Тема: 
В защиту историко-философского метода Ильенкова и его отличие от убожества рассудочного мышления
Речь идет о философской полемике между Пихоровичем и Майданским. Предлагаю обсудить.
А. Д. Майданский в своей статье «Понятие мышления у Ильенкова и Спинозы» обвиняет Э.В. Ильенкова в том, что он приписал Спинозе мысль о сознании как продукте деятельности мыслящего тела, что такой мысли у Спинозы не было. Стоит ли защищать Э.В. Ильенкова от такого упрека?
Думаю, что нет. При этом не важно, была ли такая идея у Спинозы или ее не было. Важно, что ему можно приписать такую идею, что это позволяет сделать ход его мысли. Вряд ли можно приписать эту идею Беркли или, скажем, Декарту, как, впрочем, и любому философу до Спинозы. Поэтому преступлением с точки зрения истории философии было бы как раз не заметить этого обстоятельства, упершись носом в тексты Спинозы, не увидеть «зашифрованной» в них этой мысли, даже если она существует в них исключительно в виде «запроса», «искания».
А.Д. Майданский настаивает на том, что нужно «самым тщательным образом отделить настоящего Спинозу от того вымышленного субъекта, философа-материалиста, которого принял за Спинозу Ильенков». Э.В. Ильенков, по мнению А.Д. Майданского, этого не сделал по той причине, что его «всегда больше занимала суть дела - реального исторического «дела Логики», - нежели его историко-философская сторона». Обвинение в том, что исследователя больше интересует суть дела, а не просто та или иная его сторона, звучит, конечно, более чем оригинально, но с ним придется полностью согласиться. Э.В. Ильенков и на самом деле действует не как доксограф, а как философ-диалектик. Его интересует не «мнение» Спинозы о том, что такое мышление и в каком отношении оно находится к телу, материи. Его интересует развитие понятия; в данном случае - развитие понятия материи и понятия идеального и та роль, которую сыграл Спиноза в этом развитии. А та роль, которую тот или иной философ играет в развитии мышления, далеко не всегда совпадает с тем, как он себе эту роль представлял, а форма, в которой тот или иной философ высказывал свои идеи, может оказаться противоположной их действительному содержанию.
Впрочем, Э.В. Ильенков ничего не открывал. Он ссылается на Маркса, который относительно Спинозы писал следующее: «Даже у философов, которые придали своим работам систематическую форму, как, например, у Спинозы, действительное внутреннее строение его системы совершенно отлично... от формы, в которой он ее сознательно представил».
В сносках же Ильенков добавил еще: «Эту мысль Маркс повторил и двадцать один год спустя в письме к М.М. Ковалевскому: «...необходимо... различать то, что какой-либо автор в действительности дает, и то, что дает только в собственном представлении. Это справедливо даже для философских систем: так, две совершенно различные вещи - то, что Спиноза считал краеугольным камнем в своей системе, и то, что в действительности составляет этот краеугольный камень» (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 34, с. 287)»
Но и Маркс не является первооткрывателем такого подхода в истории философии. Первым сознательно и систематически такой метод историко-философского исследования начал применять Гегель:
«...Я утверждаю, что последовательность систем философии в истории та же самая, что и последовательность в выведении логических определений идеи. Я утверждаю, что, если мы освободим основные понятия, выступавшие в истории философских систем, от всего того, что относится к их внешней форме, к их применению к частным случаям и т.п., если возьмём их в чистом виде, то мы получим различные ступени определения самóй идеи в её
логическом понятии. Если, наоборот, мы возьмём логическое поступательное движение само по себе, мы найдём в нём поступательное движение исторических явлений в их главных моментах; нужно только, конечно, уметь распознавать эти чистые понятия в содержании исторической формы. Можно было бы думать, что порядок философии в ступенях идеи отличен от того порядка, в котором эти понятия произошли во времени. Однако, в общем и целом, этот порядок одинаков».
