Просмотр полной версии : Любимые стихи
Когда под крылом добежит земля
К взлетному рубежу,
Зажмурь глаза и представь, что я
Рядом с тобой сижу.
Пилот на табло зажег огоньки,
Искусственную зарю,
А я касаюсь твоей руки
И шепотом говорю:
- Помолимся вместе, чтоб этот путь
Стал Божьей твоей судьбой.
Помолимся тихо,чтоб где-нибудь
Нам свидеться вновь с тобой!
Я твердо верю, что будет так, -
Всей силой моей любви!
Твой каждый вздох и твой каждый шаг,
Господи, благослови!
И слухам о смерти моей не верь -
Ее не допустит Бог!
Еще, ты, я знаю, откроешь дверь
Однажды - на мой звонок!
Еще очистительная гроза
Подарит нам правды свет!
Да будет так!
И открой глаза:
Моя - на ладони твоей - слеза,
Но нет меня рядом, нет!
Неверная жена
И в полночь на край долины
увел я жену чужую,
а думал - она невина..
То было ночью Сант-Яго,
и, словно сговору рады,
в округе огни погасли
и замерцали цикады.
Я сонных грудей коснулся,
последний проулок минув,
и жарко они раскрылись
кистями ночных жасминов.
А юбка, шурша крахмалом,
в ушах звенела, дрожала,
как полог тугого шелка
под сталью пяти кинжалов.
Врастая в безлунный сумрак,
ворчали деревья глухо,
и дальнем собачьим лаем
за нами гналась округа...
За ежевикою сонной
у тростникового плеса
я в белый песок впечатал
ее смоляные косы.
Я сдернул шелковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
Она - четыре корсажа.
Такой белизны не ведать
шелкам и цветущим сливам;
стеклу под луной не вспыхнуть
таким голубым отливом.
Испуганно бедра бились,
как пойманные форели,
то лунным холодом стыли,
то белым огнем горели.
И лучшей в мире дорогой
до первой утренней птицы
меня этой ночью мчала
атласная кобылица...
Мужчине чужие тайны
рассказывать не пристало.
И я повторять не стану
слова, что она шептала.
В песчинках и поцелуях
она ушла на рассвете.
Кинжалы трефовых лилий
вдогонку рубили ветер.
Я вел себя так, как должно, -
цыган до смертного часа.
Я дал ей ларец на память
и больше не стал встречаться,
запомнив обман той ночи
в туманах речной долины, -
она ведь была замужней,
а мне клялась, что невинна.
Принеси мне подсолнух, навеянный далью,
посажу его в почву, сожженную солью,
чтобы он к небесам, голубому зеркалью,
желтый лик обращал - свою жажду и волю.
Всё неясное к ясности смутно стремится,
тают абрисы тел в акварельных размывах,
краски - в нотах. Итак, раствориться -
это самый счастливый удел из счастливых.
Принеси мне частицу палящего лета,
где прозрачны белесые очерки мира
и где жизнь испарилась до капли эфира, -
принеси мне подсолнух, безумный от света.
перевод с итальянского Евгения Солоновича
Пилигримы
Мимо ристалищ, капищ,
мимо храмов и баров,
мимо шикарных кладбищ,
мимо больших базаров,
мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы,
идут по земле пилигримы.
Увечны они, горбаты,
голодны, полуодеты,
глаза их полны заката,
сердца их полны рассвета.
За ними поют пустыни,
вспыхивают зарницы,
звезды горят над ними,
и хрипло кричат им птицы:
что мир останется прежним,
да, останется прежним,
ослепительно снежным,
и сомнительно нежным,
мир останется лживым,
мир останется вечным,
может быть, постижимым,
но все-таки бесконечным.
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
...И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
Удобрить ее солдатам.
Одобрить ее поэтам.
1958
Теперь все чаще чувствую усталость,
все реже говорю о ней теперь,
о, помыслов души моей кустарность,
веселая и теплая артель.
Каких ты птиц себе изобретаешь,
кому их даришь или продаешь,
и в современных гнездах обитаешь,
и современным голосом поешь?
Вернись, душа, и перышко мне вынь!
Пускай о славе радио споет нам.
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
как выглядела с птичьего полета?
Покуда снег, как из небытия,
кружит по незатейливым карнизам,
рисуй о смерти, улица моя,
а ты, о птица, вскрикивай о жизни.
Вот я иду, а где-то ты летишь,
уже не слыша сетований наших,
вот я живу, а где-то ты кричишь
и крыльями взволнованными машешь.
1960
Я обнял эти плечи и взглянул
на то, что оказалось за спиною,
и увидал, что выдвинутый стул
сливался с освещенною стеною.
Был в лампочке повышенный накал,
невыгодный для мебели истертой,
и потому диван в углу сверкал
коричневою кожей, словно желтой.
Стол пустовал. Поблескивал паркет.
Темнела печка. В раме запыленной
застыл пейзаж. И лишь один буфет
казался мне тогда одушевленным.
Но мотылек по комнате кружил,
и он мой взгляд с недвижимости сдвинул.
И если призрак здесь когда-то жил,
то он покинул этот дом. Покинул.
1962
Лиса Алиса
28.07.2010, 22:11
Диме
Греция, Турция, Галапагосские острова,
Я сижу дома, смотрю телевизор, почёсываю кота.
\Хотя тут я обманываю, у меня нет кота\
Но вот вам – зелёные бусинки, стрекозки и кружева.
А тут вот ещё – слова.
Турция, Греция, что-то там было ещё,
Что-то такое, от чего нарывает нерв.
В телевизоре светится белорусский герб,
Похожий на листик с крабом или клещом.
Или на банковский счёт.
Я сижу в кресле, ловлю моль, пью чай.
Я сижу в кресле, кручу бумажку, свищу под нос,
Я сижу в кресле, я сижу в кресле, я лежу в постели,
Слушаю космос.
Греция, Турция, Англия, Амстердам,
Закрываю глаза, шатаюсь по городам,
Открываю глаза. Промокаю. Закрываю глаза.
На комоде блестит зелёная стрекоза.
За окном шелестит гроза.
© Copyright: Наталья Ковальская
Все чуждо в доме новому жильцу.
Поспешный взгляд скользит по всем предметам,
чьи тени так пришельцу не к лицу,
что сами слишком мучаются этим.
Но дом не хочет больше пустовать.
И, как бы за нехваткой той отваги,
замок, не в состояньи узнавать,
один сопротивляется во мраке.
Да, сходства нет меж нынешним и тем,
кто внес сюда шкафы и стол, и думал,
что больше не покинет этих стен;
но должен был уйти, ушел и умер.
Ничем уж их нельзя соединить:
чертой лица, характером, надломом.
Но между ними существует нить,
обычно именуемая домом.
1962
Selena513
28.07.2010, 22:26
Да будет так, чтоб в нашу жизнь
Врывался только свежий ветер,
И пламя алых парусов
Манило, как огонь в ночи,
Да будет так, чтобы на нас
Похожи были наши дети,
И мы могли им передать
От наших кладовых ключи!
Да будет так, чтобы в домах
Моих друзей не гасли свечи,
И струн гитарных перезвон
В них чувства светлые будил,
Да будет так, чтоб никогда
В их душах не селился вечер,
И мелких выгод хладный душ
Огонь сердец не затушил!
Друзья мои, я вас люблю,
Я верю в вашу душеясность,
Я верю в вашу сердцестойкость,
Я помню ваши имена!
На том стоял на том стою,
Что наша дружба неподвластна,
И в этой жизни перестройка
Лишь нашей дружбе не нужна!
Да будет так, чтобы дома
Не запирались на засовы,
И реки чистые текли
По предназначенным путям,
Чтоб в жизни связывали нас
Не обязательства оковы,
А страх друг друга потерять,
Дав волю мелочным страстям!
Да будет так, чтоб наш конец
Был по возможности не близок,
Хотя у каждого из нас
Своей звездой отмерен век,
Чтоб путь, которым мы идем,
Был не причесан, не прилизан,
Чтобы в конце его сказать:
Я прожил жизнь, как человек!
Друзья мои, я вас люблю,
Пусть это будет нашей тайной,
Не в моде нынче напоказ
Такие чувства выставлять…
Попутный ветер кораблю,
Пусть минет его риф случайный,
А вам всем выпадет не раз
В дороге счастье повстречать!
1987
Молодая пешеход
28.07.2010, 22:28
О если бы вернуть былые времена!
Да! Кончен человек! Им сыграны все роли!
Но, идолов разбив при свете дня и воли,
Отвергнув всех богов, он оживет опять.
Сын неба, будет он секреты постигать
Небес и мудрости, проникнет в их глубины,
И бог, что в нем живет под слоем плотской глины,
Ввысь устремится, ввысь, пожаром озарен!
Когда увидишь ты, что иго сбросил он
И в небеса проник, и страха в нем - ни тени,
Даруешь ты ему святое Искупленье!
Великолепная, из глубины морей
Возникнешь ты, сверкнув улыбкою своей;
И бесконечную любовь даруя миру,
Ты трепетать его заставишь, словно лиру,
Когда твой поцелуй, дрожа, нарушит тишь.
Как жаждет мир любви! Ты жажду утолишь.
Тебе, когда мой голос отзвучит
настолько, что ни отклика, ни эха,
а в памяти -- улыбку заключит
затянутая воздухом прореха,
и жизнь моя за скобки век, бровей
навеки отодвинется, пространство
зрачку расчистив так, что он, ей-ей,
уже простит (не верность, а упрямство),
-- случайный, сонный взгляд на циферблат
напомнит нечто, тикавшее в лад
невесть чему, сбивавшее тебя
с привычных мыслей, с хитрости, с печали,
куда-то торопясь и торопя
настолько, что порой ночами
хотелось вдруг его остановить
и тут же -- переполненное кровью,
спешившее, по-твоему, любить,
сравнить -- его любовь с твоей любовью.
И выдаст вдруг тогда дрожанье век,
что было не с чем сверить этот бег, --
как твой брегет -- а вдруг и он не прочь
спешить? И вот он в полночь брякнет...
Но темнота тебе в окошко звякнет
и подтвердит, что это вправду ночь.
1964
http://s39.radikal.ru/i084/1007/86/a6a6ee8a4bfb.jpg (http://www.radikal.ru)
Я не философ. Нет, я не солгу.
Я старый человек, а не философ,
хотя я отмахнуться не могу
от некоторых бешеных вопросов.
Я грустный человек, и я шучу
по-своему, отчасти уподобясь
замку. А уподобиться ключу
не позволяет лысина и совесть.
Пусть те правдоискатели, что тут
не в силах удержаться от зевоты,
себе по попугаю заведут,
и те цедить им будут анекдоты.
Вот так же, как в прогулке нагишом,
вот так -- и это, знаете, без смеха --
есть что-то первобытное в большом
веселии от собственного эха.
Серьезность, к сожалению, не плюс.
Но тем, что я презрительно отплюнусь,
я только докажу, что не стремлюсь
назад, в глубокомысленную юность.
Так зрелище, приятное для глаз,
башмак заносит в мерзостную жижу.
Хоть пользу диалектики как раз
в удобстве ретроспекции я вижу.
Я не гожусь ни в дети, ни в отцы.
Я не имею родственницы, брата.
Соединять начала и концы
занятие скорей для акробата.
Я где-то в промежутке или вне.
Однако я стараюсь, ради шутки,
в действительности стоя в стороне,
настаивать, что "нет, я в промежутке"...
1964
Angelocheck
28.07.2010, 22:53
Неизвестный
Безмолвие чувств.
Вокруг себя успешно строим стены
И закрываем душу на засов.
Не бьётся сердце, засыхают вены.
Эмоции скрывает равнодушия покров.
От страха испытать немного боли
Мы запираем чувства на замок.
Нам не хватает силы воли
Переступить сухого разума порог.
Так хочется казаться нам сильнее,
Мы восхваляем здравый смысл и рассчёт,
Не помня, что для сердца нашего милее
Безумства чувственный полёт.
Живём, друг друга угнетая.
Мы приказали темпераменту молчать.
Любых душевных всплесков избегая,
Так рады собственные чувства затоптать...
serg1969
28.07.2010, 22:53
Я придумаю зеленое море
И белее снега берег песчаный,
Где растет полынь и дикий цикорий
И ни капли горьких слез и прощаний.
И как только ты по мне заскучаешь,
Ты откроешь сон на первой странице –
Запах соли, синий бриз, крики чаек
Позовут тебя к себе, будут сниться...
Я придумаю предутренний город
С кружевными флюгерами на башнях –
Не бывает там высоких заборов,
Так как жители честны и бесстрашны.
Запечатаю в конверт, брошу в ящик,
И когда тоска по мне – хуже прочих,
Ты увидишь этот город манящий
И уйдешь в него с двенадцатой строчки...
Я придумаю полтысячи сказок:
В каждой сказке – шепот слов колыбельных...
Ты просмотришь каждый том по два раза,
Только грусть твоя не станет слабее.
И тогда – рвану я в путь безоглядно,
И когда в окне закат покраснеет,
Я приеду – и с тобой буду рядом,
И ты впервые улыбнешься во сне...
Татьяна Шехтман
Из ваших глаз пустившись в дальний путь,
все норовлю -- воистину вдали! --
увидеть вас, хотя назад взглянуть
мешает закругление земли.
Нет, выпуклость холмов невелика.
Но тут и обрывается пучок,
сбегающий с хрустального станка
от Ариадны, вкравшейся в зрачок.
И, стало быть, вот так-то, вдалеке,
обрывок милый сжав в своей руке,
бреду вперед. Должно быть, не судьба
нам свидеться -- и их соединить,
хотя мой путь, верней, моя тропа
сужается и переходит в нить.
1965
Одним огнем порождены
две длинных тени.
Две области поражены
тенями теми.
Одна -- она бежит отсель
сквозь бездорожье
за жизнь мою, за колыбель,
за царство Божье.
Другая -- поспешает вдаль,
летит за тучей
за жизнь твою, за календарь,
за мир грядущий.
Да, этот язычок огня, -
он род причала:
конец дороги для меня,
твоей -- начало.
Да, станция. Но погляди
(мне лестно):
не будь ее, моей ладьи,
твоя б -- ни с места.
Тебя он за грядою туч
найдет, окликнет.
Чем дальше ты, тем дальше луч
и тень -- проникнет.
Тебя, пусть впереди темно,
пусть ты незрима,
пусть слабо он осветит, но
неповторимо.
Так, шествуя отсюда в темь,
но без тревоги,
ты свет мой превращаешь в тень
на полдороге.
В отместку потрясти дозволь
твой мир -- полярный --
лицом во тьме и тенью столь,
столь лучезарной.
Огонь, предпочитая сам
смерть -- запустенью,
все чаще шарит по лесам
моею тенью.
Все шарит он, и, что ни день,
доступней взгляду,
как мечется не мозг, а тень
от рая к аду.
1965
Angelocheck
28.07.2010, 23:16
Петр Давыдов
ДАРИ ДВИЖЕНИЯ НАВСТРЕЧУ!
Твои движения навстречу
Меня опять сведут с ума.
И я тебе сильней отвечу –
Ты просишь этого сама.
Мы, забывая про соседей,
В качели превратим кровать,
Чтобы взлетать среди созвездий,
И шар земной слегка качать…
Ведь ты не помнишь слово «Хватит»
Ты шепчешь мне: «Еще! Еще!..»
И паузы совсем некстати,
Когда обоим хорошо.
Как будто мы с тобой впервые,
Хотя знакомы сотни лет.
А наши спальни золотые
Окрашены в волшебный цвет.
Что это - утро, или вечер?
Где мы с тобой, в какой стране?
Твои движения навстречу
И страсть, и нежность дарят мне!
Нарушив времени законы
Влюбились лето и зима...
Твои движения и стоны
Меня сейчас сведут с ума!
Сумев отгородиться от людей,
я от себя хочу отгородиться.
Не изгородь из тесаных жердей,
а зеркало тут больше пригодится.
Я озираю хмурые черты,
щетину, бугорки на подбородке...
Трельяж для разводящейся четы,
пожалуй, лучший вид перегородки.
В него влезают сумерки в окне,
край пахоты с огромными скворцами
и озеро -- как брешь в стене,
увенчанной еловыми зубцами.
Того гляди, что из озерных дыр
да и вообще -- через любую лужу
сюда полезет посторонний мир.
Иль этот уползет наружу.
1966
Вполголоса -- конечно, не во весь --
прощаюсь навсегда с твоим порогом.
Не шелохнется град, не встрепенется весь
от голоса приглушенного.
С Богом!
По лестнице, на улицу, во тьму...
Перед тобой -- окраины в дыму,
простор болот, вечерняя прохлада.
Я не преграда взору твоему,
словам твоим печальным -- не преграда.
И что оно -- отсюда не видать.
Пучки травы... и лиственниц убранство...
Тебе не в радость, мне не в благодать
безлюдное, доступное пространство.
1966
Волосы за висок
между пальцев бегут,
как волны, наискосок,
и не видно губ,
оставшихся на берегу,
лица, сомкнутых глаз,
замерших на бегу
против теченья. Раз-
розненный мир черт
нечем соединить.
Ночь напролет след,
путеводную нить
ищут язык, взор,
подобно борзой,
упираясь в простор,
рассеченный слезой.
Вверх по теченью, вниз --
я. Сомкнутых век
не раскрыв, обернись:
там, по теченью вверх,
что (не труди глаза)
там у твоей реки?
Не то же ли там, что за
устьем моей руки?
Мир пятерни. Срез
ночи. И мир ресниц.
Тот и другой без
обозримых границ.
И наши с тобой слова,
помыслы и дела
бесконечны, как два
ангельские крыла.
1967
На Прачечном мосту, где мы с тобой
уподоблялись стрелкам циферблата,
обнявшимся в двенадцать перед тем,
как не на сутки, а навек расстаться,
-- сегодня здесь, на Прачечном мосту,
рыбак, страдая комплексом Нарцисса,
таращится, забыв о поплавке,
на зыбкое свое изображенье.
Река его то молодит, то старит.
То проступают юные черты,
то набегают на чело морщины.
Он занял наше место. Что ж, он прав!
С недавних пор все то, что одиноко,
символизирует другое время;
а это -- ордер на пространство. Пусть
он смотриться спокойно в наши воды
и даже узнает себя. Ему
река теперь принадлежит по праву,
как дом, в который зеркало внесли,
но жить не стали.
1968
Это было плаванье сквозь туман.
Я сидел в пустом корабельном баре,
пил свой кофе, листал роман;
было тихо, как на воздушном шаре,
и бутылок мерцал неподвижный ряд,
не привлекая взгляд.
Судно плыло в тумане. Туман был бел.
В свою очередь, бывшее также белым
судно (см. закон вытесненья тел)
в молоко угодившим казалось мелом,
и единственной черною вещью был
кофе, пока я пил.
Моря не было видно. В белесой мгле,
спеленавшей со всех нас сторон, абсурдным
было думать, что судно идет к земле --
если вообще это было судном,
а не сгустком тумана, как будто влил
кто в молоко белил.
1970
Любовь
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте --
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, -- тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
1971
"Помоги, пожалуйста, помоги..."
Не молюсь, не кричу - молчу,
Я зажгу оберег-свечу
От бессонниц - они враги...
Они молча стоят и ждут,
Когда - темный - пробьет их час,
Пустотой своих черных глаз
Они в душу мою взглянут,
Выпивая по капле свет,
Доливая до края боль...
...Я играю чужую роль,
Но моей в этой пьесе нет...
И горчит на губах вина,
И бессилием рук - тоска...
Где и как мне себя искать...
Лишь смеется в окне луна...
...Я играю чужую роль...
Я зажгу оберег-свечу,
Не молюсь, не кричу - молчу,
Допивая по капле боль...
Яшенко Д.
qwe72rty
29.07.2010, 06:02
Влюбиться. Вновь почувствовать себя живым.
Ведь лишь влюбленный тянет руку к звездам.
Тому, кто сердце потерял, совсем не поздно
Раскрасить мир движением одним.
Влюбиться. Обратить тенета в прах.
Вспороть крылом пушистым капельную просинь.
Того, кто голову теряет, жизнь не спросит,
Какой у крыльев золотых размах.
Влюбиться. Устремиться к совершенству.
Зарей над миром спящим пролететь.
Вселенную в объятья захотеть.
Закрыть глаза, расплавившись в блаженстве.
Влюбиться? Приказать живым сердцам
Огнем горячим в унисон забиться.
Так, стало быть, всем надобно влюбиться,
Жизнь разделяя ровно пополам!
Анна Володина
Ты жила среди неба, посреди безалаберной
гонобобельно-синей земли.
Вы встречались в Алабино
с подмосковной сомнамбулой?
Но я звал тебя Аннабел Ли
Ты не ангел была. У тебя было алиби.
Сто свидетелей в этом прошли.
Называли тебя отключенною падалью.
Но я звал тебя Аннабел Ли.
За твои альбиносово-белые бровки,
за небесные взоры твои
и за то, что от неба была полукровкой,
я назвал тебя Аннабел Ли.
Жизнь достала ножом до сердечного клапана.
Девальвированы соловьи.
Но навеки в Алабино на дубу нацарапана
твоя кличка - Аннабел Ли.
Как же это мы не потерялись,
Не ушли от встречи?
Добрый вечер, Ваша Нереальность,
Добрый вечер!
Отступает суета и ложность
Дышится тревожно,
Вы со мною, Ваша Невозможность,
Невозможно!
Всех вещей сцепление и сущность,
Вкус Любви и смерти, -
Что Вам надо, Ваша Вездесущность?
Смейте!
Всё отмерьте, горе и влюблённость,
Встречи подвенечность.
Я люблю Вас, Ваша Мимолётность,
Миг, который – вечность
У всего есть предел: в том числе у печали.
Взгляд застревает в окне, точно лист -- в ограде.
Можно налить воды. Позвенеть ключами.
Одиночество есть человек в квадрате.
Так дромадер нюхает, морщась, рельсы.
Пустота раздвигается, как портьера.
Да и что вообще есть пространство, если
не отсутствие в каждой точке тела?
Оттого-то Урания старше Клио.
Днем, и при свете слепых коптилок,
видишь: она ничего не скрыла,
и, глядя на глобус, глядишь в затылок.
Вон они, те леса, где полно черники,
реки, где ловят рукой белугу,
либо -- город, в чьей телефонной книге
ты уже не числишься. Дальше, к югу,
то есть к юго-востоку, коричневеют горы,
бродят в осоке лошади-пржевали;
лица желтеют. А дальше -- плывут линкоры,
и простор голубеет, как белье с кружевами.
1981
Точка всегда обозримей в конце прямой.
Веко хватает пространство, как воздух -- жабра.
Изо рта, сказавшего все, кроме "Боже мой",
вырывается с шумом абракадабра.
Вычитанье, начавшееся с юлы
и т. п., подбирается к внешним данным;
паутиной окованные углы
придают сходство комнате с чемоданом.
Дальше ехать некуда. Дальше не
отличить златоуста от златоротца.
И будильник так тикает в тишине,
точно дом через десять минут взорвется.
1982
Элегия
До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу
в возбужденье. Что, впрочем, естественно. Ибо связки
не чета голой мышце, волосу, багажу
под холодными буркалами, и не бздюме утряски
вещи с возрастом. Взятый вне мяса, звук
не изнашивается в результате тренья
о разряженный воздух, но, близорук, из двух
зол выбирает большее: повторенье
некогда сказанного. Трезвая голова
сильно с этого кружится по вечерам подолгу,
точно пластинка, стачивая слова,
и пальцы мешают друг другу извлечь иголку
из заросшей извилины -- как отдавая честь
наважденью в форме нехватки текста
при избытке мелодии. Знаешь, на свете есть
вещи, предметы, между собой столь тесно
связанные, что, норовя прослыть
подлинно матерью и т. д. и т. п., природа
могла бы сделать еще один шаг и слить
их воедино: тум-тум фокстрота
с крепдешиновой юбкой; муху и сахар; нас
в крайнем случае. То есть повысить в ранге
достиженья Мичурина. У щуки уже сейчас
чешуя цвета консервной банки,
цвета вилки в руке. Но природа, увы, скорей
разделяет, чем смешивает. И уменьшает чаще,
чем увеличивает; вспомни размер зверей
в плейстоценовой чаще. Мы -- только части
крупного целого, из коего вьется нить
к нам, как шнур телефона, от динозавра
оставляя простой позвоночник. Но позвонить
по нему больше некуда, кроме как в послезавтра,
где откликнется лишь инвалид -- зане
потерявший конечность, подругу, душу
есть продукт эволюции. И набрать этот номер мне
как выползти из воды на сушу.
1982
Сидя в тени
I
Ветреный летний день.
Прижавшееся к стене
дерево и его тень.
И тень интересней мне.
Тропа, получив плетей,
убегает к пруду.
Я смотрю на детей,
бегающих в саду.
II
Свирепость их резвых игр,
их безутешный плач
смутили б грядущий мир,
если бы он был зряч.
Но порок слепоты
время приобрело
в результате лапты,
в которую нам везло.
III
Остекленелый кирпич
царапает голубой
купол как паралич
нашей мечты собой
пространство одушевить;
внешность этих громад
может вас пришибить,
мозгу поставить мат.
IV
Новый пчелиный рой
эти улья займет,
производя живой,
электрический мед.
Дети вытеснят нас
в пригородные сады
памяти -- тешить глаз
формами пустоты.
V
Природа научит их
тому, что сама в нужде
зазубрила, как стих:
времени и т. д.
Они снабдят цифру "100"
завитками плюща,
если не вечность, то
постоянство ища.
VI
Ежедневная ложь
и жужжание мух
будут им невтерпеж,
но разовьют их слух.
Зуб отличит им медь
от серебра. Листва
их научит шуметь
голосом большинства.
VII
После нас -- не потоп,
где довольно весла,
но наважденье толп,
множественного числа.
Пусть торжество икры
над рыбой еще не грех,
но ангелы -- не комары,
и их не хватит на всех.
VIII
Ветреный летний день.
Запахи нечистот
затмевают сирень.
Брюзжа, я брюзжу как тот,
кому застать повезло
уходящий во тьму
мир, где, делая зло,
мы знали еще -- кому.
IX
Ветреный летний день.
Сад. Отдаленный рев
полицейских сирен,
как грядущее слов.
Птицы клюют из урн
мусор взамен пшена.
Голова, как Сатурн,
болью окружена.
X
Чем искреннее певец,
тем все реже, увы,
давешний бубенец
вибрирует от любви.
Пробовавшая огонь,
трогавшая топор,
сильно вспотев, ладонь
не потреплет вихор.
XI
Это -- не страх ножа
или новых тенет,
но того рубежа,
за каковым нас нет.
Так способен Луны
снимок насторожить:
жизнь как меру длины
не к чему приложить.
XII
Тысячелетье и век
сами идут к концу,
чтоб никто не прибег
к бомбе или к свинцу.
Дело столь многих рук
гибнет не от меча,
но от дешевых брюк,
скинутых сгоряча.
XIII
Будущее черно,
но от людей, а не
оттого, что оно
черным кажется мне.
Как бы беря взаймы,
дети уже сейчас
видят не то, что мы;
безусловно не нас.
XIV
Взор их неуловим.
Жилистый сорванец,
уличный херувим,
впившийся в леденец,
из рогатки в саду
целясь по воробью,
не думает -- "попаду",
но убежден -- "убью".
XV
Всякая зоркость суть
знак сиротства вещей,
не получивших грудь.
Апофеоз прыщей
вооружен зрачком,
вписываясь в чей круг,
видимый мир -- ничком
и стоймя -- близорук.
XVI
Данный эффект -- порок
только пространства, впрок
не запасшего клок.
Так глядит в потолок
падающий в кровать;
либо -- лишенный сна --
он же, чего скрывать,
забирается на.
XVII
Эта песнь без конца
есть результат родства,
серенада отца,
ария меньшинства,
петая сумме тел,
в просторечьи -- толпе,
наводнившей партер
под занавес и т. п.
XVIII
Ветреный летний день.
Детская беготня.
Дерево и его тень,
упавшая на меня.
Рваные хлопья туч.
Звонкий от оплеух
пруд. И отвесный луч
-- как липучка для мух.
XIX
Впитывая свой сок,
пачкая куст, тетрадь,
множась, точно песок,
в который легко играть,
дети смотрят в ту даль,
куда, точно грош в горсти,
зеркало, что Стендаль
брал с собой, не внести.
XX
Наши развив черты,
ухватки и голоса
(знак большой нищеты
природы на чудеса),
выпятив челюсть, зоб,
дети их исказят
собственной злостью -- чтоб
не отступить назад.
XXI
Так двигаются вперед,
за горизонт, за грань.
Так, продолжая род,
предает себя ткань.
Так, подмешавши дробь
в ноль, в лейкоциты -- грязь,
предает себя кровь,
свертыванья страшась.
XXII
В этом и есть, видать,
роль материи во
времени -- передать
всё во власть ничего,
чтоб заселить верто-
град голубой мечты,
разменявши ничто
на собственные черты.
XXIII
Так в пустыне шатру
слышится тамбурин.
Так впопыхах икру
мечут в ультрамарин.
Так марают листы
запятая, словцо.
Так говорят "лишь ты",
заглядывая в лицо.
июнь 1983
Теперь, зная многое о моей
жизни -- о городах, о тюрьмах,
о комнатах, где я сходил с ума,
но не сошел, о морях, в которых
я захлебывался, и о тех, кого
я так-таки не удержал в объятьях, --
теперь ты мог бы сказать, вздохнув:
"Судьба к нему оказалась щедрой",
и присутствующие за столом
кивнут задумчиво в знак согласья.
