«Фабрики детей»: как нацисты выращивали «чистокровных арийцев».
Основу нацистской идеологии Третьего Рейха составляло понятие главенствования арийской расы на всеми остальными. Чтобы в эту идею поверила вся Германия, проводилась не только активная пропаганда, но и разрабатывался особый план по сохранению и усовершенствованию генетического «арийского» кода. Речь идет о программе Lebensborn, которая подразумевала выращивание супердетей с «чистой» кровью.
«Lebensborn» в переводе с немецкого означает «источник жизни». Этой программой руководил лично рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Основной задачей Лебенсборн была подготовка расово чистых матерей, рождение и воспитание детей арийской нации
[SPOILER=".."]Начиная с 1935 года, были выставлены жесткие требования к родителям будущих «чистокровных» арийцев: они должны быть здоровыми, не иметь судимостей и быть арийского происхождения. Женщины, которых отбирали для участия в программе, помещались в комфортные условия и беременели только от членов СС. Пресса называла приюты, где рожали и воспитывали младенцев, «гиммлеровскими фабриками детей».
Через пару лет было принято решение выбирать рожениц из числа жительниц Норвегии. По мнению нацистов, белокурые и голубоглазые женщины, как нельзя лучше, подходили для «производства» чистокровных арийцев. Если многие немки вступали в организацию Lebensborn по идейным соображениям, то для норвежек это была практически единственная возможность вести более-менее нормальный образ жизни в военное время. Многие из них становились роженицами добровольно. За весь период существования программы производства арийцев в Германии родилось около 8000 детей, а в Норвегии – 12000.
В 1938 году Гиммлер решил, что производство супердетей идет слишком медленными темпами. Поэтому стали отбирать уже беременных женщин с подходящей внешностью. Им предлагали сдавать младенцев в приют в обмен на финансовое вознаграждение. Те, кто вынашивал для Lebensborn несколько детей, награждались Материнским крестом.
Спустя еще один год «подходящих» детей стали похищать из Польши, Украины, Югославии, Чехословакии. По прибытию в Германию детей осматривали врачи и решали, кто подойдет под понятие «типичный ариец», а кто нет. Тех, кого признавали негодными, отправляли в концлагеря на верную смерть.
Детей с «чистой кровью» переправляли в «лагеря перевоспитания», где им давали новые немецкие имена, навязывали нацистскую идеологию, заставляя забывать свое происхождение и родителей. Все те, кто не поддавался перевоспитанию, нещадно уничтожались. В этих «центрах онемечивания детей» мальчиков и девочек облучали ультрафиолетом, чтобы их волосы получали нужный для истинного арийца светлый оттенок. После переобучения детей отдавали в эсэсовские семьи или отправляли в школы-интернаты.
Почти вся документация о программе Lebensborn была уничтожена на завершающем этапе Второй мировой войны, поэтому нельзя достоверно сказать, сколько детей было вывезено в Германию. Историки называют примерную цифру в 200 000.
После окончания войны женщинам, принявшим участие в программе рождения чистокровных арийцев, было совсем несладко. Жители Норвегии и Германии мстили матерям, которые во время войны получали продовольствие, медицинское лечение. Их избивали, делали изгоями, заставляли выполнять самую тяжелую работу.
Рожденных детей и тех, кто уже прошел курс «онемечивания» отправляли в приюты или сумасшедшие дома, где над ними безжалостно издевались. Норвегия попыталась откреститься от детей из Lebensborn и депортировать их в Германию, но безуспешно. Швеция приняла несколько сотен детей из Норвегии. Одной из них оказалась и будущая солистка группы ABBA Анни-Фрид Лингстад, отец которой был сержантом СС.
[/SPOILER]
...
Последний из яхи: история индейца Иши, чей народ истребили золотоискатели.
[SPOILER=".........."]История индейца Иши уникальна. Он стал последним представителем племени яна, проживавшего в горах Сьерра-Невада. Большинство его соплеменников было истреблено золотоискателями, приехавшими в этот регион в середине XIX века. Иши было 10 лет, когда он вместе с сородичами ушел скрываться в горы. Там он прожил 40 лет, пока не остался совсем один. Страдая от одиночества и голода, Иши в конце концов был вынужден сдаться врагам. Индеец стал «экспонатом» антропологического музея в Калифорнии, но недолго прожил в неволе…
Группа яхи была малочисленной – популяция насчитывала всего около 400 человек (это часть племени яна, проживавшая на юге). Годами яхи жили на своей земле, занимались собирательством, рыбной ловлей и охотой.
