убит. Дальше пошли и обнаружили парашют с несработавшей светящейся авиабомбой. Забрав парашют с бомбой, ушли. Убит был, как я установил, старший лейтенант Кузнецов Николай, штурман лейтенант Климов Алексей попал в плен, но по дороге бежал обратно в часть.

До 3 июля мне пришлось находиться во ржи, переползая с одного участка на другой. Попытка пробраться на окраину в какой-нибудь дом чуть не окончилась для меня трагично. И только 3 июля я решил пробраться в дом, который стоял в стороне от окраины города, примерно в 500-700 метрах, а может быть и больше, ибо пишу по памяти. В этом доме, когда я познакомился, жил хороший человек, мастер кирпичного завода Богданов. Имя и отчество не помню, но зато хорошо помню хозяйку — Елену, которая отхаживала и лечила меня несколько дней. Потом, поблагодарив их за внимание, я пошел в город Минск. Нашел советского коменданта города, который помог мне выбраться и добраться до Москвы в штаб АДД, а оттуда на попутном самолете прибыл в свою часть г. Белая Церковь. После короткого отпуска, побывав на родине, увидел родителей, вернулся в свою часть и включился в боевую жизнь полка.

Пока своего экипажа не было, летал, как говорят, на подхвате, с разными летчиками, где временно требовался радист.

При выполнение очередного боевого задания, во время бомбардировки ипподрома г. Будапешта, на котором базировались немецкие самолёты, на высоте 6000 метров после сброса бомб, штурман сообщил, что одна бомба осталась в бомбомёте. Идти на свой аэродром и садиться с такой бомбой опасно. Решено было сбросить её пока мы над территорией противника. Сделать это мог один я, потому что пролезть в бомбомёт можно только со стороны кабины радиста. Сняв парашют, отсоединив и сняв кислородный прибор, предупредив штурмана, чтобы он заранее открыл двери бомбомёта, отсоединив кабель от шлемофона, я пролез без всякой страховки в бомбомёт. Упёршись носками в маленькие буртики дверок бомбомёта, надо было закрыть стабилизаторы бомбы, поднять этот конец так, чтобы добиться перекоса замка держащего бомбу, чтобы он вышел из салазок, и затем вместе с бомбой ушел вниз на землю. Вот сейчас, как вспомнишь, становится жутковато, а тогда надо, значит надо, да и возраст наш тогда был всего 20 лет.

В первых числах января 1945 года при выполнении очередного боевого задания, при вылете из-за отказа одного двигателя потерпели аварию, самолёт разбился. К счастью, особенно никто не пострадал, хотя самолёт был с полной бомбовой нагрузкой. Я получил незначительные телесные повреждения и был помещён в свой дивизионный госпиталь, где находился до 19 января. В этот день, воспользовавшись тем, что мне стало немного лучше, я решил вечером незаметно уйти из палаты для решения своих вопросов. Но вечером случайно оказавшись при разговоре командира эскадрильи с радистами, добровольно дал согласие на выполнение боевого задания в г.Познань, с одним из молодых лётчиков.

При выполнении боевого задания возвращались на свой аэродром, на одном моторе, самолёт упал и загорелся. Я и воздушный стрелок оказались в горящем самолёте отрезанными. Нижний люк был прикрыт землей, а все мои попытки открыть колпак самолета оказались безрезультатными. Поняв, что нет никакой возможности, отругав последними словами конструктора самолета, решил быстрее застрелиться, так как считал, что страшнее мучиться, чем мгновенная смерть от одной пули. Но комбинезон расстегнуть я уже не мог, кости пальцев обеих рук у меня сгорели, пистолет достать не мог. Я полез тогда в хвостовую часть самолета с единственной мыслью, что сгоревши в хвосте, я буду выглядеть лучше при похоронах, более или менее человеком похожим на себя, так как был свидетелем сгоревших самолётов ранее.

Самолет, охваченный пламенем, все в нем горело и трещало, патроны рвались, обшивка горела, выделяя удушливый газ. Добравшись до хвостовой части, я почувствовал, что откуда-то тянет свежим воздухом, присмотревшись, увидел в самолете дыру. При падении хвостовая часть самолета переломилась, хвост как бы поднялся над рамой самолета, на которой крепилось третье колесо — дутик, образовалось отверстие. Упершись в противовесе и просунувшись в это отверстие, стал кричать, на мой крик прибежал солдат и вытащил из горящего самолета.