Как знать, возможно, ты прав. Прибавь
к своим прочим достоинствам также и дальнозоркость.
В те годы, когда мы играли в чха
на панели возле кинотеатра,
кто мог подумать о расстояньи
больше зябнущей пятерни,
растопыренной между орлом и решкой?
Никто. Беспечный прощальный взмах
руки в конце улицы обернулся
первой черточкой радиуса: воздух в чужих краях
чаще чем что-либо напоминает ватман,
и дождь заштриховывает следы,
не тронутые голубой резинкой.
Как знать, может, как раз сейчас,
когда я пишу эти строки, сидя
в кирпичном маленьком городке
в центре Америки, ты бредешь
вдоль горчичного здания, в чьих отсыревших стенах
томится еще одно поколенье, пялясь
в серобуромалиновое пятно
нелегального полушарья.
Короче -- худшего не произошло.
Худшее происходит только
в романах, и с теми, кто лучше нас
настолько, что их теряешь тотчас
из виду, и отзвуки их трагедий
смешиваются с пеньем веретена,
как гуденье далекого аэроплана
с жужжаньем буксующей в лепестках пчелы.
Мы уже не увидимся -- потому
что физически сильно переменились.
Встреться мы, встретились бы не мы,
но то, что сделали с нашим мясом
годы, щадящие только кость,
и собаке с кормилицей не узнать
по запаху или рубцу пришельца.
Щедрость, ты говоришь? О да,
щедрость волны океана к щепке.
Что ж, кто не жалуется на судьбу,
тот ее не достоин. Но если время
узнаёт об итоге своих трудов
по расплывчатости воспоминаний
то -- думаю -- и твое лицо
вполне способно собой украсить
бронзовый памятник или -- на дне кармана --
еще не потраченную копейку.
1984
Замерзший кисельный берег. Прячущий в молоке
отражения город. Позвякивают куранты.
Комната с абажуром. Ангелы вдалеке
галдят, точно высыпавшие из кухни официанты.
Я пишу тебе это с другой стороны земли
в день рожденья Христа. Снежное толковище
за окном разражается искренним "ай-люли":
белизна размножается. Скоро Ему две тыщи
лет. Осталось четырнадцать. Нынче уже среда,
завтра -- четверг. Данную годовщину
нам, боюсь, отмечать не добавляя льда,
избавляя следующую морщину
от еённой щеки; в просторечии -- вместе с Ним.
Вот тогда мы и свидимся. Как звезда -- селянина,
через стенку пройдя, слух бередит одним
пальцем разбуженное пианино.
Будто кто-то там учится азбуке по складам.
Или нет -- астрономии, вглядываясь в начертанья
личных имен там, где нас нету: там,
где сумма зависит от вычитанья.
декабрь 1985
Кончится лето. Начнется сентябрь. Разрешат отстрел
утки, рябчика, вальдшнепа. "Ах, как ты постарел"
скажет тебе одна, и ты задерешь двустволку,
но чтоб глубже вздохнуть, а не спугнуть перепелку.
И легкое чутко дернется: с лотков продают урюк.
Но и помимо этого мир вокруг
меняется так стремительно, точно он стал колоться
дурью, приобретенной у смуглого инородца.
Дело, конечно, не в осени. И не в чертах лица,
меняющихся, как у зверя, бегущего на ловца,
но в ощущении кисточки, оставшейся от картины,
лишенной конца, начала, рамы и середины.
Не говоря -- музея, не говоря -- гвоздя.
И поезд вдали по равнине бежит, свистя,
хотя, вглядевшись как следует, ты не заметишь дыма.
Но с точки зренья ландшафта, движенье необходимо.
Это относится к осени, к времени вообще,
когда кончаешь курить и когда еще
деревья кажутся рельсами, сбросившими колеса,
и опушки ржавеют, как узловые леса.
И в горле уже не комок, но стопроцентный ёж --
ибо в открытом море больше не узнаешь
силуэт парохода, и профиль аэроплана,
растерявший все нимбы, выглядит в вышних странно.
Так прибавляют в скорости. Подруга была права.
Что бы узнал древний римлянин, проснись он сейчас? Дрова,
очертания облака, голубя в верхотуре,
плоскую воду, что-то в архитектуре,
но -- никого в лицо. Так некоторые порой
ездят еще за границу, но, лишены второй
жизни, спешат воротиться, пряча глаза от страха,
и, не успев улечься от прощального взмаха,
платочек трепещет в воздухе. Другие, кому уже
выпало что-то любить больше, чем жизнь, в душе
зная, что старость -- это и есть вторая
жизнь, белеют на солнце, как мрамор, не загорая,
уставившись в некую точку и не чужды утех
истории. Потому что чем больше тех
точек, тем больше крапинок на проигравших в прятки
яйцах рябчика, вальдшнепа, вспугнутой куропатки.
1987
Вечер. Развалины геометрии.
Точка, оставшаяся от угла.
Вообще: чем дальше, тем беспредметнее.
Так раздеваются догола.
Но -- останавливаются. И заросли
скрывают дальнейшее, как печать
содержанье послания. А казалось бы --
с лабии и начать...
Луна, изваянная в Монголии,
прижимает к бесчувственному стеклу
прыщавую, лезвиями магнолии
гладко выбритую скулу.
Как войску, пригодному больше к булочным
очередям, чем кричать "ура",
настоящему, чтоб обернуться будущим,
требуется вчера.
Это -- комплекс статуи, слиться с теменью
согласной, внутренности скрепя.
Человек отличается только степенью
отчаянья от самого себя.
1987
В этой маленькой комнате все по-старому:
аквариум с рыбкою -- все убранство.
И рыбка плавает, глядя в сторону,
чтоб увеличить себе пространство.
С тех пор, как ты навсегда уехала,
похолодало, и чай не сладок.
Сделавшись мраморным, место около
в сумерках сходит с ума от складок.
Колесо и каблук оставляют в покое улицу,
горделивый платан не меняет позы.
Две половинки карманной луковицы
после восьми могут вызвать слезы.
Часто чудится Греция: некая роща, некая
охотница в тунике. Впрочем, чаще
нагая преследует четвероногое
красное дерево в спальной чаще.
Между квадратом окна и портретом прадеда
даже нежный сквозняк выберет занавеску.
И если случается вспомнить правило,
то с опозданием и не к месту.
В качку, увы, не устоять на палубе.
Бурю, увы, не срисовать с натуры.
В городах только дрозды и голуби
верят в идею архитектуры.
Несомненно, все это скоро кончится --
быстро и, видимо, некрасиво.
Мозг -- точно айсберг с потекшим контуром,
сильно увлекшийся Куросиво.
1987
Как давно я топчу, видно по каблуку.
Паутинку тоже пальцем не снять с чела.
То и приятно в громком кукареку,
что звучит как вчера.
Но и черной мысли толком не закрепить,
как на лоб упавшую косо прядь.
И уже ничего не сниться, чтоб меньше быть,
реже сбываться, не засорять
времени. Нищий квартал в окне
глаз мозолит, чтоб, в свой черед,
в лицо запомнить жильца, а не
как тот считает, наоборот.
И по комнате точно шаман кружа,
я наматываю, как клубок,
на себя пустоту ее, чтоб душа
знала что-то, что знает Бог.
Век скоро кончится, но раньше кончусь я.
Это, боюсь, не вопрос чутья.
Скорее -- влиянье небытия
на бытие. Охотника, так сказать, на дичь --
будь то сердечная мышца или кирпич.
Мы слышим, как свищет бич,
пытаясь припомнить отчества тех, кто нас любил,
барахтаясь в скользких руках лепил.
Мир больше не тот, что был
прежде, когда в нем царили страх, абажур, фокстрот,
кушетка и комбинация, соль острот.
Кто думал, что их сотрет,
как резинкой с бумаги усилья карандаша,
время? Никто, ни одна душа.
Однако время, шурша,
сделало именно это. Поди его упрекни.
Теперь повсюду антенны, подростки, пни
вместо деревьев. Ни
в кафе не встретить сподвижника, раздавленного судьбой,
ни в баре уставшего пробовать возвыситься над собой
ангела в голубой
юбке и кофточке. Всюду полно людей,
стоящих то плотной толпой, то в виде очередей;
тиран уже не злодей,
но посредственность. Также автомобиль
больше не роскошь, но способ выбить пыль
из улицы, где костыль
инвалида, поди, навсегда умолк;
и ребенок считает, что серый волк
страшней, чем пехотный полк.
И как-то тянет все чаще прикладывать носовой
к органу зрения, занятому листвой,
принимая на свой
счет возникающий в ней пробел,
глаголы в прошедшем времени, букву "л",
арию, что пропел
голос кукушки. Теперь он звучит грубей,
чем тот же Каварадосси -- примерно как "хоть убей"
или "больше не пей" --
и рука выпускает пустой графин.
Однако в дверях не священник и не раввин,
но эра по кличке фин-
де-сьекль. Модно все черное: сорочка, чулки, белье.
Когда в результате вы все это с нее
стаскиваете, жилье
озаряется светом примерно в тридцать ватт,
но с уст вместо радостного "виват!"
срывается "виноват".
Новые времена! Печальные времена!
Вещи в витринах, носящие собственные имена,
делятся ими на
те, которыми вы в состоянии пользоваться, и те,
которые, по собственной темноте,
вы приравниваете к мечте
человечества -- в сущности, от него
другого ждать не приходится -- о нео-
душевленности холуя и о
вообще анонимности. Это, увы, итог
размножения, чей исток
не брюки и не Восток,
но электричество. Век на исходе. Бег
времени требует жертвы, развалины. Баальбек
его не устраивает; человек
тоже. Подай ему чувства, мысли, плюс
воспоминания. Таков аппетит и вкус
времени. Не тороплюсь,
но подаю. Я не трус; я готов быть предметом из
прошлого, если таков каприз
времени, сверху вниз
смотрящего -- или через плечо --
на свою добычу, на то, что еще
шевелится и горячо
наощупь. Я готов, чтоб меня песком
занесло и чтоб на меня пешком
путешествующий глазком
объектива не посмотрел и не
исполнился сильных чувств. По мне,
движущееся вовне
время не стоит внимания. Движущееся назад
сто'ит, или стои'т, как иной фасад,
смахивая то на сад,
то на партию в шахматы. Век был, в конце концов,
неплох. Разве что мертвецов
в избытке -- но и жильцов,
исключая автора данных строк,
тоже хоть отбавляй, и впрок
впору, давая срок,
мариновать или сбивать их в сыр
в камерной версии черных дыр,
в космосе. Либо -- самый мир
сфотографировать и размножить -- шесть
на девять, что исключает лесть --
чтоб им после не лезть
впопыхах друг на дружку, как штабель дров.
Под аккомпанемент авиакатастроф,
век кончается; Проф.
бубнит, тыча пальцем вверх, о слоях земной
атмосферы, что объясняет зной,
а не как из одной
точки попасть туда, где к составу туч
примешиваются наши "спаси", "не мучь",
"прости", вынуждая луч
разменивать его золото на серебро.
Но век, собирая свое добро,
расценивает как ретро
и это. На полюсе лает лайка и реет флаг.
На западе глядят на Восток в кулак,
видят забор, барак,
в котором царит оживление. Вспугнуты лесом рук,
птицы вспархивают и летят на юг,
где есть арык, урюк,
пальма, тюрбаны, и где-то звучит там-там.
Но, присматриваясь к чужим чертам,
ясно, что там и там
главное сходство между простым пятном
и, скажем, классическим полотном
в том, что вы их в одном
экземпляре не встретите. Природа, как бард вчера --
копирку, как мысль чела --
букву, как рой -- пчела,
искренне ценит принцип массовости, тираж,
страшась исключительности, пропаж
энергии, лучший страж
каковой есть распущенность. Пространство заселено.
Трению времени о него вольно
усиливаться сколько влезет. Но
ваше веко смыкается. Только одни моря
невозмутимо синеют, издали говоря
то слово "заря", то -- "зря".
И, услышавши это, хочется бросить рыть
землю, сесть на пароход и плыть,
и плыть -- не с целью открыть
остров или растенье, прелесть иных широт,
новые организмы, но ровно наоборот;
главным образом -- рот.
1989
Взгляни на деревянный дом.
Помножь его на жизнь. Помножь
на то, что предстоит потом.
Полученное бросит в дрожь
иль поразит параличом,
оцепенением стропил,
бревенчатостью, кирпичом --
всем тем, что дымоход скопил.
Пространство, в телескоп звезды
рассматривая свой улов,
ломящийся от пустоты
и суммы четырех углов,
темнеет, заражаясь не-
одушевленностью, слепой
способностью глядеть вовне,
ощупывать его тропой.
Он -- твой не потому, что в нем
все кажется тебе чужим,
но тем, что, поглощен огнем,
он не проговорит: бежим.
В нем твой архитектурный вкус.
Рассчитанный на прочный быт,
он из безадресности плюс
необитаемости сбит.
И он перестоит века,
галактику, жилую часть
грядущего, от паука
привычку перенявши прясть
ткань времени, точнее -- бязь
из тикающего сырца,
как маятником, колотясь
о стенку головой жильца.
1993
Ржавый румынский танкер, барахтающийся в лазури,
как стоптанный полуботинок, который, вздохнув, разули.
Команда в одном исподнем -- бабники, онанюги --
загорает на палубе, поскольку они на юге,
но без копейки в кармане, чтоб выйти в город,
издали выглядящий, точно он приколот
как открытка к закату; над рейдом плывут отары
туч, запах потных подмышек и перебор гитары.
О, Средиземное море! после твоей пустыни
ногу тянет запутаться в уличной паутине.
Палубные надстройки и прогнивший базис
разглядывают в бинокль порт, как верблюд -- оазис.
Ах, лишь истлев в песке, растеряв наколки,
можно видать, пройти сквозь ушко иголки,
чтоб сесть там за круглый столик с какой-нибудь ненаглядной
местных кровей под цветной гирляндой
и слушать, как в южном небе над флагом морской купальни
шелестят, точно пальцы, мусоля банкноты, пальмы.
1989
Наряду с отоплением в каждом доме
существует система отсутствия. Спрятанные в стене
ее беззвучные батареи
наводняют жилье неразбавленной пустотой
круглый год, независимо от погоды,
работая, видимо, от сети
на сырье, поставляемом смертью, арестом или
просто ревностью. Эта температура
поднимается к вечеру. Один оборот ключа,
и вы оказываетесь там, где нету
никого: как тысячу лет назад
или несколько раньше: в эпоху оледененья,
до эволюции. Узурпированное пространство
никогда не отказывается от своей
необитаемости, напоминая
сильно зарвавшейся обезьяне
об исконном, доледниковом праве
пустоты на жилплощадь. Отсутствие есть всего лишь
домашний адрес небытия,
предпочитающего в итоге,
под занавес, будучи буржуа,
валунам или бурому мху обои.
Чем подробней их джунгли, тем несчастнее обезьяна.
1993
Хотя не имеет смысла, деревья еще растут.
Их можно увидеть в окне, но лучше издалека.
И воздух почти скандал, ибо так раздут,
что нетрудно принять боинг за мотылька.
Мы только живем не там, где родились -- а так
все остальное на месте и лишено судьбы,
и если свести с ума требуется пустяк,
то начеку ольха, вязы или дубы.
Чем мускулистей корни, тем осенью больше бздо,
если ты просто лист. Если ты, впрочем, он,
можно пылать и ночью, включив гнездо,
чтоб, не будя, пересчитать ворон.
Когда-нибудь всем, что видишь, растопят печь,
сделают карандаш или, Бог даст, кровать.
Но землю, в которую тоже придется лечь,
тем более -- одному, можно не целовать.
1993
Полируя воду, город улучшает внешность времени, делает будущее прекраснее. Вот в этом его роль во вселенной и состоит. Ибо город покоится, а мы движемся. Слеза тому доказательство. Ибо мы уходим, а красота остается. Ибо мы направляемся к будущему, а красота есть вечное настоящее. Слеза есть попытка задержаться, остаться, слиться с городом. Но это против правил. Слеза есть движение вспять, дань будущего прошлому. Или же она есть результат вычитания большего из меньшего: красоты из человека. То же верно и для любви, ибо и любовь больше того, кто любит.
Нас мотает от края до края,
По краям расположены двери.
На последней написано:"Знаю",
А на первой написано: "Верю".
И одной головой обладая,
Никогда не войдешь в обе двери:
Если веришь - то веришь не зная.
Если знаешь - то знаешь не веря.
И свое формируя сознанье,
С каждым днем от момента рожденья
Мы бредем по дороге познанья,
А с познанием приходит сомнение.
И загадка останется вечной,
Не помогут ученые лбы:
Если знаем - ничтожно слабы.
Если верим - сильны бесконечно.
И опять мне снится одно и то же:
За моим окном мерно дышит море,
И дрожит весь дом от его ударов,
На моем окне остаются брызги,
И стена воды переходит в небо,
И вода холодна, и дна не видно,
И корабль уже здесь, и звучит команда,
И ко мне в окно опускают сходни,
И опять я кричу: "Погодите, постойте!"
Я еще не готов, дайте день на сборы,
Дайте только день, без звонков телефона,
Без дождя за окном, без вчерашних истин,
Дайте только день!» Но нет, не слышат...
Отдают концы, убирают сходни,
И скрипит штурвал, и звучит команда,
(На моем окне остаются брызги)
И на миг паруса закрывают небо,
И вода бурлит, и корабль отходит...
Я стою у окна и глотаю слезы,
Потому что больше его не будет...
Остается слякоть московских улиц,
Как на дне реки, фонарей осколки.
А еще прохожих чужие лица.
И остывший чай. И осенний вечер.
Теплым летом, утром ранним,
В сонном лиственном лесу
Дятел тихо барабанил -
Колотил трухлявый сук.
Тут сова на ветку села
И, услышав - тук да тук,
Тоже стала между делом
Клювом тыкать старый бук.
Пробудился заяц важный,
На пернатых посмотрел
И степенно стукнул дважды
Задней лапой по коре.
Подошел лесник украдкой
(Есть лесник в лесу любом)
И хотел он для порядку
По стволу ударить лбом,
Но, серьезно покумекав,
Свой порыв сумел сдержать…
Не пристало Человеку
Разным дятлам подражать!
По натоптанной дорожке
Неуклюже семеня,
Грустно шла сороконожка
И наткнулась на меня.
Мне подумалось невольно:
Знать, горька ее судьба…
Не от легкой, видно, доли
Эта грустная ходьба.
По ночам ее, быть может,
Раздражает наглый муж:
Ножки рядышком разложит
(Не помытые, к тому ж!),
А потом зевнет небрежно -
И давай себя скрести
Да расчесывать промежность,
Ну… одну из двадцати.
Или он поет зловредно,
Обувая сапоги…
Может быть, встает к обеду
Да еще не с той ноги?
Стало жаль сороконожку,
Я поднял ее с межи,
Предложил ей хлебных крошек
И водички предложил.
А затем отнес на грядку,
Чтоб найти ее не смог
Невоспитанный и гадкий,
Злобный муж-сороконог.
Молодая пешеход
29.07.2010, 15:00
Мать
Смеркается. Казнен. С Голгофы отвалив,
спускается толпа, виясь между олив,
подобно медленному змию;
и матери глядят, как под гору, в туман
увещевающий уводит Иоанн
седую, страшную Марию.
Уложит спать ее и сам приляжет он,
и будет до утра подслушивать сквозь сон
ее рыданья и томленье.
Что, если у нее остался бы Христос
и плотничал, и пел? Что, если этих слез
не стоит наше искупленье?
Воскреснет Божий Сын, сияньем окружен;
у гроба, в третий день, виденье встретит жен,
вотще купивших ароматы;
светящуюся плоть ощупает Фома,
от веянья чудес земля сойдет с ума,
и будут многие распяты.
Мария, что тебе до бреда рыбарей!
Неосязаемо над горестью твоей
дни проплывают, и ни в третий,
ни в сотый, никогда не вспрянет он на зов,
твой смуглый первенец, лепивший воробьев
на солнцепеке, в Назарете.
--
1925, Берлин
Selena513
29.07.2010, 15:04
Солнце греет уже горячо-горячо,
Миновали туман и ненастье…
То ещё не весна и не счастье ещё,
То — предчувствие счастья…
Распахнуть бы окно, заглянуть бы вперёд —
Вдаль, где небо зарёю алеет,
Где подснежник, как робкая греза, цветёт
И пушистая верба белеет…
Но душа всё чего-то боится и ждёт,
И рвануться к рассвету не смеет!
Ну, улыбнись же!.. Улыбнись!!.
Пусть за окном опять лишь серость..
В тупик опять заводит жизнь
И ты не знаешь, что же сделать?.
Так улыбнись же!.. Улыбнись!!.
На задний план уйдут проблемы..
Возьми гуашь, альбом и кисть
И нарисуй цветное время.
И улыбнись!.. Ты-улыбнись..
Пусть в прошлом беды остаются.
Хоть на минуту отвлекись!
Ты... обещаешь улыбнуться:)?!
Владимир Набоков
Кинематограф
Люблю я световые балаганы
все безнадежнее и все нежней.
Там сложные вскрываются обманы
простым подслушиваньем у дверей.
Там для распутства символ есть единый --
бокал вина, а добродетель -- шьет.
Между чертами матери и сына
острейший глаз там сходства не найдет.
Там, на руках, в автомобиль огромный
не чуждый состраданья богатей
усердно вносит барышень бездомных,
в тигровый плед закутанных детей.
Там письма спешно пишутся средь ночи:
опасность... трепет... поперек листа
рука бежит... И как разборчив почерк,
какая писарская чистота!
Вот спальня озаренная. Смотрите,
как эта шаль упала на ковер.
Не виден ослепительный юпитер,
не слышен раздраженный режиссер;
но ничего там жизнью не трепещет:
пытливый гость не может угадать
связь между вещью и владельцем вещи,
житейского особую печать.
О, да! Прекрасны гонки, водопады,
вращение зеркальной темноты.
Но вымысел? Гармонии услада?
Ума полет? О, Муза, где же ты?
Утопит злого, доброго поженит,
и снова, через веси и века,
спешит роскошное воображенье
самоуверенного пошляка.
И вот -- конец... Рояль незримый умер,
темно и незначительно пожив.
Очнулся мир, прохладою и шумом
растаявшую выдумку сменив.
И со своей подругою приказчик,
встречая ветра влажного напор,
держа ладонь над спичкою горящей,
насмешливый выносит приговор.
1928
Рыцарь
Я в замке. Ночь. Свод сумрачно-дубовый.
Вдоль смутных стен портретов смутный ряд.
Я не один: в углу -- средневековый
суровый страж, составленный из лат.
Он в полутьме, как сон убийцы хмурый,
стоял с копьем в закованной руке.
Я расставлял огромные фигуры
при трех свечах на шахматной доске.
И вот огонь угрюмый отсвет кинул
на рыцаря -- и видел, слышал я:
он медленно забрало отодвинул,
и звякнула стальная чешуя.
Он подошел тяжелою походкой,
стуча копьем и латами звеня;
сел предо мной и руку поднял четко,
и стал играть, не глядя на меня.
Взор опустив и трепетом объятый,
бессмысленно я пешки выдвигал.
Жемчужные и черные квадраты
крылатый ветр, дохнув, перемешал.
Последнею пожертвовал я пешкой,
шепнул: "сдаюсь", и победитель мой
с какою-то знакомою усмешкой,
привстав, ко мне нагнулся над доской...
Очнулся я. Недвижно рыцарь хмурый
стоит в углу с копьем своим в руке,
и на местах все тридцать две фигуры
передо мной на шахматной доске.
29 марта 1919 года
http://s55.radikal.ru/i149/1007/bb/6bb3cf55977d.jpg (http://www.radikal.ru)
Сам треугольный, двукрылый, безногий,
но с округленным, прелестным лицом,
ижицей быстрой в безумной тревоге
комнату всю облетая кругом,
страшный малютка, небесный калека,
гость, по ошибке влетевший ко мне,
дико метался, боясь человека,
а человек прижимался к стене,
все еще в свадебном галстуке белом,
выставив руку, лицо отклоня,
с ужасом тем же, но оцепенелым:
только бы он не коснулся меня,
только бы вылетел, только нашел бы
это окно и опять, в неземной
лаборатории, в синюю колбу
сел бы, сложась, ангелочек ночной.
Неродившемуся читателю
Ты, светлый житель будущих веков,
ты, старины любитель, в день урочный
откроешь антологию стихов,
забытых незаслуженно, но прочно.
И будешь ты, как шут, одет на вкус
моей эпохи фрачной и сюртучной.
Облокотись. Прислушайся. Как звучно
былое время -- раковина муз.
Шестнадцать строк, увенчанных овалом
с неясной фотографией... Посмей
побрезговать их слогом обветшалым,
опрятностью и бедностью моей.
Я здесь с тобой. Укрыться ты не волен.
К тебе на грудь я прянул через мрак.
Вот холодок ты чувствуешь: сквозняк
из прошлого... Прощай же. Я доволен.
1930
Alisa-od
29.07.2010, 16:16
Обида ранит только раз,
Но мы потом за часом час
Обиду делаем сильней
Воспоминанием о ней.
Расскажем всем своим друзьям,
Уснуть не можем по ночам,
Перебирая всё подряд:
И жест обидчика, и взгляд,
И вновь по нервам бьют слова,
И боль не меньше, чем была…
Обида ранит только раз.
Она не мучила бы нас,
Когда б мы сами эту боль
Не волочили за собой.
Татьяна Валяева
Alisa-od
29.07.2010, 16:17
Успели всё
Он жил спокойно, не спешил,
Ещё на всё хватало сил,
Но так уж было суждено,
Настало завтра без него.
Успели всё:
Его обидеть, обругать,
За недостатки отчитать,
В сухих потребовать словах
Не демонстрировать свой нрав,
Ведь он неправ.
Поставив многое в вину,
Успели высказать ему,
Что делал глупые шаги.
Лишь о своей сказать любви
Забыли мы.
Вот собрались и говорим,
Как хорошо, что были с ним.
А что ему от слов таких,
Когда хотел он быть в живых
И слышать их?
Однажды в ярком свете дня
Настанет завтра без меня –
Потом поддержка не нужна,
Скажите добрые слова
Пока жива.
Татьяна Валяева
Alisa-od
29.07.2010, 16:19
МИР НЕ ИЗМЕНИТСЯ БЕЗ НАС
Неважно, ты - в какой стране
Отсчитываешь дни и ночи.
Кружится время на стене
А ритм секунд надменно точен.
И притаился календарь
Где все известно про любого -
Когда нас ожидает даль
И небо цвета голубого.
Все остальное – ерунда -
Событья мелкого значенья.
Ты оглянись – летят года,
Как будто легкие мгновенья.
А впереди все меньше лет,
Но лучше позабыть про это…
И пропадет незримый след
От промелькнувшего поэта.
Все будет также как сейчас.
(Наивно думать по-другому)
Мир не изменится без нас,
Ну, зарастет дорога к дому…
Петр Давыдов
Alisa-od
29.07.2010, 16:21
ИМЕНЕМ СОВЕСТИ
Какие б ни грозили горести
И где бы ни ждала беда,
Не поступайся только совестью
Ни днем, ни ночью, никогда!
И сколько б ни манила праздными
Судьба тропинками в пути,
Как ни дарила бы соблазнами -
Взгляни на все глазами ясными
И через совесть пропусти.
Ведь каждый, ну буквально каждый,
Коль жить пытался похитрей,
Встречался в жизни не однажды
С укором совести своей.
В любви для ласкового взгляда
Порой так хочется солгать,
А совесть морщится: - Не надо! -
А совесть требует молчать.
А что сказать, когда ты видишь,
Как губят друга твоего?!
Ты все последствия предвидишь,
Но не предпримешь ничего.
Ты ищешь втайне оправданья,
Причины, веские слова,
А совесть злится до отчаянья:
- Не трусь, покуда я жива!
Живет она и в час, когда ты,
Решив познать иную новь,
Бездумно или виновато,
Как пса бездомного куда-то,
За двери выставишь любовь.
Никто тебе не помешает,
И всех уверишь, убедишь,
А совесть глаз не опускает,
Она упрямо уличает
И шепчет: - Подлое творишь!
Стоит она перед тобою
И в час, когда, войдя во вкус,
Ты вдруг задумаешь порою
Урвать не самый честный кус.
Вперед! Бери и не робей!
Ведь нет свидетельского взгляда!
А совесть сердится: - Не надо! -
А совесть требует: - Не смей!
Мы вправе жить не по приказу
И выбирать свои пути.
Но против совести ни разу,
Вот тут хоть режьте, скажем сразу,
Нельзя, товарищи, идти!
Нельзя ни в радости, ни к горести,
Ни в зной и ни в колючий снег.
Ведь человек с погибшей совестью
Уже никто. Не человек!
Асадов Эдуард
Ты живешь в молчаньи темных комнат
Средь шелков и тусклой позолоты,
Где твой взгляд несут в себе и помнят
Зеркала, картины и киоты.
Смотрят в душу строгие портреты…
Речи книг звучат темно и разно…
Любишь ты вериги и запреты,
Грех молитв и таинства соблазна.
И тебе мучительно знакомы
Сладкий дым бензоя, запах нарда,
Тонкость рук у юношей Содомы,
Змийность уст у женщин Леонардо…
12 февраля 1910
Царица вод! Любовница волны!
Изгнанница в опаловой короне,
Цветок цветов! Небесный образ Иони!