Размеренная жизнь закончилась, когда в Калифорнии вспыхнула «золотая лихорадка» и сюда приехало более 300 тысяч золотоискателей. Они лишили яхи еды и воды, загрязнив реки и начав вырубку деревьев, яхи, в свою очередь, начали охотиться на скот белых людей. Вражда постепенно переросла в открытое противостояние, и, конечно же, люди с оружием вскоре одержали победу. Совсем скоро яхи были практически истреблены, в живых осталось менее 100 человек.
Племя практически полностью исчезло за каких-то 15 лет, спастись в горах удалось 16 представителям народности яхи. Много лет ни одного яхи не было в Калифорнии, пока 29 августа 1911 года последний представитель племени не вышел на контакт с цивилизованным миром. Индейцу на тот момент было около 50 лет, он искал еду, и в отчаянии обратился за помощью к белым людям, работавшим на скотобойне в городе Оровилль. Мужчина никогда не называл своего имени врагам, поскольку для индейцев это недопустимо. Ученые позднее именовали его просто Иши, что в переводе означало «человек». Для общения с Иши в местном полицейском бюро вызвали антрополога Томаса Уотермана, он установил, что Иши – последний из яхи, и договорился о том, чтобы забрать его в антропологический музей при Калифорнийском университете.
На тот момент антропологам был известен язык яна, который все же отличался от наречия яхи, поэтому ученый потратил много времени, чтобы воссоздать словарь Иши. Уотерману удалось установить, что в 1865 году произошли массовые убийства яхи, Иши и еще нескольким соплеменникам удалось спастись, и четыре десятилетия они прожили, скрываясь. В 1908 году их лагерь обнаружили топографы, Иши сбежал, оставив больную мать. Когда вскоре он вернулся в лагерь, застал мать еще живой. У яхи было условлено место встречи, но туда никто из остальных яхи не вернулся, поэтому Иши пришел к выводу, что они с матерью остались вдвоем. Мать вскоре умерла, Иши остался один и три года скитался по лесам в поисках пропитания. Когда он понял, что обречен на верную гибель, решился выйти к людям.
В Калифорнии Иши опекал профессор антропологии Альфред Кребер. Он добился того, чтобы Иши выделили комнату возле университетского музея, а со временем – и начислили зарплату в 25 долларов. Кребер также занялся обучением индейца. За несколько лет Иши освоил около 600 английских слов и смог рассказать о культуре яхи, показать, как индейцы охотились, разводили костер, вели быт. Несколько дней в неделю Иши работал в музее, он показывал посетителям, как делать стрелы и орудия труда.
Иши удалось подружиться с персоналом университета. Особенно теплые отношения у него сложились с врачом Сакстоном Поупом. Иши даже провел экскурсию для ученых в места, где некогда жили яхи, показал, как нужно совершать горные переходы и охотиться.
Иши, как и многие люди, прожившие всю жизнь в изоляции, был беззащитен перед болезнями. Через пять лет после его первого контакта с цивилизацией он заболел туберкулезом и умер 25 марта 1916 года. По рекомендации Поупа после смерти тело Иши было кремировано. Кроме того, ученые извлекли мозг Иши, он хранился 83 года, как музейный экспонат, пока группа индейцев из Калифорнии не потребовала, чтобы мозг был передан им для надлежащего захоронения.
[/SPOILER]
.....
РЕВОЛЮЦИЯ. КРАСНЫЙ ТЕРРОР. 1917.:( Глазами детей.
В 1923 году на базе русской гимназии в Чехии, ученикам всех младших и старших классов было предложено написать сочинение на тему «Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию». Каждый писал, что хотел и как хотел. Ограничение было лишь по времени – 2 часа. Сегодня мы хотим познакомить вас с выдержками из этих сочинений, чьи авторы находились в возрастном диапазоне от 6 до 22 лет. Компиляция вышла под редакцией профессора В.В. Зеньковского в 1924 году.