Гегеля в этом вопросе полностью поддержал Ленин, который в «Философских тетрадях» не только делает еретическое с точки зрения привычной истории философии заявление ««Круги» в философии: обязательна ли хронология насчет лиц? Нет!», но и производит полнейший переворот в материалистическом решении основного вопроса философии. Если раньше материалисты видели свою задачу в опровержении идеализма, то теперь Ленин ставит задачу совсем по-другому. Идеализм нужно не опровергнуть, а преодолеть. Преодолеть же его невозможно, не поняв, что идеализм - это не просто заблуждение или сознательный обман, например, поповщина, а необходимая ступень (то есть такая, которую нельзя обойти, а нужно обязательно пройти) в становлении человеческого духа:
«Философский идеализм есть только чепуха с точки зрения материализма грубого, простого, метафизичного. Наоборот, с точки зрения диалектического материализма философский идеализм есть одностороннее, преувеличенное, uberschwengliches (Dietzgen) развитие (раздувание, распухание) одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют, оторванный от материи, от природы, обожествленный.
Идеализм есть поповщина. Верно. Но идеализм философский есть («вернее» и «к р о м е т о г о») дорога к поповщине через о д и н и з о т т е н к о в бесконечно сложного п о з н а н и я (диалектического) человека.
Познание человека не есть (respective не идет по) прямая линия, а кривая линия, бесконечно приближающаяся к ряду кругов, к спирали. Любой отрывок, обломок, кусочек этой кривой линии может быть превращен (односторонне превращен) в самостоятельную, целую, прямую линию, которая (если за деревьями не видеть леса) ведет тогда в болото, в поповщину (где ее закрепляет классовый интерес господствующих классов). Прямолинейность и односторонность, деревянность и окостенелость, субъективизм и субъективная слепота voila** гносеологические корни идеализма.
А у поповщины (= философского идеализма), конечно, есть гносеологические корни, она не беспочвенна, она есть пустоцвет, бесспорно, но пустоцвет, растущий на живом дереве, живого, плодотворного, истинного, могучего, всесильного, объективного, абсолютного, человеческого познания».
Соответственно, задача материалиста, исследующего историю философии - не просто заклеймить того или иного философа идеалистом, а увидеть, в какой момент у того началось «раздувание», «распухание» «одной из черточек, сторон, граней познания в абсолют», выяснить причину этого раздувания (ведь само это раздувание не случайно, а обусловлено чрезвычайной важностью именно этой стороны, черточки для познания в целом) и постараться найти, кому из философов удалось продолжить движение познания в верном направлении.
Было бы крайне наивно ожидать, что это движение будет носить, как сейчас любят говорить, линейный характер. Наивнее может быть только попытка «линейному мышлению» противопоставить «нелинейное мышление». Как будто мышление - это картошка, которую можно сортировать на мелкую и крупную или белую и розовую.
На самом деле, никакого «нелинейного» мышления, наряду с «линейным», быть не может. Это лишь крайне неудачные определения одного и то же мышления, которое то и дело самораздваивается в попытках охватить такие противоположные определения движения, развития, как дискретность и непрерывность, поступательность и возвратность, скачкообразность и «эволюционность». Центральный вывод, который делает Ленин из изучения истории философии, состоит в том, что главное достижение теоретического мышления состоит не в умении противопоставлять противоположности (для этого, чтобы констатировать, что противоположности противостоят друг другу, большого ума не нужно), а наоборот, в умении видеть «как могут быть и как бывают (как становятся) тождественными противоположности, - при каких условиях они бывают тождественны, превращаясь друг в друга, - почему ум человека не должен брать эти противоположности за мертвые, застывшие, а за живые, условные, подвижные, превращающиеся одна в другую».
Поэтому философия Гегеля интересует Ленина не столько как «неверный путь неверных путей», сколько то, как этим неверным путем Гегель ближе, чем большинство материалистов, подходит к историческому материализму. Ленин нисколько не удивляется этому. Мало того, он заявляет, что «умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм». Дальше - больше. Ленин пишет о том, что абсолютный идеализм - это уже частью материализм: «Гегель серьезно верил, думал, что материализм как философия невозможен, ибо философия есть наука о мышлении, об общем, а общее есть мысль. Здесь он повторял ошибку того самого субъективного идеализма, который он всегда называл «дурным» идеализмом. Объективный (и еще более абсолютный) идеализм зигзагом (и кувырком) подошел вплотную к материализму, частью даже превратился в него».
И это был не просто философское оригинальничанье по типу того же «нелинейного мышления»: это была своеобразная программа действий в области философии - программа борьбы против «глупого материализма» как самой главной опасности. И программа «систематического изучения диалектики Гегеля с материалистической точки зрения», обнародованная позже в статье «О значении воинствующего материализма» в качестве наиважнейшей задачи, без решения которой «никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного миросозерцания».