Вот так во время Отечественной войны я сам себя, как бы приговорил к смерти, но думаю, что по независящим от меня обстоятельствам остался живым. Получив ожоги 65-70% ожоги тела, почти год пролежал в госпитале, перенес несколько операций, был демобилизован инвалидом Великой Отечественной войны 1 группы и в сопровождении санитара доставлен домой к родителям.

День победы 9 Мая лежал в госпитале, был в очень тяжелом состоянии.

За успешное выполнение боевых заданий был награжден двумя орденами «Отечественная война 1 степени, медалью «За отвагу» и многими другими медалями. Но самое дорогое для меня, и это я сохранил для внуков, — оценка моими боевыми друзьями, моего ратного труда.

В 1946 году товарищи прислали в военкомат характеристику по месту моего жительства, что «В бою зарекомендовал себя бесстрашным воздушным воином, готовым жертвовать собой во имя счастья и свободы нашего народа».

Записала Виктория Маяцкая, Ставрополь

[Wicked_CAT]

Возможно, кто-то, задаст себе вопрос - а на кой хрен он всё это делает? (То есть - я).

Друзья мои! Для того, чтобы помнили! Вы, ваши дети и дети детей. Этого нельзя забывать, мы просто не можем себе этого позволить. Нам никто этого права не давал - забывать!

Сегодня я хочу выложить исповедь одного из самых искренних, настоящих сыновей своей Родины. Читайте.


Жестокая правда о начале войны рассказанная в письмах солдата Великой Отечественной
--------------------------------------------

Прошло 65 лет, как закончилась Великая Отечественная война, давно уже истлел прах павших в боях, но нетленными остались солдатские треугольнички-письма — маленькие пожелтевшие листки бумаги, исписанные простым или химическим карандашом торопливой рукой. Они бесценные свидетели истории и память о родных и близких, ушедших и не вернувшихся с войны. Более 50 лет хранила такие письма моя мать, а потом передала их мне.

А начиналось все так. В первый же день войны в военкомат призвали старшего и младшего братьев моего отца — Дмит-рия и Алексея. Отец обиделся, что его не взяли вместе с ними на войну, и на другой день отправился в райвоенкомат. Там ему отказали: сказали, что забронирован за народным хозяйством как работник районного узла связи. Но уже через три с половиной месяца, когда немецко-фашистские войска начали наступление на брянском и можайском направлениях и страна оказалась в большой опасности, пришла повестка и ему — связисту Чикову Матвею Максимовичу, 1911 года рождения, уроженцу села Дедилово Тульской области.



Перед уходом из полуразвалюхи дома отец взял из подвешенной к потолку люльки родившегося две недели назад моего брата Валерия, прижал живой маленький комочек к груди и, убрав с лица набежавшую слезу, проговорил: «Маруся, береги ребят. Что бы со мной ни случилось, ты должна вырастить и воспитать их. А я постараюсь остаться в живых...» Потом он попрощался с моей бабушкой, несколько раз поцеловал ее, что-то говорил ей, но его слова заглушал сильный, раздирающий душу плач моей матери. Когда же отец шагнул через порог дома, она заголосила так, что казалось, от ее плача содрогался земляной пол...

Простившись, отец уходил от нас все дальше и дальше, часто оглядывался и прощально вскидывал руку. Мама, закрыв лицо руками, продолжала плакать. Она, наверное, чувствовала, что видит мужа в последний раз.

Но давайте прикоснемся к пожелтевшим от времени и стершимся на сгибах треугольникам.

Итак, письмо первое от 13 октября 1941 года:

«Здравствуйте, дорогие мои Маруся, Вова и Валера!

Наконец-то мне представилась возможность написать. От волнения даже руки дрожат.

Нахожусь на военных курсах в Муроме, учусь воевать. Вернее, учусь убивать, хотя никто из нас никогда и не думал, что придется это делать. Но судьба обязывает нас к этому: надо защищать страну, свой народ от фашизма, а если потребуется, то и отдать жизнь за Родину. А вообще-то, как говорил нам старый служака-инструктор, вернувшийся инвалидом с войны, умереть, погибнуть несложно, а вот труднее и нужнее остаться живым, потому что только живые приносят победу.