[SPOILER=".........."]— Дома я рвал цветы, сколько хотел. Когда я был дома, всегда была война. Я помню ещё наш дивный сад в Крыму. Дома был голод. Плохо было у нас дома. Как было нехорошо, — всё мало ели. В России люди ходили худые и просили хлеба. У нас дома по три дня ничего не ели. В России хлеб полагается детям только за обедом по маленькому ломтику. На базаре нам ничего не продавали, а говорили: чего перед смертью вам откармливаться. Я помню себя только до смерти папы, когда я стала впервые всматриваться в окружающее. Дома у нас все голодали, и мы стали собираться перебираться.
***
— Революция — это, когда папы не было дома, а мама не знала, что ей делать… Папа как пропал. Все плакали. Папа всё время находился под неприятельскими пулями… Тогда начались трудные дни, шалости исчезли, я по ночам молилась за папу…
***
— Когда мы радовались, то начали почему-то кричать «долой» нашему старику Директору. Он заплакал, и никто не сказал нам, что мы поступили подло и гадко… С первых дней революции и нам, детям, стало тяжело, но я утешалась тем, что в жизни нужно испытать не только сладкие плоды.
***
— Об учении никто не думал. Часто во время уроков приходили и кричали: на заседание! Я был делегатом. Председателем был у нас новоиспеченный коммунист, ученик 8-го класса. Он непрестанно звонил, кричал «товарищи», и теребил свою морскую фуражку. Его никто не слушал. Часто дело доходило до драки. Тогда часть делегатов за буйство выгоняли, а они ломились в дверь, бросали куски угля и т. д. Польза от гимназии была одна: давали обедать. Похлебку, сушеную воблу, а главное, по куску хлеба.
***
— Всё стало бесплатно и ничего не было. Пришел комиссар, хлопнул себя плеткой по сапогу, и сказал: «Чтобы вас не было в три дня». Так у нас и не стало дома. А нас семь раз выгоняли из квартир. У нас было очень много вещей, и их нужно было переносить самим. Я была тогда очень маленькой и обрадовалась, когда большевики всё отобрали… Жили мы тогда в поисках хлеба. Торговал я тогда на базаре. Стоишь, ноги замёрзли, есть хочется до тошноты, но делать нечего. Когда и вторая сестра заболела тифом, пошел я продавать газеты. Нужно было кормиться…
***
— Нашего отца расстреляли, брата убили, зять сам застрелился. Оба брата мои погибли. Дядю увели, потом нашли в одной из ям, их там было много.
***
— Я поняла, что такое революция, когда убили моего милого папу. Было нас семь человек, а остался я один. Папа был расстрелян за то, что он был доктор. Брата четыре раза водили на расстрел попугать, а он и умер от воспаления мозга… Мы полгода питались крапивой и какими-то кореньями. У нас было, как и всюду, повелительное: «Открой!», грабительские обыски, болезни, голод, расстрелы. Было очень тяжело. Мама из красивой, блестящей, всегда нарядной, сделалась очень маленькой и очень доброй. Я полюбил её ещё больше.
***
— Я видел горы раненых, три дня умиравших на льду. — Моего папу посадили в подвал с водой. Спать там было нельзя. Все стояли на ногах. В это время умерла мама, а вскоре и папа умер…
***
— Его родители скрывались. Голод заставил послать сына за хлебом. Он был узнан и арестован. Его мучили неделю: резали кожу, выбивали зубы, жгли веки папиросами, требуя выдать отца. Он выдержал всё, не проронив ни слова. Через месяц был найден его невероятно обезображенный труп. Все дети нашего города ходили смотреть… (седьмой класс)
***
— Это было время, когда кто-то всегда кричал «ура», кто-то плакал, а по городу носился трупный запах. В эти годы всё сорвалось, всё было поругано. Люди боролись со старым, но не знали, куда идти, не знали, что с ними будет. Да и кто теперь приютит больное русское сердце?
***
— Я шел, пока не отморозил себе обе ноги, дальше ничего не помню. Очнулся много позже. Мы шли по безводной пустыне с уральцами 52 дня. — 300 верст прошли, питаясь чем попало… Мы долго ехали через Сибирь, под обстрелом, среди болтающихся на телеграфных столбах трупов, их нельзя забыть. Я долго шла, а когда не могла, меня перенесли, а всё-таки не бросили. Во время дороги я увидел и сам пережил столько, что простому смертному всего не рассказать… Трудно было уезжать из России.