Э.В. Ильенков только продолжил эту линию. Как линию борьбы против «дурного» и «глупого», «грубого» материализма позитивистского толка, который к тому времени безраздельно господствовал не только в головах советских ученых, но и в головах подавляющего большинства советских философов, так и линию исследования того, как «нелинейным способом» умный идеализм может превращаться в умный материализм, и наоборот - как глупый материализм неизбежно превращается в не менее глупый идеализм.
Философия Спинозы оказывается тем узелком в «узловой линии мер» развития философии, в котором частные линии развития идеализма и материализма сплетаются настолько удачно, что впервые оказывается возможным увидеть не только различие, но и тождество этих противоположностей. Такую возможность Спинозе дает его пантеизм.
Но пантеистами, притом блестящими, были и Кузанский, и Бруно, притом Бруно субъективно был куда ближе к материализму, чем Спиноза. Для того, чтобы пантеизм стал основанием для истинно материалистического решения психофизической проблемы, нужно было, чтобы она была предельно остро поставлена. Нужен был Декарт с его дуализмом. Спор между реалистами и номиналистами не мог стать основой для такого решения, хотя номиналист Дунс Скот и задавался вопросом о том, «не может ли сама материя мыслить?» Не могло вырасти рациональное решение проблемы соотношения мышления и бытия и из противостояния естественнонаучного материализма и вырастающего на его почве субъективного идеализма. Совершенно неслучайно в этом противостоянии победителями почти всегда в конечном счете выходили и продолжают выходить именно субъективные идеалисты, чему лучшим свидетельством - современное засилие позитивизма в области естествознания. Даже у Маркса с Энгельсом соответствующее решение вырастает не из их превращения из гегельянцев и фейербахианцев, а из того, что они внесли в фейербахианство поправку в духе Спинозы.
Разумеется, все вышесказанное не означает, что историк философии имеет право приписывать предшественникам те мысли, которых у них еще не могло быть, то есть мысли своей собственной эпохи, чем так часто любят грешить все идеологи.
Все, на что имеет право и что обязан делать тот, кто пытается охватить становление человеческой мысли - это рассматривать все идеи предшественников конкретно-исторически, то есть как отражение того «ансамбля общественных отношений», который характеризует соответствующую эпоху - с одной стороны, и как определенную ступень в становлении мышления и истории в целом - с другой. В этом, надо полагать, и состоит суть принципа совпадения исторического и логического в применении к истории философии.
И нужно признать, что Э.В. Ильенков мастерски владел этим принципом. Кто бы из старых философов не оказывался в поле его зрения, под пером мастера он, ни на минуту не переставая быть ярким представителем своей эпохи, быстро превращался в нашего современника, и даже в полномочного представителя будущего в современности (в той мере, в которой его идеи были ступеньками становления всеобщего, общеисторического).
«Подлог», подобный вышеописанному, Э.В. Ильенков совершил также и с философией Фихте. Вот он, этот «подлог»:
«Ведь и Спиноза имеет в виду только движение мыслящего тела по готовым контурам природных тел и упускает из виду тот момент, который против Спинозы (а тем самым и вообще против всей им представляемой формы материализма) выставил Фихте. А именно тот факт, что человек (мыслящее тело) движется не по готовым, природой заданным формам и контурам, а активно творит новые формы, самой природе не свойственные, и движется вдоль них, преодолевая «сопротивление» внешнего мира».
А разве не «придумывал» Ильенков себе Фихте, когда трактовал его как «перевернутого Спинозу»? А ведь благодаря этому ему буквально в двух строчках удалось сформулировать целую, как сказал бы Лакатос, «иссследовательскую программу» относительно понимания того, что собой представляет свобода воли:
«...воля, ломающая силу обстоятельств, и воля, согласующаяся со всей массой обстоятельств, с идеально выраженной материальной необходимостью. Какая из них «свободна»?
По субъективному самочувствию - декартовско-фихтеанская. По объективному значению - спинозистская».
Без спинозистского «твердого ядра», согласно которому свобода - это умение избавиться от рабской зависимости от ближайших обстоятельств ради возможности действовать сообразно с универсальной, всеобщей связью вещей, никакая серьезная теория относительно свободы воли невозможна.