Твоим рожденьем женщины больны…
Но не любить тебя мы не вольны:
Стада медуз томятся в мутном лоне
И океана пенистые кони
Бегут к земле и лижут валуны.
И глубиной таинственных извивов
Движения приливов и отливов
Внутри меня тобой повторены.
К тебе растут кораллы темной боли,
И тянут стебли водоросли воли
С какой тоской из влажной глубины!
Молодая пешеход
29.07.2010, 17:09
Hotice, спасибо! для Вас - Бродский :)
...
И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
если кто-то плачет о нем вообще.
Молодая пешеход, Вам Спасибо!
Напомнили чудесное стихотворение.
Иосиф Бродский
Лагуна
I
Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
толкуют в холле о муках крестных;
пансион "Аккадемиа" вместе со
всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот
телевизора; сунув гроссбух под локоть,
клерк поворачивает колесо.
II
И восходит в свой номер на борт по трапу
постоялец, несущий в кармане граппу,
совершенный никто, человек в плаще,
потерявший память, отчизну, сына;
по горбу его плачет в лесах осина,
если кто-то плачет о нем вообще.
III
Венецийских церквей, как сервизов чайных,
слышен звон в коробке из-под случайных
жизней. Бронзовый осьминог
люстры в трельяже, заросшем ряской,
лижет набрякший слезами, лаской,
грязными снами сырой станок.
IV
Адриатика ночью восточным ветром
канал наполняет, как ванну, с верхом,
лодки качает, как люльки; фиш,
а не вол в изголовьи встает ночами,
и звезда морская в окне лучами
штору шевелит, покуда спишь.
V
Так и будем жить, заливая мертвой
водой стеклянной графина мокрый
пламень граппы, кромсая леща, а не
птицу-гуся, чтобы нас насытил
предок хордовый Твой, Спаситель,
зимней ночью в сырой стране.
VI
Рождество без снега, шаров и ели,
у моря, стесненного картой в теле;
створку моллюска пустив ко дну,
пряча лицо, но спиной пленяя,
Время выходит из волн, меняя
стрелку на башне -- ее одну.
VII
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад.
VIII
Гондолу бьет о гнилые сваи.
Звук отрицает себя, слова и
слух; а также державу ту,
где руки тянутся хвойным лесом
перед мелким, но хищным бесом
и слюну леденит во рту.
IX
Скрестим же с левой, вобравшей когти,
правую лапу, согнувши в локте;
жест получим, похожий на
молот в серпе, -- и, как чорт Солохе,
храбро покажем его эпохе,
принявшей образ дурного сна.
X
Тело в плаще обживает сферы,
где у Софии, Надежды, Веры
и Любви нет грядущего, но всегда
есть настоящее, сколь бы горек
не был вкус поцелуев эбре' и гоек,
и города, где стопа следа
XI
не оставляет -- как челн на глади
водной, любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю --
не оставляет следов глубоких
на площадях, как "прощай" широких,
в улицах узких, как звук "люблю".
XII
Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни на-
верх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветров, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
XIII
Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым
лицом, сравнимым во тьме со снятым
с безымянного пальца кольцом, грызя
ноготь, смотрит, объят покоем,
в то "никуда", задержаться в коем
мысли можно, зрачку -- нельзя.
XIV
Там, за нигде, за его пределом
-- черным, бесцветным, возможно, белым --
есть какая-то вещь, предмет.
Может быть, тело. В эпоху тренья
скорость света есть скорость зренья;
даже тогда, когда света нет.
1973
...Подари, боже,
Еще лоскуток
Шагреневой кожи.
И женщины, женщины
Взгляд влюбленный,
Чуть с сумасшедшинкой
И отрешенный,
Самоотверженный,
Незащищенный.
Еще хоть одну,
С ее миражами,
Большую весну
С журавлями,
С ветрами.
С ее полноводьем,
И полногрудьем,
С разнопогодьем
И многотрудьем.
Еще сверх счета
Прошу у бога
Одну охоту,
Одну берлогу.
А там и до осени
Недалёко,
До золотоволосой,
До кареокой
С поволокой.
С многоголосьем...
А там прихватим зиму
Неукротимо...
blagoroden_don
29.07.2010, 17:54
И это слишком остро и горчит,
как череда преодолимых бедствий.
Так нежность кожи языками лезвий
Иссечена… Метафоры обид,
лекала скучные, коронные ошибки.
И губы горькие и тает шоколад.
Я поцелуи превращаю в слитки,
И в том, что есть, никто не виноват.
И в том, что будет, тысячи исканий:
Желания, пороки, пустяки.
Я каждый день сейчас иду по грани,
И проживаю приступы тоски.
На грани фола, посреди смирений
Чужих и праздных. Горьких и своих.
Опустошен неловкий добрый гений.
И прожит день практически за миг.
feiya_skazok
Il pleure dans mon coeur
Comme il pleut sur la ville ;
Quelle est cette langueur
Qui pénètre mon coeur ?
Ô bruit doux de la pluie
Par terre et sur les toits !
Pour un coeur qui s'ennuie,
Ô le chant de la pluie !
Il pleure sans raison
Dans ce coeur qui s'écoeure.
Quoi ! nulle trahison ?...
Ce deuil est sans raison.
C'est bien la pire peine
De ne savoir pourquoi
Sans amour et sans haine
Mon coeur a tant de peine !
перевел Борис Пастернак
ХАНДРА
И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
О дождик желанный,
Твой шорох - предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.
Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.
Хандра ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.
Мне говорят, что надо уезжать.
Да-да. Благодарю. Я собираюсь.
Да-да. Я понимаю. Провожать
Не следует, и я не потеряюсь.
Ах, что вы говорите- дальний путь.
Какой-нибудь ближайший полустанок,
Ах, нет, не беспокойтесь.Как-нибудь.
Я вовсе налегке, без чемоданов.
Да-да. Пора идти. Благодарю.
Да-да. Пора. И каждый понимает.
Безрадостную зимнюю зарю
Над родиной деревья поднимают.
Всё кончено, не стану возражать.
Ладони бы пожать - и до свиданья.
Я выздоровел. Мне нужно уезжать.
Да-да. Благодарю за расставанье.
Вези меня по родине, такси,
Как-будто бы я адрес забываю,
В умолкшие поля меня неси.
Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.
Как-будто бы я адрес позабыл:
К окошку запотевшему приникну,
И над рекой, которую любил,
Я расплачусь и лодочника кликну.
Всё кончено. Теперь я не спешу.
Езжай назад спокойно, ради бога,
Я в небо погляжу и подышу
Холодным ветром берега другого.
Ну, вот и долгожданный переезд.
Кати назад, не чувствуя печали.
Когда войдёшь на родине в подъезд,
Я к берегу пологому причалю.
Не сольются никогда зимы долгие и лета:
у них разные привычки и совсем несхожий вид.
Не случайны на земле две дороги - та и эта,
та натруживает ноги, эта душу бередит.
Эта женщина в окне в платье розового цвета
утверждает, что в разлуке невозможно жить без слез,
потому что перед ней две дороги - та и эта,
та прекрасна, но напрасна, эта, видимо, всерьез.
Хоть разбейся, хоть умри - не найти верней ответа,
и куда бы наши страсти нас с тобой не завели,
неизменно впереди две дороги - та и эта,
без которых невозможно, как без неба и земли.
В больнице
Стояли как перед витриной,
Почти запрудив тротуар.
Носилки втолкнули в машину.
В кабину вскочил санитар.
И скорая помощь, минуя
Панели, подъезды, зевак,
Сумятицу улиц ночную,
Нырнула огнями во мрак.
Милиция, улицы, лица
Мелькали в свету фонаря.
Покачивалась фельдшерица
Со склянкою нашатыря.
Шел дождь, и в приемном покое
Уныло шумел водосток,
Меж тем как строка за строкою
Марали опросный листок.
Его положили у входа.
Все в корпусе было полно.
Разило парами иода,
И с улицы дуло в окно.
Окно обнимало квадратом
Часть сада и неба клочок.
К палатам, полам и халатам
Присматривался новичок.
Как вдруг из расспросов сиделки,
Покачивавшей головой,
Он понял, что из переделки
Едва ли он выйдет живой.
Тогда он взглянул благодарно
В окно, за которым стена
Была точно искрой пожарной
Из города озарена.
Там в зареве рдела застава,
И, в отсвете города, клен
Отвешивал веткой корявой
Больному прощальный поклон.
"О господи, как совершенны
Дела твои, думал больной,
Постели, и люди, и стены,
Ночь смерти и город ночной.
Я принял снотворного дозу
И плачу, платок теребя.
О боже, волнения слезы
Мешают мне видеть тебя.
Мне сладко при свете неярком,
Чуть падающем на кровать,
Себя и свой жребий подарком
Бесценным твоим сознавать.
Кончаясь в больничной постели,
Я чувствую рук твоих жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр".
qwe72rty
29.07.2010, 18:43
Глаза дракона - боль Вселенной,
На крыльях - отблески столетий,
Века разлуки и гонений
Луну окутывали плетью.
Но крылья не давали песням
Умолкнуть в ворохе закатов,
Душа рвалась из старой клети
Со стоном в душных перекатах
Страниц из книги, что марали
Ночами злобно чьи-то руки,
Что укрывали мглой скрижали,
И заставляли сердце в муках
Стучать бессонностью событий
Войны миров и падших крыльев,
На предначертанность наитий
Ложился свет запретных мыслей.
Витает нежность давних строчек,
Все также сложен лед кубами...
Расставить бы на место точки
И растворить любовь в бокале...
Марина Гербер
Ночью у моря один.
Вода, словно старая мать, с сиплой песней баюкает землю,
А я взираю на яркие звезды и думаю думу о тайном ключе всех вселенных и будущего.
Бесконечная общность объемлет все,—
Все сферы, зрелые и незрелые, малые и большие, все солнца, луны и планеты,
Все расстоянья в пространстве, всю их безмерность,
Все расстоянья во времени, все неодушевленное,
Все души, все живые тела самых разных форм, в самых разных мирах,
Все газы, все жидкости, все растения и минералы, всех рыб и скотов,
Все народы, цвета, виды варварства, цивилизации, языки,
Все личности, которые существовали или могли бы существовать на этой планете или на всякой другой,
Все жизни и смерти, все в прошлом, все в настоящем и будущем —
Все обняла бесконечная эта общность, как обнимала всегда
И как будет всегда обнимать, и объединять, и заключать в себе.
И разыгрались же кони в поле,
Поископытили всю зарю.
Что они делают?
Чью они долю
Мыкают по полю?
Уж не мою ль?
Тихо в поле.
Устали кони…
Тихо в поле -
Зови, не зови.
В сонном озере, как в иконе, -
Красный оклад зари.
Не вспоминай меня и не забудь!
Мы не расстались, мы растаяли с тобою
Мы глубоко влились в единый путь
Где след не оставляется стопою
На том пути любой преображен
И в силах приподняться над сейчасом
Где здравый смысл иных мужей и жен
Не сыт! Любовью, хлебом, жизнью, мясом,
Не сыт весельем и печалью дней
Не сыт свободой силою и славой
И вот один другого голодней
Грызут науку сытости кровавой.
А я сыта по горло всем что есть
И голод мой не утолит добыча
Не возвращайся! Встретимся не здесь!
А в голубом, воркуя и курлыча
Не вспоминай меня и не забудь
Пускай как есть! Не дальше и не ближе
Подольше не давай меня задуть
И чаще снись – во сне я лучше вижу.
Молодая пешеход
29.07.2010, 19:19
В. Долина.
Песня о маленькой любви
У маленькой любви - коротенькие руки,
Коротенькие руки, огромные глаза.
В душе её поют неведомые звуки,
Ей вовсе не нужны земные голоса.
Бесценных сил твоих живёт, не отнимая,
Не закрывая глаз, не открывая рта,
Живёт себе, живёт твоя глухонемая
Святая глухота, святая немота.
У маленькой любви - ни зависти, ни лести.
Да и зачем, скажи, ей зависть или лесть?
У маленькой любви - ни совести, ни чести.
Да и почём ей знать, что это где-то есть?
У ней - короткий век. Не плюй в её колодец,
А посмотри смелей самой судьбе в глаза.
Пускай себе живёт на свете твой уродец!
Пускай себе хоть час, пускай хоть полчаса.
У маленькой любви - ни ярости, ни муки.
Звездой взошла на миг, водой ушла в песок.
У маленькой любви - коротенькие руки,
Огромные глаза, да грустный голосок...
1983
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче — все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, —
Все жаворонки нынче — вороны!
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
"Мой милый, что тебе я сделала?"
И слезы ей — вода, и кровь —
Вода, — в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха — Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая...
И стон стоит вдоль всей Земли:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"
Вчера еще — в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, —
Жизнь выпала — копейкой ржавою!
Детоубийцей на суду
Стою — немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
"Мой милый, что тебе я сделала?!"
Спрошу я стул, спрошу кровать:
"За что, за что терплю и бедствую?"
"Отцеловал — колесовать:
Другую целовать", — ответствуют.
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот, что ты, милый, сделал — мне.
Мой милый, что тебе — я сделала?
Всё ведаю — не прекословь!
Вновь зрячая — уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
Само — что дерево трясти! —
В срок яблоко спадает спелое...
— За всё, за всё меня прости,
Мой милый, что тебе я сделала!
Неясной поволокой дней
Запечатлен больничный плен.
Искусной занавесью лет
С небес спускающий рассвет.
С небес, плюющих в бездну зим
Стогранным золотым дождем.
--Мы все умрем, -- сказала ты,
В ничто ушедшим кораблем.
И нашей дружбой роковой
Был обезглавлен полдень.
В плоть
Вонзен был сон,
В котором дождь плыл остывающим огнем.
В причуду зим,
В столетья зим.
В ничто охапкой.
До весны.
В туман ушедшим кораблем
--Мы все умрем, - сказала ты.
Андреа Часовски.
http://s11.radikal.ru/i183/1007/1f/4f6c60686c8e.jpg (http://www.radikal.ru)
Вероника Аркадьевна Долина
Эта книга пропахла твоим табаком
И таким о тебе говорит языком:
"Не жалей ни о чем, дорогая!"
И не то, чтоб со мною был прежде знаком,
И не то, чтобы мною был прежде иском —
Так и жили, не предполагая...
Этой книги, которая ростом с вершок,
Я потрогаю тонкий еще корешок.
"Не жалей ни о чем, дорогая!" —
Прочитаю в твоем торопливом письме,
И — простейшие числа слагаю в уме...
Так и жили, не предполагая...
Я могла б написать: никого не виню...
Сообразно характеру, духу и дню!
Не виню, ибо верю в удачу.
Но — споткнусь о корявую эту строку
И щекою прильну к твоему табаку,
И не плачу, не плачу, не плачу...
1986
Как холодна моя рука!
Как неверна моя строка...
Давай условимся с тобою,
Что не расстанемся пока.
Как время мирное течёт!
Куда-то нас оно влечёт?
Давай условимся с тобою,
Что всё прошедшее не в счёт.
Как далека сейчас беда!
Как высока моя звезда!
Давай друг другу поклянемся
Не делать худа никогда.
Как нынче сыплет снег с утра!
Как боль сердечная остра...
А завтра? Завтра - что же завтра?
Там новых клятв придет пора.
1978
Александр Городницкий
Белой ночи колодец бездонный
И Васильевский в красном дыму.
Ностальгия - тоска не по дому,
А тоска по себе самому.
Этой странной болезнью встревожен,
Сквозь кордоны границ и таможен
Не спеши к разведённым мостам:
Век твой юный единожды прожит,
Не поможет тебе, не поможет
Возвращение к прежним местам.
На столе институтские снимки,
Где Исакий в оранжевой дымке
И канала цветное стекло.
Не откроются эти скрижали.
Мы недавно сюда приезжали,
После выпили,- не помогло.
Этот контур, знакомый и чёткий,
Эти мальчики возле решётки,
Неподвижная эта вода.
Никогда не стоять тебе с ними,
Не вернуться на старенький снимок
Никогда, никогда, никогда.
serg1969
29.07.2010, 23:01
Пусть я не разгадал чудес,
Только знаю наверняка,
У нее в душе - темный лес,
У меня - лесная река.
В ночь, когда и надежды нет,
Я ломлюсь в ее бурелом
И бреду на призрачный свет,
Удивляясь, откуда он.
И не веря ни в рай, ни в ад,
В темной чаще ищу ответ,
Но всегда возвращаюсь назад,
Не дойдя до места, где свет.
А когда в голубом далеке
Солнца круг еще не высок,
Ты выходишь к моей реке
И ступаешь на мой песок.
Я смываю твои следы.
Я все ближе день ото дня.
Жаль, что ты боишься воды
И не можешь проплыть меня
И когда под вечер закат
Разукрасит своды небес,
Ты подаришь последний взгляд
И уйдешь в свой сумрачный лес.
Видно дан мне удел такой,
Не считая ни дней ни лет,
Сквозь тебя проплывать рекой,
Удивляясь, откуда свет......
Андрей Макаревич
Не прощай меня... Никогда.
Я могу предать тебя снова.
Уходи, не сказав ни слова,
В обречённое - никуда...
Мы обязаны будем жить,
Спотыкаясь на каждом круге,
И позволить собакам выть
На безлунную тень разлуки.
Проклиная капкан колец,
Подчиниться законной власти,
Торопясь отскрести с сердец
Накипь чистой, безумной страсти...
Не прощай меня... Не спеши.
Мы и так с тобой разминулись,
Подозрительным взглядам улиц
Доверяя тепло души.
Хлещет яростных снов поток,
Где под звёздами роковыми
Полушепотом, между строк,
Неуклюже скрывая имя...
Мы стараемся соскользнуть
В бездну быта, но параллельно
Изнутри обжигает грудь
Невозможность - дышать раздельно!
Не прощай меня... В том пути
Давит небо сырою ватой.
Если мне суждено уйти,
Так хоть в чём-нибудь виноватым.
Напридумай себе обид,
А причины найдутся сотни...
Не прощай... Пусть меня простит
Тот, кто дал мне тебя и... отнял.
Андрей Белянин
Когда поднимались травы,
Высокие, словно сосны,
Неправый казался правым
И боль становилась сносной.
Зеленое море пело,
Навек снимая усталость,
Весне не будет предела, казалось...
А что осталось?
Остался бездомный ветер,
Осенний звон погребальный
И лист, последний на свете,
На черной дороге дальней.
Весною нам все известно
И все до предела ясно
Мы дрались легко и честно
И это было прекрасно.
И часто в бою казалось -
Победа в руки давалась,
И нужно самую малость, казалось…
А что осталось?
Остались стены пустые
И бельма белых портретов,
И наши стяги святые
Обрывками старой газеты.
И выше любого хотенья,
Сильнее любого знанья,
Вечное жизни цветенье
И вечное умиранье.
Мне звезда упала на ладошку.
Я ее спросил - Откуда ты?
- Дайте мне передохнуть немножко,
я с такой летела высоты.
А потом добавила сверкая,
словно колокольчик прозвенел:
- Не смотрите, что невелика я...
Может быть великим мой удел.
Вам необходимо только вспомнить,
что для Вас важней всего на свете.
Я могу желание исполнить,
путь неблизкий завершая этим.
Знаю я, что мне необходимо,
мне не нужно долго вспоминать.
Я хочу любить и быть любимым,
я хочу, чтоб не болела мать,
чтоб на нашей горестной планете
только звезды падали с небес,
были все доверчивы, как дети,
и любили дождь, цветы и лес,
чтоб траву, как встарь, косой косили,
каждый день летали до Луны,
чтобы женщин на руках носили,
не было болезней и войны,
чтобы дружба не была обузой,
чтобы верность в тягость не была,
чтобы старость не тяжелым грузом -
мудростью бы на сердце легла.
Чтобы у костра пропахнув дымом
эту песню тихо напевать...
А еще хочу я быть любимым
и хочу, чтоб не болела мать.
Говорил я долго, но напрасно.
Долго, слишком долго говорил...
Не ответив мне звезда погасла,
было у нее немного сил.
Жизнь в 100 словах:
Колыбель. Пеленки. Плач.
Слово. Шаг. Простуда. Врач.
Беготня. Игрушки. Брат .
Двор. Качели. Детский сад.
Школа. Двойка. Тройка. Пять.
Мяч. Подножка. Гипс. Кровать.
Драка. Кровь. Разбитый нос.
Двор. Друзья. Тусовка. Форс.
Институт. Весна. Кусты.
Лето. Сессия. Хвосты.
Пиво. Водка. Джин со льдом.
Кофе. Сессия. Диплом .
Романтизм. Любовь. Звезда.
Руки. Губы. Ночь без сна.
Свадьба. Теща. Тесть. Капкан.
Ссора. Клуб. Друзья. Стакан.
Дом. Работа.
Дом. Семья.
Солнце. Лето.
Снег. Зима.
Сын. Пеленки. Колыбель.
Стресс. Любовница. Постель.
Бизнес. Деньги. План. Аврал.
Телевизор. Сериал.
Дача. Вишни. Кабачки.
Седина. Мигрень. Очки.
Внук. Пеленки. Колыбель.
Стресс. Давление. Постель.
Сердце. Почки. Кости. Врач.
Речи. Гроб. Прощанье. Плач.
NorthWind
30.07.2010, 10:25
«ПАДАЛ СНЕГ»
Падал снег,
Засыпал выше крыш города,
Ворожил,
Поволокой касаясь ресниц.
В были и небыли
Были и не были
Тени перелетных птиц.
В облако-олово
Кутали головы,
Кровью запеклись
По дороге в высь…
Души выстудил синий лед…
Стужей олода не унять…
Кружит имами напролет
Души… Вьюжит…
Снегопадом распят город,
Пригвожден к облакам.
Только памятью жив голос:
Там! Там! Дышит воля!
В тетиву обратить снова
Воскресения нить,
И в ручьях обрести слово:
Жить! Жить! Ради боли!
Падал снег,
Облака наряжал мишурой.
Трепетал
Зимний сумрак в лучах фонарей.
Четом и нечетом
Были отмечены
Четки календарных дней.
Рядом да около
Лебеди, соколы…
Снегом замело -
Сломано крыло…
Падал снег...
К. Кинчев
qwe72rty
30.07.2010, 12:19
Это, конечно, большая удача.
Все ведь могло получиться иначе.
Ты ведь могла не придти ко мне просто.
Нет, - это слишком жестокая проза.
Если бы ты не зашла ко мне, если
Я бы не вспомнил те старые песни,
Если бы вдруг не сложилось общенье,
Не было б нам с тобой больше прощенья.
Жизнь на две части. До встречи и после.
Господи, как хорошо, что не поздно!
Мне без тебя невозможно, ты слышишь?
Ночью я вижу сквозь сон как ты дышишь.
Наш календарь - это общие числа.
Я без тебя уже быть разучился.
П. Давыдов
НА РОДИНЕ ПИТЕРА ПЭНА
Только б не поклониться никакому кумиру,
Но и не унизить бы веры ничьей!..
Через чугунный забор перебрасываю лиру,
Спрыгиваю. И, перекрестившись, перехожу ручей.
Время Закрытия, тьма на планете.
Но слышу Твой голос — Ты здесь, в аду:
«Будьте как дети! Но не будьте как дети
На острове в Кенсингтонском саду!
На мерцание не побегите случайно!
Оглянитесь — осень по пятам настигает, метет,
Рушит сны, и вода Серпентайна
Тревогою черной отреченно течет!
Звезда над садом и зла, и льдиста, —
О не потеряйте, в который раз,
Того, кто убит бессердечием остролиста.
Того, кто плачет и ищет вас»
Сергей Круглов
КЛАВИШИ
И Гершвин опускает в летний зной,
И в ток ледяный Вагнер подымает.
Жизнь кончилась, но я еще живой.
Нет, не зову я музыку Тобой —
Тебя, Тебя из звука вызываю.
Свободу, улетающую в смех,
Вернут любовь и жалость на попятный,
И здесь — неслышимый, записанный поверх,
Твой тихий голос, чаемый, невнятный
Сергей Круглов
ОКТЯБРЬ
Ветер нагибает тополя, совершает
Ритмичные телодвижения идиота,
Приносит тщетную жертву
Издыхающему на западе идолу сезона.
Окоём коченеет, околевает
Мусорный пляж, позавчера буйный, рай,
Устроенный Каином по воспоминаниям Адама,
Но по собственному вкусу.
Это конец. И весь берег
Упятнан багровым, жухлым, —
Вчера здесь ликующая осень
Перерезала горло
Тремстам шестидесяти пяти жрецам ваала.
Сергей Круглов
это невы… невыно… не-вы-но-си-мо,
это такая личная хиросима,
местный такой апокалипсис… брюс уиллис
здесь не поможет… он зря в этой строчке вылез…
я прилипа… привыкаю… и, знаешь, это
хуже, чем столкновение тьмы и света…
это вообще за гранью добра и зла –
просто проснуться – почувствовать: приросла…
«самость сошла на «нет»... рецидивы редки» –
доктор твердит уверенно и упрямо…
я – не сама, не самая… мама, мама!
я просто самка… я маленькая… я в клетке…
я привыкаю… привыкла уже (куда там!)
к нашим ночам… и нашим совместным датам,
к резкому слову, рукам не то, чтобы нежным,
к бережным ласкам… (исправлено на «небрежным»)
тысяча тридцать шестые по счёту сутки
не вспоминаю я о здравом рассудке…
и от досады не вою… хотя бывает…,
но не болит уже… уже заживает…
принципы, правила…, прочее… - где-то в прошлом, -
даже на солнце есть место дурацким пятнам, -
всё, что казалось глупым, нелепым, пошлым,
вдруг обернулось милым, родным, понятным…
я прорастаю с такой нездоровой жаждой
в каждый его изъян, недостаток каждый…
*плачет..., звонит знакомому палачу*
я не хочу так… (исправлено на «хочу»)
Катя Волкова
Вот женщина - и глаз не скосит,
и не отшутится всерьез,
но шарф за горло перебросит -
и жизнь пойдет на перекос.
Придумщица и фантазерка,
и пальцем не пошевельнет,
но глянет холодно и зорко -
и всю обыденность сметет.
Пройдет - и море взбудоражит,
барашки двинет на песок,
оборотится вдруг - и ляжет
волна смиренная у ног.
И, видит Бог, порвешь все путы
и мелочной стряхнешь уклад
из-за единственной минуты,
когда она опустит взгляд.
И если тайной друг о друге
сведет вас где - нибудь двоих,
ты стиснешь руки ей - и руки
в руках останутся твоих.
Олег Чухонцев
1974
Ничто не вернется.
Всему предназначены сроки.
Потянутся дни,
в темноту и тоску обрываясь,
как тянутся эти угрюмые, тяжкие строки,
которые я от тебя почему-то скрываю.
Но ты не пугайся. Я договор наш не нарушу.
Не будет ни слез, ни вопросов,
ни даже упрека.
Я только покрепче замкну
опустевшую душу,
получше пойму, что теперь
навсегда одинока.
Она беспощадней всего,
недоверья отрава.
Но ты не пугайся,
ведь ты же спокоен и честен?
Узнаешь печали и радости собственной славы,
совсем не похожей на славу отверженных песен.
Я даже не буду
из дому теперь отлучаться,
шататься по городу
в поисках света людского.
Я всё потеряла -
к чему же за малость цепляться.
Мне не во что верить,
а веры - не выдумать снова.
Мы дачу наймем и украсим
как следует дачу -
плетеною мебелью,
легкой узорчатой тканью.
О нет, ты не бойся.
Я так, как тогда, не заплачу,
Уже невозможно - уже совершилось прощанье..
Всё будет прекрасно,
поверь мне, всё будет прекрасно,
на радость друзьям и на зависть
семействам соседним.
И ты никогда не узнаешь,
что это - мертво и напрасно...
Таков мой подарок тебе - за измену
последний!
Ольга Берггольц
serg1969
30.07.2010, 17:26
В продолжение еще одно стихотворение от Ольги Берггольц
...Вот когда я тебя воспою,
назову дорогою подругою,
юность канувшую мою,
быстроногую, тонкорукую.
О заставских черемух плен,
комсомольский райком в палисаде,
звон гитар у кладбищенских стен,
по кустарникам звезды в засаде!
Не уйти, не раздать, не избыть
этот гнет молодого томленья,
это грозное чувство судьбы,
так похожее на вдохновенье.
Ты мерещилась всюду, судьба:
в порыжелом военном плакате,
в бурном, взрывчатом слове «борьба»,
в одиночестве на закате.
Как пушисты весной тополя,
как бессонницы неодолимы,
как близка на рассвете земля,
а друзья далеки и любимы.
А любовь? Как воздух и свет,
как дыхание — всюду с тобою,
нет конца ей, выхода нет,—
о крыло ее голубое!
Вот когда я тебя воспою,
назову дорогою подругою,
юность канувшую мою,
быстроногую, тонкорукую...
как нам с тобою жить,
детям разных планет?
ты по ночам выть
любишь на лунный свет.
я по утрам молюсь
солнечному лучу…
ты говоришь – смеюсь,
ты замолчишь – кричу.
я тебе отдаю –
ты мной не дорожишь…
я тебя отвою…
ю… а ты сбежишь.
я тебя заколду…
ю… не хватит чар!
я тебе – с неба звезду –
ты не оценишь дар…
……………………………………….
дело твоё – грех,
доля моя – женой
быть. впереди всех –
ты... за твоей спиной
прячусь. бога молю:
выведи на свет!..
я тебя не люблю,
ты меня – тоже нет…
я – твой заклятый друг,
ты – мой родной враг,
мне из твоих рук
выбраться ни-как…
ты – на моей груди,
я – на пути твоем…
гонишь меня: иди!