***
— Пришлось мне жить в лесу. Долго я бродил один. То совсем ослабеешь, то опять ничего. Есть пробовал всё. Раз задремал, слышу, кто-то толкается. Вскочил — медведь. Я бросился на дерево, он тоже испугался и убежал. Через неделю было хуже: я встретил в лесу человека с винтовкой в руке; он шел прямо, крича, кто я. Я не отвечаю, он ближе. Я предложил бросить винтовку и обоим выйти на середину поляны. Он согласился. Тогда я собрал все силы, прыгнул к винтовке и спросил, кто он: он растерялся и заплакал. Тогда мне стало стыдно, я швырнул винтовку и бросился к нему. Мы расцеловались. Я узнал, что он такой же изгнанник, как и я. Мы пошли вместе.
***
— Много скверных осадков у меня на душе, но будет опять Россия, и они разлетятся, как дым от лица огня… О скоро ли увидим мы вновь твои родные церкви и родные поляны? Мне учиться очень трудно. Ночами думаю: что дома? живы ли? придёт ли письмо? Здесь никто и не знает, как тяжело приходится там. Мои мысли часто далеко от гимназии. Я не имею права сейчас думать о себе. Я радуюсь, что я русский, я верю в Россию. Я буду бороться с судьбой, но что бы ни случилось, я весь в твоём распоряжении, Россия…
[/SPOILER]
:(
Дети Франции" – так называют белорусских граждан, родившихся во Франции
70 лет назад они сделали главную ошибку в своей жизни. После Второй мировой войны, в 1948 году, семья Гринцевич, подавшись на советскую пропаганду про "страну равных возможностей" и обещания "светлого будущего", оставила во Франции двухэтажный дом и хорошую зарплату, чтобы вернуться в сталинский СССР. Родина встретила их солдатами НКВД, голодом и сроком за излишние разговоры.
"Дети Франции" – так называют белорусских граждан, родившихся во Франции перед Второй мировой войной. Их родители после войны поддались на советскую пропаганду и репатриировались в сталинский СССР. Мало кому из тех детей удалось дожить до сегодняшнего дня.
По данным российского историка Виктора Земскова, по состоянию на июнь 1948 года из Франции в СССР репатриировался 6991 человек. В разные годы они эмигрировали из Российской империи, Австро-Венгрии и
Польши.
Белый пароход
[SPOILER="--------"]Поздней осенью 1946 года 17-летняя Янина Гринцевич вместе с отцом Иваном и матерью Станиславой на большом белом пароходе "Россия" прибыли в Одессу. Вместе с ними было еще 2800 репатриантов из Франции, которых советские дипломаты уговорили вернуться на "историческую родину".
"Мы-то ехали как рабочий класс, а с нами на пароходе ехали и те, кто после революции бежал за границу. И чего они возвращались? Их тогда сразу за решетку и конфискация имущества", – вспоминает Янина Ивановна.
На белом пароходе, которым семья шахтера Гринцевича прибыла в Одессу, действительно были и пассажиры богаче их, некоторые даже везли с собой автомобили. У Гринцевичей была только швейная машинка "Зингер" и немного денег. Может, поэтому им повезло.
Всех пассажиров из Франции в одесском порту встретили сотрудники НКВД. С первого и второго класса людей пересадили в товарные вагоны и повезли в Сибирь.
Документы Гринцевичей сотрудники НКВД изучили, сказали, что "долгов" перед советской властью у них нет, и отпустили.
Как жилось во Франции
В 1920-х годах, после Первой мировой войны, многие граждане межвоенной Польши ехали на заработки на Запад, тяжело там работали, но зарабатывали хорошо, обеспечивали семьи и еще откладывали.
Иван и Станислава Гринцевичи выехали во Францию в 1929 году с Поставщины, их дочь Янина родилась в 1930 году. В Западной Беларуси семья занималась сельским хозяйством, но земли было мало, поэтому и решили поехать за границу заработать денег, чтобы докупить.
В 1929 году как раз бастовали французские шахтеры, поэтому работа для Ивана Гринцевича нашлась на угольной шахте на севере Франции.
"Изначально родители хотели ехать в США. Но не прошли медкомиссию. Маму пропустили, а отца – нет, так как он был близорук. Тогда решили ехать во Францию", – рассказывает Янина на красивом белорусском языке. В 1946 году она его не знала: когда приехали, то переспрашивала у матери каждое слово. По-французски ей теперь, после 72 лет в Беларуси, говорить сложно, но может что-то вспомнить, читать тоже не разучилась.