Через три недели заканчиваю курсы сержантов-минометчиков. Когда нас отправят на фронт — неизвестно...»

Мать каждый день по несколько раз перечитывала это письмо со слезами на глазах, а вечером, после тяжкой работы в колхозе рассказывала, какой отец наш веселый и заботливый, что в селе все любили и ценили его. Я не знаю, что она написала в ответ, но второй треугольник пришлось ждать долго. Письмо пришло лишь 30 ноября, но зато какое!

«Дорогие мои, любимые мама, Валера, Вова и Маруся!

Я получил от вас весточку еще там, в Муроме. Если бы ты знала, милая моя женушка, сколько радости она мне принесла. Теперь, как только выдается свободная минута, так читаем твое письмо вместе с Василь Петровичем (односельчанин и друг отца. — В. Ч.). Он, кстати, передает тебе привет и завидует мне в том, что есть у меня семья — Валерка с Вовкой и ты.

Ответить из Мурома у меня не было времени — спешно шли сборы к отъезду на фронт. Потом был сам отъезд. После курсов в Муроме получил я звание сержанта и нахожусь между Москвой и Ленинградом. Как видишь, попал я в самое пекло войны — на передовую. И уже успел испытать себя в первом бою. Жуткое это зрелище, Маруся. Не дай Бог увидеть моим детям и внукам! И будь они большими, я сказал бы им: никогда не верьте тем, кто говорит или пишет в газетах, что ничего не боится на войне. Каждому солдату всегда хочется выйти из боя живым, но когда он идет в атаку, то не думает о смерти. Кто хоть раз ходил в атаку, тот всегда смотрел смерти в лицо...»

Откровенное письмо отца может вызвать недоверие: как же, мол, могло оно дойти, если была цензура, а в письме изложены смелые суждения о войне? Удивлялся и я до поры до времени, а потом все стало на свои места: в первые месяцы войны цензура не работала.




А вскоре почтальонша принесла в наш дом первую похоронку с фронта: «Смертью храбрых в боях за Родину погиб под Ленинградом» младший брат отца — Алексей. Через несколько дней нам принесли еще одну страшную весть: убит на войне старший брат — Дмитрий. Их старая мать — моя бабушка Матрена — достала из верхнего ящика комода фотографии погибших сыновей и, держа в руках карточки Алексея и Дмитрия, долго смотрела на них, а они — на нее. Их уже не было на свете, но ей не верилось в это. Бедная моя бабушка, ее можно было понять, ибо ничего не может сравниться с болью и горечью матерей, потерявших своих сыновей на войне. Не смогла перенести этого горя горького бабушка Матрена: когда увидела появившихся в селе фашистов, убийц двух ее сыновей, сердце ее то ли от сильной злобы на них, то ли от большого испуга не выдержало и она умерла.

Трое немцев поселились в нашем маленьком деревянном доме. Но не нашли они в нем покоя: ночью и днем в люльке, подвешенной к потолку в чулане, часто плакал мой двухмесячный брат. Один из фрицев, разозлившись на него, выхватил из кобуры вальтер и направился к малышу. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не мать. Услышав с кухни щелканье затвора, она бросилась в горницу и с пронзительным криком оттолкнула фашиста, прикрыв собой колыбель с младенцем. Фриц убрал пистолет в кобуру, подошел снова к люльке, снял ее с крюка и, выговаривая что-то на своем языке, понес в неотапливаемые холодные сени. Смирившаяся мать поняла, что нам надо уходить из дома. И мы ушли, больше недели жили в темном подвале соседской бабки Катерины, скрываясь от немцев.

Из холодного подвала мы вернулись в свой дом, лишь когда село освободили конники генерала Белова. После изгнания немцев мать все чаще стала выходить на дорогу и всматриваться — не появится ли почтальон с письмом. Мама очень ждала весточки от отца. Но лишь после Нового, 1942 года вновь заработала почта. Под Рождество мы получили третье по счету письмо:

«Здравствуйте, мои милые детки и любимая женушка!

Поздравляю вас с Новым годом и Рождеством Христовым! Да поможет всем нам Бог поскорее одолеть фашистов. Иначе всем нам хана.