плачу: уйдем вдвоем!
просишь меня: любить
я не рождён. брось!..
как нам с тобою жить?
милый, только не врозь!
Один билет в обратный конец
...........................маршрутом Счастье – Надежда,
Назад… И яблоку места нет, -
............................так многолюден вокзал…
Ты то ли шепнул, то ли крикнул мне,
............................что верить нельзя, как прежде
Таким большим и таким ТВОИМ
............................моим голубым глазам…
Соседи в купе – старуха-тоска,
............................тревога и страх потери,
И целый вагон таких, как я,
............................растерянных дураков…
Мы просто устали с тобой, верней –
............................мы просто не захотели
Пройти до конца, до дна вдвоем
............................все девять Рая кругов…
Ты слышишь: безумную мантру колес –
............................«никто-никогда-сильнее» -
Прорвал отчаянный вопль гудка:
............................«чемятебянелюбиииил!.. »
Я не хочу уезжать никуда!..
............................Но за окном темнеет…
Чтоб враз мою боль переправить в быль
............................у ночи хватит чернил…
АСЯ АНИСТРАТЕНКО
Только я так умею: одним торопливым жестом
Рушить все, что старательно, тщательно, долго строю...
Как зовется в природе такое несовершенство?
Истерия? Нет, шизофрения... нет, паранойя...
- Доктор, Вы извините, я к Вам забегаю редко,
Вы должны меня помнить, визитка лежит на блюде...
Доктор, я тороплюсь, умираю! Скорей таблетку!
Все равно от чего, подойдет, не себе - так людям,
Нас тут много, у всех - одинаково не проходит...
...А хотите, я расскажу Вам, КАК умираю?
Это словно глядишь в слишком темный пустой колодец,
Слишком низко склонясь над опасным и скользким краем,
А колодец глядит на тебя... Вы читали Сартра?
...Ненавижу стихи! В них все время сгущают краски,
А замешкаешься, зазеваешься - уж и сам ты
Пойман в чей-то сюжет - да нелепый такой, дурацкий...
Впрочем, что это я заболталась? Скорее, доктор!
Там у Вас еще очередь страждущих в коридоре...
Мне таблетку получше и теплый стакан декокта...
...Доктор, остановитесь! Мне хватит своих историй!
Доктор, не подходите! Мне страшно!.. - Не Вам. Обоим.
- Доктор! Я обозналась! У Вас мне не излечиться!..
...Проходи, не смотри, не коснись, не нарушь границы.
- Будет больно, ты знаешь?
- Неправда. Не будет. Больно.
Мне подняли зарплату
Мне подняли зарплату, я в миг разбогател
На сумму, что и ночью не приснится.
Но тут же несваренье случилось в животе,
А также несгибанье в пояснице.
Не даром говорят: "Богатство - это яд".
Богатым не уснуть, их мучает изжога.
И если богатеть врачи не запретят,
То всем нам протянуть останется немного.
Мне подняли зарплату, а корм-то не в коня,
Вся прыть моя девалася куда-то.
И женщины не любят богатого меня,
А любят лишь одну мою зарплату.
Пословица гласит: "Кто весел - тот и сыт",
А сытость - это мать любви и вдохновенья,
Но если эту мать богатством создавать,
Нам всем не миновать конца от ожиренья.
Мне подняли зарплату на двадцать пять рублей,
Со мной такого раньше не бывало.
Но всей моей утробе отнюдь не веселей,
Я чувствую: ей мало, мало, мало.
Решил я поутру: богатство не к добру,
Оно терзает ум, смущает чувство долга,
И если я когда богатеньким помру,
То, видимо, тогда, помру уже надолго.
Иваси
Когда придет мне время собираться налегке
В далекий долгий путь, в нелегкую дорогу.
Из кучи барахла с собой я выберу немного,
Чтоб только умещалось в кулаке.
Я захвачу с собой из всех земных своих даров
Глоток речной воды да камень с горной кручи,
Полпачки сигарет да три рубля на всякий случай.
Кто знает, говорят, что путь суров.
Я не возьму воспоминаний тяжких, как гранит,
Лишь несколько имен, чтоб не расстаться с ними,
И главный талисман, одно единственное имя -
Пускай оно и там меня хранит.
И чтобы не тащить весь тяжкий груз далеких лет,
Я выберу себе из груды многотонной
Какой-нибудь пустяк, ну, скажем, номер телефона
На память, просто так, там связи нет.
Когда придет мне срок, и я замру у рубежа,
Что делит бытие на жизнь и на иное,
Сокровища свои сожму в кулак, а остальное
Пускай гниет, мне ничего не жаль,
Пускай гниет, мне ничего не жаль.
Иваси
Лариса Грановская (Клер)
Нельзя
Вам написать... нет, нельзя, мне писать вам нельзя
скованы пальцы невидимой цепью запретов,
мерзнут, синеют, дрожат, мимо клавиш скользят,
путают буквы, регистры, слова, трафареты.
Вам позвонить бы... нельзя, это тоже нельзя.
гордость застряла в гортани удушливым комом
голос срывается в хрип, и ответно басят
все невозможные фразы в пустом телефоне
Вас бы увидеть... нельзя! это трижды нельзя
я ведь красивая, умная, сильная, злая.
взглядом одним превращаю мужчину в гуся
или в мокрицу, а Вас превращать не желаю.
Ампутация
говорите, доктор, надо резать?
может, лучше все-таки пришить?
доктор, милый, не найти протеза
самой завалящейся души.
стойте, доктор! как же без? ну что вы!
даже без ноги и без руки
можно быть успешным и весёлым,
как бездушным?.. сроки коротки,
нет лекарств, как следствие — гангрена
но на скальпель лучше не смотреть.
доктор, эвтаназию — конкретно.
мне в таком раскладе — только смерть. Лариса Грановская (Клер)
Метаморфозы
Как трудно быть звездой звезда лишь знает.
Позвони, разбуди, позови, обогрей, увези...
Весь глагольный запас словарей вспоминаю по новой.
Я в любви утопаю как город в осенней грязи.
И смотрю на тебя большеглазой и глупой коровой.
А вот та длинноногая трепетно-нежная лань,
Та, которую ты в восхищеньи зовешь королевой,
Альтер-эго мое, утонченно-надменная дрянь,
Что не любит тебя, и при случае свалит налево.
Лариса Грановская (Клер), 2002
И кружит, и кружит последний троллейбус
По вольному кругу ночного кольца.
И ты не робеешь, и я не колеблюсь
Кружить и кружить по нему без конца.
Завьется, завьется веревочкой горе,
Зальется печаль золотою волной,
И утро придет совершенно другое,
И полдень не прежний, и вечер иной.
Смотрите в окошко - а вдруг вам удастся
Заметить примету с намеком на плюс?
Дом номер тринадцать и корпус тринадцать,
А вот вам и тройка, семерка и туз!
Мелькнули Садово-Каретные версты,
Привет, Якиманка, Таганка, адью!
И падают, падают, падают звезды -
Конечно, на счастье, конечно, к дождю!
Валяйте, колдуйте, гадайте на гуще,
Ищите ключи к золотому ларцу -
Все будет не так, и конечно, не лучше,
Чем мягкий полет по ночному кольцу.
Последний троллейбус, наивный кораблик,
Великой гитары попутный привет!
И губы любимые с привкусом яблок,
И просьба о счастье, которого нет...
Юлий Ким
"Когда мы были молодые
И чушь прекрасную несли,
Фонтаны били голубые,
И розы красные росли", -
Я сочинила эту прелесть,
Я вам напела этот бред,
Когда ряды ещё не спелись
И двадцать семь мне было лет.
Да, в двадцать семь дела крутые
Язык способны развязать, -
Когда мы б ы л и молодые
В прошедшем времени сказать!..
Друзья, вам очень пригодится
Отвага сердца в двадцать семь.
Пусть молодится ягодица –
Ей надо выглядеть, как всем,
А мне вот этого не надо
Ни в двадцать семь, ни в триста лет.
Есть возраст рая, возраст ада –
И в этом возрасте поэт.
ЮННА МОРИЦ
За невлюбленными людьми любовь идет, как приведенье.
И перед призраком любви попытка бить на снисхожденье -
Какое заблужденье!
Любви прозрачная рука однажды так сжимает сердце,
Что розовеют облака и слышно пенье в каждой дверце.
За невлюбленными людьми любовь идет, как приведенье.
Сражаться с призраком любви, брать от любви освобожденье -
Какое заблужденье!
Все поезда, все корабли летят в одном семейном круге.
Они - сообщники любви, ее покорнейшие слуги.
Дрожь всех дождей, пыль всех дорог,
Соль всех морей, боль всех разлук -
Вот ее кольца, кольца прозрачных рук,
Крыльев прозрачных свет и звук.
За невлюбленными людьми любовь идет, как приведенье.
В словах любви, в слезах любви сквозит улыбка возрожденья,
Улыбка возрожденья...
И даже легче, может быть, с такой улыбкой негасимой
Быть нелюбимой, но любить,
Чем не любить, но быть любимой.
Юнна Мориц
Я люблю сигнал зеленый,
знак свободного пути.
Нелюбимой, невлюбленной,
хорошо одной брести.
Снег легчайший осторожно
вертится у самых губ...
О, я знаю,- все возможно,
все сумею, все смогу.
Разве так уж ты устала,
беспокойная душа,
разве молодости мало,
мира, круглого, как шар?
И твердят во всей природе
зеленые огоньки:
проходите, путь свободен
от любви и от тоски...
Юнна Мориц
ПАЯЦ
Он храбрым был. Но притворялся трусом.
Он мудрым был. Но дурака валял.
Кривлялся. Потрафлял жестоким вкусам.
И плоской шуткой с грохотом стрелял.
Козлей козла, ослей осла в загоне,
Слона слоновей - был он в звездный час.
И смачно ржали жеребцы и кони,
В людскую плоть нахально облачась.
Но черный гром ударил в грудь паяца,
И красный шарик разорвался в ней,
И - смерть!.. И больше нечего бояться
И быть ослей осла, козла козлей,
Слона слоновей, полосатей черта,
Бодрей блохи, картонней колпака.
И - счастье!.. быть собой!.. хотя бы мертвым...
Хотя бы после третьего звонка.
То потрепещет, то ничуть.
Смерть бабочки? свечное пламя?
Горячий воск бежит ручьями
по всей руке и по плечу.
Подняв над памятью свечу,
лечу, лечу верхом на даме,
чтобы увидеть смерть лечу.
Какая бабочка мы сами!
А всюду так же, как в душе:
еще не август, но уже.
1970
Как хорошо в покинутых местах!
Покинутых людьми, но не богами.
И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами.
И дождь идет, и мокнет красота
старинной рощи, поднятой холмами.
Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!
Мы тут одни, нам люди не чета.
О, что за благо выпивать в тумане!
Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идем за нами.
Запомни путь слетевшего листа
и мысль о том, что мы идем за нами.
Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?
Кто наградил нас, друг, такими снами?
Или себя мы наградили сами?
Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта:
ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.
Ни самого нагана. Видит Бог,
чтоб застрелиться тут не надо ничего.
1970
Матрас
Елена Казанцева
Я скучаю на матрасе лежа,
Чтой-то не идет ко мне Алеша.
Ходит он с брюнеткою Ларисой,
А со мной не хочет, с белобрысой.
У меня глаза морского цвета,
У меня коса до парапета,
И размер ботинок сорок третий,
Чтобы устоять на парапете.
А у нее - ни кожи и ни рожи,
Но зато ботинки подороже
И размер поменьше, (эко диво)
Но зато из кожи крокодила.
Если у меня коса тугая,
Отчего ж гуляет с ним другая?
Видно, зеркала мои соврали,
Что красивше я евонной крали.
Ой, видно, зеркала мои соврали,
Что красивше я евонной крали.
Я скучаю на матрасе лежа,
Чтой-то не идет ко мне Алеша.
Ходит он с брюнеткою Ларисой,
А со мной не хочет, с белобрысой.
Елена Казанцева
О, Айседора Дункан, не пощадили тебя
Ни муженек-хулиган, ни хулиганка-судьба.
О, Айседора Дункан, твой сумасшедший Париж
Всю ночь танцует канкан, а ты над миром паришь.
Тебе канкан ни к чему, ответь мне, Дора Дункан,
Зачем дружку своему ты подносила стакан?
А он смеялся и пил, как пьет поэт-хулиган,
А он тебя не любил, о, Айседора Дункан.
И сумасшедший Париж, увы, ему не помог.
Ну что ты мне говоришь? Он был всю жизнь одинок.
И сам себя погубил, да и тебя заодно.
Он никого не любил, но это было давно.
И он смеялся и пил, как пьет поэт-хулиган,
А он тебя не любил, о, Айседора Дункан.
О, Айседора Дункан
Похороны
Умерла Татьяна Васильевна,
Наша маленькая, близорукая,
Обескровлена, обессилена
Восемнадцатилетнею мукою.
С ней прощаются нежно и просто,
Без молитвы и суеты,
Шаповалов из Княж-Погоста,
Яков Горовиц из Ухты.
Для чего копаться в истории,
Как возникли навет и поклеп?
Но когда опускался гроб
В государственном крематории, -
Побледневшая от обид,
Горем каторжным изнуренная,
Покоренная, примиренная,
Зарыдала тундра навзрыд.
Это раны раскрылись живые,
Это крови хлестала струя,
Это плакало сердце России -
Пятьдесят восьмая статья.
И пока нам, грешным, не терпится
Изменить иль обдумать судьбу,
Наша маленькая страстотерпица
Входит в пламя - уже в гробу.
Но к чему о скорби всеобщей
Говорить с усмешкою злой?
Но к чему говорить об усопшей,
Что святая стала золой?
Помянуть бы ее, как водится
От языческих лет славянства...
Но друзья постепенно расходятся,
Их Москвы поглощает пространство.
Лишь безмолвно стоят у моста,
Посреди городской духоты,
Шаповалов из Княж-Погоста,
Яков Горовиц из Ухты.
1958
Семейное счастье
А я не о тебе мечтала.
И ты не обо мне мечтал.
Я просто принца ждать устала.
А ты принцессу ждать устал.
Ты по душе придешься маме -
И не дурак, и не пижон,
А папа лишь вздохнет: "Бог с вами",
И не полезет на рожон.
Мы купим телевизор, вазу,
Я научусь готовить суп,
А дверь, как только въедем, сразу
Оклеим пластиком - "под дуб". Екатерина Горбовская
Она играет в любовь, как в мячик:
сегодня бросит, поднимет завтра, -
и тот – послушно по травке скачет,
но как-то нехотя, без азарта.
Какой - не помню - по счету раунд
игры привычной, как старый тапок -
она привыкла, она играет:
и шашки – в дамках, и кегли – набок.
Она имеет святое право
на две подсказки и помощь зала.
Она блефует под крики браво
и забавляется, кем попало.
Ей очень надо казаться доброй,
пусть даже в самой кромешной злобе.
Она привыкла, ей так удобно,
а это больше, чем просто хобби.
Она считает, что знает прикуп -
и это повод сорваться в Сочи.
Ее смущает не склонность к риску,
а то, что кто-то рискнуть не хочет.
Раз уступивший – не будет понят:
ее пугает чужая воля
и постоянство, с которым помнят,
что это все – лишь игра, не более.
Она кидает цветные фишки
и учит роли, чтоб вспыхнуть в главной;
все те, что с нею на сцену вышли,
урвут оваций, упьются славой.
Пускай сегодня не удалось, но
не вечно ж приме работать в гриме.
Она - однажды - решит серьезно,
а Он привычно за шутку примет.
Елена Лазарчук
Привычитатив
Привыкнуть можно ко всему.
Подумайте, на самом деле:
И та, утопшая Му-му,
ко дну привыкла за неделю.
Ну что с того, что, посинев,
валялась там, сама не рада.
Свои условия на дне,
лишь адаптироваться надо.
Пускай сначала нелегко,
но привыкаешь постепенно
и к "высоко", и к "глубоко",
и к "так себе", и к "офигенно".
Привычный запах, звук и цвет
Не мучит и не беспокоит.
Жильем избравший туалет
после едальни руки моет.
Привыкший к легким словесам
не производит тест на честность.
Он адаптируется сам,
иль адаптирует окрестность.
Так, приложив в достатке сил,
чтоб в крайности не заносило,
всяк может стать насильно мил,
иль изнасилованным мило.
Кому - тюрьму, кому - суму.
Одно немножко беспокоит:
привыкнуть можно ко всему.
А стоит?
(.....да, и - сколько стоит?)
Елена Лазарчук
Две девочки, две дочки, два сияния,
Два трепетных, два призрачных крыла
В награду, а скорее - в оправдание
Судьба мне, непутевому, дала.
Лечу, лечу, чужою болью мучаясь,
Над красотой и скверною земной,
Уверенный, что не случится худшее,
А если и случится - не со мной.
И невдомек летящему, парящему,
Какая сила держит на лету.
И только увидав крыло горящее,
Ты чуешь под собою пустоту.
И падаешь, закидывая голову,
На всей земле, на всей земле - один,
И бесполезно машут руки голые,
И здесь уже - не до чужой беды.
Легко любить, что не тобой посеяно,
Не выдохнуто с мукою вдвоем.
И как легко бороться за спасение,
Когда это спасенье - не твое.
Эй, кто-нибудь! От самого от страшного
Спаси шутя, как я тебя спасал.
Верни мне это крылышко прозрачное,
Чтоб я его опять не замечал.
1978
tatjana_v
30.07.2010, 20:06
Каждый выбирает для себя
Каждый выбирает для себя
Женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку -
Каждый выбирает для себя.
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы.
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает по себе.
Щит и латы, посох и заплаты,
Меру окончательной расплаты
Каждый выбирает по себе.
Каждый выбирает для себя.
Выбираем тоже - как умеем.
Ни к кому претензий не имеем.
Каждый выбирает для себя!
Юрий Левитанский
Бог был ещё ребёнком, и украдкой
От взрослых он выдумывал тайгу:
Он рисовал её в своей тетрадке,
Чертил пером деревья на снегу,
Он в разные цвета раскрашивал туманы,
Весь мир был полон ясной чистоты,
Он знать не знал, что есть другие страны,
Где этих красок может не хватить.
Он так немного вылепил предметов:
Три дерева, скалу и несколько пичуг.
Река и горные непрочные рассветы –
Изделье тех же неумелых рук.
Уже не здесь, уже как мастер взрослый,
Он листья вырезал, он камни обтесал,
Он виноградные везде развесил гроздья,
И лучших птиц он поселил в леса.
И, надоевшее таёжное творенье
Небрежно снегом закидав,
Ушёл варить лимонное варенье
В приморских расписных садах.
Он был жесток, как все жестоки дети:
Нам жить велел на этом детском свете.
Уплывая в это лето,
я нескоро научусь
Прятать смех в прищур от света,
улыбаться через грусть,
Разукрашивать весною
черно-белых клавиш суть,
Чтобы прелою листвою
негатив перевернуть,
Чтобы вывернуть наружу
все, что в розовых тонах,
И увидеть, что разбужен,
заблудившись в трех словах…
На невидимые нитки
вновь нанизывать стихи,
Ждать от времени-улитки
скороходы-сапоги,
Перелистывать печали,
разрывая на клочки –
И как прежде, как вначале
жить сквозь черные очки…
Хотите, я побуду Вашим псом,
Лохматым, романтичным сенбернаром?
Хотите, я пребуду Вашим сном,
Лирическим или сплошным кошмаром?
А может быть, мне сковырнуть звезду?
Оправить в серебро и в алых лентах,
Приплюсовав шалфей и резеду,
Вам поднести коленопреклоненно...
Настало время выдачи слонов
И превращений черепашек в принцев!
В любой любви - гармония без слов,
Обычно не обязанность, а принцип,
Принципиально - буду Вашим я.
Не слишком важно - где, когда, насколько?
Закружит нас волшебная струя
В прыгучем танце под названьем - полька,
Хотите, мы исправим весь сюжет?
И повесть станет праздничным романом,
Где Ваш полуодетый силуэт
Интимно тает в мареве туманном.
Душа скользит с нелепой крутизны,
Я ухожу, глуша огонь желанья,
И на ладони Вашей холм Луны
Изысканно целую на прощанье...
Андрей Белянин
Я дал разъехаться домашним,
Все близкие давно в разброде,
И одиночеством всегдашним
Полно всё в сердце и природе.
И вот я здесь с тобой в сторожке.
В лесу безлюдно и пустынно.
Как в песне, стежки и дорожки
Позаросли наполовину.
Теперь на нас одних с печалью
Глядят бревенчатые стены.
Мы брать преград не обещали,
Мы будем гибнуть откровенно.
Мы сядем в час и встанем в третьем,
Я с книгою, ты с вышиваньем,
И на рассвете не заметим,
Как целоваться перестанем.
Еще пышней и бесшабашней
Шумите, осыпайтесь, листья,
И чашу горечи вчерашней
Сегодняшней тоской превысьте.
Привязанность, влеченье, прелесть!
Рассеемся в сентябрьском шуме!
Заройся вся в осенний шелест!
Замри или ополоумей!
Ты так же сбрасываешь платье,
Как роща сбрасывает листья,
Когда ты падаешь в объятье
В халате с шелковою кистью.
Ты - благо гибельного шага,
Когда житье тошней недуга,
А корень красоты - отвага,
И это тянет нас друг к другу.
Гордым — легче.
Гордые —не плачут.
Ни от ран,
Ни от душевной боли.
На чужих дорогах не маячат.
О любви, как нищие, не молят.
Широко раскрылены их плечи,
Не гнетет их зависти короста...
Это правда —
Гордым в жизни легче,
Только гордым сделаться
Непросто.
serg1969
30.07.2010, 20:49
Вчера и сегодня, и завтра, и после, почти незаметно,
всегда неизменно, почти не начавшись, кончаются сроки.
Суда уплывают, почти не дождавшись попутного ветра.
В далёкие дали они уплывают, почти не разведав счастливой дороги.
Они исчезают, становятся сказкой, становятся пылью.
Но долгое время мне видятся в дымке их белые крылья.
Вчера и сегодня, и завтра, и после, покуда живётся,
до синего неба, до самого края, до цели заветной,
всегда неизменно, куда - неизвестно, покуда плывётся, -
плывите, плывите, а я вам желаю счастливой дороги, попутного ветра!
И пусть вас почаще обходят ненастья, и бури жалеют,
и пусть ваши крылья всё выше взлетают, всё ярче белеют.
Мы свиделись с вами в гостях у какого-то странного века.
И нынче меж нами - обряды, обеты, законы, запреты.
Мы были чужими, мы стали друзьями... Попутного ветра!
И пусть вас минуют жестокие штормы, подводные камни и прочие беды!
Плывите, плывите, и пусть ничего не осталось в залоге.
Мы были друзьями, мы стали чужими... Счастливой дороги!
И пусть разделяет нас время, и даже - различная вера.
Но где-то в тумане, в той дымке, где с небом сливается море,
быть может, однажды, внезапно дождавшись попутного ветра,
по странным законам, по вечным законам, мы встретимся снова, мы свидимся вскоре...
Мы встретимся с вами, мы были чужими, мы были друзьями...
Счастливой дороги!
Плывите-плывите, мы станем другими, мы встретимся с вами...
Попутного ветра!...
Михаил Щербаков
Качнулся лист сырого клена,
И тихо вяз зашелестел.
Душа живет иным законом,
Обратным всем законам тел.
В ней нет земного тяготенья
И страха перед полной тьмой,
Ей — все потери — возвращенья
Издалека к себе самой.
О, эти тихие возвраты...
Листы летят, в глазах рябя.
И все обрывы, все утраты
Есть обретение себя
Они менялись кольцами тайком.
Они в санях по городу летели.
Метели покрывали их платком
и хмелем посыпали их метели.
И путь у них настолько был один,
настолько было некуда деваться,
что не хотелось куриц и перин,
что даже не хотелось целоваться,
а только лица ветру подставлять,
а только на ветру в лице меняться.
Метели мягко стелят. Страшно спать.
Еще страшнее будет просыпаться.
* * *
Не взбегай так стремительно на крыльцо
моего дома сожженного.
Не смотри так внимательно мне в лицо,
ты же видишь - оно обнаженное.
Не бери меня за руки - этот стишок
и так отдает Ахматовой.
А лучше иди домой, хорошо?
Вали отсюда, уматывай!
Потому что обои невзрачные мебель вытертая неуют
потому что погода мрачная по телевизору ничего
потому что давным-давно не приходят давным-давно не поют
потому что горестно человеку когда не любят его
потому что ужасно болит не помогает твой аспирин
потому что можно и так и этак ну жил и жил
потому что сгорая капают горячо воск или стеарин
потому что ведь не заставишь насильно ж не будешь мил
потому что голова уже вся седая прокурена кофеин тонин
потому что что вы всё время спрашиваете не знаю я ничего
потому что должен же хоть когда-то побыть человек один
потому что нельзя ничего поделать чтоб любили его
Друг мой открыл старый чемодан
И вывалил книги кучею на пол.
При неясном мерцанье свечи
Он брал их в руки
Одну за другой -
Книги, запретные в нашей стране.
Наконец он нашел среди них
Какой-то фотографический снимок,
Протянул мне его:
"Вот она!" -
И, отойдя к окну,
Стал насвистывать тихо.
На снимке была молодая женщина.
Я даже красивой ее не назвал бы.
перевела Вера Маркова
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОЭЗИИ
Это - круто налившийся свист,
Это - щелканье сдавленных льдинок.
Это - ночь, леденящая лист,
Это - двух соловьев поединок.
Это - сладкий заглохший горох,
Это - слезы вселенной в лопатках,
Это - с пультов и с флейт - Фигаро
Низвергается градом на грядку.
Всё, что ночи так важно сыскать
На глубоких купаленных доньях,
И звезду донести до садка
На трепещущих мокрых ладонях.
Площе досок в воде - духота.
Небосвод завалился ольхою,
Этим звездам к лицу б хохотать,
Ан вселенная - место глухое.
ВСЕГО-ТО КАКОЙ-НИБУДЬ ВЗГЛЯД, ШАЖОК...
I
О, зачем я к себе позвала эту старую женщину!
Один на один
она мне все тайны сына повыболтала. Теперь ее сын
носит лицо обиды, черный всполох огня,
гневный плащ его готов разметать меня.
Ну вот – и теперь я выскочка, во все сующая нос,
расточительница лукавых речей, крокодиловых слез,
сплетательница сюжетов, сплавленных на бульвар...
Чем усерднее я тушу огонь – тем сильней пожар.
Я выхожу любительницей чужих секретов, интриг,
баснословных героев, мутных невнятных книг,
плакальщицей, юродивой, попрошайкой: прости! прости!
И – то ли пятак, то ли стилет у меня в горсти.
О, зачем я к ней приближалась и заговаривала!
Как на грех,
тайны сына ее припомнить никак не могу –
на устах у всех
то, что она бормотала, кого-то превознося, кляня...
А он – за это теперь разлюбил меня.
Или она нарочно – древним своим чутьем
нечто сама у меня выведывала обо мне, о сыне своем
и, как стихия, как мать-земля, как гора – горой
встала меж нами, разверзлась черной дырой.
...Так всегда и бывает: чушь, эпизод, а за ним
зловещий такой туман, такой погибельный дым.
Только так и бывает: случай, шажок кривой
и – проваливаешься вниз головой.
II
И ты говорил: я себе не рад,
и жизнь – еле жива...
И месяца проплывала над
городом – голова.
И было темно. И снег, как тать,
обшаривал нас в пути....
Как просто было б – тебя обнять
и пальцы переплести!
Он жег лицо и таял, он жег
и сам сгорал – вопреки.
...Всего-то какой-нибудь взгляд, шажок,
одно движенье руки!
Олеся Николаква
Я не хочу забыть тебя. Я слушал,
Как время льется и гудит струной,
Я буду говорить как можно суше,
Почти молчать,- но о тебе одной.
Почти молчать, почти ломая руки,
Забыв лицо, походку, платье, смех.
Я выдумаю цирковые трюки
И сказочки, понятные для всех.
Чтобы казалось: лампа не потухла!
Чтобы, по крайней мере, хоть дразня,
Скрипучая и розовая кукла
С твоим лицом шла около меня!
Меч
С насмешкой над моей гордынею бесплодной
Мне некто предсказал, державший меч в руке:
Ничтожество с душой пустою и холодной,
Ты будешь прошлое оплакивать в тоске.
В тебе прокиснет кровь твоих отцов и дедов,
Стать сильным, как они, тебе не суждено;
На жизнь, ее скорбей и счастья не изведав,
Ты будешь, как больной, смотреть через окно.
И кожа ссохнется, и мышцы ослабеют,
И скука въестся в плоть, желания губя,
И в черепе твоем мечты окостенеют,
И ужас из зеркал посмотрит на тебя.
Себя преодолеть! Когда б ты мог! Но, ленью
Расслаблен, стариком ты станешь с юных лет;
Чужое и свое, двойное утомленье
Нальет свинцом твой мозг и размягчит скелет.
Заплещет вещее и блещущее знамя, -
О, если бы оно и над тобой взвилось! -
Увы! Ты истощишь свой дух над письменами,
Их смысл утерянный толкуя вкривь и вкось.
Ты будешь одинок! - в оцепененье дремы
Прикован будет твой потусторонний взгляд
К минувшей юности, - и радостные громы
Далеко в стороне победно прогремят!
Эмиль Верхарн
ПЕСНОПЕНИЯ
I
Господи! Я напоминаю чуму,
ураган аравийский, тьму
Египетскую, фараонову лесть,
а ведь так говорила – петь Господу Моему
буду, пока я есть!