Но и без фихтевского uberschwengliches, преувеличенного внимания к субъективной стороне дела, без его понимания «свободы как свободы воли, а не как согласия деятельности с внешними условиями ее осуществления, не как «познанной необходимости» внешнего мира», спинозовское понимание свободы могло быть обречено на фаталистическое истолкование.
После Ильенковского «переворачивания» Фихте относительно Спинозы все становится на свои места - только «воля, согласующаяся со всей массой обстоятельств (а не с одними только ближайшими обстоятельствами - В.П.), с идеально выраженной материальной необходимостью», только такая воля, способна ломать силу обстоятельств, а не ломаться (в прямом и переносном смысле этого слова) под воздействием этих самых обстоятельств.
Благодаря «подлогу», который совершает Ильенков в отношении Фихте, его субъективный идеализм оказывается практически таким же близким к диалектическому материализму, как и гегелевский объективный идеализм.
В конце концов, и Карла Маркса Э.В. Ильенков истолковал достаточно вольно. Ведь факт остается фактом, что в Советском Союзе все смотрели на наследие Маркса в основном плехановскими глазами, точнее даже, глазами его учеников - А.М. Деборина и Л.И. Аксельрод. И Ленина трактовали в духе этой же традиции - как гениального практика, но никак не теоретика. Ильенков же рассматривал Ленина как талантливейшего теоретика, и поэтому хорошего практика, а Маркса - как гениального практика, в той мере, в которой «без революционной теории не может быть революционного движения».
Впрочем, точно так же свободно поступал с Марксом и Ленин, выводя из идеи Маркса о том, что пролетарская революция может совершится только одновременно во всех развитых или хотя бы в основных капиталистических странах, идею «социализма в одной стране».
А уж после того, как Ленин самого Гегеля записал в материалисты, «сам Бог приказал» (конечно, не церковный Бог, а Бог Спинозы и Гегеля) Э.В. Ильенкову осуществить материалистическое прочтение Спинозы.
А те, кто упрекают Ленина или Ильенкова в том, что они извращают своих предшественников, ничего не понимают в истории философии. Ведь вся история философии на самом деле есть не что иное, как поле ожесточенной борьбы за материалистическое или идеалистическое истолкование наследия крупнейших мыслителей прошлого.
***
А под конец нужно сказать несколько добрых слов в адрес А.Д. Майданского. Во-первых, надо отдать ему должное, что выдвигая против Э.В. Ильенкова почти убийственные с точки зрения "историко-философской стороны дела" обвинения в извращении точки зрения Спинозы, А.Д. Майданский, тем не менее, признает, что это отнюдь не помешало Ильенкову оказаться самым значительным исследователем творчества этого великого мыслителя, и именно с ильенковского второго очерка "Диалектической логики" он рекомендует начинать изучение творчества Спинозы. Здесь я бы хотел с ним полностью согласиться и добавить, что с "Диалектической логики" лучше всего начинать изучение всей западноевропейской философии, и если вообще возможен учебник по истории философии, то ничего лучше "Диалектической логики" Э.В. Ильенкова пока придумано не было. А также считаю, что ильенковскому подходу к истории философии нужно учиться не только специалистам в области истории философии или профессиональным философам, но и всем, кто всерьез вознамерился «учиться мыслить», и первым шагом к овладению этим мастерством могло бы стать «ильенковское» прочтение работ самого Эвальда Васильевича Ильенкова.
Второе же и самое главное мое замечание в адрес Андрея Дмитриевича Майданского состоит в том, что он своим собственным примером лучше всего продемонстрировал, насколько в истории философии форма и содержание могут не совпадать и насколько при этом содержание важнее формы. Будучи по своим взглядам либералом, то есть не разделяя не только историко-философских методов Ильенкова, но и его политических взглядов, что куда важнее, ибо касается не просто "историко-философской стороны дела", "дела логики", а сути дела, то есть "логики дела", Андрей Дмитриевич Майданский, организовав и много лет поддерживая сайт "Читая Ильенкова", сделал для того, чтобы идеи Ильенкова "овладели массами", больше, чем самые верные и надежные последователи Эвальда Васильевича.
Ответить с цитированием
Сообщение от mogarich
Социальные закладки