Дорогая Маруся! Сердце разрывалось на части, когда читал твое письмо с сообщением о том, что мои родные братья Алексей и Дмитрий погибли, а мама, не выдержав горя, умерла. Царствие Небесное им всем. Наверно, это правда, когда говорят, что Бог берет к себе самых лучших, молодых и красивых. Я ж, ты знаешь, всегда гордился, что у меня есть такой красивый и всеми любимый брат Алексей. Обидно, что никто не знает, где он и Дима похоронены.

Сколько все же горя и несчастий несет людям война! За любимых братьев, за погибших друзей и за смерть мамы я и Василь Петрович поклялись отомстить гадам-фашистам. Будем бить их, не жалея себя. За меня не беспокойся: жив, здоров, сыт, одет, обут. И заверяю тебя, Маруся, что свой долг перед односельчанами и детьми своими я выполняю как положено. Но мне все больше становится страшно за тебя. Как ты там одна управляешься с такими маленькими детьми? Как хотелось бы передать часть своих сил тебе и взять часть твоих забот и тревог на себя...»



После Нового года отец слал письма домой часто, как только позволяла фронтовая обстановка. Все его «треугольнички», написанные карандашом, целы. После 68 лет их хранения и многоразового зачитывания некоторые строки, особенно на сгибах, трудно разобрать. Есть и такие, по которым прошлось черное жирное перо чернил военного цензора или просто не пощадило время: как ни берегли мы в семье его весточки, несколько писем, написанных на папиросной бумаге, истлели совсем или выцвели.

Но уже в апреле 1942 года отец сообщает, что письма от него будут идти редко, потому что:

«...мы прорвали оборону противника и перешли в наступление. Вот уже четыре ночи не спим, все время гоним фрицев на запад. Поскорее бы уничтожить эту фашистскую сволочь и вернуться домой. А вот вернемся ли? Смерть пасет нас каждый день и час, кто знает, может быть, пишу в последний раз.

Война, Маруся, — это нечеловечески тяжкая работа. Трудно сосчитать, сколько мы уже вырыли окопов, траншей, землянок и могил. Сколько укреплений сделано нашими руками. А кто сосчитает, сколько тяжестей перенесли на своем горбу! И откуда только берутся силы у нашего брата? Если бы ты увидела меня сейчас, то не узнала бы. Похудел так, что на мне все стало велико. Мечтаю побриться и помыться, но обстановка не позволяет: покоя нет ни ночью, ни днем. Всего того, что я пережил за это время, не расскажешь... На этом все. Иду в бой. Целуй за меня моих сыночков и береги их. Как я был бы рад увидаться с вами хоть на часок.

Это письмо я отправлю после окончания боя. Если получишь, значит, я жив и здоров. Но все может быть.

До свидания, дорогие мои».

И вот пришло предпоследнее письмо, датированное 15 мая 1942 года. Оно переполнено душевной болью и тяжелыми думами о предстоящем бое. Ему очень хотелось остаться живым. Но сердце, очевидно, предчувствовало недоброе:




«...У нас сейчас холодно и сыро. Кругом болота и леса, в которых местами еще лежит снег. Каждый день, а то и час слышны разрывы бомб, снарядов и мин. Бои идут упорные и жестокие. После недавно предпринятого наступления войск Ленинградского и Волховского фронтов фашисты оказывают сильное сопротивление и поэтому с конца апреля мы перешли к обороне. Вчера после боя нас остались семь человек. Но оборону мы все-таки удержали. К вечеру подошло подкрепление. На завтра, по данным разведки, фашисты усиленно готовятся к бою. Поэтому, если я останусь завтра в живых, то буду долго жить всем смертям назло. Пока же меня еще ни разу не зацепила немецкая пуля. Кто знает, обойдет ли она меня завтра?».

Для нас это были еще не последние слова отца. В конце июня 1942 года мама получила сразу два письма в одном толстом конверте: одно — от односельчанина и друга отца В. П. Чикова, с которым судьба не разлучала его с детства, другое — от отца, как я понял, на случай его собственной гибели. Привожу их оба:

«Привет из действующей Красной Армии от Чикова В. П.!

Мария Тихоновна, хоть и трудно мне, но хочу рассказать о гибели своего друга и вашего мужа Матвея.