Я с ладоней Твоих глотала Твой виноград,
мне казалось – сплошь зарифмован Твой вертоград
и Твоя запятая всего горячей, остра…
И едва ли не Сам Ты – в летящем шелке до пят
прямо здесь стоишь – у самого моего костра!
На меня поднимался самый мятежный полк,
и служил у меня на посылках матерый волк,
вечеряло небо со мной за одним столом…
До сих пор шелестит этот вкрадчивый легкий шелк,
уходящий в лепет: лепет, переходящий в псалом.
Безымянный – чернел под моею ногой провал,
бессловесный, одетый в железо, полк бунтовал,
осажденный город падал, смертельно пьян, –
пока Ты не взял меня в руки, словно кимвал,
не ударил, словно в тимпан!
II
Ты меня узнавал по имени меж теней.
И покуда лыка не свяжут пять чувств, семь дней
и двенадцать месяцев, – здесь, в ледяном снегу
не сыскать ни белых ворон, ни вороных коней,
ни тем паче того, кого назвать не могу.
Я к нему приходила со всем юродством своим, тоску
украшая венком из ромашек, лесным «ку-ку»,
веселящим юность, вином обожанья, но –
Ты был с нами всегда на страже и начеку:
помнишь, я ему жизнь свою обещала, как ни смешно?
Ибо что обещать может хвощ полевой у порога зимы
иль жердь,
даже если Твоя земля начинает светиться, сияет твердь,
и ликует воздушный сгорающий окаем, –
пока Ты меж нами не встал и вторую смерть
не привел, а первой умерли мы вдвоем…
III
Дождь со снегом заняты собственным ремеслом,
присваивая окрестность, задним числом
поминая красавиц, а те, выходя из игры,
превращаются в тучных замерзших теток, –
уже с веслом
никогда не встать им у водомета – там, на верху горы…
Все в упадке, крушенье… Знобит ледяное пальто…
Если, правда, я есть только то, что имею,
то я здесь – никто
и огульное «нет».
И сквозит в мое решето
синеватый морозный свет.
Сквозь меня мерцает молоденькая зима
и Господские праздники – Рождество, дома,
превращенные в ясли. Оттуда несется весть:
ты имеешь все то, что ты есть сама,
ты имеешь то, что ты есть!
Олеся Николаева
Пластинка
Когда я уйду,
Я оставлю мой голос
На чёрном кружке.
Заведи патефон,
И вот
Под иголочкой,
Тонкой, как волос,
От гибкой пластинки
Отделится он.
Немножко глухой
И немножко картавый,
Мой голос
Тебе прочитает стихи,
Окликнет по имени,
Спросит:
"Устала?"
Наскажет
Немало смешной чепухи.
И сколько бы ни было
Злого,
Дурного,
Печалей,
Обид,-
Ты забудешь о них.
Тебе померещится,
Будто бы снова
Мы ходим в кино,
Разбиваем цветник.
Лицо твоё
Тронет волненья румянец,
Забывшись,
Ты тихо шепнёшь:
"Покажись!.."
Пластинка хрипнет,
И... окончит свой танец,
Короткий,
Такой же недолгий,
Как жизнь.
1939
Забыты кумиры. Разрушены храмы.
Земля вся тоскует о новом Иуде.
Вы слышите, все воспитатели — хамы,
Поверьте мне, все осуждённые — судьи...
Контрасты извечны. Бетховены — глухи,
Столбы окопались, стоят при дороге.
Поверьте мне, все добродетели — шлюхи,
Все трусы — герои, все грешники — боги.
Меня научил всему этому стронций,
Меня облучил, заразил этим — атом;
Границы условны: не пятна на солнце,
А солнце на пятнах — сейчас и когда-то!
Как в строчках Вийона, вся верность — в измене,
Какой-нибудь Ротшильд беднее, чем нищий.
Я знаю, что солнце построили тени,
Как тени умерших нас сделали чище.
И ночь — это только незримое утро,
И стих мой скрывается в уличном шуме,
И всё, что на свете действительно мудро,
Мне кажется, всё это только безумье.
Безумье в любом твоем взгляде и шаге,
Безумье в мечтах и безумье в быту...
Свихнувшихся глаз голубые овраги
Влюбленному всюду видны за версту.
И грешную песню поют облака мне,
И я тороплюсь, спотыкаясь о звёзды,
А в небе — деревья и спелые камни:
Весь мир опрокинут, весь мир неопознан.
И пахнут предчувствием праздника тучи,
И каркает ворон, и слышится глас:
«Чем хуже, тем лучше, чем хуже, тем лучше!»
Ах, ворон, ты ворону выклюешь глаз!
Ложится позором любая награда...
В подполье слезы моей прячется смех.
И все получается так, как не надо,
И чёрный, как лилия, падает снег.
И.Бейн
* * *
Тело за мною ходило тело
Ело маковый мед
А теперь довольно, мне надоело
Я во власти других забот
Я в зубах сжимаю алую нить
К ней привязаны небеса
Я всё выше, выше желаю плыть
Я хочу оставаться сам
Гильотина света над головою
И мне дела нету до нас с тобою
Пусть они в разлуке, в беде навеки
Я сегодня сам и мосты и реки
Я огонь и трубы, вода и мыло
Я что хочешь, лишь бы тебе польстило
Я Ариадна скалою у грота
В зубах нитка, во рту монетка
Я себе Ариадна, Тесей и Лота
Я голубка, детка
Анна Горенко
То, что мы зовем душой,
Что, как облако, воздушно
И блестит во тьме ночной
Своенравно, непослушно
Или вдруг, как самолет,
Тоньше колющей булавки,
Корректирует с высот
Нашу жизнь, внося поправки;
То, что с птицей наравне
В синем воздухе мелькает,
Не сгорает на огне,
Под дождем не размокает,
Без чего нельзя вздохнуть,
Ни глупца простить в обиде;
То, что мы должны вернуть,
Умирая, в лучшем виде, -
Это, верно, то и есть,
Для чего не жаль стараться,
Что и делает нам честь,
Если честно разобраться.
В самом деле хороша,
Бесконечно старомодна,
Тучка, ласточка, душа!
Я привязан, ты - свободна.
*Morskaya*
30.07.2010, 22:59
http://i.piccy.info/i5/46/75/347546/Novyi_rysunok_(14)_500.jpg (http://piccy.info/view3/347546/47c1a7c2b83541d368ecfc0278ddef64/)
Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,
Что говорит не с чувствами - с душой;
Есть что-то в ней над сердцем самовластней
Земной любви и прелести земной.
Как сладкое душе воспоминанье,
Как милый свет родной звезды твоей,
Какое-то влечет очарованье
К ее ногам и под защиту к ней.
Когда ты с ней, мечты твоей неясной
Неясною владычицей она:
Не мыслишь ты - и только лишь прекрасной
Присутствием душа твоя полна.
Бредешь ли ты дорогою возвратной,
С ней разлучась, в пустынный угол твой -
Ты полон весь мечтою необъятной,
Ты полон весь таинственной тоской.
1826, Е.Баратынский
qwe72rty
31.07.2010, 05:19
О декабристах
Примерно два столетия назад
В самодержавной крепостной России
Дворяне, тайно заговор создав,
Державный строй низвергнуть порешили.
Ищейки царские тот заговор сорвали
Виновных царь жестоко покарал:
Кого повесили, кого в Сибирь сослали
На каторгу, подальше за Урал.
Звон кандалов на каторжных князьях
Набатом прозвучал на всю Россию
И зароптал народ в отдельных городах
Царя тираном люди “окрестили”.
Князья, дворяне умные богатые
Вмиг потеряли всё богатство и чины.
И каторга им стала лишь расплатою
За вольнодумство. Боже, их храни!
Ах, молодость! Всегда ты безрассудна!
Презрев молву и царские Указы,
Все жёны декабристов, пусть молва их судит,
Вслед за мужьями едут почти сразу.
Никто, ничто их не остановило
Ни гнев родителей, ни вечная разлука.
Любовь и верность сердце сохранило
И долг – любимому облегчить муки.
Да, подвиг совершили декабристы!
Поступки жён достойны восхищенья!
Но даже и не жёны, а невесты
Уедут добровольно в заключенье!
Готовили, стирали, мыли, шили
Друг другу помогали, как могли.
Общиною жить легче, так и жили,
Но каторжных мужчин всех берегли.
Дорога каторги длиной в пятнадцать лет
Была жестока и невыносима.
Кого-то забрала к себе старуха-смерть
А кто-то и вернётся в центр России.
Пусть доля выпала тяжёлая, лихая
Но крест судьбы с достоинством несли.
И в “темноту” неведомого края
Они свою культуру принесли.
Детей крестьянских грамоте учили,
Учили взрослых, как достойно жить.
Крестьяне травами болезни их лечили,
Учили узников с природою дружить.
Россия знает, что в любые времена
Борцы за правду на земле рождались.
Мы помним всех героев имена
О них и песни, и стихи слагались.
Я славлю и скорблю о женщинах России
Они с мужчинами всегда в одном строю.
Любовь и верность в сердце не гасили
Прости их, Господи, и приюти в Раю!
И труд их скорбный не пропал
И дум высокое стремленье!
Как верно Пушкин предсказал
О памяти грядущих поколений!
Валентина Сенина
Михаил Торопыгин
Было больно мне? Отнюдь! Не было.
Было страшно мне? Ну что-ты, милая.
На границе между былью и небылью
Повстречалась любовь несчастливая.
Рассчитались? Ну конечно, любимая.
Нет долгов? Да и откуда им взяться.
Свежим ветром вдруг повеяло зимним
Не давая ни обнять, ни обняться.
Разлучило, раскидало, развеяло.
Никогда уже не буду я искренним.
Как песчинки по дороге рассеяна
Полоумная любовь моя чистая.
Я писал стихи, тебе посвященные,
Пел я песни для тебя, ясноглазая.
Мы с тобою теперь оба прощенные,
Только очень, говорят, стали разные.
Прокрутилась карусель моя - мельница.
Закружилась голова, не опустится.
Все со временем у всех перемелется,
Протрезвеем и опять в любовь пустимся.
Было больно мне? Вздохнуть, но не дышится.
Было страшно мне? Да что теперь мучиться.
Сны не снятся и твой голос не слышится,
Не получится у нас, не получится.
XII
Наклонись, я шепну Тебе на ухо что-то: я
благодарен за все; за куриный хрящик
и за стрекот ножниц, уже кроящих
мне пустоту, раз она -- Твоя.
Ничего, что черна. Ничего, что в ней
ни руки, ни лица, ни его овала.
Чем незримей вещь, тем оно верней,
что она когда-то существовала
на земле, и тем больше она -- везде.
Ты был первым, с кем это случилось, правда?
Только то и держится на гвозде,
что не делится без остатка на два.
Я был в Риме. Был залит светом. Так,
как только может мечтать обломок!
На сетчатке моей -- золотой пятак.
Хватит на всю длину потемок.
Римские элегии 1981
А все, что увеличилось вдвойне,
приемлемо и больше не ничтожно.
Проблему одиночества вполне
решить за счет раздвоенности можно.
Отчаянье раскачивает мне,
как доску, душу надвое, как нож, но
не я с ним остаюсь наедине.
А если двоедушие безбожно,
то не дрова нуждаются в огне,
а греет то, что противоположно.
Ты, Боже, если властен сразу двум,
двум голосам внимать, притом бегущим
из уст одних, и видеть в них не шум,
а вид борьбы минувшего с грядущим,
восхить к Себе мой кашляющий ум,
микробы расселив его по кущам,
и сумму дней и судорожных дум
Ты раздели им жестом всемогущим.
А мне оставь, как разность этих сумм,
победу над молчаньем и удушьем.
Горбунов и Горчаков 1968 (отрывочек)
tatjana_v
31.07.2010, 07:47
За невлюбленными людьми
За невлюбленными людьми
Любовь идет, как привиденье.
И перед призраком любви
Попытка бить на снисхожденье -
Какое заблужденье!
Любви прозрачная рука
Однажды так сжимает сердце,
Что розовеют облака
И слышно пенье в каждой дверце.
За невлюбленными людьми
Любовь идет, как привиденье.
Сражаться с призраком любви,
Брать от любви освобожденье -
Какое заблужденье!
Все поезда, все корабли
Летят в одном семейном круге.
Они - сообщники любви,
Ее покорнейшие слуги.
Дрожь всех дождей,
Пыль всех дорог,
Соль всех морей,
Боль всех разлук -
Вот ее кольца,
Кольца прозрачных рук,
Крыльев прозрачных свет и звук.
За невлюбленными людьми
Любовь идет, как привиденье.
В словах любви, в слезах любви
Сквозит улыбка возрожденья,
Улыбка возрожденья...
И даже легче, может быть,
С такой улыбкой негасимой
Быть нелюбимой, но любить,
Чем не любить, но быть любимой.
Дрожь всех дождей,
Пыль всех дорог,
Соль всех морей,
Боль всех разлук -
Вот ее кольца,
Кольца прозрачных рук,
Крыльев прозрачных свет и звук.
Юнна Мориц
Пабло Неруда
Осенняя бабочка
Кружится бабочка на солнце,
вся загораясь временами.
Листа коснётся, застывая,
частица пламени живая -
и лист колышет это пламя.
Мне говорили: "Ты не болен.
Всё это бред. Тебе приснилось".
Я тоже что-то говорил им.
И лето жатвою сменилось.
Печальных рук сухие кисти
на горизонт роняет осень.
И сердце сбрасывает листья.
Мне говорили: "Ты не болен.
Всё это бред. Тебе приснилось".
И время хлеба миновало.
И снова небо прояснилось.
Всё на земле, друзья, проходит.
Всё покидает и минует.
И та рука, что нас водила,
нас покидает и минует.
И те цветы, что мы срываем.
И губы той, что нас целует.
Вода, и тень, и звон стакана.
Всё покидает и минует.
И время хлеба миновало.
И снова небо прояснилось.
А солнце лижет мои руки
и говорит: "Тебе приснилось".
И ты не болен. Это бредни.
Взлетает бабочка и чертит
круг огнецветный и последний.
Перевод Александра Гелескула
Лиса Алиса
31.07.2010, 08:08
[Уезжая_ в_ Питер]
снова Любимый Город
Бесконечные ленты улиц,
Воздух с привкусом мандрагоры...
Я смотрю на тебя любуясь,
Мой безмерно далекий город.
Я блуждаю тропой бескрылых.
Я считаю шаги до встречи.
Словно время лишилось силы.
Словно бархатный вечер вечен.
Я целую горячий камень -
Каждый дюйм мостовой оправы.
Прикоснуться к тебе руками
Даже Смерть не имеет права.
Отпечатки ладоней стенам
Я вручаю в обмен на тайны.
Я вернусь к тебе непременно
После стольких земных скитаний.
Я вернусь к тебе очень скоро
Беззаботней, живей и краше,
Мой бессмертный любимый город.
Мой единственный не предавший...
© Copyright: Вивиана
Лиса Алиса
31.07.2010, 08:09
Романс князя Мышкина
В Петербурге снег и непогода,
В Петербурге горестные мысли,
Проживая больше год от года,
Удивляться в Петербурге жизни.
Приезжать на Родину в карете,
Приезжать на Родину в несчастьи,
Приезжать на Родину для смерти,
Умирать на Родине со страстью.
Умираешь, ну и Бог с тобою,
Во гробу, как в колыбельке чистой,
Привыкать на родине к любови,
Привыкать на родине к убийству.
Боже мой, любимых, пережитых,
Уничтожить хочешь - уничтожишь,
Подними мне руку для защиты,
Если пощадить меня не можешь.
Если ты не хочешь. И не надо.
И в любви, испуганно ловимой,
Поскользнись на родине и падай,
Оказавшись во крови любимой.
Уезжать, бежать из Петербурга.
И всю жизнь летит до поворота,
До любви, до сна, до переулка
Зимняя карета идиота.
И. Бродский
Лиса Алиса
31.07.2010, 08:11
Стансы
Е. В., А. Д.
Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду,
между выцветших линий
на асфальт упаду.
И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
под затылком снежок,
и услышу я голос:
- До свиданья, дружок.
И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой,
- словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.
Бродский
Лиса Алиса
31.07.2010, 08:12
Мне снится Петербург
мне снится Петербург
под перестук колес
едва тускнеет свет
в трясущемся вагоне
так возвращает в мир
давно забытых грез
осенний лист,
оставшийся в ладони.
и я, закрыв глаза,
все вспоминаю Ваш
родной и мокрый плащ,
и взгляд - далек и странен,
и снится Петербург -
ветшающий мираж,
кораблик золотой,
затерянный в тумане
© Copyright: Эледина
Лиса Алиса
31.07.2010, 08:13
АА
Осьмнадцатого января в Петербурге весь день шел снег,
А вечером в воздух кто-то добавил шанели.
Акакий Акакиевич — маленький человек
Вышел на улицу в новой мышиной шинели.
Он прошел по Невскому, оглядываясь по сторонам,
Заметая полой следы просто так, для вида.
Продолжалось время простых человеческих драм,
Над Исаакиевским собором горела звезда Давида.
Что там “Матрица”, “Дьяволиада” или “Ночной дозор”,
На железных крыльях, на серых крыльях роллс-ройса
Он явился в Москву на постылый кремлевский двор:
— Guten tag, — он сказал кому-то. — Сим-Сим, откройся.
И открылись стальные двери и выпал бубновый век
Козырным тузом. За спиной, как всегда, шумели…
Акакий Акакиевич — маленький человек,
Но он встал в полный рост и вышел из гоголевской шинели.
Валерий Прокошин
Лиса Алиса
31.07.2010, 08:14
Это не я истоптал весь Питер...
Это не я истоптал весь Питер. Питер для ног моих так тяжёл. Дождь рукавицей поребрик вытер, да и свернулся в клубок ежом. После его отсыревшей пляски город немедленно клонит в сон. Помнишь, как старый троллейбус лязгал, сбросив последнее колесо? Снова бинт вместо кольца на пальце - ситцем разменянная парча. Каждую ночь лифт притворно клацал, каждую ночь телефон молчал. Я заплутал в тёмном лабиринте пастеризованных глупых чувств. Выхода нет? Выход есть. "Смотрите - я научусь искать!.. научусь..." - и оглушительно звонко на пол падает первая капля из ста. Видишь ли, боже, я снова плакал. Знаешь ли, боже, как я устал, глядя на улицы с крыши, сверху, шёпотом петь, что светла печаль. Я подбираю пароль-проверку, вновь протянув в твои лапы чай. Чайник горяч и на кухне душно. В кухне - радио по вечерам. Пыльный динамик прошепчет в уши музыку, найденную вчера. Ты на пороге и, убегая, номер суёшь: "Позвонишь? Ответь". Я позвонил бы, да связь плохая и не страхует витая медь. Как далеки люди (рядом - берег): культово всё, что не против них. Боже, я мог бы в тебя поверить, ты только руку мне протяни.
© Copyright: Мадам Польщина
БЕЛЫЕ КУВШИНКИ
Что за беда, что ты продрог и вымок?
Средь мошкары, лягушечьих ужимок
протри глаза и в прелести омой,
нет ничего прекраснее кувшинок,
плавучих, белых, блещущих кувшинок.
Они — как символ лирики самой.
Свежи, чисты, застенчиво-волшебны,
для всех, кто любит, чашами стоят.
А там, на дне,— не думали уже б мы,—
там смрадный мрак, пиявок черных яд.
На душном дне рождается краса их
для всех, а не для избранных натур.
Как ждет всю жизнь поэзию прозаик,
кувшинки ждут, вкушая темноту.
О, как горюют, царственные цацы,
как ужас им дыханье заволок,
в какой тоске сподыспода стучатся
стеблями рук в стеклянный потолок!
Из черноты, пузырчатой и вязкой,
из тьмы и тины, женственно-белы,
восходят ввысь над холодом и ряской.
И звезды пьют из белой пиалы.
Борис Чичибабин
1961
Лиса Алиса
31.07.2010, 08:18
Disconnect
Белые мысли, холодные руки
Мартовский Питер, начало разлуки
Грязь и окурки чужих сигарет
Я заметаю следы. Disconnect.
Сны не пугают, спокойно и тихо
Ночь заглушила подобие крика
Можно молчать ещё тысячу лет
Не торопиться. Уснуть. Disconnect.
Может быть, будет другое - весеннее
Небо над городом и настроение
Чтобы взахлёб, чтобы ярость и свет.
Это - потом, а сейчас - disconnect...
© Copyright: Ае
Юнна Мориц
Ты - девочка Господа Бога,
ты - Господа Бога дитя,
ты - песня, дорога и ветер,
и счастлива, только летя -
как ветер, дорога и песня,
как песня и ветер дорог,
как песня дороги и ветра,
который в дорогах продрог.
И дорого счастье полета,
и незачем ветру-судьбе
доказывать с помощью фото,
что крылья твои при тебе,
и солнца на них позолота,
и ночи серебряный свет...
и песни пронзительной нота -
твой самый прекрасный портрет.
Ты победила
Волна волос
прошла сквозь мои пальцы,
и где она -
волна твоих волос?
Я в тень твою,
как зверь в капкан, попался,
и на колени перед ней валюсь.
Но тень есть тень.
Нет в тени теплой плоти,
внутри которой теплая душа.
Бесплотное виденье,
как бесплодье,
в меня вселилось,
разум иссуша.
Я победил тебя игрой и бредом,
и тем, что был свободен,
и не твой.
Теперь я за свою свободу предан,
и тщетно трусь о призрак головой.
Теперь я проклинаю эти годы,
когда любовь разменивал на ложь.
Теперь я умоляю несвободы,
но мстительно свободу ты даешь.
Как верил я в твои глаза и двери,
а сам искал других дверей и глаз.
Неужто нужен нам ожог неверья,
а вера избаловывает нас?
Я ревности не знал. Ты пробудила
ее во мне,
всю душу раскровя.
Теперь я твой навек.
Ты победила.
Ты победила тем, что не моя.
Евгений Евтушенко
Юнна Мориц
Не потрошить, а только заглянуть бы
В живой цветок среди живых полей, -
И нам поэзия предсказывает судьбы
Планет и межпланетных кораблей.
Не тронуть пальцем, лишь коснуться взором
Огнистых звезд, блуждающих во мгле, -
И нам стихи пророчат стройным хором
Все то, чего не миновать земле.
Не лезть руками в душу, а веками
Вокруг нее лишь гнезда вить свои, -
И нас поэзия обнимет облаками
Своей неисчерпаемой любви.
Не потрошить, а только заглянуть бы.
Не тронуть пальцем, лишь коснуться взором.
Не лезть руками в душу, а веками
Вокруг нее лишь гнезда вить свои.
И нам поэзия предсказывает судьбы.
И нам стихи пророчат стройным хором.
И нас поэзия обнимет облаками
Своей неисчерпаемой любви.
Поздняя первая любовь
Про первую любовь писали много, -
Кому не лестно походить на бога,
Создать свой мир, открыть в привычной глине
Черты еще не найденной богини?
Но цену глине знает только мастер -
В вечерний час, в осеннее ненастье,
Когда все прожито и все известно,
Когда сверчку его знакомо место,
Когда цветов повторное цветенье
Рождает суеверное волненье,
Когда уж дело не в стихах, не в слове,
Когда все позади, а счастье внове.
Илья Эренбург
Холодня душа,,,
Ты живешь смиренницей прекрасною.
Всю себя лишь для себя храня.
Доцветаешь красотой напрасною,
Прелестью, лишенною огня.
Стройностью твоей, твоей походкою
Восхитится каждый, кто ни глянь.
Красоте зеленых глаз с обводкою
Позавидовать могла бы лань.
Алощекая и темнобровая,
Ты и впрямь на диво хороша...
Гордая, холодная, суровая,
Самопоглощенная душа.
Мраморная прелесть безупречная,
Совершенства образец живой...
Самоотречение беспечное,
Безоглядное - удел не твой.
Есть возможное и невозможное,
Ты меж них границу провела
И живешь с оглядкой осторожною,
Ни добра не делая, ни зла.
Мария Петровых
Хочется красный, как в детстве, бант (мне такой надевали),
хочется слоников на сервант и валиков на диване.
Хочется холодильник ЗиЛ – овальный и с острой ручкой,
и чтоб гастрономом стал магазин, и чтобы соседка злючкой,
«стервой крашеной» с морячком целовалась на лестничной клетке.
Бабочек глупых ловить сачком, мяч в волейбольной сетке.
Чтобы мороженое эскимо – круглой фольгой на палке.
Чтобы классом ходить в кино, сдавать пальто в раздевалке,
жалко путаться в рукавах, шарфике и платочке.
Чтобы бумажкой шуршать впотьмах, раскапывая в кулечке
конфетку «Взлетную», ирис «Кис-кис», сливочную помадку,
«Мишку», «Белочку», «барбарис», бабаевскую шоколадку –
заяц, жалко, что пуст внутри, но с глазками и усами.
Я вчера про отметку «три» ничего не сказала маме.
Хочется в старый знакомый дом, чтобы диван с торшером,
чтобы с авоськой за молоком, хлебом и вермишелью.
Чтобы портфель ерундой набит, сломан пенал и ручка.
А морячок-то опять звонит, счастливая эта злючка.
Так неудобно, что стул высок – приходится пригибаться
(я подглядываю в глазок, как будут они целоваться).
Снова замучил насморк в носу, с гландами снова скверно.
Мама домой принесет колбасу. «Докторскую», наверно.
Что мне подарят? Хоть бы коньки, альбом и лимонные дольки.
В школе учили делать флажки с петельками для елки.
А мама на елку повесит конфет. Звякнет хрусталь в серванте…
А жить я буду тысячу лет.
Со слониками.
И в банте.
serg1969
31.07.2010, 08:45
Сатанею от дней в полупьяном постыдном бреду.
Возвращаться - как пели когда-то - дурная примета.
Я приду.
Даже если не ждут - все равно я приду
к тем дверям, за которыми небо пурпурного цвета
рассыпается ранними звездами.
Этот закат
мне напомнит безумный костер, на котором горело
наше быстрое лето.
И ветру вчерашнему в такт
я костяшками пальцев в косяк отстучу тарантеллу.
Отрекаясь от прошлого, выведу новый закон -
время ссадины лечит, а раны - все ноют и ноют.
В странных играх с часами поставлена память на кон -
твой немой силуэт за моей напряженной спиною.
Обманув сам себя, сам себя загоняю в тоску,
в одиночку квартиры, в свое одичалое гетто,
где луна,
как палач,
тянет дуло к больному виску
и шипит в темноте - "возвращаться - дурная примета".
Let it be.
Продолжается маетных снов канитель.
Хлопнув дверью, припрячу ключи в ожидании кода
Вьюжат дни - бесконечная стылая злая метель -
непогода на улице и на душе - непогода.
В боль иззябшие пальцы с трудом, но прощупают пульс,
пусть кровавая рана, но сердце опять не задето.
Я вернусь.
Даже если не ждешь - все равно я вернусь,
снегопадам назло - я не верю в дурные приметы......
Геннадий Нейман
К ее лицу шел черный туалет...
Из палевых тончайшей вязи кружев
На скатах плеч — подобье эполет...
Ее глаза, весь мир обезоружив,
Влекли к себе.
Садясь в кабриолет
По вечерам, напоенным росою,
Она кивала мужу головой
И жаждала души своей живой
Упиться нив вечернею красою.
И вздрагивала лошадь, под хлыстом,
В сиреневой муаровой попоне...
И клен кивал израненным листом.
Шуршала мгла...
Придерживая пони,
Она брала перо, фантазий страж,
Бессмертья мглы дурманящий мираж...
Игорь Северянин
Печальная Вологда дремлет
На темной печальной земле.
И ветер, печальный и древний,
Качает деревья во мгле.
Замолкли печальные трубы
И танцы на всем этаже, —
И двери печального клуба
Печально закрылись уже.
И сдержанный говор печален
На темном печальном крыльце..
Все было веселым вначале,
Все стало печальным в конце.
Я сын этой древней, вечерней
Любимой зеленой земли.
Как полон, как полон значенья
Гудок парохода вдали!
На темном разъезде разлуки
И в темном прощальном авто
Я слышу печальные звуки,
Которых не слышит никто.
"С меня при цифре 37 в момент слетает хмель,
Вот и сейчас,как холодом подуло...
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль,
И Маяковский лег виском на дуло."
* * *
"... Срок жизни увеличился,
И, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время."
* * *
Всего пяток прибавил бог к этой цифре 37,
Всего пять лет накинул к жизни плотской.
И в 42 закончил и Рассел,и Джо Дассен,
И в 42 закончил наш Высоцкий.
Не нужен нынче револьвер,чтоб замолчал поэт,
Он сердцем пел - и сердце разорвалось!
Он знал - ему до смерти петь, не знал лишь сколько лет,
А оставалось петь такая малость.
Но на дворе двадцатый век, остался голос жить,
Записан он на дисках и кассетах.
А пленки столько на земле,что если разложить,
То можно ею обернуть планету.
И пусть по радио твердят. что умер Джо Дассен,
И пусть молчат, что умер наш Высоцкий.
Что нам Дассен, о чем он пел, не знаем мы совсем -
Высоцкий пел о нашей жизни скотской.
Он пел о том, о чем молчат, себя сжигая, пел,
Свою большую совесть в мир обрушив.
По лезвию ножа ходил, винил, кричал, хрипел
И резал в кровь свою и наши души.
И этих ран не залечить и не перевязать,
Вдруг замолчал - и холодом подуло...