Во Франции от шахты отец получил в аренду служебный дом – двухэтажный, на четыре жилые комнаты. Иван зарабатывал хорошо, мать могла не работать, была домохозяйкой. Их дочь Янина хорошо училась в школе, ходила в костел. Там была воскресная школа, в которой детей переселенцев из Польши учили польскому языку.
"Мы черного хлеба там не ели, только белый, – говорит Янина Ивановна. – Черный хлеб я здесь, в Беларуси, научилась есть".
В войну, когда шел фронт, семья эвакуировалась, какое-то время они жили у фермера, а потом вернулись домой – горя не много видели.
Как решили вернуться
Когда Иван Гринцевич жил во Франции, то поддерживал местную компартию, читал советскую прессу – газеты "Правда" и "Известия", рассказывает его внук Чеслав. Такие, как Иван, быстрее поверили словам советских вербовщиков о "социалистическом рае" на родине, государству равных возможностей.
"Мне было 16 с половиной лет, когда решили уехать из Франции. Я была за родительскими плечами, особенно ни о чем не беспокоилась, – вспоминает Янина Ивановна. – Когда отец сказал на работе, что собирается ехать в СССР, то в администрации шахты его спросили: "Что тебе здесь не нравится? Может, зарплату прибавить? Ты скажи, мы прибавим. Зачем тебе туда лезть?".
Иван ответил руководству шахты: "Хотим на родину". Его предупредили: "Подумай, ведь пути назад не будет".
"Больше, чем папа, вернуться хотела мама. Она считала, что так как у нас есть доллары, то на родине купим себе земли, потому что при Польше у кого было много земли, тот и богат был", – говорит Янина.
Гринцевичи уже перед отъездом из Франции в порту Марселя увидели большой советский корабль с зерном.
"Вот какая мощная держава, – сказал Иван, – такую войну пережила, а способна экспортировать зерно".
В это время в СССР был страшный голод, люди ели кору и лебеду. И уже в Одессе Иван увидел голодных советских граждан, которые просили кусок хлеба.
Советские вербовщики убеждали отказаться от французского гражданства, а если люди не соглашались, им говорили, что если в СССР им не понравится, то смогут вернуться обратно во Францию. Но вернуться было невозможно. Французские паспорта у них забрали, советских не дали.
Белорусский колхоз
Предки Станиславы были уроженцами деревни Камаи Поставского района, корни Ивана были в деревне Супраненты Островецкого района. Там жила его сестра, решили ехать к ней. Какое-то время "французы" жили в доме сестры, потом построили свой дом. Три года были единоличниками, затем пошли в колхоз, держали приусадебное хозяйство.
"В колхоз никто не хотел, но заставили. Имели зерно, поэтому хлеб был у нас. Жили трудно, как в войну".
Станислава оставалась на домашнем хозяйстве, Иван работал полеводом, животноводом – куда пошлют. Отработал в колхозе всю оставшуюся жизнь. За одним исключением.
На одном из колхозных собраний Иван сказал в присутствии парторга и сотрудника НКВД, что они там глупости говорят, вместо того, чтобы работать. За "подрыв коллективизации и колхозного строя" его наказали годом лишения свободы, из которого он отбыл десять месяцев.
Дальше Иван держал язык за зубами – понял, что здесь не Франция.
После приезда Гринцевичей в Беларусь Янина много болела, изменение климата и питания сильно отразилось на ее здоровье. Заработанные во Франции деньги пошли не на землю, а на выживание семьи после переезда и лечение дочери.
В СССР Янина дальше учиться не смогла: она знала французский и польский языки, белорусским и русским не владела. Друзья остались во Франции, сверстники в белорусском селе иногда даже дразнили ее.
"Там они были русскими, так как приехали из бывшей Российской империи, а здесь их называли французами", – говорит сын Янины Чеслав Сташко.
Янину спасла в жизни швейная машинка "Зингер", которую они привезли из Франции. Она шила даже ночами – так много было заказов.
В белорусском селе Янина Гринцевич вышла замуж за Михаила Сташко, который работал в колхозе электриком, родила детей Чеслава и Анну.