Дело было так: 16 мая рано утром раздался приказ «К бою!». Ну и загудело. Наши лупили из минометов и дальнобойной артиллерии, а потом, откуда ни возьмись, появилась фашистская авиация и стала забрасывать нас бомбами. Они рвали землю и лес, в котором мы укрывались. Через 10 минут бомбардировки закончились. Я, протерев заляпанное грязью лицо, высунулся из окопа и крикнул: «Матвей, где ты?». Не услышав ответа, я встал и пошел искать своего любимого друга... Смотрю, рядом с бомбовой воронкой на кустах недвижимо лежит отброшенный взрывной волной Матвей. Подхожу к нему, что-то говорю, а он смотрит на меня и молчит, в глазах лишь застывшее удивление...

...Мы собрали его останки, завернули в плащ-палатку и вместе с другими погибшими солдатами похоронили в бомбовой воронке, недалеко от села Зенино. Я как близкий его друг сделал все как полагается, по-христиански. Могилу выложил дерном, поставил православный деревянный крест, и дали мы залп из автоматов...»

Тот бой стал для Василия Петровича последним. Об этом свидетельствовала впоследствии узкая, желтого цвета бумажная полоска похоронки, принесенная его родителям немногим позже того толстого конверта, который был направлен моей матери. В нем, как сообщалось выше, находились два письма: одно — от В. П. Чикова, содержание которого уже приведено, а вот другое, написанное рукой моего отца, было посмертным его посланием:

«Дорогие мои сыночки, Валера и Вова!

Когда вы вырастете большими, то прочитайте это письмо. Я пишу его на передовой в тот момент, когда чувствую, что это, возможно, в последний раз. Если я не вернусь домой, то вам, мои любимые сыночки, не придется краснеть за своего папаньку, вы можете смело и гордо говорить своим друзьям: «Наш отец погиб на войне, верный присяге и Родине». Помните, что в смертельной схватке с фашистами я своей кровью завоевал вам право на жизнь.

А поскольку войне рано или поздно придет конец, то уверен, что мир будет для вас долгим. Очень хочу, чтобы вы любили и всегда слушали Мать. Я это слово написал с большой буквы и хочу, чтобы и вы писали его только так. Мать научит вас любить землю, труд, людей. Любить так, как любил все это я.

И еще: как бы ни сложилась у вас жизнь, держитесь всегда вместе, дружно и крепко. В память обо мне учитесь в школе хорошо, будьте чистыми в душе своей, смелыми и сильными. И пусть будут у вас мирная жизнь и более счастливая судьба.

Но если, не дай Бог, начнут опять сгущаться черные тучи войны, тогда очень хотел бы, чтобы вы были достойны своего отца, стали бы хорошими защитниками Родины.

Не плачь, Маруся, обо мне. Значит, так Богу угодно, чтобы отдал я жизнь за землю нашу русскую, за освобождение ее от фашистской сволочи, чтобы вы, мои родные, остались живы и свободны и чтобы всегда помнили о тех, кто защищал нашу с вами Родину. Жаль вот только, что повоевал я мало — всего 220 дней. Прощайте, мои любимые сыночки, моя милая женушка и мои родные сестрички.

Целую вас крепко. Ваш отец, муж и брат Чиков М. М.

14 мая 1942 г.».

А потом пришла похоронка, в ней лаконично говорилось: «Ваш муж, Чиков Матвей Максимович, верный воинской присяге, проявив в бою за социалистическую Родину геройство и мужество, был убит 16 мая 1942 г. Похоронен недалеко от с. Зенино.

Командир воинской части 6010 Мачулка.

Мл. политрук Бороденкин».

Однако мама все надеялась и ждала отца, выходила к калитке и подолгу смот-рела на дорогу. И всегда в черном платке и в черной кофте. С тех пор до сего дня иной одежды, кроме черной, мать не знала. В 22 года оставшись вдовой, она ни разу не пожаловалась на жизнь, сохранила верность человеку, которого считала лучшим на свете. И вот в течение уже многих десятилетий каждый раз, когда я приезжаю в родное Дедилово, слышу ее тихий голос: «Если бы ты знал, каким был твой отец...»

Автор Владимир ЧИКОВ полковник в отставке, член Союза писателей России