Хоть умер от инфаркта он,но можем мы сказать:
За всех за нас он лег виском на дуло.
Август
Маленькие города, где вам не скажут правду.
Да и зачем вам она, ведь всё равно - вчера.
Вязы шуршат за окном, поддакивая ландшафту,
известному только поезду. Где-то гудит пчела.
Сделав себе карьеру из перепутья, витязь
сам теперь светофор; плюс, впереди - река,
и разница между зеркалом, в которое вы глядитесь,
и теми, кто вас не помнит, тоже невелика.
Запертые в жару, ставни увиты сплетнею
или просто плющом, чтоб не попасть впросак.
Загорелый подросток, выбежавший в переднюю,
у вас отбирает будущее, стоя в одних трусах.
Поэтому долго смеркается. Вечер обычно отлит
в форму вокзальной площади, со статуей и т. п.,
где взгляд, в котором читается "Будь ты проклят",
прямо пропорционален отсутствующей толпе.
Вот говорят: любовь - мечты и розы
И жизни цвет, и трели соловья.
Моя любовь была сугубой прозой,
Бедней, чем остальная жизнь моя.
Но не всегда... О, нет! Какого чёрта!
Я тоже был наивным, молодым.
Влюблялся в женщин, радостных и гордых,
И как себе не верил,- верил им.
Их выделяло смутное свеченье,
Сквозь все притворство виделось оно.
И мне они казались воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.
Но жизнь стесняет рамками своими,
Боится жить без рамок человек.
И уходили все они - с другими.
Чтоб не светясь дожить свой скромный век.
Они, наверно, не могли иначе.
Для многих жизнь не взлёт, а ремесло.
Я не виню их вовсе. И не плачу.
Мне не обидно.- Просто тяжело.
Я не сдавался. Начинал сначала.
Но каждый раз проигрывал свой бой.
И, наконец, любовь моя увяла,
И притворилась грубой и слепой.
Жила, как вcе, и требовала мало.
И не звала, а просто так брала.
И тех же, гордых, тоже побеждала
И только счастья в этом не нашла.
Затем, что не хватало в них свеченья,
Что хоть умри, не грезилось оно,
Что если жить - так бредить воплощеньем
Того, что в жизни не воплощено.
Все испытал я - ливни и морозы.
И жизнь прошла в страстях, в борьбе, в огне.
Одна любовь была обидной прозой -
Совсем другой любви хотелось мне.
Наум Коржавин
1955
Моя молодость ты заношена
Как вчерашний венок ты брошена
И я чувствую приближенье
Дней неверия и презренья
Не природа холсты декораций
Реки клюквенной крови текут
Под ветвями где звезды пылятся
Одиноко проходит шут
Луч упал холодный и жесткий
На лицо твое на подмостки
Хлопнул выстрел Крик в тишине
Ухмыльнулся портрет на стене
И в картине стекло разбилось
И невнятен напев или зов
То ль случится то ли случилось
То ли мысль то ли отзвук слов
Моя молодость ты заношена
Как вчерашний венок ты брошена
И я чувствую приближенье
Дней раздумий и сожаленья
Какие тут шутки, когда улетает семья?
Последствия жутки - об этом наслышана я.
Судьба не копейка! Мне попросту не повезло.
Я Серая Шейка. И мне перебили крыло.
Семья улетает. Прощайте, прощайте, семья!
Меня угнетает, что сестры сильнее, чем я.
"Взлетай, неумейка!" - мне это с небес донесло.
Я Серая Шейка. И мне перебили крыло.
Гляжу близоруко, гляжу безнадежно во мглу.
Но я однорука и, значит, лететь не могу.
"Счастливо, счастливо!" - кричу я вдогонку семье.
Тоскливо, тоскливо одной оставаться к зиме.
Тоскливо и жутко готовиться к лютой зиме.
Последняя утка! Последняя утка на это земле.
"Судьба не копейка!" - мне здешние птицы твердят.
Я Серая Шейка. Пуская меня лисы съедят.
***
Мне что-то стало трудно дышать,
Что-то со мною нужно решать:
То ли это болезнь суеты,
То ли это боязнь высоты.
О, друзья мои, дышащие легко!
Почему вы всё время так далеко?
Если мог чей-то дом над землёй парить,
Почему моему это не повторить?
Никто не знает, что мой дом летает,
В нём орущие дети и плачущий пёс.
Никто не знает, что мой дом летает...
О, только бы ветер далеко не унёс!
Значительно легче стало дышать –
Вот и всё, что нужно было решать.
А всё-таки чем-то таким грешу,
Что не поддаётся карандашу.
О, друзья мои, дышащие легко!
Почему вы всё время так далеко?
Даже здесь, в этой области неземной,
Вы опять не рядом со мной!
Вот так я пела, а ты кивал,
А ветер нас относил в океан.
Но, как бы ты ни был самолюбив, –
Я не из породы самоубийц.
О, друзья мои, дышащие легко!
Вы опять далеко.
Даже если отважусь я на прыжок –
Кто постелет внизу лужок?
Никто не знает, что мой дом летает,
В нём орущие дети и плачущий пёс.
Никто не знает, что мой дом летает...
О, только бы ветер, ветер, ветер, ветер...
Приходи, пожалуйста, пораньше,
Хоть бы и мело, и моросило.
Поведи меня в китайский ресторанчик -
Я хочу, чтоб все было красиво.
Полетим ни высоко, ни низко
По дороге этой по недлинной.
Ничего, что тут не Сан-Франциско -
Я крылечко знаю на Неглинной.
Будь, смотри, с китайцами приветлив.
Я который день воображаю,
Что несут нам жареных креветок
В красном соусе, - я это обожаю.
Что китайцу стоит расстараться?
Пусть обслужит нас по полной форме.
Пусть покажется московский ресторанчик
Мне крупицей золотистых калифорний...
Понимаешь, я могу там разреветься.
Разведу ужасное болото.
Потому что знаю - раз креветки,
Раз креветки - стало быть, свобода!
И приди, пожалуйста, пораньше,
Если в кои веки попросила.
Поведи меня в китайский ресторанчик.
Надо, чтобы все было красиво.
***
Если б знать, если б можно заранее знать!
Как-то выведать, вызнать и - голову тихо склонить.
Ведь придется не только ласкать, целовать, обнимать,
А еще и своею рукою без всякой пощады казнить.
Если б знать! Если б только начать узнавать,
Что, едва затвердивши уроки: не умничать,
не капризничать, не попрекать, -
Надо будет учиться с ног человека сбивать
И не глядя, одним движеньем человеку грудь рассекать.
Если б знать, если б знать наперед, как все складывается, -
Помогли бы и те, и другие, сама бы была начеку.
Надо было мне с юности-младости учиться пойти хирургии,
А не никчемному, сладостному французскому языку!
Облака
Облака плывут, облака,
Не спеша плывут как в кино.
А я цыпленка ем табака,
Я коньячку принял полкило.
Облака плывут в Абакан,
Не спеша плывут облака...
Им тепло небось, облакам,
А я продрог насквозь, на века!
Я подковой вмерз в санный след,
В лед, что я кайлом ковырял!
Ведь недаром я двадцать лет
Протрубил по тем лагерям.
До сих пор в глазах - снега наст!
До сих пор в ушах - шмона гам!..
Эй, подайте мне ананас
И коньячку еще двести грамм!
Облака плывут, облака,
В милый край плывут, в Колыму,
И не нужен им адвокат,
Им амнистия - ни к чему.
Я и сам живу - первый сорт!
Двадцать лет, как день, разменял!
Я в пивной сижу, словно лорд,
И даже зубы есть у меня!
Облака плывут на восход,
Им ни пенсии, ни хлопот...
А мне четвертого - перевод,
И двадцать третьего - перевод.
И по этим дням, как и я,
Полстраны сидит в кабаках!
И нашей памятью в те края
Облака плывут, облака.
1962
Sasha_Silence
31.07.2010, 10:58
Про нее, маму и Город
Она пишет маме не то, чтобы слишком часто,
Скорей даже редко, со скрипом и без деталей.
И только e-mail'ы. Руки в следах от пасты,
Строчки и клеточки - это же так отстало,
Несовременно...
Город её вольфрамов,
Легок, звенящ, столичен и интернетен.
Город у матери - тишь, как в закрытом храме,
Только на улице мячик пинают дети.
Мать просыпается и проверяет ящик
Каждое утро.
"Здравствуйте. Новых входящих..."
Радио. Новости. Взрывы в метро. Вот такие дела.
Мать у экрана: "Что Тебе стоит, ну сделай малость -
Она писала, что просыпает пары (а я ругалась) -
Сделай, так чтоб сегодня она, как всегда, проспала..."
Нинквенаро
Светлые воды Мзымты поют о море.
Утро качает розовые качели.
Я о тебе читала в газетах, Торе...
Солнце, скользнув лучом по плечу апреля,
Сбросив с себя остатки ночного ига,
Сладко зевнув, раскрылось цветком граната.
Мама сварила чачу и мамалыгу.
Вечером будут гости. Боюсь,что сваты.
Свадьба. Жених - смеется. Какой ценой я...? -
Кто бы меня спросил, да никто не спросит.
Икона с обложки бестеллера...паранойя,
С чуть грустным вечерним взглядом,со взглядом в осень.
Заполночь все разъехались, сыты - пьяны.
Слюбится мал-помалу?... В прекрасном "где-то"
плакали самолеты в воздушных ямах...
На чердаке, в соломе, дремало лето.
Желтые пятки Солнца покрылись пылью.
Птицы слетелись с гор на вечерний саммит.
Приторно пахнет розами и ванилью.
Хлопает ветер алыми парусами.
Выдали замуж дочку, женили сына.
Носим, как прежде, воду на коромыслах,
Сушим хурму, бежим по утрам на рынок:
Так и живем. А ты... Разве только - в мыслях?
Обугленной слева долькой, а может - долей,
Стынет Луна над морем, над взмахом весел.
Вот и поспели маки на минном поле.
Муж мой три дня - как мертв. Оттого и весел.
Траурный цвет... Он чем - то сродни неволе.
Темные воды вечно спешащей Леты
Тысячелетней пылью на антресоли
лягут. Продам оливки - куплю билеты.
Солнце стоит на паперти. Я - в зените,
С полной корзиной смуглых, как ночь, оливок
наперевес. Казните меня, казните
те, кто безгрешен сам. На хребет прилива
Море возносит чаек. Но чайки - тонут,
С криком, роняя перья, во тьму, в поверья...
Буду стоять на мокрой спине понтона,
В шлепках на босу ногу, весь день. Поверь, я
не создавала образы, образами
Не украшала горницу. Но, взлетая,
под невозможно алыми парусами
над частоколом волн, ты шептал: " Святая..."
Выстрелил штормом ветер с Новороссийска.
Тяжко скрипят натруженными стволами
груши. Стада спустились с лугов альпийских.
До холодов управиться бы с делами.
Вечностью дышат горы. Цветут Стожары
над одряхлевшей лодкой с дырявым днищем.
Я зачерпну водицы из Авадхары,
стану еще моложе... желанней... чище...
Проводы... чемоданы... предтеча встречи -
Душное чрево ангела - самолета...
С вечера заготовила в зиму лечо,
А поутру плетень починить - забота.
Встану пораньше, развешу укроп в чулане,
Сыр подкопчу, забью петуха к обеду...
Пчелы седыми стали. Нектар желаний
не обернется медом. Зачем я еду ?
Фрукты проворно рву, да пакую в ящик.
Переложу газетами : так надежней.
Наши - то мандарины соседских слаще:
сочные, ароматные, с тонкой кожей.
Родинка Солнца сделалась меланомой.
Сон был под утро странный, пожалуй - вещий.
Как рассвело, я выехала из дома,
в аэропорт. Мои документы, вещи
кто-то украл. Видать, не судьба нам - слышишь?-
Вместе с листвой печалясь о блеклом лете,
Стариться под одной черепичной крышей.
Свидимся ли? Когда? На какой планете?
сядем вот так, под вечер, нальем мацони
или вина из лунного винограда.
Горы отсюда видно, как на ладони.
Жаль, что они не вместе, хотя и рядом.
Екатерина Михайлова
Белое
А наутро выпал снег
После долгого огня,
Этот снег убил меня...
ДДТ
А что и скажешь, -
всё замела метель,
не оставила мне ни памяти, ни кольца.
Всё по-прежнему, только больше не станет - тем.
За окном моим - занесённый снегами сад.
А что и скажешь, -
кроме прощай-прости?
На ладони две линии врозь, - велика беда!
Сказанным словам из-под снега не прорасти,
не сдержать в горсти, чего не было никогда.
Ветер, ветер листает холодные белые дни,
не укрыться нигде от мерцающей белизны.
Мы были друг другом, мы были одним,
мы читали вместе ночами сны...
Колотый лёд звенит у меня в крови.
"До свидания", - отчеканивай по слогам.
А что и скажешь?
Тут - зови, не зови, -
на четыре стороны света –
снега, снега.
Ищите женщину...
Интриги жмутся по углам,
и кровь обещана.
А кардинал:
- Шерше ля фам! –
Ищите женщину.
Кардиограммы бьют аврал –
На сердце трещина.
- Координаты, кардинал?
- Ищите женщину.
…Что там – бессмертия престол,
пучина грешная?
Крылатую или с хвостом
ищите женщину.
Вся наша жизнь – то ввысь, то вниз –
Лишь ей тождественна.
И даже в женщине всю жизнь
ищите женщину.
Но если меди вкус во рту
и тьма завещана,
свою, единственную, ту,
найдите женщину.
Найдите женщину, что вам
в веках обещана.
Какое там – шереше ля фам,-
найдите Женщину.
Марк Максимов
Мы просыпались в сумраке мглистом,
Друзья не друзья, враги не враги, -
И стала наша любовь со свистом
Делать на месте большие круги.
От понедельника до субботы,
От новогодья до ноября;
Эти свистящие повороты,
Все вхолостую, впустую, зря.
Мы не держались тогда друг друга,
И свист перешел постепенно в вой,
И я сорвался с этого круга
И оземь ударился головой.
И помутилось мое сознанье…
О, прояснить его помоги!
Снег моросит. И в густом тумане
Перед глазами плывут круги.
Александр Межиров
1946
Арбат – одна из самых узких улиц…
Не разминуться на тебе, Арбат!..
Но мы каким – то чудом разминулись
Тому почти что двадцать лет назад.
Быть может, был туман… А может, вьюга…
Да что там… Время не воротишь вспять…
Прошли – и не заметили друг друга,
И нечего об этом вспоминать.
Не вспоминай, а думай о расплате-
Бедой кормись, отчаяньем дыши
За то, что разминулись на Арбате
Две друг для друга созданных души.
Александр Межиров
1961
Красавицы
В смокинг вштопорен,
побрит, что надо.
По гранд
по опере
гуляю грандом.
Смотрю
в антракте –
красавка на красавице.
Размяк характер –
Все мне –
нравится.
Талии -
кубки.
Ногти –
в глянце.
Крашеные губки
розой убиганятся.
Ретушь –
у глаза.
Оттеняет синь его.
Спины
из газа
цвета лососиньего.
Упадая
с высоты,
пол
метут шлейфы.
От такой
красоты
Сторонитесь, рефы.
Повернет
в брильянтах,
пошевелится шаля,
на грудинке
ряд жемчужин
обнажают
шеншиля.
Платье – пухом.
Не дыши.
Аж на старом
на морже
только фай
да креп –де-шин,
только
облако жоржет.
Брошки – блещут…
На тебе! –
С платья
с полуголого.
Эх,
к такому платью бы
да еще бы…
голову.
Владимир Маяковский
1929
Надо посуду вымыть, а тянет разбить.
Это отчаянье, Господи, а не лень.
Как это тяжко, Господи, век любить,
каждое утро, Господи, каждый день.
Был сквозь окно замёрзшее виден рай.
Тусклым мочёным яблоком манила зима.
Как я тогда просила: «Господи, дай!»
— На, — отвечал, — только будешь нести сама.
***
Не каменей, когда беру тебя за руку,
не бойся - я в тебя не так уж влюблена,
а просто мы бредем, цепляясь друг за друга,
от белого вина до красного вина.
Ты будешь вспоминать все то, что я забыла,
перед тобою свет - я в сумраке на треть,
тебе еще пылать, а я уже остыла,
но рук мне так никто и не сумел согреть.
Ты будешь усложнять, я - становиться проще,
перед тобою дверь, передо мной - стена.
И все-таки нам дан один отрезок общий -
от белого вина до красного вина.
Общаемся с тобой не то что бы от скуки -
отдушину ища среди мирских забот.
Послушай, просто так возьми меня за руку,
а красное вино пусть за душу берет.
Не плачьте обо мне - я проживу
счастливой нищей, доброй каторжанкой,
озябшею на севере южанкой,
чахоточной да злой петербуржанкой
на малярийном юге проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
той хромоножкой, вышедшей на паперть,
тем пьяницей, поникнувшим на скатерть,
и этим, что малюет Божью Матерь,
убогим богомазом проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
той грамоте наученной девчонкой,
которая в грядущести нечёткой
мои стихи, моей рыжея чёлкой,
как дура будет знать. Я проживу.
Не плачьте обо мне - я проживу
сестры помилосердней милосердной,
в военной бесшабашности предсмертной,
да под звездой моею и пресветлой
уж как-нибудь, а всё ж я проживу.
1968
Наверное, дождик прийти помешал,
А я у пустого сквера
Тебя до 12 ночи ждал
И ждал терпеливо в первом.
Я все оправданий тебе искал:
"Вот если бы дождик не был!.."
И если была какая тоска -
Тоска по чистому небу.
Сегодня тебе никто не мешал,
А я у того же сквера
Опять до 12 ночи ждал,
Но с горечью понял в первом:
Теперь оправданий нельзя искать -
И звезды и небо чисто.
И если крепка по тебе тоска,
Тоска по дождю - неистова.
Что б ни случилось - помни одно:
Стих - тончайший громоотвод!
Любишь стихи -
не сорвешься на дно:
Поэзия сыщет, поймет, позовет.
Живи,
искусства не сторонясь,
Люди без лирики, как столбы.
Участь наша ничтожнее нас:
Человек
выше своей судьбы.
1960
blagoroden_don
31.07.2010, 18:33
у тебя в далекой андоме, сказочной вытегре
в замке о семи окнах, едущем на дровах,
голубые половики за сто лет повытертые
и на гвозде черного тетерева убитая голова.
а у нее в том месте, куда прилетела дробина,
легкая выемка, маленькая щербина,
недопустимый смертельный дефект.
завтра в сельпо привезут конфет,
а то нечего давно почитать,
сказочную продавщицу зовут теть свет,
ты выберешь глянцевую карамель или шоколадный офсет?
бери еле слышно поющее дерево, раны которого неглубоки,
и даже не думай о ноутбуке,
потому что где оно — электричество, свет —
во глубине каких утонуло веков?
пусть лучше теть света отсыплет тебе светляков —
ползать по слипшимся строчкам сладких промасленных книг,
по сахарным их страницам.
вот полыхнет зарница — зреет летучая рожь,
чуешь небесную дрожь, но никого не ждешь.
только твои ресницы тонко, как капли, дрожат,
зрачки отражаются в светлячках, а светлячки — в зрачках.
что ты читаешь в волшебных очках
в самую темную ночь, в без светляков непроглядную темень?
может, ты почерк и мой разберешь и приоткроешь двери?
Давным-давно известно людям,
Что при разрыве двух людей
Сильнее тот, кто меньше любит,
Кто больше любит, тот слабей.
Но я могу сказать иначе,
Пройдя сквозь ужас этих дней:
Кто больше любит, тот богаче,
Кто меньше любит, тот бедней.
Средь ночи злой, средь ночи длинной
Вдруг возникает крик в крови:
О, Боже, смилуйся над милой,
Пошли ей капельку любви!
qwe72rty
31.07.2010, 18:51
http://img.pixs.ru/storage/5/4/3/3333333333_3507237_852543.jpg (http://pixs.ru/?r=852543)
Ты будешь на моем плече
Спать, улыбаясь невесомо,
Толкаться, прижимаясь сонно,
Забыв, как ты была ничьей.
Ты спишь, а я люблю тебя -
Такое важное занятье -
Поглажу тонкое запястье,
Лучом луны посеребря...
Вот этот мир - любви и снов
Важней всех мировых событий,
Всех новостей и всех открытий,
Учений мудрых и основ.
Ты спишь,
А я тебя люблю.
И говорю об этом тихо,
И в теплом поцелуе стихо-
творение свое ловлю.
П. Давыдов
Сто женщин, сто младенцев есть во мне.
Оригинальное такое свойство
Родне моей внушает беспокойство, -
Хотя какая разница родне?
Сто душ в душе ношу - что за житье? -
Чтоб все они во мне перемежались.
Но все в какой-то миг перемешались
И приняли обличие мое.
Пока я беспокоюсь и шучу,
Все сто детей устроили пятнашки.
А женщина гадает на ромашке,
И все выходит так, как я хочу.
Теперь мой тихий дом - не дом, а храм,
Звучит моя молитвенная строчка.
Но женщина по кличке "одиночка"
Живет в моей душе, как свежий шрам.
Мужчина, нелюдим и нелюбим,
Теперь к тебе заходит слишком редко.
А ты лепечешь: "Что же делать, детка?" -
Ведь он не нам одним необходим!.."
Да будет жизнь твоя чистым чиста
За то, что ты транжирила сначала!
Да будет все теперь, как ты мечтала,
И пусть тебя минует пустота!
Сто женщин, сто детей, - но жизнь идет,
И вот что каждый день меня тревожит:
Боюсь, что жизнь число еще умножит,
Утроит или в степень возведет.
Ну как я тяжесть вынесу сию?
А как я жизнь свою сложу тем паче?
Вон у Дюймовочки родился Мальчик-с-пальчик -
Оберегайте, люди, их семью!
Мне бы только теперь до конца не раскрыться,
Не раздать бы всего, что напела мне птица,
Белый день наболтал, наморгала звезда,
Намигала вода, накислила кислица,
На прожиток оставить себе навсегда
Крепкий шарик в крови, полный света и чуда,
А уж если дороги не будет назад,
Так втянуться в него и не выйти оттуда,
И - в аорту, неведомо чью, наугад.
Матильда
31.07.2010, 20:02
Она пахнет мужским Кензо и адреналином, научилась в жизни взвешивать каждый грамм. У нее ботфорты – 3 пары – ходить по спинам и одни кроссовки – бегать в них по утрам. Она чья-то находка, тайна, жена и мама, она может – коньяк, бездорожье, шипы и грязь. Но когда она в воскресенье подходит к храму, с колокольни ей голубь машет крылом, смеясь. Она знает так мало, но знает довольно точно, и стихи не расскажут главный ее секрет… Между прочим, привычка ложиться в 12 ночи – это просто побочный, вынужденный, эффект. Вы ей пишете в личку – а как, мол, и что имели, препарируя тексты, копаясь в ее душе. У нее камасутра вышита на постели и Харлей непременно пропишется в гараже. Она помнит и вальс во дворце с золотыми люстрами, и как выла от боли, случаем спасена…
Эта девочка слишком
слишком
умеет чувствовать…
И что платит за это – знает она одна.
Кот Басё
Каждый стих - дитя любви,
Нищий незаконнорожденный.
Первенец - у колеи
На поклон ветрам - положенный.
Сердцу - ад и алтарь,
Сердцу - рай и позор.
Кто - отец? Может - царь,
Может - царь, может - вор.
1918
serg1969
31.07.2010, 21:45
Солнце плавится в окнах бурлящего аэропорта
Дожигает в траве, возле взлетно-посадочной, клевер.
Но пустует опять мое место у правого борта
В самолете, летящем на север, на север, на север.
Стюардесса красива, улыбчива, любит кроссворды,
Обсуждает с пилотом скандалы и песни Вудстока,
Равнодушно идет мимо кресла у правого борта
В самолете, летящем с востока, с востока, с востока.
Облака под крылом проплывают спокойно и гордо,
Отбивают турбины свое деловое стаккато.
Позабытый журнал в мягком кресле у правого борта
В самолете, летящем куда-то, куда-то, куда-то.
Небо слепит глаза и тоскою сжимает аорту.
Летний день горизонтом от края до края распорот.
Сиротливо качнутся ремни возле правого борта
В самолете, летящем в мой город, в мой город, в мой город......
Геннадий Нейман
qwe72rty
31.07.2010, 21:52
... и научусь любить зелёный чай…, честно!
С маленькими мятными пряниками, ...c ладони?
А мне даже просто молчать с тобой интересно,
Коротая весь вечер рядышком в нашем доме.
Белой мукой рассыпается с неба пороша,
С сахарным хрустом ложатся на стёкла узоры,
- Знаешь, а Кай…, он несчастный и очень хороший,
Просто с разбитых зеркал начинаются ссоры.
Просятся, дверь, расцарапав когтями, метели,
Нам бы пустить их с тобой, прилетевших из леса…
- Как ты считаешь, а если б тогда, на дуэли…
Было бы честно под выстрел подставить Дантеса?
Пахнет с поленьев смолой, и огонь веселится…
- Вспомнила что-то? Смеёшься? Да так мне и надо!
Нет, ты скажи, ну и как же мне было не злиться -
Ты же чуть замуж не вышла за этого Блада!
Сколько земных полнолуний прошло с нашей встречи?
Тысячи сонных столетий судьба нас сводила,
И лишь вчера, поменяв свои крылья на плечи,
Ты мне призналась, что всё это время любила.
А за окном снова минус зашкалил за двадцать,
И, как всегда, ровно в полночь начнётся охота…
Даже не думай! Давай хоть в медовый не клацать
Ржавым забралом, доставшимся от Дон-Кихота!
Ну почему нами бабы, как хочется, вертят!!!
Мы ведь и крылья сдирали, аж перья звенели!
Может разочек ещё…? Блин! И час не потерпят?!
Через сто лет обещаешь? Ну что ж… полетели.
Сказоч-Ник
qwe72rty
31.07.2010, 21:56
А жизнь – игра на пораженье,
И не свести её к ничьей…
И только наше отраженье
Царапнет золото церквей.
Круг обязательно замкнётся,
И обнуляя ход часов,
Что нам как эхом отзовётся
На стрелке дрогнувшей весов?
Какой немыслимой расплатой
Душе аукнутся грехи?
И быть ли вечно ей распятой
От домыслов и чепухи…
А те, чьим был я продолженьем,
Поймут ли смысл моих утрат,
Или с покорным сожаленьем
Осудят каждую стократ?
Пусть будет свет лампад прозрачен
На том, чего не изменить –
Век не бессмысленно истрачен,
Раз было в нём кого любить.
И я согрет любовью этой,
И хоть с грехами, как с сумой,
Готов платить любой монетой
За счастье рядом быть с тобой.
Пусть жизнь – игра на пораженье,
И не свести её к ничьей,
Я ей давно дарю прощенье
За то, что ты была моей…
Сказоч-Ник
Надо посуду вымыть, а тянет разбить.
Это отчаянье, Господи, а не лень.
........
Спасибо! Это одно из моих любимых стихотворений.
А вот ещё она:
Когда б мне умереть во время родов,
Я стала бы портретом на стене,
А не врагом вообще любых народов,
Как полагает дочка обо мне.
Была бы я легендой: "Мама пела",
А не печальным фактом: "Воет в ванной",
И дверью бы нарочно не скрипела,
Когда дитя увлечено "Нирваной".
Я была бы высокой,
Я была бы веселой,
Я духами бы пахла,
Над деньгами б не чахла,
Я была бы иною,
Чем все прочие б***ди,
Я была бы святою
В серебряном черном окладе,
Я бы в дом не водила
Всех убогих уродов...
Умереть бы от родов,
Умереть бы от родов...
Наталья Хаткина
qwe72rty
31.07.2010, 22:11
Открыть окно. Такой стоит угар,
Что даже мыслям нестерпимо жарко.
Конечно, мир – нерукотворный дар.
Но я не стою этого подарка.
Я – слово, не примкнувшее к стиху.
Я – камень, покатившийся с пригорка.
И кто-то мной играет наверху,
Ладони потирая от восторга.
Скажи, какой я силою зачат,
Какое совершил я преступленье,
Отец небесный, возлюбивший чад
Любовью, равносильною глумленью?
Насмешливо шуршат календари,
И шествуют ордой военнопленной
Природы самозванные цари,
Наивные лжедмитрии вселенной.
Не веруя, не каясь, не скорбя,
Мы накипью становимся земною.
И каждый кукловодом мнит себя,
Не замечая нити за спиною.
Михаил Юдовский
blagoroden_don
31.07.2010, 22:26
хочешь я тебя укушу или ударю
хочешь не хочешь я тебя накажу
всё что захочешь чего пожелаешь исполню
укушу обижу ударю
только не плачь
только слёзы увижу возненавижу
ибо крепче смерти любовь
а кто из нас крепче и крепче
ОНА
Есть что-то в ней, что красоты прекрасней,
Что говорит не с чувствами - с душой;
Есть что-то в ней над сердцем самовластней
Земной любви и прелести земной.
Как сладкое душе воспоминанье,
Как милый свет родной звезды твоей,
Какое-то влечет очарованье
К ее ногам и под защиту к ней.
Когда ты с ней, мечты твоей неясной
Неясною владычицей она:
Не мыслишь ты - и только лишь прекрасной
Присутствием душа твоя полна.
Бредешь ли ты дорогою возвратной,
С ней разлучась, в пустынный угол твой -
Ты полон весь мечтою необъятной,
Ты полон весь таинственной тоской.