Янина работала швеей на быткомбинате, почтальоном, но мечтала вырваться из деревни. После свадьбы они с мужем захотели поехать жить в Вильнюс – за 60 километров. Но паспортов у них не было, и прописаться в городе они не могли.
"Один раз мать встретила в Вильнюсе французскую делегацию, услышала знакомую речь, поняла, как плохо переводит советский гид, хотела подойти помочь. Ей так захотелось услышать вести с родины, пообщаться с французами. Но сдержала себя, побоялась. Чтобы не попасть, как отец, в тюрьму за длинный язык".
Случилась такая встреча с французами только один раз за всю жизнь в СССР.
В доме Янины хранятся снимки из Франции, книги и журналы, изданные перед их переездом. Она их сберегла – и по модным французским журналам 1940-х шила еще в 1970-е. Попытки наладить переписку с подругами закончились ничем – письма не доходили. Связь с Францией оборвалась.
Французская пенсия
Но одна ниточка связи с Францией все же возобновилась – уже после того, как в 1969 году умерла мать Янины Станислава. В 1973 году французское государство отыскало в Беларуси Ивана Гринцевича. Пришло письмо, в котором ему объяснили, что поскольку он работал во Франции много лет, то согласно французскому трудовому законодательству ему положена пенсия.
"В письме было написано: если ты жив, Иван, то отзовись, и мы будем выплачивать тебе пенсию, – говорит Чеслав Сташко. – Но тут деда пригласили в райисполком и, ссылаясь на КГБ, рекомендовали ответить, что он и так хорошо живет, и поэтому отказывается от французской пенсии.
Дед мой был не слишком грамотный, и тут уже я вступил в дело, – говорю ему, чтобы без меня никаких документов не подписывал. Он так и сделал, ничего не подписал и в конце концов получил французскую пенсию".
Пенсию из Франции могли класть на валютный счет, переводить в советские рубли или выдавать в чеках "Внешпосылторга". Решили брать в чеках. Пенсия Ивана составляла около 100 долларов. Это были хорошие деньги на то время. Советской пенсии ему насчитали 12 рублей.
За французские деньги Гринцевич иногда покупал в деревенском магазине виноградное вино, которое ему нравилось еще со времен жизни во Франции, а внукам покупал подарки. Чеславу, который увлекался спортом, покупал хорошие спортивные костюмы. Хотел купить ему машину, даже начал откладывать в банке деньги, но не успел – умер в 1980 году. После этого пенсию Ивана из Франции еще получала его вторая жена.
В ожидании встречи с родиной
Когда посол Франции предложил Янине организовать поездку на родину, она без колебаний согласилась, хотя уже немолода и ходит с палочкой –перенесла две операции после переломов шейки бедра.
В посольстве обещали дать визу, организовать встречу и размещение в Франции.
Говорить о возвращении матери на родину уже поздно, считает ее сын Чеслав. Восстановления справедливости сейчас никто уже не требует – ни государство, ни люди. Ни материально, ни морально никто ее не восстановит.
А дети Янины не чувствуют себя французами, язык они не выучили, во Францию не собираются.
"В Беларуси мне нравится, для меня это родина, менять ее из каких-то экономических или иных причин не хочу. Будем надеяться, что когда-то белорусы будут жить не хуже французов. Может, доживем до этого времени, а, может, нет", – рассуждает сын Янины Чеслав.
Мораль этой истории проста. Никогда и ни за что не верьте кремлевской пропаганде. Страна, где в 21-м веке ведрами носят воду из колодца и топят дровами, где почти у 35 млн. семей дома нет туалета, где 38% граждан не хватает денег на одежду, а 10% даже на еду, ничего хорошего дать вам не сможет. Только затащить в собственное дерьмо. Ну, и репрессии и сроки за "лишние разговоры" тоже никуда из России не уходили...
***
https://www.currenttime.tv/a/29395929.html[/SPOILER]
:facepalm::good:
Мораль этой истории проста. Никогда и ни за что не верьте кремлевской пропаганде. Страна, где в 21-м веке ведрами носят воду из колодца и топят дровами, где почти у 35 млн. семей дома нет туалета, где 38% граждан не хватает денег на одежду, а 10% даже на еду, ничего хорошего дать вам не сможет. Только затащить в собственное дерьмо. Ну, и репрессии и сроки за "лишние разговоры" тоже никуда из России не уходили...