Евгений Баратынский
1826
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ
Когда я состарюсь, стану носить лиловые платья
Вместе с красной шляпкой, которая никак мне не идет.
Буду тратить пенсию на коньяк, перчатки
И сатиновые сандалии, говоря, что у меня нет денег на масло.
Когда устану, буду сидеть прямо на тротуаре,
Буду поедать в магазинах рекламные порции пищи,
Стучать палкой по уличной решетке и нажимать кнопки звонков,
Сочинять, что в юности была трезвенницей,
Буду ходить в домашних тапочках во время дождя,
Срывать цветы в чужих палисадниках
И научусь плеваться.
Буду носить ужасные рубашки и толстеть,
Съедать за раз по три фунта сосисок
Или всю неделю сидеть на хлебе и маринованных огурцах
И собирать в коробки ручки, карандаши и подставки под пиво.
Ну а пока я должна носить нормальную одежду,
Регулярно платить за квартиру и не ругаться на улице,
Показывая хороший пример детям,
Приглашать друзей к обеду и читать газеты.
Но может быть стоит чуть-чуть попробовать?
Те, кто знают меня, не удивятся и не будут шокированы,
Когда я стану вдруг старой и начну одевать все лиловое.
1932
WARNING
When I am an old woman I shall wear purple
With a red hat that doesn't go and doesn't suit me.
And I shall spend my pension on brandy and summer gloves
And satin sandals and say we've no money for butter.
I shall sit down on the pavement when I'm tired
And gobble up samples in shops and press alarm bells
And run my stick along the public railings
And make up for the sobriety of my youth.
I shall go out in my slippers in the rain
And pick flowers in other people's gardens
And learn to spit .
You can wear terrible shirts and grow more fat
And eat three pounds of sausages at a go
Or only eat bread and pickle for a week
And hoard pens and pencils and beermats and things in boxes.
But now we must have clothes that keep us dry
And pay our rent and not swear in the street
And set a good example for the children.
We must have friends to dinner and read the papers.
But maybe I ought to practise a little now?
So people who know me are not too shocked and surprised
When suddenly I am old and start to wear purple.
fr1RU4SM2L8
Коленями - на жесткий подоконник,
И в форточку - раскрытый, рыбий рот!
Вздохнуть... вздохнуть...
Так тянет кислород
Из серого мешка еще живой покойник,
И сердце в нем стучит: пора, пора!
И небо давит землю грузным сводом,
И ночь белесоватая сера,
Как серая подушка с кислородом...
Но я не умираю. Я еще
Упорствую. Я думаю. И снова
Над жизнию моею горячо
Колдует требовательное слово.
И высунувши в форточку лицо,
Я вверх гляжу на звездное убранство,
На рыжее вокруг луны кольцо -
И говорю - так, никому, в пространство:
- Как в бане испаренья грязных тел,
Над миром испаренья темных мыслей,
Гниющих тайн, непоправимых дел
Такой проклятой духотой нависли,
Что, даже настежь распахнув окно,
Дышать душе отчаявшейся - нечем!..
Не странно ли? Мы все болезни лечим:
Саркому, и склероз, и старость... Но
На свете нет еще таких лечебниц,
Где лечатся от стрептококков зла...
Вот так бы, на коленях, поползла
По выбоинам мостовой, по щебню
Глухих дорог. - Куда? Бог весть куда! -
В какой-нибудь дремучий скит забытый,
Чтобы молить прощенья и защиты -
И выплакать, и вымолить...
Когда б
Я знала, где они, - заступники, Зосимы,
И не угас ли свет неугасимый?..
Светает. В сумраке оголены
И так задумчивы дома. И скупо
Над крышами поблескивает купол
И крест Неопалимой Купины...
А где-нибудь на западе, в Париже,
В Турине, в Гамбурге - не все ль равно? -
Вот так же высунувшись в душное окно,
Дыша такой же ядовитой жижей
И силясь из последних сил вздохнуть,
Стоит, и думает, и плачет кто-нибудь-
Не белый, и не красный, и не черный,
Не гражданин, а просто человек,
Как я, быть может, слишком непроворно
И грустно доживающий свой век.
1928
Selena513
31.07.2010, 23:27
<object width="480" height="385"><param name="movie" value="http://www.youtube.com/v/ws2id6BHiqE&hl=ru_RU&fs=1"></param><param name="allowFullScreen" value="true"></param><param name="allowscriptaccess" value="always"></param><embed src="http://www.youtube.com/v/ws2id6BHiqE&hl=ru_RU&fs=1" type="application/x-shockwave-flash" allowscriptaccess="always" allowfullscreen="true" width="480" height="385"></embed></object>
На античной вазе выступает
Человечков дивный хоровод.
Непонятно, кто кому внимает,
Непонятно, кто за кем идет.
Глубока старинная насечка.
Каждый пляшет и чему-то рад.
Отыщу средь них я человечка
С головой, повернутой назад.
Он высоко ноги поднимает
И вперед стремительно летит,
Но как будто что-то вспоминает
И назад, как в прошлое, глядит.
Что он видит? Горе неуместно.
То ли машет милая рукой,
То ли друг взывает - неизвестно!
Оттого и грустный он такой.
Старый мастер, резчик по металлу
Жизнь мою в рисунок разверни,
Я пойду кружиться до отвала
И плясать не хуже, чем они.
И в чужие вслушиваться речи,
И под бубен прыгать невпопад,
Как печальный этот человечек
С головой, повернутой назад.
1962
Поэзия не развлечение и даже не форма искусства, но скорее наша видовая цель. Если то, что отличает нас от остального животного царства – речь, то поэзия – высшая форма речи, наше, так сказать, генетическое отличие от зверей. Отказываясь от нее, мы обрекаем себя на низшие формы общения, будь то политика, торговля и тому подобное: это колоссальный ускоритель сознания и для пишущего, и для читающего. Вы обнаруживаете связи и зависимости, о существовании которых и не подозревали: данные в языке, в речи. Это уникальный инструмент познания
Мы боимся смерти, посмертной казни.
Нам знаком при жизни предмет боязни:
пустота вероятней и хуже ада.
Мы не знаем, кому нам сказать: "не надо".
Наши жизни, как строчки, достигли точки.
В изголовьи дочки в ночной сорочке
или сына в майке не встать нам снами.
Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.
То не колокол бьет над угрюмым вечем!
Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.
Мы спускаем флаги и жжем бумаги.
Дайте нам припасть напоследок к фляге.
Почему все так вышло? И будет ложью
на характер свалить или Волю Божью.
Разве должно было быть иначе?
Мы платили за всех, и не нужно сдачи.
1972
Вот так стоял на полосе,
Где справа - свет, а слева – пусто,
И снег вокруг ложился густо,
И таял иней на виске.
Какою узкою чертой
Я жизнь делю на “до” и “после”,
А может, не было и вовсе
Тебя, придуманно-другой?
А впрочем, что теперь гадать?
Сложилось так, а не иначе…
Давай с тобой подальше спрячем
Желанье что-то понимать.
Лимит исчерпан перемен,
Тех, что касались нас с тобою,
И ты останешься звездою,
А я – кометой, взятой в плен.
Нам эту нитку не порвать,
И не ослабить притяженье,
Хотя, какое искушенье –
Любимым для кого-то стать.
И мне по-прежнему кружить,
То - уходя, то – возвращаясь -
Тобой так больно обжигаясь,
Но без надежды разлюбить.
И я расплавлюсь пустотой -
Сегодня мир качнулся влево…
Скажи мне правду, ты б хотела
Стать снова для меня… другой?
Сказоч-ник
Ирина Снегова
СОТВОРЕНИЕ МИРА
Не спите поздно. Подымайтесь сразу.
С трамваем первым. С первой птичьей фразой.
Вставайте раньше. Пейте кофе крепкий.
Займитесь вместе с солнцем кладкой, лепкой,
Формовкой, краской - сотвореньем мира.
Вставайте раньше. Душно или сыро,
Мороз иль жар - вставайте. Дела много!
Работайте. Восторженно и строго.
День напролет. Весь день. Он так невечен.
Работайте. Друзьям оставьте вечер.
Оставьте вечер звездный и метельный
Чему хотите - скуке иль веселью...
Но если день был трудным, и сомненья
Швыряли вас, как мячик по арене,
И неудачи сыпались злорадно,
Мелькая, точно в киноленте кадры,
И вечер не приносит перемены,-
Ложитесь спать. Пораньше непременно.
Ложитесь спать. Хотите книгу? Ладно.
Чужая жизнь? Ведь вот и в ней нескладно.
Ложитесь. Обойдется. В самом деле.
Я попрошу, чтоб рядом не шумели.
У двери постою. Вот здесь. За нею.
Ш-ш! Полно. Спите. Утро мудренее.
Вставайте раньше. Сразу подымайтесь.
За сотворенье мира принимайтесь!
Ни родины, ни дома, ни изгнанья,
забвенья -- нет, и нет -- воспоминанья,
и боли, вызывающей усталость,
из прожитой любови не осталось.
Как быстро возвращаются обратно
встревоженные чувства, и отрадно,
что снова можно радостно и нервно
знакомцу улыбаться ежедневно.
Прекрасная, изысканная мука --
смотреть в глаза возлюбленного друга
на освещенной вечером отчизне
и удивляться продолженью жизни.
Я с каждым днем все чаще замечаю,
что все, что я обратно возвращаю, --
то в августе, то летом, то весною, --
какой-то странной блещет новизною.
Но по зиме и по земле холодной
пустым, самоуверенным, свободным
куда как легче, как невозмутимей
искать следы любви невозвратимой.
Но находить -- полузнакомых женщин,
тела, дома и голоса без трещин,
себя -- бегущим по снегу спортсменом,
всегда себя таким же неизменным.
Какое удивительное счастье
узнать, что ты над прожитым не властен,
что то и называется судьбою,
что где-то протянулось за тобою:
моря и горы -- те, что переехал,
твои друзья, которых ты оставил,
и этот день посередине века,
который твою молодость состарил, --
-- все потому, что чувствуя поспешность,
с которой смерть приходит временами,
фальшивая и искренная нежность
кричит, как жизнь, бегущая за нами.
1961
В этих узких улицах, где громоздка
даже мысль о себе, в этом клубке извилин
прекратившего думать о мире мозга,
где то взвинчен, то обессилен,
переставляешь на площадях ботинки
от фонтана к фонтану, от церкви к церкви
- так иголка шаркает по пластинке,
забывая остановиться в центре, -
можно смириться с невзрачной дробью
остающейся жизни, с влеченьем прошлой
жизни к законченности, к подобью
целого. Звук, из земли подошвой
извлекаемый - ария их союза,
серенада, которую время оно
напевает грядущему. Это и есть Карузо
для собаки, сбежавшей от граммофона.
1981
Дождь
Я рад всему: что город вымок,
Что крыши, пыльные вчера,
Сегодня, ясным шелком лоснясь,
Свергают струи серебра.
Я рад, что страсть моя иссякла.
Смотрю с улыбкой из окна,
Как быстро ты проходишь мимо
По скользкой улице, одна.
Я рад, что дождь пошел сильнее
И что, в чужой подъезд зайдя,
Ты опрокинешь зонтик мокрый
И отряхнешься от дождя.
Я рад, что ты меня забыла,
Что, выйдя из того крыльца,
Ты на окно мое не взглянешь,
Не вскинешь на меня лица.
Я рад, что ты проходишь мимо,
Что ты мне все-таки видна,
Что так прекрасно и невинно
Проходит страстная весна.
Владислав Ходасевич
7 апреля 1908
Прогулка
Хорошо, что в этом мире
Есть магические ночи,
Мерный скрип высоких сосен,
Запах тмина и ромашки
И луна.
Хорошо, что в этом мире
Есть еще причуды сердца,
Что царевна, хоть не любит,
Позволяет прямо в губы
Целовать.
Хорошо, что, словно крылья
На серебряной дорожке,
Распластался тонкой тенью,
И колышется, и никнет
Черный бант.
Хорошо с улыбкой думать,
Что царевна (хоть не любит!)
Не забудет ночи лунной,
Ни меня, ни поцелуев -
Никогда!
Владислав Ходасевич
1910
Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.
Есть разница меж них. И есть единство.
Одним вредит, других спасает плоть.
Неверье -- слепота, а чаще -- свинство.
Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.
Однако, интерес у всех различен.
Бог органичен. Да. А человек?
А человек, должно быть, ограничен.
У человека есть свой потолок,
держащийся вообще не слишком твердо.
Но в сердце льстец отыщет уголок,
и жизнь уже видна не дальше черта.
1965
Портрет
Царевна ходит в красном кумаче,
Румянит губы ярко и задорно,
И от виска на поднятом плече
Ложится бант из ленты черной.
Царевна душится изнеженно и пряно
И любит смех, и шумный балаган, -
Но что же делать, если сердце пьяно
От поцелуев и румян?
Владислав Ходасевич
Начало 1911
Досада
Что сердце? Лань. А ты стрелок, царевна.
Но мне не пасть от полудетских рук,
И, промахнувшись, горестно и гневно
Ты опускаешь неискусный лук.
И целый день обиженная бродишь
Над озером, где ветер и камыш,
И резвых игр, как прежде, не заводишь,
И песнями подруг не веселишь.
А день бежит, и доцветают розы
В вечерний, лунный, в безысходный час, -
И, может быть, рассерженные слезы
Готовы хлынуть из огромных глаз.
Владислав Ходасевич
Начало 1911
Волхвы забудут адрес твой.
Не будет звезд над головой.
И только ветра сиплый вой
Расслышишь ты, как встарь.
Ты сбросишь тень с усталых плеч,
Задув свечу пред тем как лечь,
Поскольку больше дней, чем свеч
Сулит нам календарь.
Что это? Грусть? Возможно, грусть.
Напев знакомый наизусть.
Он повторяется. И пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит и в смертный час,
Как благодарность уст и глаз
Тому, что заставляет нас
Порою вдаль смотреть.
И молча глядя в потолок,
Поскольку явно пуст чулок,
Поймешь, что скупость - лишь залог
Того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам.
И, взгляд подняв свой к небесам,
Ты вдруг почувствуешь, что сам -
Чистосердечный дар.
СКАЗКА О ДОЖДЕ
1
Со мной с утра не расставался Дождь.
- О, отвяжись! - я говорила грубо.
Он отступал, но преданно и грустно
вновь шел за мной, как маленькая дочь.
Дождь, как крыло, прирос к моей спине.
Его корила я:
- Стыдись, негодник!
К тебе в слезах взывает огородник!
Иди к цветам!
Что ты нашел во мне?
Меж тем вокруг стоял суровый зной.
Дождь был со мной, забыв про все на свете.
Вокруг меня приплясывали дети,
как около машины поливной.
Я, с хитростью в душе, вошла в кафе.
Я спряталась за стол, укрытый нишей.
Дождь за окном пристроился, как нищий,
и сквозь стекло желал пройти ко мне.
Я вышла. И была моя щека
наказана пощечиною влаги,
но тут же Дождь, в печали и отваге,
омыл мне губы запахом щенка.
Я думаю, что вид мой стал смешон.
Сырым платком я шею обвязала.
Дождь на моем плече, как обезьяна, сидел.
И город этим был смущен.
Обрадованный слабостью моей,
он детским пальцем щекотал мне ухо.
Сгущалась засуха. Все было сухо.
И только я промокла до костей.
Белла Ахмадулина
Ты полюбишь меня.
Это будет в дожди;
ленинградский асфальт
отразит фонари
и тебя
с пустяковым значком на груди.
Это будет не раз, и не два,
и не три...
Ты полюбишь меня
и разлюбишь меня.
Ленинградский асфальт
будет таять в жару.
Что-то нужно любить...
Свечка просит огня,
белый парус живет
исключительно —
на ветру!
Глеб Горбовский
ОПЯТЬ НАЧИНАЕТСЯ СКАЗКА...
Свечение капель и пляска.
Открытое ночью окно.
Опять начинается сказка
на улице, возле кино.
Не та, что придумана где-то,
а та, что течет надо мной,
сопутствует мраку и свету,
в пыли существует земной.
Есть милая тайна обмана,
журчащее есть волшебство
в струе городского фонтана,
в цветных превращеньях его.
Я, право, не знаю, откуда
свергаются тучи, гудя,
когда совершается чудо
шумящего в листьях дождя.
Как чаша содружества - брагой,
московская ночь до окна
наполнена темною влагой,
мерцанием капель полна.
Мне снова сегодня семнадцать.
По улицам детства бродя,
мне нравится петь и смеяться
под зыбкою кровлей дождя.
Я снова осенен благодатью
и встречу сегодня впотьмах
принцессу в коротеньком платье
с короной дождя в волосах.
Ярослав Смеляков
1947
Он знал, что эта боль в плече
уймется к вечеру, и влез
на печку, где на кирпиче
остывшем примостился, без
движенья глядя из угла
в окошко, как закатный луч
касался снежного бугра
и хвойной лесопилки туч.
Но боль усиливалась. Грудь
кололо. Он вообразил,
что боль способна обмануть,
чти, кажется, не хватит сил
ее перенести. Не столь
испуган, сколько удивлен,
он голову приподнял; боль
всегда учила жить, и он,
считавший: ежели сполна
что вытерпел - снесет и впредь,
не мог представить, что она
его заставит умереть.
Но боли не хватило дня.
В доверчивости, чьи плоды
теперь он пожинал, виня
себя, он зачерпнул воды
и впился в телогрейку ртом.
Но так была остра игла,
что даже и на свете том
- он чувствовал - терзать могла.
Он августовский вспомнил день,
как сметывал высокий стог
в одной из ближних деревень,
и попытался, но не смог
названье выговорить вслух:
то был бы просто крик. А на
кого кричать, что свет потух,
что поднятая вверх копна
рассыплется сейчас, хотя
он умер. Только боль, себе
пристанища не находя,
металась по пустой избе.
Лиса Алиса
01.08.2010, 09:44
"Я умер от любви" - на скользком белом камне
Нелепые слова, как вымершее "да-с".
Трудяга-шрифтовик нетвёрдыми руками
В подвальной мастерской их шлёпнул на заказ.
Косой пацаний взгляд, и две стандартных даты,
И местное торчит по веткам вороньё.
Взъерошив седину, прохожий виновато:
"Ты умер от любви, я ожил от неё..."
Светлана Винокурова
Я везу его в лес.
Я сегодня его расстреляю.
Всех бы дел – довезти до ручья и скомандовать: «Пли!»
Только ветер и дождь, и трясёт как в разбитом трамвае,
Видно Богу угодно, чтоб все мы назавтра слегли.
Под колёсами грязь, да разверзты небесные хляби,
Дождь по спинам течёт, и обмотки промокли насквозь.
Нет бы, взять, переждать, только вечно торопятся в штабе,
Испугавшись, чтоб вновь приговор отменять не пришлось.
Смотрят зло пацаны – мы опять не успели на завтрак.
Инженер, его мать!..
Перепутал какой-то чертёж.
Он же просто старик. Пятьдесят ему было бы…Завтра..
Но не будет уже. Трибуналу, увы, невтерпёж.
Вот уже и ручей. Перелесок у самой дороги.
Россыпь стреляных гильз, да бурьяном заросший большак.
Все попрыгали вниз, разминая затёкшие ноги,
Матерясь и куря, самокрутки попрятав в кулак.
Снял бушлат арестант и, присев возле края оврага,
Он стащил сапоги, улыбаясь, как будто во сне,
Аккуратно сложив, неуверенно сделав два шага,
- Я готов, - произнёс, по привычке поправив пенсне.
- Дед, ты спятил? Уймись! Без обувки в такую-то пору!
Взвод солдат онемел. Даже ветер испуганно стих.
- Мне они ни к чему, а кому-то из вас будут впору.
Вам обратно ещё, ну а я… Как-нибудь и без них.
…Мы теряем себя, выполняя тупые приказы,
Разбиваясь о риф, как попавшие в шторм корабли.
Боги вечно глухи, а фемиды обычно безглазы…
Я отдал ему честь…
А ребятам скомандовал: «Пли!»
На обратном пути я глотал то ли дождь, то ли слёзы,
Вспоминая, как он улыбался, раздет и разут
У обрыва судьбы, у израненной старой берёзы…
…..
Я не знал, что меня завтра в этот же лес повезут.
© Алексей Порошин, 2010
Каролина Л.
01.08.2010, 10:05
Саша Черный
Антология русской поэзии МОЙ РОМАН
Кто любит прачку, кто любит маркизу,
У каждого свой дурман,-
А я люблю консьержкину Лизу,
У нас - осенний роман.
Пусть Лиза в квартале слывет недотрогой,-
Смешна любовь напоказ!
Но все ж тайком от матери строгой
Она прибегает не раз.
Свою мандолину снимаю со стенки,
Кручу залихватски ус...
Я отдал ей все: портрет Короленки
И нитку зеленых бус.
Тихонько-тихонько, прижавшись друг к другу,
Грызем соленый миндаль.
Нам ветер играет ноябрьскую фугу,
Нас греет русская шаль.
А Лизин кот, прокравшись за нею,
Обходит и нюхает пол.
И вдруг, насмешливо выгнувши шею,
Садится пред нами на стол.
Каминный кактус к нам тянет колючки,
И чайник ворчит, как шмель...
У Лизы чудесные теплые ручки
И в каждом глазу - газель.
Для нас уже нет двадцатого века,
И прошлого нам не жаль:
Мы два Робинзона, мы два человека,
Грызущие тихо миндаль.
Но вот в передней скрипят половицы,
Раскрылась створка дверей...
И Лиза уходит, потупив ресницы,
За матерью строгой своей.
На старом столе перевернуты книги,
Платочек лежит на полу.
На шляпе валяются липкие фиги,
И стул опрокинут в углу.
Для ясности, после ее ухода,
Я все-таки должен сказать,
Что Лизе - три с половиною года...
Зачем нам правду скрывать?
Лишь избранный Творцом,
Исполненный Господней благодати,
Зажжётся пред концом…
Иван Бунин
Лишь тот, кто с бурей обручился,
Кто в бедах ищет позитив,
Лишь тот, кто не остановился,
Душою бездну ощутив.
Лишь тот, кто жив в горниле страсти,
В ком суть и мысль – одно лицо,
Кто, жизнь раскрасив звёздной мастью,
Не стал рабом иль подлецом.
Лишь тот, отбросивший гордыню,
Способный сопереживать,
Лишь тот, кто в мудрости… Отныне
Готов простить и всё принять.
© Мария Борисова-Ипокрена, 2010
Таис Весенняя
«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес...» М.Цветаева
Я не умею воевать. Я – отпускаю...
Хотя сама готова на карниз.
Но вида не подам... скажу смеясь: «Взлетаю!»
С одной лишь разницей: не вверх, а вниз...
Я не умею воевать. А надо ль это?
Судьба сама навяжет узелки.
Я научилась отпускать... Нужны ль советы,
плывущим по течению реки?
Ошибся сонник в толковании знамений:
и жемчуг в море всё-таки к слезам.
Как ни готовь себя к реальности прозрений...
...в моменты «икс» завидуешь врагам.
Упало солнце с края горизонта в лужу,
застыло в ней хрусталиком любви...
Я не желаю отдавать в рассрочку душу,
когда её меняют на гроши.
Паденьем в пропасть к новой жизни воскрешаюсь.
Ещё болит... Без «шишек» ведь нельзя.
Я не умею воевать! А впрочем, знаешь...
хочу, чтоб воевали за Меня!
Свободен... Отпустила... Я – жива!
ТОСКА БЕЛОГО КАМНЯ
(В Симферополе летом)
Камни млеют в истоме,
Люди залиты светом,
Есть ли города летом
Вид постыло-знакомей?
В трафарете готовом
Он — узор на посуде…
И не все ли равно вам:
Камни там или люди?
Сбита в белые камни
Нищетой бледнолицей,
Эта одурь была мне
Колыбелью-темницей.
Коль она не мелькает
Безотрадно и чадно,
Так, давя вас, смыкает,
И уходишь так жадно
В лиловатость отсветов
С высей бледно-безбрежных
На две цепи букетов
Возле плит белоснежных.
Так, устав от узора,
Я мечтой замираю
В белом глянце фарфора
С ободочком по краю.
Симферополь
1904
Сказоч-Ник (Юрий ЕГОРОВ)
***
Избегаю встречаться взглядом,
И накручен – до ста считаю…
Эта женщина снова рядом,
По которой я так скучаю.
Называю всё это бредом,
Продолжая кружить по краю,
И невольно - за нею следом,
И мечтаю о ней… мечтаю.
А она, ничего не зная,
Всё уводит меня от дома,
Ведь чужая она… чужая…
Отчего же в душе истома?
Так нечестно: без спроса – в душу!
Сигарету опять ломаю…
Подойти бы… обнять… да трушу,
И теряю её… теряю.
А улыбка её беспечна,
Ведь не я для неё отрада,
И так будет, наверно, вечно –
Ей иначе совсем не надо.
Потому что всё стало прошлым,
Безвозвратно – неповторимым,
Ах, каким же я был хорошим…
Ах, каким же я был любимым…
Той, которая всё забыла,
Той, к которой всё тянет и тянет…
Не позвал её… не простила.
И моею уже не станет.
Над Феодосией угас
Навеки этот день весенний,
И всюду удлиняет тени
Прелестный предвечерний час.
Захлёбываясь от тоски,
Иду одна, без всякой мысли,
И опустились и повисли
Две тоненьких моих руки.
Иду вдоль генуэзских стен,
Встречая ветра поцелуи,
И платья шёлковые струи
Колеблются вокруг колен.
И скромен ободок кольца,
И трогательно мал и жалок
Букет из нескольких фиалок
Почти у самого лица.
Иду вдоль крепостных валов,
В тоске вечерней и весенней.
И вечер удлиняет тени,
И безнадежность ищет слов.
Феодосия, 14 февраля 1914
Хочу поделится с Вами, Уважаемые форумчане!
Несколько высказываний Иосифа Бродского о чтении, литературе, жизни:
1.Авторы, которых мы именуем древними, превосходят современных во всех отношениях -
по крайней мере, с моей точки зрения. Превосходство это заключается уже хотя бы в одном том,
что мироощущение, присущее нашей эпохе, - вся эта фрагментарность, раздробленность сознания,
неуверенность в иерархиях земных и небесных, сознание некоей общей обреченности и порождаемая
оным сознанием та или иная форма стоицизма - авторами этой так называемой древности чрезвычайно
подробно выражено, или, лучше сказать, освещено. Литература современная в лучшем случае оказывается
комментарием к литературе древней, заметками на полях Лукреция или Овидия...
2. Поэзия это не "лучшие слова в лучшем порядке",
это - высшая форма существования языка.
3. Поэт - средство существования языка.
4. Жизнь — так, как она есть, — не борьба между Плохим и Хорошим,
но между Плохим и Ужасным. И человеческий выбор на сегодняшний день
лежит не между Добром и Злом, а скорее между Злом и Ужасом.
Человеческая задача сегодня сводится к тому, чтобы остаться
добрым в царстве Зла, а не стать самому его, Зла, носителем.
5. Жить просто: надо только понимать, что есть люди,
которые лучше тебя. Это очень облегчает жизнь.
6. По своей этике это поколение оказалось одним из самых книжных в истории России — и слава Богу.
Приятельство могло кончиться из-за того, что кто-то предпочел Хемингуэя Фолкнеру;
для нас Центральным Комитетом была иерархия в литературном пантеоне.
Начиналось это как накопление знаний, но превратилось в самое важное занятие,
ради которого можно пожертвовать всем. Книги стали первой и единственной реальностью,
сама же реальность представлялась бардаком или абракадаброй. При сравнении с другими
мы явно вели вымышленную или выморочную жизнь. Но, если подумать, существование,
игнорирующее нормы, провозглашенные в литературе, второсортно и не стоит трудов.
Так мы думали, и я думаю, мы были правы.
7. Поэзия не развлечение и даже не форма искусства, но скорее наша видовая цель. Если то, что отличает нас от остального животного царства - речь, то поэзия - высшая форма речи, наше, так сказать, генетическое отличие от зверей. Отказываясь от нее, мы обрекаем себя на низшие формы общения, будь то политика, торговля и тому подобное … Это колоссальный ускоритель сознания, и для пишущего, и для читающего. Вы обнаруживаете связи и зависимости, о существовании которых и не подозревали: данные в языке, в речи. Это уникальный инструмент познания...
8. Людей переделывать бесполезно. Но можно и нужно
бороться с дурновкусием, внушать им сомнения по поводу самих себя
- в этом и есть задача искусства и литературы.
9. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего потому, что стихотворение - колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения.
Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии
отказаться от повторения этого опыта, он впадает в зависимость
от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя.
Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется поэтом.
10. Есть преступления более тяжкие, чем сжигать книги. Одно из них - не читать их.
Вечерний, сизокрылый,
Благословенный свет!
Я словно из могилы
Смотрю тебе вослед.
Благодарю за каждый
Глоток воды живой,
В часы последней жажды
Подаренный тобой,
За каждое движенье
Твоих прохладных рук,
За то, что утешенья
Не нахожу вокруг,
За то, что ты надежды
Уводишь, уходя,
И ткань твоей одежды
Из ветра и дождя.
Арсений Тарковский
http://s56.radikal.ru/i152/1008/1d/c972884d9920.jpg (http://www.radikal.ru)
25 ИЮНЯ 1935
Хорош ли праздник мой, малиновый иль серый,
Но все мне кажется, что розы на окне,
И не признательность, а чувство полной меры
Бывает в этот день всегда присуще мне.
А если я не прав, тогда скажи - на что же
Мне тишина травы и дружба рощ моих,
И стрелы птичьих крыл, и плеск ручьев, похожий
На объяснение в любви глухонемых?
25 ИЮНЯ 1939 ГОДА
И страшно умереть, и жаль оставить
Всю шушеру пленительную эту,
Всю чепуху, столь милую поэту,
Которую не удалось прославить.
Я так любил домой прийти к рассвету,
И в полчаса все вещи переставить,
Еще любил я белый подоконник,
Цветок и воду, и стакан граненый,
И небосвод голубизны зеленой,
И то, что я — поэт и беззаконник.
А если был июнь и день рожденья
Боготворил я праздник суетливый,
Стихи друзей и женщин поздравленья,
Хрустальный смех и звон стекла счастливый,
И завиток волос неповторимый,
И этот поцелуй неотвратимый.
Расставлено все в доме по-другому,
Июнь пришел, я не томлюсь по дому,
В котором жизнь меня терпенью учит,
И кровь моя мутится в день рожденья,
И тайная меня тревога мучит,—
Что сделал я с высокою судьбою,
О, боже мой, что сделал я с собою!
День рождения Арсения Александровича - 25 июня
Август - астры,
Август - звезды,
Август - грозди
Винограда и рябины
Ржавой - август!
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август!- Сердце!
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных -
Август!- Месяц
Ливней звездных!
Марина Цветаева
Леонид Филатов
Вот начало фильма. Дождь идёт.
Муха вдоль по улице идёт.
Крупный план. Усталый профиль Мухи.
Её за тридцать. Она не в духе.
В том, как она курит и острит,
Чувствуется скепсис и гастрит.
Дальше в фильме вот что происходит:
Муха в луже денежку находит.
Магазин. Изделья из фаянса.
Еле слышный запах декаданса.
Крупный - невозможно крупный план:
В голове у Мухи зреет план.
За прилавком - грустный продавец.
Неврастеник. Умница. Вдовец.
В том, как он берёт у вас червонец,
Чувствуются Чехов и Чюрлёнис.
Просмотрев предложенный товар,
Муха выбирает самовар.
Продолженье фильма в том же духе.
Муха дома. Мы в гостях у Мухи.
Том Хемингуэя. Бюст Вольтера.
Сиротливый привкус адюльтера.
Тонкая французская игра:
Муха в ожиданье Комара.
Он приходит. Он снимает плащ.
Он провинциален и ледащ.
В том, как он стыдится сантиментов,
Чувствуется бремя алиментов.
Тихо. Он молчит. Она молчит.
Самовар тем более молчит.
Он вздыхает. Муха понимает.
И из шкафа чашки вынимает.
Пьют без разговоров. Молча пьют.
Общий план. Всеобщий неуют.
За окном, в мерцанье сонных луж
Чувствуется острый Клод Лелюш.
P.S.
По мотивам Юрия Левитанского.
"На Вы"
Я умею дремать, как кошка, под звуки голоса Вашего.
Мне светло и блаженно. Греться на расстоянии
Светом Вашей улыбки - совсем не сложно, совсем не страшно, и
Я уже учусь избавляться от этой мании,
Этой глупой веры, наивного легкомыслия,
От самообмана, смешных и капризных иллюзий, будто бы
Все улыбки Ваши - мои. Я учусь быть искренней
И не лгать себе. Просыпаясь утром, я
Вспоминаю, как нужно дышать, ходить, улыбаться солнечно,
Я учусь быть ровной и всем чужой, я учусь не вздрагивать,
Узнавая шаги на лестнице. Мне почти удается. В полночь я
Слышу звук знакомой отбивки - но это всего лишь радио,
И оно далеко, и уже не ранит, почти не больно, и
Ностальгия почти не мучает... Бросьте, прошлое!
Только эти сны - о, Господи! - своевольные
Возвращенья без визы в сказку... Да, мой хороший, я
Предлагаю Вам вновь перейти на "Вы": так спокойней, кажется,
Мне и Вам: ведь "ты" щенком неразумным тычется
То в лицо, то в руки, родное, смешное, влажное,
Поцелуйно-теплое, слишком нежное, столь привычное,
Что за ним - уже забывшись - сломав все стены, прорвав молчание,
Губы снова - жарко, взахлеб, горячечно -
Все слова признаний - слишком ласковых и отчаянных -
Повторяют, рождают, шепчут, мешая с плачем их,
И обоим страшно... Простите, милый. Я больше не буду. Минутка слабости.
Обещаю Вам усмирить всех скулящих, тоскливых, крошечных,
Беспокойных чертиков - в голосе, в сердце, в глазах. Моей самой огромной радостью
Будет знать, что и Вы улыбнулись, смогли улыбнуться, хороший мой.
Доброй ночи, родной мой, чужой. Сторговаться б, выменять
У судьбы хоть немножко счастья - покоя мраморной статуи,
Чтоб, проснувшись однажды утром, просто не вспомнить по имени
Нашу самую горькую нежность - и радость нашу крылатую...
Илина Ланта
Мы ужасно устали, мы львы с поседевшей гривой.
Это нас час от часа секунды толкают к обрыву.
Мы живём с детства с болью, и это даёт нам силы
Верить только друг в друга – и это почти красиво..
Только мы на границе. У нас на запястьях точки.
Мы не спим по ночам, на бумаге рисуем строчки.
Мы скучаем с людьми. Мы животные-одиночки.
Наши нервы из стали небесной святой заточки.
Мы умеем любить, только так на Земле не нужно.
Чётко выбрали путь, знаем цену семье и дружбе.
Нас нельзя разлучить, эти связи гораздо глубже..
Мы насыщены смыслом, мы нитка живых жемчужин.
Дарья Овчинникова
Таврида
Там цвел миндаль. Сквозило море
Меж кровель, выступов, перил.
И жизни плавали в просторе,
И чей-то шепот говорил
Об этом. Нежно пахло летом,
Небесной влагой, огурцом.
Душа, стесненная скелетом,
Такое делала с лицом,
Что облик становился ликом
Судьбы. Торчали из резьбы
Черты в изломе полудиком:
Жаровней - глаз, скула - калмыком,
И сушь растресканной губы. Над
миндалем
Бахчисарая, Где скифы жарили
форель,
Носилось время, пожирая
Аквамариновый апрель,
Меня с тобой, и всех со всеми,
Со всех сторон, с нутра, извне.
Всепожирающее время,
Неумирающее время
Вертело вертел на огне.
Но мне еще светила младость -
Послаще славы эта радость,
Крупней бессмертия вдвойне.
Пускай случится что угодно, -
Я счастлива была, свободна,
Любима, счастлива, свободна,
Со всеми и наедине!
Ходила в том, что так немодно,
Но жертвенно и благородно
Щадило время дух во мне.
Ренар Женя
Благодарю... (А ты не знал...)
Благодарю тебя за равнодушье,
Оно спасло меня от безрассудства.
И пусть мне больно опалило душу,
Смогла я всё же справиться с безумством!
Благодарю за то, что ты не понял
Всех моих мыслей, чувств и ожиданий.
Ты обо мне практически не помнил
И не со мной (увы!)искал свиданий…
Ты не давал мне повод усомниться
В том, что напрасны все мои стремленья…
Я, быстро повзрослев, смогла смириться,
Экзамен выдержав на самоуваженье!
Я с чувством справилась, дотла сжигая нервы
И вырвала из сердца, как крапиву.
А ты не знал, что был любовью первой,
Бессмысленной, безвестной, молчаливой…
serg1969
01.08.2010, 17:15
Я уеду на юг
где целуются в небе ночном кипарисы
Серпантином дорог
размотаю катушки ненужных проблем
я уеду на юг
дикарем
а не тихим приличным туристом
с парой книг в рюкзаке
аквалангом
и начатым блоком "LM"
я уеду на юг
наплюю на закон сохраненья энергий
позабуду тебя
заплутавшую где-то в созвездии Псов
я уеду на юг
недовольный угрюмый
по-зимнему нервный
и запру мерзлый дом
на огромный надежный железный засов
я уеду на юг
в одиночество всеми забытого зверя
возвращая тебе
все улыбки
навеки обугленным ртом
я уеду на юг
и к весне ты
быть может
сумеешь поверить
что я тоже могу
уходить в никуда
оставляя
тебя на потом.....
Геннадий Нейман
Пока душа в порыве юном,
Ее безгрешно обнажи,
Бесстрашно вверь болтливым струнам
Ее святые мятежи.
Будь нетерпим и ненавистен,
Провозглашая и трубя
Завоеванья новых истин,—
Они ведь новы для тебя.
Потом, когда в своем наитьи
Разочаруешься слегка,
Воспой простое чаепитье,
Пыльцу на крыльях мотылька.
Твори уверенно и стройно,
Слова послушливые гни,
И мир, обдуманный спокойно,
Благослови иль прокляни.
А под конец узнай, как чудно
Всё вдруг по-новому понять,
Как упоительно и трудно,
Привыкши к слову,— замолчать.
Владислав Ходасевич
22 августа 1924, Holywood
NorthWind
01.08.2010, 18:18
"Ветер"
Осенних листьев быстрый хоровод
Кружит, кружит под музыку Шопена,
А ветер словно вырвался из плена -
Прозрачных крыльев так широк разлёт...
Он о любви и вечности поёт
И подражает голосам святых
Взвиваясь птицей в небесах пустых.
О ветер, чьи слова ты подхватил?
Он на заре втайне от всех людей
Молил тебя, чтоб передал ты Ей:
"Не плачь, ведь у бессмертных нет могил,
Для жизни вечной я тебя хранил".
Как обещал, слова ты ей принёс
И взял за то лишь дождь из горьких слёз.
Осенних листьев яркий хоровод
Кружит быстрей под музыку Шопена.
Произошла как будто перемена:
Не ветер о любви теперь поёт,
А князь с княгиней по небу идёт
И говорит:"Бессмертья я испил...
Чтоб Солнцем стала, я тебя хранил".
Юлия Волкова-Арсентьева
Здравствуй, моё босоногое счастье!
Таис Весенняя
Здравствуй, моё босоногое утро...
С запахом фреша грейпфрута и манго.
С песней о чём-то под струнами душа
медленно льётся квартирное танго.
В тёплых халатах запуталась нежность...
В сахарной пудре игривость улыбки...
Стоит лишь дунуть и сладкая снежность
грусть расставаний развеет, как дымку.
Здравствуй, моё босоногое счастье!
Тело ещё не остыло от ночи...
Дрожь от касаний по коже...и дальше...
вглубь океана моих многоточий...
...Вновь замечталась... Капризная осень
лист осыпает, но верится в чудо!
Пусть это сон, только хочется очень
встретить своё босоногое утро...
...с тобой...)
Я выпил газированной воды
под башней Белорусского вокзала
и оглянулся, думая, куды
отсюда бросить кости.
Вылезала
из-за домов набрякшая листва.
Из метрополитеновского горла
сквозь турникеты масса естества,
как черный фарш из мясорубки, перла.
Чугунного Максимыча спина
маячила, жужжало мото-вело,
неслись такси, грузинская шпана,
вцепившись в розы, бешено ревела.
Из-за угла несло нашатырем,
Лаврентием и средствами от зуда.
И я был чужд себе и четырем
возможным направлениям отсюда.
Красавица уехала.
Ни слез,
ни мыслей, настигающих подругу.
Огни, столпотворение колес,
пригодных лишь к движению по кругу.
18 июля 1968, Москва
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,-
а самое страшное
видели -
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
маленький отрывочек из "ОБЛАКО В ШТАНАХ" но какой!
АВГУСТ
Так щедро август звезды расточал.
Он так бездумно приступал к владенью,
и обращались лица ростовчан
и всех южан - навстречу их паденью.
Я добрую благодарю судьбу.
Так падали мне на плечи созвездья,
как падают в заброшенном саду
сирени неопрятные соцветья.
Подолгу наблюдали мы закат,
соседей наших клавиши сердили,
к старинному роялю музыкант
склонял свои печальные седины.
Мы были звуки музыки одной.
О, можно было инструмент расстроить,
но твоего созвучия со мной
нельзя было нарушить и расторгнуть.
В ту осень так горели маяки,
так недалеко звезды пролегали,
бульварами шагали моряки,
и девушки в косынках пробегали.
Все то же там паденье звезд и зной,
все так же побережье неизменно.
Лишь выпали из музыки одной
две ноты, взятые одновременно.
Ботвинник Семён
В том городе, не верящем слезам...
В том городе, не верящем слезам,
Есть женщина - она слезам не верит.
Она тебя
Спокойным взглядом смерит:
Сам полюбил - расплачивайся сам.
Та женщина
Все в прошлое глядит -
Оно ей крепко крылья изломало...
Что сделаешь, ее щадили мало.
Так и она тебя не пощадит.
Той женщине совсем непросто жить,
Задумчивой,
На лунный сноп похожей...
Случайный, заблудившийся прохожий,
Ты сам-то
Что ей можешь предложить?
Сам полюбил, расплачивайся сам.
Она глядит спокойными глазами -
А ночью плачет горькими слезами
В том городе, не верящем слезам.
Августовские любовники
Августовские любовники,
августовские любовники проходят с цветами,
невидимые зовы парадных их влекут,
августовские любовники в красных рубашках с полуоткрытыми ртами
мелькают на перекрестках, исчезают в переулках,
по площади бегут.
Августовские любовники
в вечернем воздухе чертят
красно-белые линии рубашек, своих цветов,
распахнутые окна между черными парадными светят,
и они все идут, все бегут на какой-то зов.
Вот и вечер жизни, вот и вечер идет сквозь город,
вот он красит деревья, зажигает лампу, лакирует авто,
в узеньких переулках торопливо звонят соборы,
возвращайся назад, выходи на балкон, накинь пальто.
Видишь, августовские любовники пробегают внизу с цветами,
голубые струи реклам бесконечно стекают с крыш,
вот ты смотришь вниз, никогда не меняйся местами,
никогда ни с кем, это ты себе говоришь.
Вот цветы и цветы, и квартиры с новой любовью,
с юной плотью входящей, всходящей на новый круг,
отдавая себя с новым криком и с новой кровью,
отдавая себя, выпуская цветы из рук.
Новый вечер шумит, что никто не вернется, над новой жизнью,
что никто не пройдет под балконом твоим к тебе,
и не станет к тебе, и не станет, не станет ближе
чем к самим себе, чем к своим цветам, чем к самим себе.
Иосиф Бродский
1961
Нежность
Ослепляя блеском,
Вечерело в семь.
С улиц к занавескам
Подступала темь.
Люди — манекены,
Только страсть с тоской
Водит по Вселенной
Шарящей рукой.
Сердце под ладонью
Дрожью выдает
Бегство и погоню,
Трепет и полет.
Чувству на свободе
Вольно налегке,
Точно рвет поводья
Лошадь в мундштуке.
Борис Пастернак
Странник Вадим
БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ…
Дают с небес по милости нам ссуды,
Ждём: кто-то всё расставит по местам,
Конечно, у судьбы свои причуды,
Но что-то же ты должен делать сам!
Как глупо ждать обещанного счастья,
И верить, что любовь придёт к тебе,
Пора бы самому принять участье,
Поводья взяв, сказать: “Вперёд!” судьбе.
Согласен, что удастся лишь немногим,
Не клянчить счастья, а счастливым быть,
Любви просить к себе дано убогим,
Нет выше счастья, чем уметь любить!
Бальмонт Константин
Я буду ждать
Я буду ждать тебя мучительно,
Я буду ждать тебя года,
Ты манишь сладко-исключительно,
Ты обещаешь навсегда.
Ты вся - безмолвие несчастия,
Случайный свет во мгле земной,
Неизъясненность сладострастия,
Еще не познанного мной.
Своей усмешкой вечно-кроткою,
Лицом, всегда склоненным ниц,
Своей неровною походкою
Крылатых, но не ходких птиц,
Ты будишь чувства тайно-спящие,
И знаю, не затмит слеза
Твои куда-то прочь глядящие,
Твои неверные глаза.
Не знаю, хочешь ли ты радости,
Уста к устам, прильнуть ко мне,
Но я не знаю высшей сладости,
Как быть с тобой наедине.
Не знаю, смерть ли ты нежданная
Иль нерожденная звезда,
Но буду ждать тебя, желанная,
Я буду ждать тебя всегда.
qwe72rty
01.08.2010, 20:25
Мы с Вами не встречались в прошлой жизни?
До боли мне знаком Ваш профиль и акцент…
Быть может, оказалась там я третьей лишней?
Напротив, может Вам ответила вдруг: «Нет…»?
Ваш бархат голоса иголками по коже,
Лишает воли свет бездонных теплых глаз,
Без Вас я не могу… Я Вас люблю до дрожи,
Быть может, я всегда любила только Вас?
Я буду каждый день ждать нашей новой встречи,
Искать в толпе прохожих милый силуэт…
Ведь знаем с Вами оба, что любовь не лечат:
Микстуры времени и расстояний - нет.
Друг другу души наши станут зеркалами
Всю радость отражая и скрывая грусть,
В одной из прошлых жизней не встречались с Вами?
Я ваши мысли знаю точно наизусть.
Я буду рядом с Вами миллион столетий!
Сквозь судьбы, сквозь века, я с Вами навсегда.
Вы всё-таки должны мне на вопрос ответить:
Ведь мы встречались с Вами? Ведь встречались, да?
Галина Ремезова
NorthWind
01.08.2010, 20:38
Новый вечер шумит...
Спасибо Тебе. В Латвии в школе учили "Ты" с заглавной писать...
"Новый вечер шумит..."
Элементарно, но тоже сил, видно, стоило:
Что со мной не понять
Грусть гуляет в душе
Я могу лишь мечтать
Но мечтать о тебе
Я могу лишь желать
Да желать это что
Своё сердце терзать
Так порой тяжело
Мысли лишь о тебе
Потерял свой покой
На яву и во сне
Я хочу быть с тобой
Жить как дальше не зная
Вновь о чуде молю
Моя фея родная
Лишь тебя я люблю.
На музыку сложить бы...
Денис Чехонацкий
*Morskaya*
01.08.2010, 20:44
http://i.piccy.info/i5/38/21/352138/Novyi_rysunok_(2)_500.jpg (http://piccy.info/view3/352138/58b3e3596d55676e3630c13550bbc686/)
Когда-нибудь, воздушна и легка,
Явлюсь тебе нежданно белой розой…
Я серое сукно официоза
Сменю на шелестящие шелка…
Сомнения, как тушь, с ресниц сотру,
А вместо них в мейк-ап – немного лоска.
И волосы в высокую прическу
Без помощи сторонней соберу.
Пусть будет низким вырез декольте,
На шее и в ушах дрожат алмазы…
И ты меня узнаешь, но не сразу
Средь бала королев прет-а-порте…
Поклон… И удивленно вскинешь бровь:
«Скажите, мы ведь раньше не встречались?».
А страхи, что в душе еще остались,
Сметет с пути расцветшая любовь…
…И снова офис, между нами – стол.
«Я отвлеклась, прошу у Вас прощенья…».
А бешеный скачок сердцебиенья
Ты не услышишь, он уже прошел.
Не хмурь же брови, пусть во взгляде сталь,
Я вся – вниманье, хоть уже устала…
«Да что с тобой?! Ты что-то потеряла?».
«Хрустальный башмачок в «Континенталь»…
Лариса Чен
Никитин Иван
Как мне легко, как счастлив я в тот миг
Как мне легко, как счастлив я в тот миг,
Когда, мой друг, речам твоим внимаю
И кроткую любовь в очах твоих,
Задумчивый, внимательно читаю!
Тогда молчит тоска в моей груди
И нет в уме холодной укоризны.
Не правда ли, мгновения любви
Есть лучшие мгновенья нашей жизни!
Зато, когда один я остаюсь
И о судьбе грядущей размышляю,
Как глубоко я грусти предаюсь,
Как много слез безмолвно проливаю!
Случевский Константин
Возьмите все - не пожалею!
Возьмите все - не пожалею!
Но одного не дам я взять -
Того, как счастлив был я с нею,
Начав любить, начав страдать!
Любви роскошные страницы -
Их дважды в жизни не прочесть,
Как стае странствующей птицы
На то же взморье не присесть.
Другие волны, нарождаясь,
Дадут отлив других теней,
И будет солнце, опускаясь,
На целый длинный год старей.
А птицам в сроки перелетов
Придется убыль понести,
Убавить путников со счетов
И растерять их по пути...
Мне казалось - я бегу
Полем
На не чующих травы
Лапах.
Я не помню никакой
Боли,
Смерть была - один большой
Запах.
Помню небо -
Древний Кот многоликий
Отряхнулся и пошёл,
Как по карте.
Не взаправду же ведь я - Дикий,
Чтоб смотреть, что там лежит
На асфальте.
А потом запахло мёдом и мятой,
Я в траву влетел по самые уши
И решил, что в новой жизни (девятой)
Буду тем же, кем и был, только лучше.
Был котёнком, в сказки не верил,
А потом забыл, как все забываем -
Здесь всегда распахнуты двери,
Это место называется Раем.
Рай кошачий, до последних окраин,
Благодать для тех, кто здесь поселился.
Но уж больно убивался хозяин -
Я чуть сразу же назад не родился.
Весь поникший от нахлынувшей скуки,
Брёл по Раю в поисках дома
И уткнулся в чьи-то тёплые руки,
Руки пахли странно знакомо.
Не запомнилось лицо и окраска -
Прятал морду в вороте платья.
Был покой и тихая ласка,
А потом нас встретили братья.
Было солнце (просто так, не в окошке)
Золотым, как рыбка на блюде.
И все были мы здесь - общие кошки,
А у нас, конечно, - общие люди.
Мы со взрослыми котами небрежно
Выходили в круг - померяться силой,
И мурлыкали мне кошки так нежно,
Потому что я большой и красивый.
Здесь тепло всегда, и чисто, и сухо,
Не бывает ни дождей, ни метели.
Раз порвал я, значит, Серому ухо -
Зажило, и пожалеть не успели.
Серый крут, он подох, видно, в драке.
Серой масти - аккурат мой братишка.
По ночам ему всё снятся собаки,
Он рычит на них во сне, но не слишком.
Мне же снится: я бегу
Полем.
Каждая травинка -
Резная.
Может, каждый выбирать
Волен?
Я всего лишь кот, я -
Не знаю.
Дмитрий Мережковский
Любовь - вражда
Мы любим и любви не ценим,
И жаждем оба новизны,
Но мы друг другу не изменим,
Мгновенной прихотью полны.
Порой, стремясь к свободе прежней,
Мы думаем, что цепь порвем,
Но каждый раз все безнадежней
Мы наше рабство сознаем.
И не хотим конца предвидеть,
И не умеем вместе жить,-
Ни всей душой возненавидеть,
Ни беспредельно полюбить.
О, эти вечные упреки!
О, эта хитрая вражда!
Тоскуя - оба одиноки,
Враждуя - близки навсегда.
В борьбе с тобой изнемогая
И все ж мучительно любя,
Я только чувствую, родная,
Что жизни нет, где нет тебя.
С каким коварством и обманом
Всю жизнь друг с другом спор ведем,
И каждый хочет быть тираном,
Никто не хочет быть рабом.
Меж тем, забыться не давая,
Она растет всегда, везде,
Как смерть, могучая, слепая
Любовь, подобная вражде.
Когда другой сойдет в могилу,
Тогда поймет один из нас
Любви безжалостную силу -
В тот страшный час, последний час!
Валерий Брюсов
Звезды закрыли ресницы
Звезды закрыли ресницы,
Ночь завернулась в туман;
Тянутся грез вереницы,
В сердце любовь и обман.
Кто-то во мраке тоскует,
Чьи-то рыданья звучат;
Память былое рисует,
В сердце - насмешки и яд.
Тени забытой упреки...
Ласки недавней обман...
Звезды немые далеки,
Ночь завернулась в туман.
Август.
Персики и цукаты,
И в медовой росе покос.
Входит Солнце в янтарь заката,
Словно косточка в абрикос.
И смеется тайком початок
Смехом желтым, как летний зной.
Снова август.
И детям сладок
Смуглый хлеб со спелой луной.
Федерико Гарсиа Лорка
Фаусту прикидывался пуделем,
Женщиной к пустыннику входил,
Простирал над сумасшедшим Врубелем
Острый угол демоновых крыл.
Мне ж грозишь иными приворотами,
Душу испытуешь красотой,
Сторожишь в углах перед киотами
В завитке иконы золотой.
Закипаешь всеми злыми ядами
В музыке, в преданиях, в стихах.
Уязвляешь голосами, взглядами,
Лунным шаром бродишь в облаках.
А когда наскучит сердцу пениться,
Косу расплету ночной порой, —
Ты глядишь из зеркала смиренницей
Мною, нечестивою, самой.
И жизнь наша будет прожита, и прожита, и прожита,
иголкою ржавой прошита по кромке худой лоскута.
Мы будем менять ударенья, коверкать слова, забывать
язык и как сварим варенье, — на зиму его закрывать.
Горька черноплодка-рябина. Чуть ветер — косынка со лба.
Какое же слово — судьбина. Судьбина. Не просто судьба.
И терпкая ягода зреет в прожилистой теплой руке,
и боль потихоньку стареет, поет на своем языке.
А к вечеру весело ляжет на угли, сиречь на угли,
огонь, и хозяйка расскажет, чего мы и знать не могли.
Так сладко гнетет временами — не в знанье великая честь,
а в чем-то незримом за нами, которое все-таки есть.
***
Он и сам себе что чужой, и хоть есть у него душа,
для тебя за его душой
ни гроша.
Он хорош, и губами дрожь, он хорош, и на сердце брошь,
он хорош, и последний грош
не берешь.
И цыганскую благодать чужой песней не передать,
не принять, не отнять — не дать,
не понять.
И все помнишь его лицо, и в руке его не кольцо,
а монеты веселый глаз
напоказ.
***
Вы не знаете, где останетесь ночевать,
кто погасит свет, расстелив кровать,
с кем совместно распитая бутылка вина
себя окупит сполна.
Тридцать лет. Ресторанный оплачен счет.
Жизнь прекрасна, и все остальное уже не в счет.
На небесах нерожденное Вами дитя
играет с ангелами, балуясь и шутя.
Скольких женщин Вы осчастливили высотой
падения медленного в глубину пропасти грешной
и улыбкой детской своею, почти святой,
озарили их светлый лик в темноте кромешной.
***
Ты пройдешь по Времени, как Иисус Христос по воде
проходил, — неровен шаг, тяжела вода,
хлипы, всплески, силы Господние, — но нигде
не останется твоего следа.
Зачерпни свой мир сетью пленительной водяной,
зачеркни его паутинкой липкой стремительной нитяной,
отмоли свой грех, в ладони прими штыри
ржавой славы распятой и с ней воскресни во тьме зари.
Прозрачен мир в глазах безликого старика.
Не ровен час устанет рука
Того, кто держит тебя над гладью воды
дланью невидимой — кто сокроет твои следы.
***
По всему, ты изведал измеры
бездны этой, — итог разрешен,
сладкий путь от судьбы до измены
не однажды тобой совершен;
дети выросли, многие лета
им, а волчью не приняли стать,
но тебя беспокоит не это.
Будто вправду умеешь летать,
ты карабкался выше и выше
вдоль по лестнице, страждущей вверх,
и теперь словно карлсон на крыше
старый ангел, летающий век...
Так случается новая эра.
Злая поросль, отросток иной
из далеких глубин эсэсэра
прорастет к цитадели земной.
И утрачено будет навеки
в том побеге, в каленом цветке
то, что было тогда в человеке.
Пальцы тянутся к сильной руке.
Зреет рана, как плод нарывая.
Все дается ненужной ценой.
Третья скука бурлит мировая
в пене мюнхенской кружки пивной.
Неживая утроба, опека
обступает лавиной. Тогда
если
можешь
любить
человека —
то люби. Без стыда и суда.
Павел Шульга
А город твой, хохоча безумно,
на клочья рвет водяную пыль,
в лицо швыряет свою грозу мне
и водосточный свой водевиль.
Да только что мне его спектакли,
весь этот кукольный маскарад?
Ведь я не нужен ему, не так ли,
он даже где-то немного рад,
что скоро мой силуэт сутулый,
моя прогорклая пустота
исчезнет с этих усталых улиц,
где я не тот, и где ты не та...
А в мутном вареве у перрона,
готовый, верный любым путям,
вздохнет мой поезд и с места тронет
и прочь умчится ко всем чертям,
стуча по стыкам пустым вагоном,
из точки А в вероятность Б,
туда, где, может быть, не догонит
воспоминание о тебе.
Я усталое пламя, я всполох дрожащий костра...
На меня можно длительно и молчаливо смотреть.
Надо мною не властны дожди и чужие ветра -
Надо мной можно тихо озябшие пальцы погреть.
Я усталое пламя, бездомный ответ очагу, -
Согревая, не чувствую и, освещая, не вижу.
В приближении первом я, может быть, не обожгу,
При касании близком, наверно, немного обижу.
Я усталое пламя, я отблеск венчальных свечей,
И безумного таинства ночи свидетель безмолвный,
Я мерцающий свет вдалеке. Беспристрастный. Ничей.
И ненужных затасканных клятв созерцатель нескромный.
Я усталое пламя. Низвергнутый факел-фантом.
Зажигаю я музу-лучину мятежным поэтам,
Я могу осветить вам дорогу и стать маяком...
От меня даже можно легко прикурить сигарету.
Вновь под сводом пещеры запрыгали блики мои,
Заиграли, задвигались в танце шальном и красивом.
Посмотри на огонь. Не зажмуриваясь, посмотри...
Я усталое пламя. Плесните в меня керосином!
Рапна